Бизнес и/или любовь. Шесть историй трансформации лидеров: от эффективности к самореализации Лукина Ольга

Разговор с пустым местом

Я дождалась, когда Татьяна устроится в своем кресле окончательно удобно, и затем поставила перед ней пустой стул.

— Не удивляйтесь. Сейчас я попрошу вас посадить на этот стул мыслеформу вашего босса. Мыслеформа — это ваше представление о конкретном человеке. Я прошу вас сказать ему все, что вас беспокоит и возмущает. По списку. Абсолютно откровенно. Не стесняясь в выражениях. Говорите так, как если бы вы находились в некоем пространстве вседозволенности и безопасности. Ведь это только мыслеформа. И реальный человек не пострадает.

Татьяна замялась. Чуть поерзала в кресле, рассеянно оглянулась вокруг. Оправила пиджак. И наконец сказала:

— Не могу. Простите. Неловко. Ну что я — сумасшедшая? Не могу играть в эти игры. Как с пустым стулом разговаривать? Я же взрослый человек, правда.

— Таня, перед вами не пустой стул. Перед вами энергия другого человека. Филипп живет, не задумываясь ни о ваших чувствах, ни о последствиях своего поведения. А вы — живая. И вам надо дать выход для накопленных за годы тяжелых чувств.

Она тяжело, шумно выдохнула.

— Ладно, хорошо.

Некоторое время Татьяна собиралась с духом. Снова переусаживалась. Снова поправляла пиджак. Смотрела куда-то в точку перед собой. И вдруг крикнула:

— Как ты меня достал!!

Видимо, пережив некоторое удивление от звука своего голоса, Татьяна продолжила чуть спокойнее:

— Почему ты не уважаешь время других людей? Почему опять опоздал на сорок минут? Разве ты не понимаешь, что теперь мои планы на день разлетаются к чертям?! А я ведь зарабатываю деньги для тебя. И если бы ты не рушил систематически мои планы, я была бы куда эффективнее! И денег могла бы заработать куда больше! Ой… Вообще-то я с ним на «вы».

— Таня, скажите ему не о деньгах. Скажите о себе.

— Мне сорок два! Я не школьница. Я серьезный профессионал. Я руковожу строительством ваших объектов. У меня в подчинении сотни людей. На мне замыкаются гигантские цепи коммуникаций! В моих руках огромные деньги! Мне неприятно ждать вас по тридцать минут или даже по целому часу. Вы входите в кабинет, насвистывая, как ни в чем не бывало. Вам даже в голову не приходит извиниться! Это вот как? Почему ваше время дороже, чем мое? Ух…

Она откинулась в кресле. Я продирижировала, жестом подталкивая продолжать.

— И еще. Каждый раз, подходя к новому проекту, вы ждете от меня подробного описания стратегии. Простите, на каком основании? Из каких таких фантазий? Как я могу выстроить стратегию, если вы за месяц не находите для меня времени, чтобы рассказать мне, чего вы же от меня хотите? Я пишу вам письма, звоню, постоянно прошу вашего секретаря соединить; она, эта девушка, становится свидетелем моего унижения… Господи, что это за клоунада? Я говорю, что мне необходимо полчаса контакта с вами! Мне надо услышать запрос! Но увы. У вас все как в сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Зато потом, в самый последний момент, за секунду до приезда ваших партнеров, вы бегаете по потолку с криками: «Таня!!! Это должно быть завтра!!!» Я должна бросить все, наплевать на свою жизнь, наплевать на близких, на билеты в театр, на все… Я должна собрать людей — живых людей, у которых дети, дела, записи к врачу, обязательства, тоже билеты! Они тоже должны все бросить. И сидеть в офисе до утра. Вы когда-нибудь считали, сколько раз я и моя команда сидели за бумагами до семи утра?!

Щеки Татьяны порозовели. Дыхание участилось.

— И самое главное. Меня достали ваши красивые речи о внутрикорпоративном уважении. Доверие? Контакт между департаментами? Общие ценности и цели? Плечом к плечу? В вашем исполнении эти слова звучат смешно! Сме-шно! Вы ничего не знаете об уважении. Своим поведением вы разрушаете доверие. По-вашему, люди — идиоты? На совещаниях вы публично оскорбляете людей, унижаете, перебиваете, не дослушиваете, не считаетесь с чужим временем, вы относитесь к людям как к фигуркам на шахматной доске. О каком уважении вы можете говорить? Вы не знаете даже значения этого слова!

Татьяна снова откинулась в кресле и обмякла.

— А теперь Таня, соберитесь, пожалуйста, снова и скажите мыслеформе о том, чего бы вы хотели в отношениях с ней. Объясните ей, на каких условиях вы останетесь работать в компании.

Она заговорила громко:

— Филипп! Мы должны пересмотреть наш контракт. У меня есть ряд условий. Я хочу, чтобы вы перестали опаздывать и срывать переговоры. Я хочу, чтобы о встречах с вами меня предупреждали заранее: минимум за день.

— В противном случае?

— Если вы не станете меня предупреждать, то будьте добры, возьмите на себя ответственность. И будьте готовы к тому, что каждый раз, ставя передо мной задачу в последний момент, вы будете получать результат не в те сроки, которые запрашиваете. И еще. Я и моя команда больше никогда не будем работать по ночам. Мне дорого мое здоровье, дорого здоровье моих коллег. Вы зарабатываете свои миллиарды. А мы зарабатываем себе рак. И последнее. Не требуйте больше от людей уважения. Не требуйте до тех пор, пока не изменитесь сами.

— Таня, скажите теперь Филиппу, что вы чувствуете, сталкиваясь с таким отношением с его стороны.

— Ох… Все. И гнев, и боль…

— Скажите это не мне, ему.

— Вы не цените мою работу. Вы относитесь ко мне как к материалу. И вы уверены, что деньги компенсируют это. Вы думаете, что за деньги можно побыть и материалом. Меня это бесит. Я получила два высших образования, я училась здесь, училась в Гарварде, я проделала огромную работу не для того, чтобы к сорока двум годам со мной обращались как с материалом.

— Татьяна, скажите ему, что будет, если он не изменит своего отношения к вам.

Она замерла. Резко побледнела. Видимо, в ее сознании происходили какие-то динамичные процессы. Вдруг она крикнула:

— Не станешь ничего менять — не стану больше прикрывать твою задницу, пока ты играешь в казино! Просто уйду.

— Что даст вам уход?

— Мне просто станет легко.

Польза от разговора с пустым местом

Некоторое время Таня находилась под сильным впечатлением от проделанной работы. Всего более ее удивляло то, что никогда раньше она по-настоящему не осознавала свою возможность просто уйти — не рассматривала это как выход. Выход здоровый и конструктивный.

Кроме того, Татьяна зафиксировала изменения в своих ощущениях: теперь каждый раз, когда Филипп вел себя неподобающе, она четко чувствовала внутри раздражение.

— Я стала четко видеть момент, когда он относится пренебрежительно ко мне или к людям, слышу каждую его грубость. Я стала это осознавать.

— Вы перестали его оправдывать?

— Точно. Вы знаете, у меня за эту неделю созрело ощущение, что я, наверное, очень хотела бы с ним поговорить.

— Я поддерживаю ваше решение, думаю, такой диалог назрел очень-очень давно. Вы много лет работаете в компании, относитесь к бизнесу не как просто наемный работник, а фактически как партнер; вы глубоко заинтересованы в развитии этого бизнеса. Мы много раз обсуждали с вами масштабы вашей нагрузки и ответственности. Большинство решений принимаете вы. Большинство топ-менеджеров в компании подобраны вами. Ядро команды — это люди, которые работают в компании из-за преданности вам. Да, вы не являетесь акционером, как ваши боссы, но как крутой профессионал вы заработали себе право на уважительное к себе отношение. Это уж точно.

— Э… Согласна. Согласна с тем, что сделала для этого бизнеса очень много, фактически выстроила его московскую часть. Но мне и в голову не приходило…

— Что как люди вы равны? И ваше время одинаково ценно?

Татьяна смотрела на меня как на марсианку. Ее глаза выражали смесь удивления и восхищения.

— Это-то и странно. За годы работы вы в полной мере принимали условия, навязываемые вам руководством. Но ни разу почему-то не попытались обозначить собственные условия. Вы даже не обозначаете границы ваших возможностей. Вы же не раб, а они не ваши хозяева. Вы ведь можете уйти, и найти вам замену будет очень непросто. Они должны научиться вас ценить.

— Мне есть что сказать Филиппу, — в нетерпении заявила Татьяна.

— Не спешите. Ваша задача не в том, чтобы просто выплеснуть накопившиеся эмоции, а в том, чтобы по-новому договориться. Не стоит обвинять, шантажировать и наказывать — это невротические формы взаимодействия, которые вас в долгосрочной перспективе ни к чему не приведут. Вам нужно добиться того, чтобы с вами считались.

— А если он не захочет?

— Вот только тогда можно будет спокойно подумать о расставании. Аккуратном. Корректном. И сделать это при полном управлении эмоциями и защитив свои интересы.

— Такой вариант мне подходит! — воскликнула она, широко улыбнувшись. И чуть погодя, задумчиво, уже без улыбки продолжила: — Мне стало спокойнее. Прямо сейчас. Господи… Как же все на самом деле просто. Удивительно! Что же за тараканы оккупировали мозг человека? Почему годами мы не находим очевидных решений? Скажите, откуда эти тараканы? С ними рождаются?

— Нет.

Я не могла удержаться от смеха. Татьяна рассмеялась тоже. И, кажется, впервые на моей памяти так легко и свободно.

— К счастью, нет. Если бы мы рождались с тараканами, я бы ничего не могла с этим сделать. «Тараканы» — это как раз те самые «слепые зоны», когда мы действуем, исходя из заученных детских стратегий, которые помогли нам быть хорошими для значимых окружающих, помогли избежать их разочарования или наказания. От этих стратегий даже во взрослой жизни страшно бывает отступить.

— Хотите сказать, я до сих пор обслуживала закидоны Филиппа и молчала, потому что чего-то боюсь?

— Думаю, да. И скорее всего вы боитесь, что он вас отвергнет за неудобное, плохое поведение.

Она слегка потрясла головой. Схватилась за лоб и запустила пальцы в волосы. Я видела, что она поймала смысл сказанного мной и теперь напряженно пытается его удержать, чтобы рассмотреть и осмыслить.

— Господи. Бред какой-то! Я, кажется, понимаю… Начинаю понимать. Получается, что в некоторые моменты мы действуем по инерции… Действуем слепо. Под влиянием детских страхов мозги отключаются. И мы ведем себя не трезво, не разумно.

— Именно так.

— Господи, ну это же так страшно! Подумать только… У человека в мозгу живут тараканы, а он даже не знает их в лицо.

Она рассмеялась.

— Я хотела бы со своими познакомиться и всех посчитать.

Начало

Осень. Мелкий дождь. Беспросветное серое небо. Деревенский дом. Маленькая Таня сидит на полу. Выкладывает из коробки свои игрушки. Рядом распластан распахнутый чемодан. В нем лежат стопки платьев, маек, кофт. Таня откуда-то знает, что ее только что привезли к бабушке с дедушкой, знает, что чемодан нужно разобрать. Но почему-то ей ужасно не хочется выкладывать свои вещи. Притупленная, неясная тоска. Как перед походом к зубному врачу. Таня чувствует какую-то непроявленную, скрытую угрозу. Хотя всё вокруг выглядит будничным и благостным: тепло, горит электрический свет, из кухни доносятся голоса бабушки и мамы.

И вдруг это все-таки случилось: внезапно голоса оборвались. Наступила полная, какая-то дикая, неестественная тишина. Таня как будто оглохла. В одно мгновение она поняла, что мама уезжает.

— Не знаю, как я это поняла. Но как-то поняла. Понимание просто прозвучало внутри меня. Я кидаюсь на кухню, мамы там нет. Я бегу к входной двери. Бабушка кричит: «Стой! Вернись!!» — но я прямо в носочках выбегаю на крыльцо. Мамы нет. И машины родителей во дворе тоже нет. Я так же, прямо в носках, бегу через сад, к калитке, прямо по мокрой дорожке, по лужам… Оглядываюсь, бабушка хромает с палочкой, пытается меня догнать и что-то кричит. Но мне все равно.

Я открываю калитку, выскакиваю на дорогу и вижу, что родители уезжают. Машина как раз отъехала, буквально метров на пятнадцать. Моя страшная догадка оправдывается. Я начинаю кричать, плакать, просто реветь… Бегу за машиной по грязи. Я чувствую что-то невероятное… больше, чем боль. Я чувствую, что если не догоню их — умру.

Вдруг я вижу через заднее стекло лицо мамы, она обернулась. Она смотрит на меня. Я зову ее, кричу, просто рыдая навзрыд. Но машина не останавливается. Они уехали. Вот и все. Я проснулась в слезах. Подушка была мокрой. Саша испуганно смотрел на меня. Он сказал, что я громко кричала и плакала во сне.

Таня склонила голову. А когда, помолчав, подняла лицо, я увидела слезы на ее глазах. Она дышала неровно, часто, шумно.

— Наконец-то я запомнила этот сон.

— Таня, в вашей жизни был когда-то подобный эпизод?

— Не знаю. Все эти годы я помнила только, что не любила оставаться у бабушки в деревне в Подмосковье. У нас была такая хроническая семейная проблема — моя нелюбовь ко всем абсолютно каникулам у бабушки, ко всем туда поездкам. Я каждый раз сопротивлялась, обижалась, закатывала истерики, однажды взяла в кучу свою постель — подушку, одеяло — и попыталась запереться в кладовке, объявила им, что буду жить «отдельно». Родители массу сил тратили на уговоры… Они часто меня отвозили к бабушке. Оставляли надолго. Говорили, что переживают за мое здоровье, что Сургут — не место для детей. Честно сказать, я ужасно страдала из-за этого всего.

— А как вы относились к бабушке с дедушкой?

— Ну… Мне-то они ничего плохого не делали. Заботились, любили. Но я так сильно скучала по маме, я так тяжело переживала каждое расставание, что мне все было немило. Я не так уж ясно помню… но, кажется, я могла днями лежать лицом к стене. Отказывалась выходить к столу. Иногда плакала. Бабушка обижалась.

— Таня, а что происходило в душе той девочки, которая пыталась спрятаться в кладовке или лежала в кроватке лицом к стене? Побудьте сейчас этой девочкой, расскажите, что она чувствует?

Она запрокинула голову. Глубоко вздохнула. Полуприкрыла глаза.

— Это было что-то вроде пустоты. Пустота, которая болела. Мне все время чего-то не хватало, остро, до боли. И вот здесь — под ложечкой — постоянно чувствовалось что-то неприятное. Не могу подобрать точный образ. Думаю, близок к правде образ каната.

— Каната?

— Да. И он обрывается. Внутри меня обрывок каната.

— Скажите, этот канат должен был связывать маленькую Таню с чем-то? С кем-то?

Она кивнула.

— Что чувствует маленькая Таня, когда этот канат оборвался?

— Ну вот ту пустоту… Тоску.

Неожиданно она схватилась за голову, сжала пальцами виски и зажмурилась. Со стоном выдохнув, она воскликнула:

— Господи! Кажется, я поняла свою «слепую зону»! Мама. Я всю жизнь боялась вечеров — боялась, что она задержится на работе и мне придется мучительно ждать ее, сходить с ума, представляя, что с ней что-то случилось по дороге.

— Таня, погодите. Задержитесь на моменте — побудьте девочкой еще. Скажите, что хочется сделать с концом оборванного каната?

Она прислушалась к ощущениям. И очень тихо ответила:

— Я хочу соединить его с мамой.

— Представьте, что вы это делаете в своем воображении. Что происходит?

— Вижу маму.

— Что вам нужно сейчас?

— Чтобы канат сросся и больше никогда не обрывался! Тоска растворилась. И мама оказалась внутри меня.

Она прижала руки к груди.

— Представьте, что это случилось. Что вы чувствуете теперь?

Она закрыла глаза и обняла себя обеими руками.

— Чувствую тепло. Оно разливается изнутри. Мне хорошо. Теперь все как надо, все на местах.

— Таня, сейчас, когда вы маленькая, когда вы в прошлом, у вас есть возможность поговорить с мамой. Вам есть что ей сказать?

Таня кивнула. И начала плакать.

— Скажите это.

Всхлипнув, она заговорила тихим, дрожащим, почти детским голосом:

— Мама, ты меня не бросишь? Ты меня любишь?

— А теперь побудьте мамой. Ответьте за нее. Скажите те слова, которые маленькой Тане важно услышать.

Плач усилился. Таня заговорила, захлебываясь:

— Ты — моя маленькая. Прости меня, пожалуйста. Прости, что оставляла тебя. Прости, что бросила, не попрощавшись, что не остановила машину, не вышла к тебе… Я тебя люблю. Я всегда буду с тобой.

На последних словах слезы полились градом — Татьяна приложила к лицу платок, закрылась им.

Слова больше были не нужны. Я просто была рядом с ней.

Ответ на главный вопрос

Мы нашли ту самую травму привязанности. Ребенок был брошен. Это было ядро сценария Татьяны.

Именно из-за последствий этой травмы Татьяна допустила в своей жизни полную победу страха над собой — победу страха перед перспективой быть брошенной.

Ответ на главный вопрос был найден: мотивация привязанности моей клиентки к Александру рождалась из ее травматического детского опыта, а не из здоровой потребности взрослой женщины в сексе, в эмоциональной и духовной близости и во взаимном уважении.

На свои отношения с партнером Татьяна смотрела глазами испуганной девочки. Стремясь уменьшить угрозу разрыва, она использовала детские стратегии: старалась радовать, не расстраивать, во всем помогать, быть лучшей… Все то же, что было с мамой.

Но драма жизни по сценарию в том и состоит: «парадоксально» происходит именно то, чего мы больше всего боимся. Снова и снова… Пока травма не обнаружена и не обезврежена.

Татьяна не случайно выбрала партнера, представляющего собой потенциальную угрозу нового «разрыва каната». Суть столь «загадочного» для меня магнетизма Александра была открыта: этот ускользающий человек максимально точно подходил на роль, прописанную в бессознательном сценарии Татьяны.

Несколько сессий, следующих за диалогом с мамой, мы посвятили проработке детской травмы.

В этот период Таня обнаружила в себе новое чувство: гнев на родителей. Ее все сильнее мучило дикое, распирающее раздражение. Она то и дело задавалась вопросами: «Я была им не нужна?! Откуда такая черствость? Мешала зарабатывать деньги? А то, что ребенок — живой человек, не в счет?!»

— Таня, я не смогу ответить на эти вопросы. Вы можете их задать непосредственно маме. Ничего не бойтесь. Главное — не нападайте на нее и не обвиняйте. Я уверена, она не хотела вам причинить боль. Она многое бы отдала, чтобы вернуть назад время и сделать так, чтобы ее девочка была счастлива.

— Почему вы так думаете?

— В каждом родителе самой природой заложена забота и теплота к своему ребенку, инстинкт его защитить. К сожалению, собственные комплексы и болезненные амбиции порой мешают родителям быть естественными и чуткими. Но с годами все же часто приходит осознание своих ошибок. Они бы и рады их исправить, да не знают как.

— Честно говоря, я вообще не хочу с ними разговаривать. Они уже… пожилые люди, зачем все эти терзания? Не уверена, что они даже помнят о том, что сделали со мной.

— Таня, если вы хотите изменить свою жизнь, вам придется преодолеть свое сопротивление и все-таки решиться на разговор.

Я знала, что родители Татьяны последние семь лет жили рядом, в Подмосковье. Она навещала их почти каждую неделю. Физически разговору ничто не мешало. Почти четыре месяца Татьяна провела в напряжении, сильно нервничала, бесконечно перебирала аргументы «за» и «против». Так сильно было ей страшно выйти из своего привычного образа «идеальной девочки» и пойти с мамой на искренность. Я не торопила. Но напоминала.

Но в итоге, в очередной приезд к родителям, оставшись с мамой в кухне наедине, она все же осмелилась поговорить. Разговор складывался и незаметно затянулся до глубокой ночи. Мать и дочь пили чай при свете ночника.

В какой-то момент Татьяна решилась пойти до конца. Она рассказала матери о своей обиде, о своей жизни, о беде, о своем одиночестве, о психотерапии. Она видела, как у матери округляются от ужаса глаза. Все было очень странно: Татьяна не услышала ни упреков, ни разочарования, чего так боялась всю жизнь. Мама без всякого нажима, не сопротивляясь прямому разговору, не отпираясь, легко призналась, что всю жизнь носит в сердце камень — вину за то, что оторвала от сердца ребенка. Особенную боль ей причиняли воспоминания о том самом моменте в машине, когда Таня бежала по размокшей дороге, пытаясь догнать родителей.

Оказывается, все эти годы мать Татьяны отчетливо помнила этот день, свои чувства, сцену в машине. Она рассказала, как просила мужа остановиться. Но тот посчитал остановку неправильным решением, сказал, что ребенку станет еще больнее, если, поговорив, его оттолкнут от машины и захлопнут дверь перед носом. Отец Тани попытался как-то успокоить жену: убедил, что бабушка с дедушкой сейчас догонят и заберут ребенка в дом.

В этот момент мать Татьяны горько заплакала.

— Доченька, я была молодая дурочка с большими амбициями. Я думала, у бабушки, в теплом климате тебе будет лучше. Я не понимала, что причиняю тебе такую сильную боль на всю жизнь. Твоя боль — это моя боль. Я всегда буду с тобой. Я тебя люблю. Ты самый дорогой для меня на свете человек. Прости меня! — Пожилая женщина говорила так искренне и с такой болью.

— Ну что ты, мама! — Таня крепко обняла мать, и из глаз ее тоже потекли слезы.

— Я была будто слепая. Я заботилась о тебе, я молилась за тебя, но я не видела твою боль. Я гордилась тобой, радовалась твоим успехам. А тебе все это время было так тяжело… Господи, прости меня, доченька!

Мать Татьяны сделала самое важное и трудное для нее признание: сказала, что при всем том колоссальном, пронесенном ею через десятилетия чувстве вины она не осознавала масштаба боли, одиночества и пустоты в жизни дочери.

И если б она только могла представить, насколько сильную боль причиняет маленькому ребенку и к каким последствиям это приведет, то, конечно, послала бы работу к черту. Любые обязательства и цели ничто перед материнством. Самое дорогое для нее — это дети.

Она взяла на себя ответственность за свою самую большую ошибку в жизни.

Эпилог

Гнев на родителей совсем отступил. Таня почувствовала себя качественно иначе. На одной из сессий она описала свое текущее состояние как более светлое и более собранное. Ей стало легче дышать. Легче концентрироваться на делах. Легче жить. Теперь она ездила к родителям и не играла больше роль «хорошей девочки». Она училась быть собой, настоящей. Она училась быть любимой без условий. Но вечерами по-прежнему давила тоска. Александр снова находился в отъезде: дома. Татьяне мучительно хотелось получить от него хотя бы короткое СМС. Перед сном она написала ему, чего не позволяла себе раньше. Ответа не последовало. «Зачем это все? Разве я этого хочу?» — спросила она сама себя. Мысли, не успев оформиться, переключились на предстоящий ее день рождения.

Почему-то в этот раз ей хотелось сделать праздник необычным. Она заказала красивый ресторан, организовала любимую музыку, купила красивое платье. Все, как она хотела, без всяких оглядок на то, что кто-то мог бы ее не понять, осудить, позавидовать. Она с волнением заглядывала в будущее: приедет ли Александр к празднику? Она объяснила сама себе, что его присутствие на дне рождения очень важно, даже символично. Ведь она же не одинокая женщина! И когда он наконец-то сообщил, что возвращается, Татьяна радовалась совсем по-детски — не умея скрыть ликования.

В день рождения она собрала в ресторане самый близкий круг друзей, несколько человек. В основном тех, кого знала со студенческих лет. В том числе среди приглашенных были две ее старинные подруги, которые сильно недолюбливали Александра. Татьяна была в черном открытом, очень элегантном платье — подчеркивающем ее редкое природное очарование.

Стол был отменно, изысканно сервирован. Горели свечи. Звучала чудесная музыка. Все было с огромным старанием организовано так, чтобы гости чувствовали радость — и эстетическую, и душевную, но… атмосфера явно не ладилась. Беседа не клеилась. Татьяна изо всех сил пыталась расположить всех к душевным разговорам, к какой-то камерности, взаимопониманию…

Она пробовала шутить, пыталась подобрать тему, но за всеми этими усилиями так и не могла скрыть прежде всего собственного разочарования и собственной растерянности: человек, которого она ждала больше всех, не подарил ей никакого, даже дежурного, маленького подарка. Александр подал ей букет и всего лишь шепнул на ухо: «Прости, подарок за мной».

На втором часу застолья кто-то из гостей говорил очень трогательный тост. Звучали точно найденные, искренние, теплые слова. Но неожиданно, просто болезненно не к месту раздался звонок. Александр стянул свой мобильный со стола скупым движением, украдкой, как воришка. И поспешно, с грохотом отодвинув стул, вышел из зала. Он вернулся только минут через сорок.

Все это время Татьяне было невероятно тяжело концентрироваться на общении. Она держалась, продолжала улыбаться, не хотела огорчать друзей, но в какой-то момент поняла, что почти не слышит их — не понимает смысла речей.

Происходящее как-то утекало сквозь пальцы. Татьяна понимала, что вечер закончится уже через пару часов, а тот смысл, который вкладывала в день рождения она и ее друзья, ускользал, растворялся. Этот праздник мучительно напоминал ее жизнь: на внешнем уровне — все идеально, по сути — бессмысленная толчея возле со вкусом сервированного, богатого стола. Жизнь проходила впустую.

Александр вернулся, несколько отрешенно сел за стол. Все выглядело так, будто происходящее не имело к нему ровным счетом никакого отношения, он здесь случайно. Это был не его праздник. Татьяна взглянула на его каменное бледное лицо, почувствовала от остывшей на улице ткани его пиджака сильный табачный запах и вдруг ощутила поднимающееся из самой глубины ее души возмущение.

«Это не любовь». Слова прозвучали в ее голове сами собой. Отчетливо. Будто их кто-то в действительности произнес.

Таня решительно взяла Александра под руку и шепотом попросила отойти. Он недовольно попытался возразить: «Ну, может быть, не сейчас? Начинается, опять, приехали…»

Но она перебила его ледяным тоном. В голосе Татьяны зазвучала сталь и уверенность. Это был тот голос, который Александру слышать не приходилось, — голос человека, не оставляющего у оппонентов никаких сомнений в его правах и компетенциях.

Александр не смог возражать. Они отошли в дальний угол зала. Глядя Александру прямо в глаза, Татьяна четко, просто и тихо сказала:

— Я хочу, чтобы ты ушел.

Пораженный, вдруг «проснувшийся», вмиг протрезвевший от бесконечной СМС-переписки Александр молчал.

— Пожалуйста, уходи. Все кончено. Сегодня мой вечер. Я хочу провести его с людьми, для которых я важна. Они оставили свои дела ради того, чтобы побыть со мной. Они пришли дать мне тепло, сказать мне нужные слова, обнять. Я хочу насладиться этим. Хочу отдать им тепло взамен. Это очень важный день. Я не хочу, чтобы он, как и все предыдущие дни с тобой, был превращен в разочарование и тоску.