По велению Чингисхана Лугинов Николай

Глава девятнадцатая

Раздумья о главном

«Если они дружны, разъедини» – таково одиннадцатое правило Сунь-цзы. Это значит: постарайся посеять раздоры в лагере противника, оторвать от него союзников, перессорить его военачальников и т. п.

«Нападай на него, когда он не готов» – гласит двенадцатое правило Сунь-цзы. В VI главе своего трактата он также говорит об этом, но вкладывает в свои слова там другой смысл. Здесь он имеет в виду материальную неподготовленность противника, там – его моральную неподготовленность.

Последнее правило Сунь-цзы гласит: «Выступай, когда он не ожидает».

Таковы тринадцать приемов «обмана» или военной хитрости, рекомендуемых Сунь-цзы. Нетрудно увидеть, что, устанавливая эти приемы, автор стремился охватить все стороны борьбы с противником. С этой точки зрения его приемы распадаются на пять различных групп».

Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве» (V в. до н. э.). Из книги Н.И. Конрада «Избранные труды» (XX в.)

Войска неспешно передвигались на запад, перемежая быстрые, приближенные к боевым трехдневные переходы, полезные для выучки, двух-трехдневными, а смотря по обилию пастбищ – и недельными отдыхами в пути.

А хан с небольшим охранным корпусом за десять дней далеко опередил их, останавливаясь только на короткие привалы, стремительно преодолев почти сто кес. В последний десятый день, когда уже наступили сумерки, они увидели впереди мерцающие огни костров там, куда стремились все время перехода.

Хотя по всему намеченному пути следования высланными вперед под командованием опытных сурджутов передовыми отрядами загодя готовились места стоянок, заранее было определено, где должны остановиться на ночлег, где перекусить и попить чай, все равно дорога была очень утомительной.

Как только турхаты, поджидавшие его, подбежали и приняли поводья, хан соскочил с коня и чуть не упал. От долгого сиденья в седле все тело окоченело, еле удержался на ногах; а потому прошелся стороной, с наслаждением потягиваясь, разминая ступни и колени. И с интересом оглядывался вокруг: в самом конце пути он порядком вздремнул в седле.

Оказывается, ехали по гребню постепенно возвышающейся гряды. Впереди совсем близко рвались в небо сплошь голые каменные скалы, загораживая все западную сторону окрестности, смотрели, нависая сверху, будто спрашивая: «А это еще кто такие?..»

А по правую и левую сторону гребня расстилались, насколько хватает глаз, просторы степи, горизонты которой уже терялись в вечерних сумерках.

– Пригожие места, не так ли? – уронил слово старик Соргон-Сура, встретивший его и ковылявший сзади.

– Не только красивое, но даже какое-то исключительно значительное и великое, кажется, место, – хан огляделся вокруг. – Нужно остановиться здесь подольше, принести жертву. Покормить духов этого края, где смыкаются небо с землей, помолиться Вышнему Тэнгри.

– А вот это хорошо! – воскликнул Соргон-Сура. – Мы тоже так подумали, потому и отправились заранее сюда, чтобы я кумыс завел. А ты словно предвидел все это…

– И сколько кумысу заквасил?

– В трех сосудах… хватит?

– Хорошо, хватит… В окрестностях люди как, плотно живут?

– Раньше было, говорят, много народу, а теперь большинство откочевало. Нет, остались немногие.

– При приношении жертвы пригласите всех ближайших жителей, угостите хорошо и не забудьте одарить.

– Мы всех, кого увидели, заранее предупредили, пригласили. Посмотрим, сколькие из них придут, но я что-то сильно сомневаюсь…

– Почему же?

– Потому что здешнее население смертельно боится военных людей… Все равно как китайцы, да. И уж наверняка, завидев нас, все бросились убегать, прятаться, откочевывать. Да их можно понять. За многие века в умах людей накрепко поселилась уверенность, что каждый, у кого в руках меч, начинает грабить все, что захочет, убивать, насиловать… Так что нелегко будет убедить их, что в наших рядах жесткий порядок, и этим суметь их расположить, повернуть к себе.

– Вот именно потому мы и не должны промчаться мимо с задранными носами, а объяснить, что наши обычаи и традиции, а главное – ясак, совершенно другие, чем у прежних, – озабоченно сказал хан. – И ясак малый, посильный, и защита от всяких шаек разбойничьих. Только тогда люди поймут, что мысли и стремления у нас иные, что мы не намерены обижать простых тружеников.

– Так ведь они, считай, лицом к лицу с нами не встречаются, а бегут, едва заслышав весть о нашем приближении, скрываются…

– Но не все же. Вот через приглашенных и передавайте…

Очень скоро и эти нависающие сверху горы, и просторы безграничных степей потонули в кромешной ночной тьме.

И чем гуще становилась темнота, тем ярче разгорались звезды в вышине. А внизу нигде ни единого огонька не мелькнет. Будто нет на этой земле ни единой человеческой души, а одна природа царит. На самом же деле, в этих окрестностях уже более десяти дней укрываются несколько монгольских мэгэнов, но никаких признаков их присутствия не видно. Значит, они очень умело рассредоточились по оврагам, зарослям и прочим укромным местам округи, незаметным для посторонних глаз. Тойоны ранее прибывших войск попросили разрешения прийти в этот же вечер к нему на встречу, но хан не принял их, решил передохнуть.

Эта цепь великих степей, берущая начало далеко на востоке, постепенно сужалась здесь, где сходятся предгорья Южного и Северного Алтая. И, видно, именно здесь для монголов настало время завершения прежней жизни Степи и начала новых отношений с новыми соседями, начала иных свершений – и время, и место переходные, достаточно суровые.

Так что нужно и не поспешить, чтобы не получилось из задумок нечто полусырое, недолговечное, но и не промедлить, упуская удобное время, а постараться распорядиться всеми условиями как можно вернее и дальновиднее. А для этого нужно перебрать столько возможностей и вариантов, мнений и дум соратников выслушать, столько развязать затянувшихся узлов…

Как все-таки невообразимо расширились-раскинулись земли его Ила. Беда, если не совладаешь с их управлением. И надо быть постоянно в курсе всех событий на этом огромном пространстве, уметь заранее предвидеть, где и что может загореться в твоем царстве, иметь худые последствия, и вовремя принять упреждающие меры.

А забот, всяких неотложных дел и задач множество: только решишь одну, как тут же вырастают на том месте две других, подчас еще более сложных. Все эти последние годы, пока он соперничал с Алтан-Ханом, одни только туматы на севере три раза поднимались против него, но все их выступления были вовремя подавлены; и теперь доходят слухи, что в четвертый раз собираются неугомонные. В свое время мирно присоединившиеся киргизы более десяти лет жили тихо-мирно, но вот ропот и среди них начинается. Эти искры будущего пламени тоже нужно вовремя погасить, не дать им разгореться. А все ведь зиждется на неком недовольстве, которое имеют свои корни, причины. И надо их не бездумно отсекать, а выявить, понять и устранить миром и советом.

И на юге тангуты, едва залечив старые раны, опять взволновались – может, потому, что держат в руках Шелковый путь, по которому в обе стороны течет бесконечным потоком всё богатство мира, и очень быстро богатеют. А ведь издревле известно, что достаток, богатство в корне порой меняют самооценку и мироощущение не только отдельного человека, но и целых стран. Народ, с которым ты только вчера говорил наравне и бил в знак соглашения по рукам, сегодня, заполучив легкую добычу и слишком быстро разбогатев, сразу же начинает смотреть на тебя уже свысока. И вчерашний добрососедский договор уже кажется ему устаревшим, в чем-то ущемляющим его свободу, начинает мешать и становится уже не мостком дружбы, а причиной новой ссоры…

Опасность с запада угрожает уже давно, но он, хан, слишком задержался на востоке, только теперь сумел прибыть сюда и тем самым упустил время. Молодой и, говорят, весьма энергичный Кучулук, собрав своих разбежавшихся найманов, сумел жениться на дочери престарелого гур хана и стал, считай, главой могущественных кара-китаев; и сейчас срочно ищет союзников против «монгольских дикарей»… А за его землями лежат владения властелина Хорезма султана Мухаммета, который тоже в тех краях не знает себе равных.

Но в первую очередь нужно надавить на мэркитов. Правители этого упрямого и своенравного народа могут замутить и поднять на бунт даже таких прямых, бесхитростных людей, как киргизы. И если не предупредить, не задавить в зародыше их намерение объединиться с кара-китаями, то еще неизвестно, чем это обернется. Прибегая к защите кара-китаев, мэркиты поворачивают их против нас. До недавнего времени было известно, что Кучулук думал только о надежной обороне от нас; но кто знает теперь, на что соблазнили его строптивые мэркиты? Таким образом, один из самых воинственных народов в этих краях, который мог бы примкнуть к нам, теперь объединяется с нашими врагами…

Вот так и получается, что вообще неизвестно, настанет ли когда-нибудь мирная жизнь без войн и раздоров. Только управишься с одним очагом раздора, как тут же возникают, будто дожидаясь своей очереди, другие…

Перед отъездом сюда в его ближайшем окружении, собравшемся на Курултай, разгорелся большой спор. Когда уже было принято решение о походе на запад, Джэлмэ и Мухулай, с ними Игидэй, начали такой разговор:

– Все имеет свою меру и свое время. Так что не пора ли и нам определиться со своими границами, точно сказать: вот тут, в таких-то пределах, наша земля, а дальше – чужая, которая нам не нужна, не стоит нашей крови…

– И вправду, Джэлмэ дело говорит, – поддержал его Мухулай. – Разве можно бесконечно идти куда-то вперед… Куда? И без того с Восточного моря дошли на западе аж до Сара и Хара Алтаев, до южного и северного. И сейчас уже всё чаще бывают моменты, когда мы не знаем как следует, не слышим, что происходит на других концах Ила. Стало очевидным уже, что далее расширяться, распылять силы попросту опасно. Так что пора бы остановиться и как следует подумать…

Но молодые тойоны буквально взбунтовались против предложения Джэлмэ и Мухулая:

– А чего нам бояться?! До сих пор еще не было такого, чтобы мы где-то оставляли войска, держали народы силой. Все так и продолжают жить под началом своих исконных родовых глав, дают нам своих воинов, часть добычи получают. Значит, они стали не порабощенными, а союзниками. Так что силы никак не распыляются, а наоборот – прибавляются!

– А туматы? А те же тангуты?..

– Ну, это временное, это вполне поправимо…

– А не рановато ли будет останавливаться, успокаиваться? – неожиданно поддержал молодых старик Соргон-Сура. – Если после такого взрыва, взбаламутившего полмира, возьмем да осядем, не возникнут ли опять наши же внутренние распри? Говорите, что слишком широки стали владения, что человеческий глаз ненасытен… Но вот увидите, стоит на год-другой дать спокойствия, распустить воинов по домам, как тут же начнутся сотни раздоров уже между собой – из-за пастбищ, воды, кочевий… Что, уже забыли про это?

– Помним, хорошо помним… Никто и не собирается завтра же распускать войска. Мы только опасаемся дальнейшего, во многом бессмысленного расширения, предлагаем до поры до времени остановиться, – убежденно сказал Мухулай. – И навести должный порядок в уже имеющихся землях, разве там мало дел?

– Войну прекращать нельзя! – распалялся все больше старик. – Подумайте сами: если прекратим воевать, чем будут жить, кормиться около десяти тумэнов войск, еще больше лошадей? Сразу же возникнет столько хлопот, задач неразрешимых… И все равно будете вынуждены не меньше половины распустить. А заново, в случае нужды, собрать будет куда сложней, да к тому ж и расхолодятся воины.

– И что ж тогда делать? – не уступал Джэлмэ. – Так и будем воевать бесконечно, хватать и хватать ненужное нам, молодую кровь из народа выпускать? Рабами войны стать?

– Не говорю – бесконечно… Надо всё это обдумать потом, со всех сторон. Но раз уж решили сейчас, собрались в поход, то нельзя слишком медлить. Сила не должна простаивать, ей надо двигаться, бить стремительно и в самую середину цели…

– Так ведь мы говорим о будущем нашем, а не об этом походе, – сказал Мухулай, улыбнувшись миролюбиво. – О том, что во всем должен быть смысл. Кормить всю жизнь огромное войско – это что, весь наш смысл? А я хочу сказать про Китай…

– Ну?

– После долгих раздумий я пришел к выводу, что мы неправильно поступили, уйдя оттуда, не оставив ни одного мэгэна. После почти десятилетней войны посчитали отчего-то, что окончательно обуздали Алтан-Хана…

– Но почему? – не удержался от вопроса хан, вопреки своей привычке никогда не вмешиваться в такие споры, а только слушать со стороны, ничем не выдавая пока своего мнения.

– Алтан-Хан до поры до времени – ну, пусть год еще – будет сидеть тихо, затаившись, но потом все равно потихоньку станет убирать наших доверенных людей, ставших на нашу сторону… Уже начал убирать, по слухам. И мы не можем их поддержать, спасти, даль огромная есть даль. Как отсюда ни следи, все равно узнаем только тогда, когда все уже случится…

– Правильная опаска. Мне жалко ханьцев, людей, которые, поверив нам, помогали как могли, не жалея жизней порой, – сокрушенно покивал Джэлмэ. – А теперь они в его руках…

– И мне очень жалко этот народ хани, чем-то схожий с нами, – продолжал Мухулай. – Такой прямодушный, здоровый, работящий и добрый народ – и так долго мучился под гнетом сперва киданей, а затем и джирдженов. К тому же, своей поддержкой они нам намного облегчили тяготы войны. А мы, которым они поверили как своим освободителям, едва сокрушили нашего общего врага, как тут же умчались вдаль… На что это похоже? Кто теперь после этого будет помогать нам впредь, жертвуя своими родными и близкими даже? Конечно же, никто. Мы поступили крайне плохо. Это все равно, что предать поверивших тебе людей…

– А для нас должна быть очень дорога поддержка такого большого народа, как хани, сделавшего свою страну поистине великой, – добавил Джэлмэ. – Что теперь ни говори, а пренебрежение этим показывает, увы, нашу ограниченность и недалекость…

Хан был поражен такими нежданными речами своих великих тойонов, самых близких ему и имеющих право и возможность всегда отстаивать свою точку зрения при принятии любого решения… Хотелось крикнуть: «А где ж вы были раньше, почему сразу не сказали об этом мне, почему не посоветовались?!» – но все-таки он сдержал гнев, верный своей привычке выслушивать все до конца. И сидел, опустив взгляд, подавляя закипающие раздражение и злость.

Соргон-Сура словно подслушал мысли хана:

– А что ж вы не сказали этого раньше? Что, опомнились только теперь, когда позади уже сотни кес? А ведь один из вас возглавляет объединенные войска, а второй – джасабыл сугуланов внешних стран… На взгляд такого начальника, как я, который выстраивает в ряд и командует лишь сосудами с кумысом, оба вы в недосягаемо высоких чинах. И сидели до сих пор молчком, когда надо было говорить, убеждать всех… А вот теперь, значит, решили похорохориться?!

– Когда начали выводить войска из Китая, нас обоих на месте не было, – вполне спокойно сказал Мухулай. – Я болел, сами знаете, находился на лечении. А Джэлмэ, вот уже год почти, здесь, на западе. Конечно, можно было еще воспротивиться, пока горячо, но следует ли оспаривать только что принятое решение? Кроме того, ошибочность вывода оттуда всех войск стала очевидной только теперь, перед новой войной, когда мы все дальше уходим на запад…

– Ну конечно, всегда выгодней хорохориться задним числом, заодно и спроса избежать!..

Сейчас он вспоминает этот разговор едва ль не с улыбкой. Да, порой повседневные заботы слишком уж вовлекают в свою череду, затмевают ум, затуманивают взор. Не находится времени не только для того, чтобы обдумать ход дел и событий вперед, но упускаешь из виду и то, что требует немедленного и сравнительно нетрудного исправления, – и оно через какое-то время приобретает вдруг такие размеры, что требует уже огромных усилий и воли, чтобы положение выправить. Нет, все должно быть сделано вовремя. А тогда разговор завершился решением направить в Китай войско.

А ведь до сих пор они никогда, считай, и нигде не оставляли за собой хоть сколько-нибудь крупные силы. И не только в спокойствии за тыл, но еще и потому, что задача прокормить, устроить столько людей, найти пастбища ложится нелегким бременем на местные народы, и без того обессилевшие, обнищавшие в войне. А это, конечно, никому не понравится, вот и начинают роптать, сопротивляться, объединяться против тебя. Если же уходишь, то они остаются со своей вековечной внутренней возней и соперничеством, вместо объединения все силы уходят на внутренние раздоры.

Это первое. А второе подметил Мухулай: стоит тебе уйти, как начинается преследование твоих сторонников, борьба против посаженных тобою во власть… А ведь дороже всех богатств люди, которые поверили тебе, приняли твое, поддержали. Предать их – все равно что совершить тяжкий грех, и хорошо, что они вовремя исправили это. Особенно теперь, когда они повернули во враждебную западную сторону, важно иметь за спиной надежный и спокойный тыл.

И самыми подходящими для этого людьми оказались именно Мухулай с Джэлмэ. Тревожит только, что в последнее время они частенько болеют, заметно слабеют. Так что и для них лучше ехать туда, где как нигде, пожалуй, сильно лечебное дело.

А два этих старых волка сумеют направить в нужное русло соперничество тамошних верхушек – к спокойствию самого народа. Но все же, может, Джэлмэ пока оставить? Он нужнее здесь.

Хан по обыкновению проснулся рано, лежал, разглядывая видневшиеся в широком дымоходе звезды, потом оделся и вышел наружу. До рассвета было еще далеко, звезды мерцали необыкновенно ярко.

Хан вздрогнул – показалось вдруг, почудилось, будто кто-то окликнул его из темноты… И совсем так, как в детстве его звали: «Тэмучин…» Но это услышал он не ушами, нет, а каким-то внутренним слухом, чутьем ли…

И сегодня ночью то ли во сне, то ли в полудреме он уже слышал несколько разных голосов, с печалью зовущих его по имени. Словно искали его, заплутавшего среди неведомых дорог степи, безнадежно заблудившегося, – то одинокими взываниями, а иногда и слабым хором, откуда-то издалека: «Тэмучи-ин… Тэ-э-эму-чи-и-ин!»…

Среди хора этого он вроде бы различал то густой голос Боорчу, то звонкий и ясный, песенный тенор Джамухи, а следом совсем негромкий, ласковый и зовущий голос матери… С самого детства с ним такое случалось несколько раз, и теперь он понимает, что это происходит всегда в особые моменты его жизни. И не потому ль услышал он опять зовы родных голосов, что сейчас перед ним отсюда, где сходятся Сара и Хара Алтаи, открывается дорога в западные великие страны?..

Сомнения, неуверенность мысли, тянущие назад, на родину, сейчас в нем намного кажутся сильнее стремления вперед, но он ничего со сложившимися обстоятельствами поделать уже не может. Приходится, во всем сомневаясь, осторожно двигаться только вперед. К тому принуждают, толкают его причины, возникающие независимо от него.

Если сейчас, пока всё это еще только заваривается, не подавить выступление мэркитов, а затем не устранить опасность со стороны кара-китаев, то потом, когда угроза вырастет и, как эта скала, нависнет над тобой, придется разбираться с ней со всем напряжением сил, с риском не одолеть её. Только упусти, прогляди, как эти мэркиты, которые замутили даже таких спокойных и крепких киргизов, сколотят сильный и обширный союз здешних народов, и возглавит его молодой и дерзкий Кучулук, воин не из последних… Это одно. А если посмотреть с другой стороны, то и мнение Джэлмэ с Мухулаем тоже вполне обоснованно. Всё должно иметь свою меру, свои границы. Есть реальная опасность, что дальнейшее расширение государства может иметь самые нехорошие последствия: кое-что он слышал о судьбе огромных империй дальнего запада, распадавшихся при всяких новых переменах как подталые льдины при весеннем ледоходе…

Да, всё надо делать вовремя, на все угрозы отвечать незамедлительно. А если теперь даже ям, проходящий за день десять кес без задержек, прибывает с востока на западную границу через целый месяц, то как это сделать? В случае худшего развития событий за это время может произойти все что угодно…

А в его возрасте осторожность давно уже берет верх над азартом стремления вперед. Да, в сущности, и всегда было так. Сам он никогда не стремился к завоеванию всё новых и новых стран, это лишь прибавляло ему забот, бессонных ночей, изнурительных походов. Всё это ему навязывали, диктовали самая настоятельная необходимость, нужда. А его давние мечты о спокойной и свободной жизни своего народа на родной земле, его желание быть хозяином самому себе, вдоволь и неспешно нажиться-надышаться в кругу близких людей, в мирных заботах и трудах, наглядеться неброских красот матери-Степи в разные времена года, с достоинством пройти отпущенный ему жизненный путь – всё это так и не сбылось… Сколько уже лет не сходит с седла, мимо каких великих и прекрасных стран промчался он, воинственный бродяга, не успев даже разглядеть их, узнать. Самое что ни на есть степное перекати-поле: ветер дует, несет, нужда толкает, вот и катишься вперед…

– Найти бы какой-то способ остановиться… – думает он, в то же время понимая, что такой возможности пока не предвидится. Ну, можно еще как-то обмануть себя, прожить спокойно несколько лет, укрывшись вот за этими каменными горами… Несколько лет, больше не дадут. А потом из-за этих гор нахлынет враг, успевший тем временем объединиться с другими твоими врагами и набраться сил, и превратит все твои надежды в пепел и пыль… И тогда разросшийся чрезмерно Ил окажется попросту неуправляемым, неспособным вовремя собрать в единый кулак всю свою военную мощь. Многие племена тут же перекинутся на сторону более сильного врага, из простого чувства самосохранения с ними побегут другие, и этому уже невозможно будут противостоять, как лавине камней, сорвавшейся с горной вершины…

И надо сейчас, пока еще корни этого союза не укрепились, не ушли далеко в землю, решительно выкорчевать его. А управившись с мэркитами, преследуя найманов, придется столкнуться и с кара-китаями. А где-то там, за ними, стоит хорезмский султан Мухаммет, единовластно царящий на западе…

Если б удалось найти с ним общий язык, сговориться мирно. Постоянная борьба, постоянное напряжение под острием направленных на тебя копий, в ожидании рубящего удара…

И чем обернется это противостояние, конца которому не видать?

Только-только забрезжил на востоке утренний свет, собаки внизу залаяли вдруг как-то особенно свирепо и натужно.

С западной стороны послышался приближающийся топот копыт и затих возле внешнего караула. Вскоре приблизились, пешком поднимаясь по склону, трое. Хан тут же узнал высокого, стройного и стремительного в движениях Джучи, шагающего впереди, и коренастого Джэбэ, следующего за ним. А вот третьего, высокого и худого, он сперва не признал. Приволакивает ногу, левое плечо держит криво… и только потом сердце сжалось горько: Сюбетей… По обычаю, опустились перед ханом на колена, и Сюбетей при этом на какой-то миг схватился, оперся здоровой рукой за плечо Джэбэ.

– По твоему приказу мы нашли ущелья, по которым можно незаметно перевести войска на ту сторону, разведали округу, – доложил Джучи. – Пока всё вроде бы благополучно.

– Узнали, где сейчас мэркиты?

– Они сейчас на богатых пастбищах по долине Иртыша.

– Войск у них сколько?

– Примерно семь мэгэнов.

– И как у них с охраной, с разведкой?

– Видно, что сторожатся чрезвычайно. Расположились все вместе, не распыляясь, устроили семь станов с общими заграждениями. Так что напасть неожиданно на них будет сложно.

– А вы какое решение приняли?

– Под видом туматов мы прошли к ним, попросили, чтобы они разрешили пройти по их земле двум мэгэнам – дескать, к султану Мухаммету. Сперва посомневались, но все же согласились, дали разрешение.

– Когда собираетесь начать?

– Мы готовы двинуться, как только ты скажешь.

– Хорошо… Тогда завтра же отправляйтесь. На этот раз командующим назначаю Сюбетей-Батыра. Джучи, ты отправишься с ним в качестве помощника. Джэбэ останется здесь, будет заниматься кара-китаями. Всё. Я сказал!

– Ты сказал! Мы услышали.

– Пусть Сюбетей задержится, – прибавил хан, будто передавая что-то отсутствующему здесь человеку…

Джучи с Джэбэ быстро вышли. Сюбетей все так же неподвижно остался стоять на одном колене.

– Сюбетей…

– Слушаю, тойон хан…

И он опять не узнал этот совершенно чужой, хриплый голос своего самого лучшего полководца.

– Подойди же, сядь… – сказал хан и показал на стол, накрытый перед огнем.

Когда Сюбетей, неловко двигаясь, подошел к свету, хан увидел его изуродованное до неузнаваемости лицо и невольно вздрогнул. Страшная открытая рана, тянущаяся через всю левую щеку, только-только начала затягиваться, один глаз совершенно затек и закрылся. К тому же, чуть позже заметил он, отсутствовали три пальца на левой руке…

Хан опустил глаза, чтобы не показать свое горе:

– Ну, как ты?

– Внешне такой, каким видишь… А внутреннее состояние ничего. Раны уже начинают заживать, затягиваться.

– Дорога будет нелегкая. Может, стоит подождать твоего полного выздоровления?

– Нет… И без того я больше года провалялся в постели – хватит, надоело. Надо размять затёкшие суставы… Ничего, скоро приду в норму.

– Знаешь, почему я так говорю… – сказал хан, глядя в огонь. – Давно, когда ты еще был маленьким, у мангутов был знаменитый вождь Хуйулдар-Батыр, намного превосходящий всех наших людей своей военной и житейской мудростью, физической силой. В одном из сражений он получил сквозное ранение копьем, но это было легкое ранение по сравнению с твоими. Так вот, мы попытались тогда остановить его, чтобы подлечить как следует, поскольку очень дорожили им, но он не послушался, отправился на облавную охоту. И там у него внезапно отрылась только-только затянувшаяся рана, и он скончался у нас на глазах от потери крови…

– Слышал об этом… Не бойся, я буду беречься. Возьму с собой лекарей.

– Ох, смотри… – Хан стесненно кашлянул. – На сложное дело отправляю тебя. На этот раз не упусти ни одного мэркита, имеющего средь них хоть какой-то вес. И потому надо будет напасть неожиданно.

– Хорошо.

– Как только выполните задание, оставляйте всё и быстро возвращайтесь назад. Все эти земли находятся под владычеством султана, и лучше не давать ему повода гневаться на нас.

– Понял!

– А я дам тебе особого человека, чтоб он ухаживал за тобой. Не обижайся, ладно? Слишком мы дорожим тобой.

– Кого это? – Сюбетей помрачнел, но сдержался с отказом.

– Он будет следить за твоим распорядком дня, питанием и лечением, – продолжал хан, словно не слышал вопроса. – Никто из нас сам не может достаточно правильно оценить свое состояние. Лучше, чтобы рядом был человек, умеющий вовремя принять и лекарские, и прочие меры. И ты должен относиться к его словам как к моим приказам.

– Ты сказал… – Всё это Сюбетею было не по нраву, потому-то и еле выдавил слова послушания.

– Только правильно пойми… Ни один человек, повторю, не может увидеть себя со стороны, определить свое состояние. И своё значение для Ила тоже. Но я-то знаю, что в такое тяжелое время единственное твое слово, твой приказ может стоить нескольких тумэнов… Точно так же, как растут травы и деревья, будут рождаться новые люди, становиться в наши ряды. Но сюбетеи рождаются и даются нашему народу не по моей воле, а только по воле Неба. И наверняка, ты и сам не знаешь себе цены, не придаешь этому такого значения. Из всех разве только я могу понять это так глубоко, страдая от ничем не восполнимых потерь… Нет с нами Борохула, Чимбая. Теперь вот не стало моего Боорчу. Нет, есть, конечно, способные люди, подрастают, выдвигаются нами новые… Но места тех, кого я назвал, так и зияют пустотой. Нет таких, кто бы так понимал всё, как они, умел то, что они умели… нет, никто и близко не сравнится с ними.

– Хм… – Сюбетей, видимо, усмехнулся, вся левая половина его лица собралась в какой-то комок. – А и в самом деле, трудновато взглянуть на себя со стороны. Я понял. Обещаю, что буду осторожен.

– Ну, береги себя… – сказал хан, отводя взгляд в сторону.

– Хорошо. – Сюбетей согласно и осторожно наклонил голову вправо и, медленно поднявшись, вышел из сурта, заметно волоча изуродованную ногу.

Хан долго, не меняя позы, сидел и все вытирал пот со лба мягкой тканью.

Странно как… Неужели это наш Сюбетей? Трудно поверить, что это и на самом деле он… Стал совершенно другим человеком – по голосу, по манерам и движениям. Не однажды уже с ним встречался и говорил, но всякий раз душа хана как бы не узнает его, сопротивляется, не принимает… И внешне, и внутренне – да, это совсем другой человек. Другой, Сюбетей не был таким… И кто знает, какие страдания принял он, так изменившие его? Только он сам. А каким ладным, ловким, сильным он был всегда!.. И почему-то с не меньшей жалостью вспомнилась любимица Алтынай: бедная моя!.. Ты ведь, знаю, страдаешь вдвойне, и за что тебе такие испытания?!

На следующее утро хан пригласил Джучи, чтобы дать особый наказ:

– Ты следи за ним хорошенько, береги его. При переходе через горы смотри, чтобы Сюбетей не замерзал слишком. И внимательно наблюдай, как он командует войском, все запоминай, тщательно учись у него всему, ничего не упускай. Целое состоит из многих частей, мелочей, и только великий полководец может соединить все разрозненные части в единое… И еще. Та сторона Алтая нам незнакома. Так что будьте всегда начеку, следите за каждым движением и впереди, и сзади. При новом распределении эти земли отойдут под твое правление, так что смотри на все глазами правителя, не забывай, какие последствия могут иметь сегодняшние твои распоряжения и действия. Нужно будет уже сейчас прикидывать, что ты получишь потом, раздавая вознаграждения лучшим, перешедшим на нашу сторону, и наказывая сопротивляющихся сегодня. Знай: каждое действие дает плоды. Мудрость в том, чтобы заранее верно предположить, что и чем обернется. Добро, к сожалению, частенько оборачивается злом, неблагодарностью, а жесткость – разумным поведением побежденных. А меру того и другого выбирать тебе.

– Отец… Как мне поступить, если каким-то образом мэркиты попадут в мои руки?

– Сказал же, та сторона – твоя земля, считай, и все, кто там живет – твои люди. Знаю твой добрый нрав, умение думать о будущем. Но не забывай, что все, даже добро, имеет свое время и место. Свою уместность, вернее. Нет никаких других деяний, принесших столько бед и имевших столько страшных последствий, как поспешное необдуманное действие, совершенное без раздумий о возможных последствиях, без учета обстоятельств!.. Добро – это хорошо, но… Сколько раз мы верили клятвам туматов – и в результате сколько прекрасных людей своих потеряли, принесли в жертву легковерию своему? Вот и болит у меня голова о туматах, в четвертый раз восстают… А вот хоро, веками живущие бок о бок с ними, не примкнули к ним… Почему?

– Потому, очевидно, что более разумны. И если с мэркитами все решим как надо, то мне еще предстоит с киргизами своими разбираться, – сказал Джучи, наводя отца на то, чтобы высказал свое мнение, подал совет в этом трудном и запутанном деле.

– Добравшись до места, разберись сперва подробно, разузнай, в чем дело, почему они восстали и кто принял в этом участие. И никогда не сравнивай один народ с другим, и тем более не руководствуйся этим, когда будешь принимать решения. Беда каждый раз имеет разные корни, разные причины, – проговорил раздумчиво хан. – Насколько я знаю, киргизы народ сплоченный, твердый, единой общиной живет. Так что нужно сперва выяснить, кто там и почему поддался внешнему влиянию, и осторожно их, скажем так, изъять, не затрагивая здоровую часть народа…

– Вот это хорошо, я тоже думал так! Нельзя делать виноватым весь народ, – Джучи оживился. Но опять вернулся к вопросу, который все эти дни не выходил у него из головы. – А что же все-таки с мэркитами делать, отец?

– Не знаю… – улыбнулся тот и, прищурив глаза, посмотрел на сына. – Ты сам решай. Твоя земля, твои люди. Почему всякий раз я должен решать? Я не вечен.

– Не надо, отец… Не надо меня отделять от себя… Всё это наша земля, наши люди. Я спрашиваю твоего мнения, придерживаясь той мысли, что судьба целого народа, вопрос его жизни должен решаться общим нашим советом.

– Правильно понимаешь… Трудно держать в руках Ил, в котором собралось столько народов. И действия одного народа, каким бы выдающимся он не был, не должны разрушать благополучия многих других народов, живущих вместе. Внутри себя еще можешь ссориться, соперничать, враждовать… что поделать, такая человеческая порода. Но действия не должны выходить наружу, как опасная болезнь, и заражать другие народы, как заразили киргизов. Таково наше основное требование, и каждый народ должен придерживаться этого простого требования…

– И тогда?.. – Джучи вопросительно посмотрел на отца, но лишь вздохнул, не договорив.

– Вот и подумай сам: один больной заразной болезнью баран или целое стадо?..

– Понятно… – Джучи опустил глаза.

– А мне не всё понятно… Вот уже почти десять лет ты управляешь этими землями. И до сих пор не чувствуешь себя настоящим, полноправным правителем. А это плохо. Каждый раз, когда становится трудно и возникают сомнения, ты бежишь с ними к отцу, хочешь повесить их на него и получить готовый приказ… И до каких пор ты еще будешь…

– Ребенком? Так получается… – Джучи усмехнулся над собой. – Но разве плохо пользоваться возможностью спросить, посоветоваться, пока она есть?

– Да, с одной стороны это так. Но земли наши стали слишком обширны, так что скоро придется расставаться, расходиться надолго, и мы теперь все меньше будем находиться вместе. Вот тогда, действительно, не будет возможности прибегать ко мне каждый раз, как прижмет…

– Да-да! Потому-то и спрашиваю без конца. Чтобы потом руководствоваться этими советами. Ты говоришь: учись у Сюбетея… Но первым делом я учусь у тебя.

– О, сын мой… – Хан смягчился. – Слишком много у жизни разных вывертов, загадок и задачек, и на всё это не напасешься советов. Все блуждают в них, все сомневаются, ломают головы. Даже и я, хотя вроде столько видел всякого и познал, то и дело сталкиваюсь с совершенно незнакомым мне, доселе неведомым. Как бы ни были порой всякие случаи и обстоятельства внешне как будто схожими, сущность их оказывается совершенно различной, каждая имеет свои особенности… Не бывает двух одинаковых случаев, да. Правильно, что спрашиваешь, допытываешься до истины; но единой её, истины, нет для человека. Ему дается лишь частичка её – которую он должен сам додумать и, по возможности, осуществить… И нельзя, не надо при этом слишком усложнять или же, наоборот, чрезмерно упрощать любое дело, свои размышления о нем. Во всем нужно придерживаться середины, не бросаясь в крайности.

– Но ведь именно этой середины и не можем найти, уклоняемся то вправо, то влево, а то и вовсе мимо проскакиваем. Потому и обращаемся к тебе: то, что ты решаешь, по прошествии времени всегда оказывается верным.

– Не надо, сынок… И я немало ошибаюсь – и не отрицаю этого. Ошибся, когда отдал татар на истребление разгоряченным после битвы своим родственникам… По моей же ошибке не было организовано преследование мэркитов, чтобы вовремя их, разрозненных и еще не озлобившихся, успеть повернуть к себе, союзниками сделать – а в результате сегодня перед нами встала вот эта тяжкая задача… И несвоевременная, излишняя мягкотелость моя к туматам тоже оказалась ошибочной, сам это видишь. Нет, велика цена ошибок правителя, даже вроде бы и безобидных, на первый взгляд, и мы никогда, ни в каких обстоятельствах не должны об этом забывать. То, что ты когда-то не додумал, может потом стоить многих жизней, тяжких последствий. И не забывай, что допущенная когда-то ошибка, как застарелая, ушедшая вглубь болезнь, может обостриться именно тогда, когда ты ослабеешь, в самый неподходящий и опасный момент…

– Ну вот… – Джучи сокрушенно покачал головой. – По себе знаю, что править тяжело – но чтобы так… Проще, конечно, на какое-то время возглавить войско, добиться победы. А вот руководить такой страной, которую ты создал… Нелегкое у нас будет наследство, отец. И зря нам, сыновьям твоим, завидуют…

– Хорошо, что ты понял это. А ведь первое время, помнится, любил распоряжаться лишь так, как тебе нравится… – Хан усмехнулся, довольный все-таки, что сумел, заставил глубоко задуматься сына. – Командовать любил, знаю.

– Так глупцом был раньше… Проще простого строить из себя правителя, когда не знаешь, чем все может обернуться. Только когда увидишь последствия, заглянешь и увидишь обратную сторону всякого дела – тогда только прикусываешь язык. Понимаешь свое несовершенство, слабость, глупость. И после этого иногда хочется завернуться и лежать, ни в чем не принимая участия…

– Не надо унывать. Не только ты, но и любой человек, даже самый выдающийся, не может постичь всех премудростей жизни.

– Как же быть тогда?

– Нужно уметь слушать советников, знатоков, вообще всяких умных людей. Уметь из сказанного ими выбирать ту самую середину.

– Но ведь эти вроде бы знающие, всепонимающие люди вечно спорят. И редко когда приходят к единому мнению. Как мне быть, если каждый старается перетянуть меня на свою сторону?

– А ты старайся до конца выслушивать мнение своих людей. Даже в самом неприемлемом на первый взгляд мнении, если вдуматься внимательней, бывает порой то, что можно использовать в деле. И посоветую тебе одно…

– Слушаю, отец…

– Никогда не открывай ближнему окружению своих истинных намерений, своего мнения, пока не примешь окончательного решения.

– Но почему?

– Потому что человек, сомневавшийся в чем-то и споривший, чаще всего сразу же тогда становится на сторону правителя. Окружение вообще склонно поддерживать его, снимая тем самым с себя ответственность за решение… Ты поторопился высказать своё – и в результате люди до конца не выговариваются, не высказывают своих верных подчас сомнений. И путь для ошибок открыт…

– Вот почему ты, оказывается, никогда не берешь руководство совещанием или курултаем на себя, только слушаешь со стороны… Я всегда удивлялся этому.

– Говорю же, ни один человек, будь даже семи пядей во лбу, не сможет постичь всех сторон жизни, предусмотреть все ее повороты. А правитель должен понять доводы каждого соратника, интерес, который тот отстаивает, причину его несогласия с другими… Только тогда забрезжит свет в том направлении, в котором вы все ищете. Пусть спорят, не соглашаются друг с другом, даже враждуют. Зато тебе со стороны бывает виднее и правда, и заблуждение каждого из них, проясняется многосторонняя картина дела, которое вы обсуждаете…

– О, Тэнгри всевышний!.. – в сердцах воскликнул Джучи, ударил ладонями по бедрам. – А я ведь тоже, подражая тебе, стараюсь слушать со стороны. Но как только спор становится слишком горячим, не выдерживаю, вмешиваюсь… Ну и, само собой, становлюсь на чью-то сторону. Вроде понимаю, что не надо бы, а…

– Ну, ошибку-то в решении еще можно исправить, успеть. Главная беда в таких случаях в другом: из твоего окружения постепенно будут отходить в сторону наиболее правдивые, честные люди, которые стараются говорить правду. И место их займут лицемеры, хитрецы и лжецы, которые во всяком деле будут заглядывать тебе в рот.

– Как такое может быть?.. – с недоумением в голосе возразил Джучи. – А я на что? В случае чего поправлю…

– Вряд ли сможешь. Независимо от тебя твое окружение само понемногу и под разными предлогами вытолкнет прочь тех, кто осмеливается перечить тебе, говорить правду… ты и не заметишь, как это случится. Зато останутся те, кто не имеет своего мнения, а лишь вторят тебе, подхалимы разные… Издревле говорили: слаб человек, особенно же на лесть. И ты не выдержишь… – Хан с полуулыбкой наблюдал, как обиженно раздул ноздри сын. – Говорю это, потому что часто сам наблюдал подобное несчастье с другими правителями. Стоит открыться в своих замыслах и предпочтениях окружению, как независимо от своей воли ты из ведущего превратишься в ведомого. Они, ближние, умеют это делать мастерски, чутье на это у них лучше, чем у собак. А тем более никогда не вмешивайся в мелочи, не марайся ничтожным. Устремляй все свои мысли и думы на основные направления, на главное, на поиски широких дорог. Только тогда ты будешь выше их всяких интриг и соперничества, их подчас мелкой возни. Твои ошибки, даже твой характер не должны быть видны никому, чтобы никто не мог воспользоваться твоими слабостями! Это, надеюсь, понятно?

– Понятно, отец…

– Еще одно должен я тебе сказать… Я, как ты понимаешь, не случайно несколько раз сводил вас с Сюбетеем в одном деле. Думаю, узнали друг друга как следует?

– Конечно. С самого начала понимаем друг друга, поддерживаем, ладим очень.

– Но сейчас ему трудно будет после ранений прийти в себя, поэтому с твоей стороны понадобится еще более внимательное, теплое отношение – непоказное, конечно. Это первое боевое дело для него после того, как ему чудом удалось вырваться живым из самой пасти Аджарая – Сатаны… Такое страшное увечье не может пройти бесследно и для души его, натуры, не сломать что-то тонкое в нем. Так что на первых порах ни во что особо не вмешивайся, пусть решает сам. И по мелочам не мешай, и с чрезмерной помощью не лезь. Ты только следи за тем, чтоб его приказы выполнялись точно и полностью. Ты теперь должен постоянно его охранять, беречь. Пойми, если он полностью оправится, восстановится, то это будет значить, что счастье на нашей стороне. Ничего, залечит эти раны, станет еще крепче, возмужает. И всегда помни вот эти мои слова: счастье, благополучие и всё будущее нашего Ила зависит не столько от ханов-правителей, сколько от сюбетеев. Умный правитель должен дать таким талантливым людям возможность полностью проявить себя – и беречь их, возвышать… А они, в свою очередь, своими деяниями возвысят хана.

– А безумный правитель? – Джучи улыбнулся. – Их ведь, оказывается, едва ли не большинство…

– Ну, не надо слишком уж упрощать такие сложные вещи. Даже ошибающийся то и дело правитель не считает себя дураком, тоже не хочет, чтобы войска его ослабели, пытается принять меры по улучшению жизни народа своего, по укреплению государства. Другое дело, что у него всё подчас выходит наоборот… Да и никакой выдающийся человек в одиночку не может управлять Илом. Для этого есть окружение. Но в этом ближнем окружении неизбежно возникает скрытая вражда, соперничество, разделение на группы. Ввязавшись в это, сразу попадешь в их сети. Получится так, что не ты правишь, а окружение будет править тобой – в своих, конечно, интересах. А заодно и твоим Илом. И вот этого никак нельзя допускать.

– Как же тогда быть?

– Как это – «как»?.. – Хан строго посмотрел в озадаченные глаза сына. – Быть над ними – и оттуда управлять ими. Окружение выбирает сам правитель. По себе знаешь: кто-то тебе нравится, кого-то приближаешь к себе, а кого и отталкиваешь. Доброе и злое в мире и в человеке почти всегда тесно переплетены – как выделить доброе, использовать всем во благо? Приближать нужно не только и не столько тех, кто рвется к тебе, таких будет много… Главное, выбрать тех, кто тебе нужен для больших дел, но сторонится, дичится власти. Суметь их расположить к себе, вызвать их доверие. Мало какой правитель сознательно и целенаправленно делает это; но искать неустанно, выделять и ставить на достойное дело талантливых людей – залог будущего величия правителя.

– И насколько же хлопотное, оказывается, это дело – искать… – озабоченно сказал Джучи. – Мы-то думаем, что это само собою делается.

А если оглянуться на себя – есть у него окружение, которое бы он выбирал лично? Нет, конечно же, кроме тех, кто случайно порой стал спутником в походах и боевой жизни. В сущности, это друзья, с которыми сблизился в прежних походах и старается брать их в следующие. И эти люди явно тянутся к нему, им нравится быть с ним…

Отец помолчал, вглядываясь в него, и безошибочно угадал его мысли:

– Это я говорю для тебя… Теперь мы редко будем видеться, а потому полагайся только на себя. Задумайся об этом и прежде выбери нужных тебе из людей, которые оказались с тобой рядом, которых хорошо знаешь. Повторю: выбирать нужно не по дружбе или привычке, а по способностям и из соображений полезности. А что делаешь ты? На мой взгляд, ты слишком привязываешься к людям, иногда к первым попавшимся на пути. С кем дольше находишься вместе, тех и держишь ближе… разве не так?

– Да, кажется, так и есть… – Джучи даже вспотел от неловкости и стыда. – Но я кое с кем уже разобрался, суровые условия войны помогли… Отец, а почему ты не говорил мне этого раньше? Я бы, может, сумел избежать многих ошибок…

– Нет, сын. Всему свое время. Раньше бы ты этого не понял и принял бы за пустое назидание. А теперь вижу – созрел, ибо сам во многом был на подступах к этой старой, вообще-то, истине. Ты теперь понял: правитель, не умеющий выбрать лучших людей, сам попадает в сети своего окружения. Единомышленники в нем, сговорившись, никого извне не допустят до тебя, создадут между тобой и народом твоим такую стену, которую и ты не сможешь уже преодолеть, разрушить… Остерегайся этого. Остальное же додумай сам. Ну, иди…

Хан посмотрел вслед задумчиво переступившему порог сыну и вспомнил, как сомневался, путался когда-то он сам – давно, только еще поднимаясь на ноги. Он, рано потерявший отца, не успел узнать отцовской науки. Да и не было возможности задуматься ни о чем другом, как только о спасении от постоянно грозившей опасности смерти, о защите себя и родных. О каком большом будущем могли быть мысли, когда не знаешь, выживешь ли завтра?

Кто сам остался около него в его тогдашнем безнадежном положении, веря только в его талант, тот и стал его окружением. Понятно, что не было у него и особого выбора, людей-то осталось совсем немного. Но едва ль не все они, выдержавшие неимоверные испытания, оказались деятелями великими: Боорчу, Джэлмэ, Мухулай, Джиргэдэй, Хубулай, Хуйулдар… А те же братья – и родные, и те, которых потом воспитала его мать?!.

Не может сейчас он сказать, что сам их разглядел, сам выбрал. Слишком уж они все как на подбор талантливы, сильны духом, неистощимы энергией – будто кто-то свыше дал ему таких соратников. Да и все мы, видно, родились и велись по жизни, оберегаемые свыше, ради создания такого великого Ила, ради того, чтобы многие народы его до поры до времени обрели покой и мирный труд… И если этот Ил будет долговечным, то родятся много еще таких людей. Да и в последнее уже время из гнезда Аргаса вылетают такие орлы, что неба им мало, земли не хватает, рвутся на запад…

Хан вздохнул. И всё вспоминал, перебирал давно прошедшее… Когда ему только исполнилось девять лет, той осенью умер его отец Джэсэгэй-Батыр. И Таргытай-Кирилтэй подговорил всех откочевать от них, бросив посреди пустой степи свою Ожулун-Хотун с маленькими детьми. Не послушались верного умершему полководцу денщика-тэнгсика Чархая, пытавшегося их остановить. Более того, в злобе тяжело ранили его копьем. И перед самой смертью Чархай успел позвать маленького Тэмучина, сказал ему:

– Бедный мой мальчик! Сиротой остаешься… Но будь мужчиной. Еще до твоего рождения все приметы указывали на твое будущее могущество… да, на высокое предназначение. Так что не забывай о нём, как бы ни было тебе горько, тяжело… – Он задыхался уже, говорил с перерывами, но, видно, очень хотел досказать. – Никогда не уходи в себя, не падай духом… оставь это слабым. И держи голову выше. Если даже будут обижать, унижать… не сопротивляйся попусту, только запомни. Не для мести, месть придет сама. А для того, чтобы знать и понимать участь гонимого, унижаемого… Когда-то и мы с твоим отцом знали одни победы… Тогда мы не знали… да, не думали, что настанут такие времена, когда наше слово ничего не будет стоить, наш приказ не будет выполняться… Сегодня я радуюсь одному – что Джэсэгэй-Батыр ушел, не узнав вероломства, этого подлого предательства. Что мы… Мальчик мой… В пустой розни между своими, в бездумных геройствах провели мы свои лучшие годы – и вот наказаны. А ты должен навсегда унять эту проклятую рознь, объединить Степь… Завещаем: исправь глупость отцов, изгони междоусобицу!.. Тебе еще много предстоит увидеть… испытать, узнать. Но не забудь эти… эти черные дни и годы… – Он уже хрипел, их старый тэнгсик, через силу выталкивая из себя слова, но не отпускал руки его. – Будешь страдать, голодать… но пусть мужество твое не притупится. Имей долгие мысли, которые идут дальше повседневной нужды… гляди вперед, в будущее. Роди в себе, укрепи длинную волю монголов…

Тут он потерял сознание и забормотал что-то бессвязное. Но вдруг каким-то чужим, зычным голосом ясно произнес:

– О, как много нас… какое огромное воинство! Как велика страна наша, как пространна… О, великий Ил! Чингис… Чингис, говорите?.. Да, это он, это величие наше!.. О, Бартан-Батыр… Хабыл-Хаган…Хутуктай-Мунгуй… Хутула-Каган… да, я вижу вас. Но где, где мой тойон, мой Джэсэгэй-Батыр? Почему его нет? О, горе мне… бедный, бедный мой…

Голос Чархая всё слабел, затихал, будто он куда-то удалялся – и вот стих совсем.

Тэмучин, держа застывшую руку старого тэнгсика, зарыдал горестно. Услышав это, вбежали мать с Хайахсын.

– О, бедняга, он ушел от нас… Ушел к своему сегуну, а с ним к Тэнгри Всевышнему! – воскликнула Хайахсын, склонилась над ним и закрыла глаза Чархая, бессмысленно теперь уставившиеся в открытый дымоход, в небо.

– Прощай, отбывай с миром… Иди к своему тойону и там тоже будь ему верным слугой, как и на земле. А мы здесь как-нибудь… – прерывающимся голосом сказала Ожулун. – Да, мы как-нибудь…

Сдерживая рыдания, Тэмучин думал: зачем мать отпускает его? Не надо было нам отпускать тэнгсика. Мы же остаемся без единого взрослого мужчины…

А Чархай словно все видел и слышал. Лицо его, только что сведенное судорогой последнего мучения, постепенно разглаживалось, менялось, даже приобрело какое-то торжественное, освобожденное от земных забот, приподнятое выражение. Он словно бы вытянулся, грудь его гордо поднялась, как у нукера в строю…

Тэмучин тогда впервые видел так близко кончину человека. Сколько же родных ему людей он потерял с тех пор, проводил в неведомые края! Но оттого ничуть не стала понятней странная и высокая тайна перехода жизни в смерть.

Перед самым походом сюда Усуй-Хотун попросила его прийти к ней в сурт и сказала наедине, глядя ему в глаза:

– Мы-то надеялись, что все устроилось, наконец, и мы до поры до времени поживем без тревог. Но где там… Вот и теперь ты отправляешься, только уже на запад.

– Так надо. Не я сам – нужда нас отправляет… И я думал пожить хотя бы несколько лет спокойно после завоевания Китая, но… Чтобы понятней было: в западной стороне сосредотачиваются сейчас силы, которые опасаются нас и хотят упредить. Если не урезонить главных зачинщиков – мэркитов и сбежавших отсюда найманов, пока не поздно, то может случиться очень для нас неприятное. Потому и заторопился.

– Хоть я и не разбираюсь во всем этом, но главное-то, кажется, понимаю, – по обыкновению не спеша протянула Усуй-Хотун. – Нельзя упускать время, так? Иначе даже ничтожное может разрастись до беды, и самое простое станет неразрешимым. Но я хочу сказать про другое…

– Ну? – Тэмучин не то что удивился, но оживился в ожидании чего-то действительно другого, ибо от разговоров о западе в последнее время все устали. – Я слушаю тебя.