Бизнес и/или любовь. Шесть историй трансформации лидеров: от эффективности к самореализации Лукина Ольга

Резиновая лента

За годы практики я смогла составить представление о людях, хронически принимающих на себя незаслуженную вину и легко присваивающих ответственность других людей.

Как правило, это сильные и душевно щедрые от природы личности. Беда в том, что с ранних лет жизни они получили глубоко проникшее в них знание о долге как о некой безоговорочной необходимости нести ответственность за «более слабых».

Психика ребенка пластична. С годами послание о гиперответственности трансформировалось у Кирилла в чувство вины: не справляясь с задачей осчастливить близкого человека, он искренне, всей душой начинал чувствовать себя виноватым.

Не просто виноватым, а даже недостойным.

Я все больше понимала всю силу и глубину переживаний Кирилла. Будто гигантская резиновая лента держала его привязанным к каким-то давним и болезненным событиям. Только найдя в глубине времени растерянного и раздавленного жизненными обстоятельствами маленького мальчика, можно помочь взрослому человеку освободиться от взваленных на себя когда-то непосильных обязательств. Необходимо было найти начальную точку крепления этой ленты и развязать узел. Другой возможности вырваться из своего сценария нет.

Кирилл выслушал меня предельно внимательно. Он был полностью включен. Он словно превратился в оголенный нерв.

Зрелый, седой мужчина смотрел на меня и по-детски жадно впитывал каждое слово. Он понял меня даже быстрее, чем я ожидала.

Он вдруг сказал:

— Я знаю, о чем вы. Я знаю, к какой точке крепится лента. Я старший ребенок в семье. У меня две сестры. Когда они были совсем еще маленькими, нашего отца арестовали по громкому показательному делу. Об этом писали в газетах. Его посадили. И я сразу же почувствовал, что стал в семье главным.

— Расскажите об этом больше.

— Мой отец занимал высокий министерский пост, у нас в семье всегда были деньги, возможности, но все рухнуло в одночасье. Как-то я пришел из школы, а дома шел обыск. Все вещи перерыли, вывернули наружу шкафы, просто выпотрошили квартиру. Отца забрали. Просто один момент — и вся жизнь под откос.

Мы очень дружили с отцом. Он говорил о нашей семье: девичье царство. Всегда акцентировал внимание на том, что мы с ним вроде как два мужика в доме. Остальные — девчонки. Даже кошки!

— Сколько вам было лет на момент ареста?

— Кажется, восемь или девять. — Кирилл задумался. — Нет, мне было семь! Я тогда учился в первом классе. Это случилось сразу после Нового года. Еще стояла елка.

— Что вы помните об этом моменте?

— Я прибежал домой из школы. У меня все хорошо. Я весь мокрый и возбужденный, мы играли с ребятами в снежки. Вижу свою мать. Удивляюсь, что она меня не встречает, сидит окаменевшая — замерла в кресле, посреди набросанных прямо на пол вещей. Сестры бегают по комнатам, ничего не понимают, смеются. И вот тут я почувствовал, что я остался за главного. Теперь я должен был за все отвечать. Вот так…

— Ваш отец долго пробыл в тюрьме?

— В следующий раз мы увиделись с папой только через семь лет. — Лицо Кирилла оставалось все это время неподвижным, но в этот момент губы задрожали.

— Кирилл, как вы жили все эти годы, пока отец сидел в тюрьме?

— Непросто. Родственники от нас отвернулись. Так было странно, ведь раньше мы держались все вместе. Отец всегда помогал, если у кого-то что-то случалось. Но, кстати, неожиданно нам стали сочувствовать и помогать какие-то малознакомые люди, поддерживали некоторые из друзей отца. А мама… Внешне она пыталась держаться. Вроде бы старалась жить в обычном режиме, работала, пыталась при нас не плакать.

Но это не очень-то выходило. Я постоянно видел ее заплаканной и подавленной. Она перестала с нами играть, редко обнимала. Знаете, она как будто заморозилась. Закрылась. Сжалась как тугая пружина. Только теперь, вспоминая события тех лет, я понимаю, что у мамы, наверное, была депрессия… А тогда я не понимал. Я старался изо всех сил беречь маму, поддерживать ее.

— Расскажите, а как вы пытались ее поддерживать и беречь?

— Ну… я старался всегда что-то сделать, донести сумки, например, или помочь на кухне… С деньгами тогда стало очень тяжело, и я даже пытался зарабатывать. Было дело, предлагал ленивым одноклассникам точить карандаши за деньги! Работало!

— Уже тогда в вас явно жил предприниматель, — улыбнулась я.

Кирилл оживился.

— Знаете, а в пятом классе мы вдвоем с другом попросились в колхоз — поработать на свекольных полях. Сначала над нами посмеялись. Два арбатских мальчика захотели в колхоз — забавно. Но я просил очень артистично и, видимо, был убедительным, потому что нас все-таки взяли, и я заработал пятнадцать рублей.

В новой информации о Кирилле для меня имели значение два момента. С одной стороны, стало понятно, что страшные события детства не раздавили его, напротив, очень рано раскрыли в этом человеке предприимчивость и закалили его. С семи лет он чувствовал в себе азарт и силу, экспериментировал, развивал практические навыки общения.

Скорее, все это обернулось плюсом для его личности и, безусловно, помогло ему добиться значительных успехов в бизнесе.

Но, с другой стороны, был и минус: ни в семь, ни в двенадцать лет ни один мальчик на свете не готов взять на себя ответственность за благополучие и безопасность матери и двух маленьких сестер — это непосильный груз для такого возраста. И когда кому-то выпадает такая доля, то эти испытания всегда приводят к деформациям характера.

— Как еще вы заботились о близких? В чем еще выражалась роль мужчины, которую вы на себя приняли?

— Когда мать нервничала или даже психовала, я всегда старался ее успокоить.

— А как вы это делали?

— Не знаю даже… старался ее не расстраивать. Хорошо учился, не имел замечаний по поведению, вообще не доставлял маме никаких хлопот со стороны школы.

— Да, я вижу, вы очень старались беречь нервы своей мамы. А все же бывало такое, что ваши меры предосторожности не срабатывали и она была чем-то недовольна, рассержена?

— Конечно! Идеальным я не был. — Кирилл слегка улыбнулся.

— А как вы вели себя в таких ситуациях?

— Никогда не огрызался. Я ее жалел.

— Опишите, пожалуйста, вашу маму. Опишите ваш дом тех времен.

— Хм… Дом я помню неплохо. Большая библиотека, огромный диван, обитый гобеленом, — такой надутый, мы с сестрами любили прыгать на нем, это нас очень веселило. Как ни странно, я хорошо помню некоторые детали. Печатную машинку отца. Телевизор с огромной линзой. Его накрывали специальным чехлом, и он казался мне чем-то таинственным. Я был уверен, что он связан с космосом. Его запрещалось трогать детям. Я всегда очень ждал, когда его включат. Но после ареста отца мама его не включала, — добавил Кирилл.

— А вы ее просили?

— Мне кажется, нет.

— А как выглядела ваша мама? Можете описать ее лицо?

Кирилл задумался, погрузился куда-то вглубь себя.

— Грустное. Уставшее. Мама стала сутулиться. Я помню, как она склонялась над раковиной и молча мыла посуду, в полной тишине…

— Что вы чувствовали, находясь рядом с ней?

— О, мне было ее очень жалко.

— А ваши чувства? Что чувствовали вы сами? Что, кроме жалости к ней?

— Хм… Холод. Мне было холодно. Мне очень хотелось, чтобы она меня обняла. Она совсем перестала со мной играть, перестала задавать мне вопросы, перестала разговаривать со мной. Наверное, мне было страшно в этой тишине.

— Чего вам хотелось в тот момент? — тише спросила я.

Кирилл молчал. Внезапно по его щекам потекли слезы.

— Хотелось, чтобы она меня обняла. Чтобы она сказала, что все будет хорошо.

— А почему вам не подойти к ней самому? Почему самому не обнять ее?

— Потому что мне неловко… ей и так тяжело, — еле слышно ответил Кирилл.

Я заговорила шепотом:

— Сделайте это сейчас, в своем воображении. Подойдите к ней, представьте, что обнимаете ее.

Кирилл закрыл глаза и погрузился в эту сцену. Он молчал и плакал. Он не издавал ни звука, только веки подрагивали. В моем кабинете осталось только тело взрослого мужчины, душа его была очень далеко — нас разделяли целых полвека.

Мне кажется, внутри я плакала вместе с ним. Я села рядом и взяла его за руку. Я просто была с ним рядом. Большего ему сейчас и не требовалось. Он должен был заново пережить свои обнажившиеся детские переживания: прожить те чувства, которые он прятал от себя многие годы. Прятал, веря в то, что выразить их — нельзя.

Судьба

Ребенком Кирилл воспринял драматические события однозначно: он решил, что у него нет возможности просить маму о том, что ему было так необходимо. Но в противовес обстоятельствам он задался целью сделать маму снова живой. Он хотел, чтобы она снова стала любящей, веселой и довольной жизнью. Только таким образом он рассчитывал получить тепло, которого ему критически не хватало. От успеха этого замысла зависела его возможность снова быть счастливым.

Точка крепления временной «резиновой ленты» была найдена. С самого раннего возраста у Кирилла сложились очень искренние, теплые отношения с отцом. После ареста в памяти сына оставался образ мужественного, сильного, надежного человека — главы семьи.

В его отсутствие Кирилл примерил этот образ на себя. Точнее, пытался этому образу соответствовать, подавляя при этом свои естественные, спонтанные потребности мальчишки.

Никто не просил Кирилла быть «настоящим мужиком», такое решение приняла его детская психика. Он зажимал свои желания и порывы. Он старался быть полезным матери и заботиться о сестрах. Он научился ставить их интересы и чувства выше, чем собственные. Он верил в свою правоту, верил в целесообразность такого мужественного поведения. Собственные страдания он прикрыл гордостью за свою выносливость и волю. Семь лет он ждал встречи с отцом и очень хотел быть достойным его похвалы.

У Кирилла на тот момент было слишком мало информации о реальной жизни, мало опыта и детский разум. Эти три ключевых факта повлияли на то, какое решение мальчику казалось наилучшим.

С точки зрения ребенка, в сложившихся обстоятельствах он был совершенно прав.

Но вся драма заключалась в том, что, сделав эти выводы в семь-восемь лет, он продолжал нести их через всю жизнь как непреложные постулаты, которым бессознательно подчинял и свое поведение и мышление. Он распространял эти стратегии на других близких людей, но больше всего на своих любимых женщин.

Это стало его сценарием, его судьбой.

Кирилл пришел в изумление. Он никогда не предполагал, что между описанными им далекими событиями детства и нынешними взрослыми проблемами есть такая жесткая связь.

Он жил, обслуживая материальные и эмоциональные интересы близких, считая такую систему существования нормой. Он был уверен, что это его свободный личностный выбор. А оказывается, он лишь соответствовал «встроенной» в него матрице…

Кирилл многое делал для других. Он помогал друзьям, помогал партнерам по бизнесу. Он никогда не жалел энергии, своего участия, времени, сил, идей. Некоторые принимались пользоваться его душевной щедростью, но, как только Кирилл это замечал, он деликатно, но твердо пресекал эти попытки.

Проблемы начинались тогда, когда на пути Кирилла встречались эмоционально пораненные, глубоко невротичные потребляющие женщины. Здесь разум Кирилла переставал ему подчиняться.

Сколько бы он ни пытался вкладывать в них души, сколько бы ни делился энергией и теплом, они поглощали все это без малейшей благодарности, продолжая последовательно разрушать свою жизнь.

Кирилл же переживал это как собственное фиаско. Как собственную вину. Он верил, что чего-то недоделал, и искал, что же именно…

Жизнь в сценарии — и в этом глубочайшая драма человека — закономерно приводит нас к тому, что из всех возможных вариантов выбора в жизни мы останавливаемся именно на том, который с неизбежностью приведет нас в ту самую страшную детскую беспомощную реальность.

Кирилл, находясь во власти сценария, связывал судьбу с женщинами, не желающими созидать и менять себя, не стремящимися к любви, ясности, покою и гармонии.

Первой и самой главной страдающей женщиной в жизни Кирилла стала его мать. Следующей — Юлия. Последней — Ксения.

Свобода выбора

Мой клиент подошел в терапии к важному моменту. Теперь Кирилл все знал о своем бессознательном сценарии. Очевидным следующим шагом должно было стать освобождение от него. Кириллу предстояло учиться любить себя, учиться принимать любовь, нежность и заботу от женщины, которая была бы способна на это.

Однако я понимала, что прожившему пятьдесят семь лет с определенными внутренними приоритетами моему клиенту будет нелегко отказаться от привычной модели жизни.

Ему было страшно расстаться с Ксенией. Привычка нести ответственность за ее жизнь не отступала, настолько глубоко она пронизала всю его личность. Его раздваивало. Его желание быть счастливым и ясный разум вступили в ожесточенный конфликт со сценарием. Он сделал большие успехи в своей эмоциональной грамотности.

Теперь он старался не давать жене возможностей себя унижать. Он стал требовать от нее уважения. Ему стало эмоционально легче. Однако, судя по всему, Ксения по-прежнему меняться не собиралась. Она просто немного притихла, почувствовав угрозу потерять статус-кво.

Я понимала метания Кирилла. Он все чаще стал отменять встречи, ссылаясь на необходимость деловых поездок. В одну из наших встреч я спросила его прямо:

— Кирилл, мне кажется, что вы как будто избегаете чего-то в контакте со мной.

— Я давно купил путевки для всей семьи, организовал поездку, очень хотел, чтобы дочка, приехав из Европы, побыла с нами со всеми… Да-да, я понимаю, что отношения с Ксюшей в тупике. Я понимаю, что мне надо уходить… Но… не могу же я отменить поездку?

— Вы как будто спрашиваете у меня разрешения?

Он засмеялся. Неловкость между нами растворилась. Очевидно, мы хорошо поняли друг друга. Ему нужно было пройти свой путь до конца. Удерживать его сейчас я считала бесполезным и ненужным. Как терапевт я лишь должна была четко дать прогноз последствий его нынешнего выбора и предупредить об опасности «застревания» на стадии так называемой сделки со своим сценарием.

— Кирилл, я не всегда соглашаюсь с фразой «надежда умирает последней». В вашем случае мне ближе другая мысль: «Если надежда — это иллюзия, то лучше, если она умрет первой». Похоже, вам требуется еще какое-то время, для того чтобы разрешить себе быть счастливым. Если чувствуете, что вам важно ехать, — езжайте. Только прошу вас, давайте договоримся, что теперь вы позволите себе в уважительной, достойной форме выражать то, что думаете, что чувствуете. Остальное жизнь расставит по местам. Я хотела бы, чтобы вы использовали те знания и навыки, которые получили в терапии.

— Понял вас.

Мы обнялись. Он ушел. Мы договаривались встретиться через два месяца. Но в глубине души я откуда-то знала, что он не появится. Все-таки это был человек, привыкший идти к истине самостоятельно.

Только он сам мог принять решение. Каким оно будет, я не знала. Но я искренне желала ему мужества выбрать себя.

Через полгода я получила от него письмо:

«Мне все еще очень больно. Видимо, я очень упрямый. Но эта поездка была нужна. Она дала мне возможность окончательно понять, что я понапрасну растрачиваю силы. Есть люди, которые хотят любить, а есть люди, которым нужны страдания.

Бесполезно пытаться причинить им счастье. Вы были правы. Жизнь только одна. И у меня ее осталось слишком мало. Я принял решение: я проживу остаток своей жизни с любовью и радостью.

Спасибо! Всегда помню о том, что вы сделали для меня.

P. S. Надеюсь, вы простили меня, что я не пришел попрощаться».