Бизнес и/или любовь. Шесть историй трансформации лидеров: от эффективности к самореализации Лукина Ольга

Татьяна оживилась.

— Четкость, ответственность, мужественность, смелость, мозги. Целеустремленность.

Она сказала это уверенно, чеканно, не запинаясь, не задумываясь. Ее голос звучал как голос эксперта. И пояснила:

— Без этих качеств настоящего успеха в бизнесе достичь нельзя. Особенно в нашем, в строительном. У нас жесткая игра. Конкуренция, большие деньги, серьезные риски. Без перечисленных качеств…

Она покачала головой. Не было ни малейшего смысла спрашивать, есть ли эти качества у нее самой, — еще бы! Но могла ли она признать эти качества в партнере?

— Как вы считаете, Александр достаточно эффективен в своем деле? Его характер годится для участия в той самой «жесткой игре»?

— Хм… Боюсь, что нет. Хотя… Все не так однозначно. Но, знаете, у него как-то не выходит с людьми. Разваливается проект за проектом. Это то, чего я не понимаю. Я нахожу клиента, допустим, заказ на загородную усадьбу, и поначалу все идет отлично. У Алекса собственное архитектурно-строительное бюро. Есть хорошие специалисты. У него светлая голова, он способен на нетривиальные решения, может за короткие сроки подготовить блестящий проект. Мало кто вообще способен на такие оригинальные решения в малой архитектуре! У заказчика загорается глаз. Что еще нужно? Казалось бы — строй, зарабатывай, но… Вот честно, я просто не могу объяснить, как это происходит, но Алекс постоянно опаздывает, что-то забывает, подписывается на какие-то фантастические сроки, не осознает число объектов и количество занятых людей, путает, может не брать трубку — как-то, знаете, он… халатен.

Она смутилась. Как будто посчитала непорядочной такую критику по отношению к любимому человеку. Но, пережив волну смущения, продолжила говорить.

Сказала, что первый год неизменно подключалась во все рабочие конфликты Александра. Пыталась приводить в порядок разваливающиеся отношения с заказчиками. Иногда сама лично совершала какие-то звонки, иногда присутствовала на переговорах. Но в итоге поняла, что не тянет такую степень участия в его делах.

— У меня нагрузка… зашкаливает! Не могу совмещать. Бывают дни, когда сидишь над горой документов и сама же не веришь, что с ними можно разобраться не то что до полуночи, а даже через год. А Саша… Он удивительный человек — не понимает элементарного.

Она пожала плечами. И в недоумении взглянула на потолок, будто там мог быть ответ на вопрос о загадочной мужской душе.

— Я который год одно и то же говорю, самой противно: говорю, что выстраивание контакта с заказчиком — это важнейшая часть нашей работы. К сожалению, архитектор — не свободный художник. Архитектору приходится всю жизнь учиться быть и психологом, и менеджером, и продавцом. Это клиентский бизнес! Поразительно, как можно игнорировать это? Алекс может сказать: «Да пошел он, надоели мне эти пижоны с их заморочками!». Вот и вся его тактика. Он считает, что на таких дурах, как я, все ездят. А на нем, мол, ездить никто не будет, он не позволит. Ума не приложу, что с этим делать…

Она вздохнула, совсем по-детски всплеснув руками.

— Татьяна, а почему вы должны с этим что-то делать?

— Эм… Как почему? Мы же пара. Я вижу, что человек заблуждается. Разве я не должна ему помочь? — Она свела брови и взглянула с сомнением, пожалуй, даже с оттенком раздражения. — Зачем тогда быть в паре, если каждый живет только для себя?

— Татьяна, я вижу, что вы очень щедры и отзывчивы к проблемам Алекса. Но мне кажется вы не ощущаете разницы между здоровой помощью человеку и навязчивой заботой, давлением на него. Попробуйте почувствовать: когда вы подталкивете или давите — вы тратите много собственных сил. Верно?

Она кивнула в знак согласия.

— Но ведь вы даже не уверены в том, что Александр хочет и может идти в заданном вами направлении.

Она слегка покраснела.

— Э… Нет, нет. Почему вы решили, что я не уверена? Алекс давно… да, собственно, всю жизнь мечтал выстроить свой бизнес успешным.

— Хорошо, предположим, он действительно искренне этого хочет. Но остается другой не менее важный вопрос: что он готов для этого сделать?

Она снова сдвинула брови, нахмурилась, тряхнула головой.

— Не понимаю… не понимаю, о чем речь. У меня начинает болеть голова.

— Где болит?

Татьяна прижала пальцы к вискам.

— Как она болит?

— Кружится… И что-то давит на виски сильно… Мне очень трудно концентрироваться на ваших словах, простите. Мне кажется, я начинаю напрягаться, и возникает эта боль.

— Татьяна, не беспокойтесь, пожалуйста. Вероятно, мы входим в вашу «слепую зону».

«Слепая зона»

— В «слепую зону»? Что это значит?

— «Слепая зона» — это будто пятно в нашем сознании. Есть такие устойчивые ситуации в нашей жизни, когда мы совершаем действия «на автомате», как бы рефлекторно. Эти действия не подвергаются нами обычному критическому анализу, даже если результаты разочаровывающие. Мы практически не задумываемся над их сутью и целесообразностью, будучи внутренне уверенными, что ведем себя правильно. Мы не подвергаем эту свою уверенность проверке реальностью. Действуя так, мы опираемся на свою же внутреннюю систему убеждений и схем, которую сформировали еще в детском возрасте. Эта система скрыта от нашего сознания, но она часто определяет, что и как мы делаем. И что мы при этом чувствуем. Это становится нашим бессознательным жизненным сценарием. Это звучит парадоксально, но в жизни взрослые люди, став гораздо сильнее, умнее, независимее и опытнее, продолжают руководствоваться в определенных ситуациях своими детскими стратегиями.

— А в чем здесь проблема? — Татьяна задумалась и сама же начала отвечать на свой вопрос: — То есть иногда мы думаем перед тем, как что-то сделать, а иногда действуем «на автомате».

— Да. Такое поведение отнимает у нас свободу выбирать делать так, как нам нужно сейчас. Не дает даже думать. Мы рефлекторно подстраиваем свои интересы под других, значимых для нас людей, увы, в ущерб себе.

— А что могло меня заставить в детстве действовать, как вы говорите, в ущерб себе? Мне кажется, у меня было хорошее детство. Меня любили. Я всегда занималась тем, что мне интересно, и добивалась успеха.

— Я пока не знаю вашей истории, но у меня сегодня появилась гипотеза, что, будучи ребенком, вы научились быть полезной и ответственной за других, для того чтобы быть любимой. Наверное, ваша семья поддерживала вас в этом. Поступая так, вы гарантированно чувствовали себя «хорошей девочкой» для них. Это стало «слепой зоной» в вашей жизни. Вы действуете, не осознавая своего глубинного мотива. Я также заметила, что вы упорно видите в своем партнере потенциал, небездарного мужчину. Вы настойчиво пытаетесь его изменить, вырастить, раскрыть. Вы куда-то его тянете, помогаете, делаете за него, а потом журите.

— Все так и есть.

— Свое сценарное поведение вы реализуете и с Алексом. Но когда вы начинаете так относиться к своему партнеру, вы не относитесь к нему, как ко взрослому мужчине, способному самостоятельно достичь своих целей. В его гипотетический успех вы вкладываете невероятное количество своей энергии, которой уже не хватает на вашу собственную жизнь. Но что бы вы ни говорили своему партнеру, что бы вы ни делали, он ничего не меняет. Значит, ваша стратегия не работает. Почему тогда вы ее не меняете? Может быть, вам страшно от нее отступить?

Она резко замотала головой, с трудом меня дослушав.

— Нет, нет, — сказала она, чуть поморщившись. — Все это как-то совсем не обо мне… Страх? Нет, не мое. Я всю свою жизнь прожила по принципу: вижу цель — не вижу препятствий.

— Верю. Но это не входит в противоречие со сказанным мною. Да, вы по сути своей решительный человек. Вы можете быстро думать, действовать и получать то, что вам нужно. В делах, но не в отношениях. Здесь ваше сознание зажато тисками и разум не свободен. В этой «слепой зоне» вы не творец и не стратег, вы теряете свою эффективность и гибкость. Здесь вы — пленник своих детских решений. Поэтому сейчас, почувствовав угрозу для них, вы напряглись. Вы заметили, что рассердились на меня?

— Нет, не заметила. Просто… мне кажется, вы говорите вещи, совершенно мне не близкие. Если честно, в какую-то секунду мне подумалось, что вы одна из тех современных интеллектуалок, наслаждающихся своим превосходством… Простите.

На последнем слове ее голос потух. Она опустила глаза. Но, помолчав буквально пару секунд, продолжила:

— Знаете, таких сейчас немало. Отлично зарабатывают, ни от кого не зависят, вкладывают деньги во внешность, не стареют, не пьют, не курят, не тратят время на чужие проблемы… От таких не дождешься ни тепла, ни сопереживания. Такие не любят страдать. Ни за себя, ни за других. И вот какая польза от этого холода? Лично мне это не нужно.

Это было уже настоящее наступление. Татьяна пошла в атаку. Из просто оппонента я превращалась в оппонента, покушающегося на ценности Татьяны, пытающегося опровергнуть ее право на душевную щедрость. Она взглянула на меня твердо. В глазах читалась решимость. То есть она намеревалась высказать нечто очень прямое, возможно, даже резкое. Вдохнув, она спросила:

— У вас есть семья? Есть муж? Есть дети?

— Да. Я вышла замуж еще студенткой. Моей дочери двадцать один год, она учится в университете. Моя семья — это очень значимая часть моей жизни, — так же твердо ответила я.

— И… и что? У вас хорошие отношения в семье? Вы счастливы вместе? — не успокаивалась Татьяна.

— Да. Мы очень близкие люди. Увлечены примерно одним и тем же делом. И дочь учится тому же ремеслу. Нам интересно вместе, нам нравится обмениваться впечатлениями и опытом, поддерживать друг друга в стремлении расти. Нам просто очень тепло вместе.

— Ох… Я не верю. Не могу поверить. Все это бывает только в кино.

Татьяна смягчилась. Расслабилась. Провалилась в кресле. И уже как будто из глубины, как будто издалека сказала:

— Я не то чтобы не верю именно вам. Я вообще не верю, что счастье в любви возможно.

— Я понимаю ваше недоверие. Самое интересное, что мне близки ваши ценности. Я тоже за любовь, за душевную щедрость, за заботу, внимание, поддержку. Человеческая близость — это платформа нашей жизни. На самом деле единственное, в чем я с вами категорически расхожусь, так это в том, что в любви один человек все время берет, а второй все время отдает. В здоровой любви есть баланс «давать и брать», партнеры по силе равны. Если связь между мужчиной и женщиной зиждется на принципе односторонней отдачи, жертвовании, то это скорее эмоциональная зависимость.

— Вы не понимаете, Саша мне тоже очень много дает! — отчаянно защищала своего партнера Татьяна.

— Возможно, — размышляла я вслух. — Он дает вам то, что вам нужно? И почему тогда вы высказали сомнения по поводу счастья в любви?

Татьяна молча пожала плечами. Я дала ей время подумать. Она так и продолжала молчать.

«Основное заболевание»

Заканчивая рабочий день, я листала свой блокнот, собираясь сделать записи. Я вспомнила нашу сегодняшнюю напряженную встречу с Татьяной и задумалась. Талантливая, яркая, красивая, притягательная, образованная женщина. Едва за сорок. Ни семьи, ни детей. Одна карьера. Она так хотела отдавать, так хотела любить, так ждала нежности, тепла, заботы… Но до сего момента построить личного счастья так и не смогла.

Внутренний конфликт раскалывал ее на две несоединяющиеся части. Из своего «ложного Я» она тратила всю силу своей чувственности и интеллекта на доказательство своей незаменимости и идеальности. Она не уступала мужчинам ни в чем. И если кто-то даже слегка покушался на ее правоту — она легко переходила в нападение и становилась опасной, жесткой.

Всем этим сценарием управлял ее детский страх быть отвергнутой.

Ее же «подлинное Я», богато напитанное нежностью, деликатностью, мягкостью и женской интуитивностью, было почти раздавлено всем этим невротическим прессом. Я видела перед собой человека, близкого к безнадежности.

Сколько таких Татьян вокруг? Умные, успешные, красивые, но одинокие и несчастные. Прямо-таки пандемия последних лет!

Мои коллеги бьют тревогу, пишут об эпидемии онкологических заболеваний, о росте сердечно-сосудистых проблем. Это, бесспорно, грозные болезни, но, на мой взгляд, они часто вторичны и бывают следствием хронического ощущения несчастья людей. Я бы назвала это, пользуясь медицинской терминологией, «основным заболеванием». Заболеванием, принявшим поистине характер пандемии.

Может, эффективнее было бы позаботиться о том, чтобы помочь женщинам приблизиться к своей природе и стать женственнее, а мужчинам — мужественнее? Это было бы лучшей профилактикой ранних соматических болезней.

Моя новая клиентка заботилась о своей внешности, но не любила себя. Она жаждала любви, вкладывала всю себя в отношения с мужчиной, но, похоже, даже не знала, что такое здоровая любовь между мужчиной и женщиной. Как много нам еще предстояло с ней пройти! «Сколько еще будет в этом кабинете слез, нападений на меня, ожесточенных споров», — подумала я и невольно поежилась в кресле. Как много ей придется в жизни строить заново, осознав, что то, во что она безоговорочно верила, оказалось всего лишь миражом. А это — всегда трудно и страшно.

Основной краской моих сегодняшних переживаний было глубокое сочувствие к этой женщине.

Вынырнув из размышлений, я сосредоточилась на стратегии работы. Для меня оставались пока совсем неясными вопросы: кто же такой Александр? Что это за человек, на которого тратится столько сил и столько запасов доверия и терпения? Что такое важное он дает Татьяне?

Как утекает энергия

— Татьяна, расскажите, пожалуйста, об Александре. Какое место в вашей теперешней и будущей жизни вы отводите этому человеку?

— Я его люблю. Хочу от него детей. Готова разделить с ним то, что имею. Готова строить с ним дом, будущее. Да. Я его люблю. Уже давно. Почти всю жизнь. Но… Я же говорила об этом.

— А Александр вас любит?

Она вздрогнула. К щекам резко прилила кровь. Судя по дыханию, участилось сердцебиение.

— Мне кажется… да. Ведь он нашел меня спустя столько лет… Он никогда не забывал меня. Так же как и я. И… Он хочет быть со мной, хочет меня. Обнимает меня…

Я молчала. Давала понять, что продолжаю слушать. Пространство для следующей Таниной реплики оставалось свободным. Сказанного было слишком мало. Она собиралась с мыслями. Впрочем, кажется, не особенно успешно.

— Он возвращается раз от раза. Приезжает. Хотя мог бы и не приезжать…

Я продолжала молчать. Взглядом давая понять: еще.

— Он не безразличен ко мне. Понимает, как я устаю. Понимает, что слишком много работы… Чувствует какие-то вещи про жизнь женщины… Замечает, что мне стоило бы больше времени отдавать себе, здоровью, внешности. Сердится, говорит, что я трудоголик, что позволяю боссам ездить на себе…

— Таня, вы чувствуете себя любимой? Чувствуете себя единственной? Самой важной?

Она нахмурилась. Посмотрела в сторону. Скрестила руки на груди.

— Как вы себе это представляете? — спросила она с долей вызова. — К сожалению, сейчас быть единственной для меня невозможно. Потому что есть жена. Трое детей. Конечно, я переживаю. Особенно тяжело переживаю расставания. Ревную. Алекс убеждает меня в том, что ездит домой к детям, но… Да. Скажу честно, мне больно. Каждый раз в его отсутствие я представляю, как он занимается сексом с женой. От мыслей, что у него есть другая, вторая жизнь, мне становится невыносимо больно. Да. Все это есть. Но я жду. Время расставит всех по местам. Алекс сделает выбор.

Несмотря на напряжение и такую бурную реакцию Татьяны, я все-таки решилась пойти еще на один острый вопрос:

— Татьяна, а Александр говорил вам, что собирается делать выбор? И говорил ли, когда именно?

— О да. Конечно. Он об этом говорил. Собственно, его держат дети. Старшая дочь уже взрослая, а младшим — близнецам, девочке и мальчику, — только по четыре года. Алекс их очень любит. Он не знает, как объяснить таким маленьким детям, что папа их бросает. Да и как жить после такого? Как жить, зная, что ты бросил маленьких детей? Он ждет, когда они подрастут и станут готовы к разрыву.

— Я что-то теряю логику. Алекс продолжает все эти годы жить со своей женой, рожает еще двоих детей в весьма уже зрелом возрасте… При этом говорит, что отношения с женой умерли. Мне кажется, он говорил вам примерно то же самое и двадцать с лишним лет назад. А что вы обо всем этом думаете?

— Ну… Я вижу логику. Я понимаю Алекса. Наверное, на его месте любой поступил бы так.

Татьяна проигнорировала мой вопрос про взаимотношения Алекса с его женой. Она не хотела думать. У меня было ощущение, что она просто повторила заученные фразы.

— Итак. Вы с Александром хотите иметь полноценную семью. Это ваше общее намерение. Но момент его реализации отложен на какое-то весьма неопределенное будущее. Так?

Она кивнула.

— Но ваши биологические часы тикают. Здоровая беременность уже под вопросом. Еще 2–3 года и вообще можете не выносить здорового ребенка. Это реальность.

Татьяна не отвечала, она даже не смотрела на меня. Я выдержала паузу и спросила ее прямо:

— Таня, а как вам живется с этим фактом? Вы счастливы?

— Ох… Ну вы же знаете, что нет. Мне тяжело. А что делать? Есть выход?

— Если вы хотите стать матерью, если для вас это важно — решайте эту задачу сейчас. Не идите ни у кого на поводу. Потеря времени может стоить вам очень дорого, и никто в этом не будет виноват, кроме вас самой.

— Но я хочу ребенка в семье! Я не хочу быть матерью-одиночкой. Ситуация безвыходная! — На ее глазах уже блестели слезы.

— Я не считаю эту ситуацию безвыходной, — твердо ответила я и продолжила издалека: — Я всегда за сохранение настоящей семьи. Это моя личная и профессиональная позиция. И, работая с семейными конфликтами, я до последнего ищу возможности помочь людям найти взаимопонимание. Но в описываемом вами случае, похоже, имеет место некая игра. Обман. Если я правильно поняла, Александр изображает перед детьми, а возможно, и перед женой, что ничего не происходит. Он убежден, что дети ничего не чувствуют и верят, что живут в счастливой семье. Так?

Она молчала. Взгляд ее был рассеян. Думаю, она судорожно перебирала факты, не находя среди них никакой опоры.

— Что говорит Александр своей семье, уезжая из дома в Москву?

— Ну… дела. Работа. Проекты с московскими клиентами.

— Разве это честно? По моему профессиональному, да и просто человеческому мнению, не стоит так недооценивать детей. Возможно, они многого не понимают. Но ложь чувствуют очень точно и очень остро.

Таня выпрямилась. Ее брови взлетели, картинно изогнувшись. Было ли это выражением негодования или высочайшей степени удивления? Я пока не понимала.

— Вы считаете, в такой ситуации стоит сказать детям правду?

Я совершенно спокойно ответила:

— Да. Если Александр в полной мере осознал, что любит другую женщину и любит давно; если действительно пришел к выводу, что у отношений с женой больше нет будущего, то честнее было бы эти отношения завершить. Честнее, найдя мягкий, бережный, понятный детям язык, объяснить им, что папа будет жить в другом месте. Не бросит, не разлюбит, не исчезнет навсегда. Будет заботиться и видеться с ними. С моей точки зрения, такая модель расставания причинит детям меньше вреда, чем многолетнее последовательное вранье.

Глаза Татьяны округлились, заблестели, вмиг налились слезами.

— Что произошло с вами сейчас? — бережно спросила я.

— У меня какие-то очень странные ощущения… То, что вы сказали… Мне кажется, я так и сама думала, понимаете? Вернее, я не просто думала, а даже говорила Саше о том, что развод — не преступление. Но его это страшно ранило. Он изъел весь мой мозг…

Она схватилась за голову:

— Он жутко психовал, орал, что я чокнутая. Говорил, что если бы у меня были маленькие дети, то мой язык бы не повернулся сказать такое. В его представлении я — ненормальная, эгоистка, стремящаяся урвать свое счастье, разрушив счастье невинных малышей.

Опустив руки на колени, Татьяна подняла взгляд и, жадно всматриваясь в мои глаза, спросила:

— Вы правда считаете, что аккуратно поданный детям развод — это нормальное человеческое решение?

— Да. Если родители стали чужими, если между ними больше нет любви — у семьи нет перспектив. Печально, конечно, но в этом случае расставание — адекватный и честный для всех выход.

— Господи… Значит, я не чокнутая? А я-то уж думала, что со мной безнадежно что-то не так… Знаете, ношу в себе это чувство вины. Кусок в горло не лезет. Тяжело знать, что ты монстр, не могущий поставить превыше всего счастье детей.

— Таня, а жена Александра знает о вас?

— Нет. Например, я не могу сама ему позвонить. Вот так.

Эта деталь несколько удивляла. Итак, получалось, Александр вел в самом полном смысле слова двойную жизнь. Жил на два города, на два дома, с двумя женщинами. Врал обеим.

Я видела искренность Татьяны, видела силу ее желаний, она хотела дом, семью, она устала от одиночества, от пустоты, от тишины пустой квартиры. Складывалось впечатление, что, «инвестируя» силы в Александра, Татьяна хотела всеми правдами и неправдами «дотянуть» его, возвысить его до образа мужчины, которого ей так не хватало.

Но чего при этом не хватало самому Александру?

Очевидного ответа на данный вопрос попросту не было. Возможно, Александр и сам не понимал, чего именно хочет. Возможно, он, что называется, плыл по течению, просто не обострял отношения ни там, ни здесь, не утруждал себя принятием решения.

Возможно, он был невольником неосознанного запрета на уход из семьи: оставался «наполовину» с женой, потому что хотел оставаться хорошим в собственных глазах. А может быть, просто удовлятворял свои нездоровые амбиции, пользуясь безграничной преданностью такой яркой и привлекательной женщины как Татьяна.

Как бы то ни было, из скрытых мотивов Александра меня волновал прежде всего этот. Кем была для него моя клиентка? Любимой? Вдохновительницей? Утешительницей? Поддержкой? Игрушкой?

Да, Александр поддерживал в Татьяне веру в то, что когда-нибудь, в неопределенном будущем, они создадут семью.

Но чем больше я узнавала фактов из их взаимоотношений, тем больше моя интуиция и мой разум говорили мне, что здесь есть ложь.

Наверное, где-то в самой глубине души Татьяна и сама это чувствовала. Чтобы помочь Татьяне осознать природу съедающей ее тревожности, понять природу истощающих переживаний и, наконец, понять природу «утечки» ее энергии, я должна была озвучить свою гипотезу: скорее всего, Татьяна являлась объектом манипуляции.

Полагаю, манипуляции бессознательной.

Размышляя, я утверждалась в мысли о том, что рано или поздно мне придется идти на этот болезненный для Татьяны шаг. Я должна была ее защитить от нее самой. Это мой долг терапевта. Но был риск для наших отношений. Фактически мне придется выступить «палачом» любви. В ответ могло последовать негодование, подрыв доверия, нежелание продолжать терапию.

В подобных случаях многое зависит от самого клиента, от его внутренней силы. Сможет ли Татьяна услышать в моем обращении мою искреннюю заботу о ней? Разрешит ли себе признаться в том, что я лишь озвучиваю давно терзающие ее саму подозрения?

Могло случиться и так, что на текущий момент ей будет легче порвать с терапевтом, чем с собственными иллюзиями.

Разговор внутри малахитовой шкатулки

Это было на редкость мрачное осеннее утро. Слишком даже для ноября. Низкие, тяжелые, беспросветные тучи, казалось, едва ли не касались головы. Не просто ни проблеска солнца, а даже никакого намека на его существование: будто оно никогда и не светило над нами, а всегда был лишь только этот накрапывающий дождь и ледяной, омерзительный, захлестывающий ветер, выворачивающий наизнанку зонты.

Придя в кабинет, я первым делом включила чайник. И только потом сняла и стряхнула мокрое пальто. Очень хотелось согреться. Первым в расписании этого дня стоял визит Татьяны.

Я успела сделать пару глотков горячего кофе. В дверь позвонили. Татьяна пришла чуть раньше. Замерзшая, ссутулившаяся, заплаканная. Она будто бы вышла из той безнадежно серой и бесконечно долгой тучи. Переступив порог, Татьяна почти выронила зонт. Как-то медленно, по-детски неуклюже расстегнула пальто.

Мне показалось, что она вот-вот рухнет на пол. Инстинктивно я протянула к ней руки. И тут Татьяна просто уткнулась в меня и заплакала. Некоторое время мы так и стояли. Я обнимала ее, поглаживала по спине, она вздрагивала, беззвучно рыдая. Чуть позже, когда самые горькие слезы сошли, она заговорила, путаясь и смущаясь:

— Я только встала… Вернее, я не спала… Но я не завтракала, не причесалась, простите… Я смогла только одеться…

— Надеюсь, вы не за рулем?

— Нет, с водителем. Мне так неловко. Мне кажется, я его напугала своим состоянием. И вас, наверное, тоже…

— Ничего страшного, водитель переживет. У всех нас в жизни бывают моменты острого отчаяния. Когда вы будете готовы, спокойно расскажете водителю то, что посчитаете нужным, — дадите тот или иной комментарий. Беспокоиться не о чем.

Сев в кресло, Татьяна продолжила плакать. Я ни о чем не спрашивала. Просто принимала ее с этой пронзительной болью. Я переживала удивительное сочувствие. Мне хотелось согреть Татьяну. Весь ее облик говорил о том, что сейчас она совсем маленькая. Даже физически! Без обычных для нее каблуков, в спортивных туфлях, она оказалась невысокой. Без блистательного фасада, без делового костюма, без макияжа, с собранными волосами, бледная, сломленная. Теперь я в полной мере увидела то, что раньше замечала только в редкие моменты: хрупкость, детскость, нежность, ранимость. Внутренний ребенок Татьяны вышел ко мне и показал безграничное доверие.

Выплакавшись, Татьяна задышала ровнее. Высморкалась. Промокнула чистым платком лицо. Поправила волосы. Вздохнула.

— Ой… ничего, что я так… вторглась? Простите, я была в мокром пальто… я вас намочила.

— Все хорошо. Хотите кофе или чаю?

— О, так пахнет кофе… да. Горячий и с молоком, пожалуйста.

Помешивая ложечкой в чашке, Татьяна оглядывала кабинет. Она смотрела вокруг с таким интересом, будто попала ко мне впервые.

— Как же здесь уютно, — прошептала она. — Компания, которой я управляю, строит высотные жилые комплексы. А я на самом деле люблю старый центр, люблю старые дома, стены толщиной в метр, лепнину на потолках. А у вас еще и эти зеленые обои, зеленое сукно на столе. Знаете, я себя почувствовала сегодня здесь как в малахитовой шкатулке.

— Знаете, я — тоже. Сейчас, рядом с вами, я чувствую себя ровно в этой же самой шкатулке. И здорово, что мы тут, а не там, — сказала я, указав пальцем за окно — на дождь, бьющийся в стекло силой неуемного ветра.

Кажется, что в этот момент мы обе почувствовали себя детьми. Маленькими заговорщиками, спрятавшимися от взрослых в уютной темноте кладовки, набитой старыми платьями и коробками с новогодними шарами. Мы поймали нечто родственное друг в друге — поймали нечто общее в ощущениях и предпочтениях. Это стало началом тонкого эмоционального контакта. Теперь я почувствовала, что могу спросить:

— Что случилось?

— Я сегодня почти не спала. Представляете, считала минуты, когда же наконец пора будет ехать к вам. С ночи смотрела на часы, думала — только дожить бы до десяти тридцати. Это может показаться безумием, но… я еле сдержалась, чтоб не позвонить вам прямо ночью.

— Спасибо. Я благодарна, что, несмотря на такие сильные переживания, вы остались взрослой и позаботились обо мне. Почему же я была так нужна?

— Мне сделалось так больно… В какой-то момент я подумала, что умираю. Просто не могла дышать. Не знала, что делать. Не получалось вдохнуть. Как будто гортань плотно забита песком — вход в легкие перекрыт.

Она прижала руки к груди.

— Я подумала, что это сердце. Испугалась. Потом выпила полсклянки валокордина. Ничего почти не поменялось.

— Таня, а раньше у вас бывали проблемы с сердцем?

— Да нет.

— Перед тем как сердце заболело, вы сильно нервничали?

Татьяна просто кивнула в ответ.

— Я бы рекомендовала вам пройти обследование у кардиолога в ближайшее время, чтобы не пропустить чего-то неприятного. Но я все же думаю, что описанное вами больше походит на психосоматический приступ. Так случается, когда человек не может позволить себе до конца осознать свою душевную боль, когда он не может ее выразить, когда он не может решить, что с этой болью делать. Тогда она «застревает» в груди и реализуется как физическое ощущение. Такие явления свойственно переживать людям одновременно и сильным, и чувственным, привыкшим жить, годами не выражая своих настоящих чувств.

— Почему? Почему люди живут так?

— На то бывают разные причины. Но все они, как правило, носят иррациональный характер. Кому-то, например, в детстве внушили, что выражение чувств есть слабость, или истеричность, или отсутствие воспитания. Кого-то заставили поверить в то, что собственные чувства необходимо проглатывать в рамках заботы о близких. Кто-то столкнулся с черствостью и закрылся… Но теперь эти люди верят, что показывать свою ранимость нельзя, прикрывают ее маской своей силы и благополучия. Они боятся перестать быть сильными прежде всего в собственных глазах.

— Это все про меня. И первое, и второе. Точно про меня.

— Так вот, в жизни таких людей неизменно наступает момент, в который чувства набирают такую силу, такую мощь, против которых обычные барьеры больше уже не работают. Чувства больше не сдерживаются. Внезапно они вырываются или взрываются внутри человека. Тогда ему кажется, что он ощущает приближение смерти.

— А я не умру?

— Нет, Таня. Не сейчас, — улыбнулась я, чувствуя к ней почти материнскую теплоту. — Уверена, с вами все будет в порядке. Только вам очень нужно научиться не бояться своих чувств.

— Вы меня научите?

— Конечно.

Я понимала, что вот уже около получаса мы ходим кругами, сужая радиус — подбираясь к проблеме. Татьяна явно боялась начать разговор по существу. Не могла пересилить себя и перейти к событиям прошедшей ночи. Но я понимала также, что она имела право на сопротивление: человек, находящийся в столь глубоком стрессе, волен двигаться в своем темпе.

Худшее, что может сделать терапевт в такого рода ситуациях, — это пытаться силой подтолкнуть клиента к следующему шагу. Чем меньше давления, чем больше принятия, тем быстрее человек будет готов раскрыться.

— Татьяна, у вас сегодня есть силы работать? — очень аккуратно спросила я.

— Да, конечно. Мне сейчас намного лучше.

— Что же произошло?

Наверное, я не женщина

Полночь. Свет в столовой был приглушен. Татьяна и Александр ужинали в полумраке. На столе стояла наполовину пустая бутылка хорошего лангедокского вина. Разговор не клеился. Татьяна вернулась домой в одиннадцать. За стол сели совсем недавно. Александр нехотя поддерживал разговор, объяснял что-то о ходе подготовки нового проекта, нервно, не без желчи давал оценки умственным способностям заказчика, Татьянины комментарии выслушивал угрюмо, провожая движения ее быстрых рук тяжелым взглядом.

На последней Таниной реплике он, не дослушав, демонстративно уткнулся в айфон.

— Прости… ты меня не слушаешь? Вообще-то мы разговариваем. Мы видимся от силы пару часов в сутки. Неужели хотя бы какое-то время ты не можешь быть просто рядом без ноутбука или телефона?

Александр поднял взгляд, с нескрываемой досадой отрываясь от экрана телефона:

— А я разве не рядом? Где я сейчас, по-твоему? Что опять не так?

— Послушай… Ты рядом чисто физически. Но контакта я не чувствую. Тебе пришло какое-то неотложное сообщение?

— Можно сказать и так.

Он развернул телефон экраном к Татьяне. Оказалось, из дома пришла фотография: младшие дети, купающиеся в ванной, полной игрушек.

— Смотри, какие они смешные… Довольные, как слоны. Н-да…

Улыбка сползла с лица Александра. Он тяжело, вымученно, нарочито устало вздохнул:

— Только ты у нас опять чем-то недовольна?

По щеке Татьяны уже катилась слеза.

— Ну хватит, Таня! Все же хорошо, не порть настроение.

— Нет, я не недовольна. Я желаю твоим детям здоровья и счастья. Но это странно… Саш. Ты не чувствуешь? Я хочу, чтобы у нас с тобой были дети, наши дети. Я хочу, чтобы мы вместе могли купать их и радоваться тому, какие они смешные. Ты знаешь о том, как сильно я хочу детей. И ты же показываешь мне эту фотографию… ты показываешь мне фотографию твоего будущего. Твоего. А не нашего. Как ты думаешь, что я должна чувствовать в такой момент?

— Если б ты имела детей, то никогда бы не позволила себе сказать то, что сейчас сказала. Господи… Сколько ж в тебе эгоизма. Ты же женщина! Откуда такая жестокость? Ты же понятия не имеешь, насколько они, дети, невинны и беззащитны, что чувствует взрослый…

— Саша, ты себя слышишь? Я детей не имею до сих пор, потому что ты этого не хочешь.

— Ой… Началось. — Александр экспрессивно отодвинул тарелку, откинулся на стуле. — Двадцать лет тебя не видел, а во всех бедах твоих виноват! Да хотела бы, родила бы, и уже не один раз.

Татьяна привстала. И тут же почувствовала, что у нее резко потемнело в глазах. Александр продолжал, не обратив никакого внимания на движение рядом, — он просто и не смотрел в сторону Татьяны.

— Тебя всю жизнь интересовала только карьера. Я-то тут каким боком виноват? Хотела бабло зарабатывать — получай. Ты ж ненормальная. Ты с работы к ночи возвращаешься. Какие дети? У тебя и собака сдохнет.

Таня почувствовала «внутренний» удар: ударная волна шла изнутри, ужас и боль разрывали тело на части.

— Я — эгоистка?!

Ее голос сорвался. Задыхаясь, она выбежала на балкон. Глаза налились второй волной темноты. Татьяна распахнула остекление, схватилась за бортик. Чуть осела. Вернув равновесие, взяла с подоконника пачку сигарет. Закурила. Первая собственная мысль, которую она услышала, была даже не полной мыслью, а обрывком: «Враг». Кто-то кричал изнутри головы: «Ты враг себе. Ты не женщина. Ты — урод».

Через пару минут на балкон вышел Александр. Таня почувствовала робкую, слабую, но такую светлую надежду: может быть, он обнимет? Согреет? Ей было холодно — так холодно, будто ледяной воздух с улицы растворил ее одежду. И, растворив одежду, грозил растворить кожу.

Поддаваясь надежде, поддаваясь магнетической тяге, Татьяна инстинктивно пыталась придвинуться к Александру — приникнуть к нему. Но он отодвигался, отстранялся и, упершись наконец спиной в стену, даже позволил себе слегка оттолкнуть Таню, не с силой, но с брезгливостью, как холодную лягушку.

— Ты когда-нибудь задавалась вообще вопросом: а что, собственно, ты делала эти двадцать лет? Что тебе мешало рожать? Хотелось посидеть в большом кабинете? В начальницах походить? Машину с водителем хотелось?

— Да я же тебя любила!!

Татьяна закричала. И сама удивилась своему крику — и звуку собственного голоса, и тексту. Еще долю секунды назад она совершенно не собиралась говорить о любви. Не собиралась выходить из себя. Не собиралась устраивать скандал у соседских окон. Но какой-то глубинный «предохранитель» соскочил и выпустил на волю поток слов:

— Ты что, забыл? Ты забыл, что я была от тебя беременна? Я всю жизнь несу эту вину, как трехтонный камень. Ни одного дня не прошло, чтоб я не помнила, что сделала аборт. Ни одной секунды мне не было легко! Я испугалась. И совершила эту ошибку. Это мое проклятье! И я живу с этим! А ты? Ты живешь со своим неродившимся ребенком? Мне было восемнадцать лет! И перед тем как пойти в больницу, я плакала три дня. Я хотела того ребенка, и ты это знал. Именно того, именно от тебя! Мне плевать было на карьеру. Я бросила бы все за одну минуту. Но мне нужно было тогда от тебя хотя бы несколько слов! Ты помнишь, что ты сделал?

Александр побледнел. Он курил, отвел глаза. Смотрел за окно, в темноту.

— Молчишь? Я напомню. Ты сказал мне, что у тебя не завершены отношения с твоей гражданской женой. И вообще ты не готов к детям. Это не входило в твои планы. И лучшее, по-твоему, что можно было тогда сделать, — прервать беременность. Ты дал мне телефон какого-то знакомого гинеколога из женской консультации. Протянул бумажку и сказал: «Она классный врач, она тебя устроит». И добавил, что я — взрослая женщина. Я должна была сама решать свою проблему! Да, я струсила. Это страшная страница моей жизни. Трещина!

Александр молчал. Никаких признаков раскаяния, сочувствия или хотя бы желания оправдаться на его лице не читалось. Татьяна плакала. Захлебывалась слезами. Но продолжала говорить:

Страницы: «« ... 1011121314151617 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В новом переводе – первый роман эпопеи «Хроники хищных городов». Действие этой фантастической саги п...
Отражение Света и Тьмы приходит в этот мир лишь раз в сто лет, воплощаясь в человеческом теле. И ник...
Тема еврейской эмиграции прежде уже становилась объектом внимания. Однако до сих пор не было опублик...
Задумывались ли вы, откуда ваш мозг знает, где вы находитесь? Почему ваши воспоминания связаны с мес...
Два «Философских парохода» доставили в Германию более 160 человек – профессоров, преподавателей, вра...
Системное мышление помогает бороться со сложностью в инженерных, менеджерских, предпринимательских и...