По велению Чингисхана Лугинов Николай
– Хоть и были нелегкими все эти походы, но все же они не прерывали связи с родиной. А сейчас в нашем Иле такие расстояния, что человек, выехавший с одного конца осенью, прибывает на другой к весне… – Усуй, выложив в ровный ряд слова, словно обточенные речным течением камушки, вздохнула и, глядя в глаза ему, продолжала: – И вы теперь отправляетесь очень далеко, самое малое на триста кес. Из такой дали не вернешься навестить, когда пожелаешь. Все это, конечно, не очень хорошо повлияет и на жизнь всего войска, и на остающихся здесь. Это одно. А другое касается тебя…
– Хм… – Хан, не показывая удивления, выжидающе и молча смотрел на свою хотун.
– С тобой сперва поеду я, потом меня сменят Хулан с Усуйхан.
– Я недолго там буду. В будущем году, надеюсь, вернусь.
– Ну, это решит обстановка, какая сложится, не будем загадывать. Дорога будет дальняя и изнурительная, так что лучше тебе не возвращаться назад столь быстро. К тому же нельзя оставлять войска, так далеко оторвавшиеся от родной земли. Пока там все будет окончательно решено и устроено, пройдет не меньше трех-пяти лет, как это обычно бывает… – сказала Усуй-Хотун твердо, но на мужа посмотрела жалеюще. – Я о другом хочу сказать…
– Слушаю тебя, моя верная.
– А ты не обидишься? Хочу сказать тебе правду, которую до сих пор никто, уверена, не осмеливался тебе сказать…
– Так скажи.
Хан все так же выжидающе смотрел на нее, а сам с некоторой тревогой думал: что же это может быть? Странно, но только недавно он понял, что Усуй в чем-то превосходит его, возможно, в чем-то сильнее. И, наверное, поэтому он всегда не то что побаивается этой своей всегда такой выдержанной, такой спокойной и уверенной жены, но держится с ней несколько настороже, в собранности… После матери именно и только она была тем человеком, который порой додумывает за него недодуманное, исправляет огрехи некоторые, как бы между делом и необидно указывает на ошибки.
– Пришла пора определиться, мой повелитель, кого из сыновей ты оставишь после себя преемником, посадишь на трон хана…
– Вот как? – хан, хоть и подготовился внутренне, но все же малость растерялся от такого неожиданного продолжения разговора, и сразу горячо почему-то стало в груди, кровь прилила к лицу. – Ты так думаешь?
– Да. Тебе уже много лет… И до сих пор не слезаешь с седла, из одного похода не возвратившись еще, замышляешь другой. Вижу, что иногда ты настолько устаешь, что уже и время не различаешь. А все эти сражения, из которых ты не вылезаешь?.. Вся жизнь твоя – сплошная опасность, и мы так иной раз переживаем за тебя, что… И невольно думаешь: вдруг случится несчастье какое-нибудь? Охрани нас от такого, Вышний Тэнгри, но… Что станет тогда с Илом, распростершимся на полмира, где столько народов? В чьи руки попадет – и в одни ли? Нет, пора об этом подумать, ибо никто из нас, смертных, не может заглянуть и на день вперед. И обязательно бы решить это.
– Ты права, конечно, моя верная, – помолчав и не поднимая глаз, проговорил хан. – И хорошо, что подумала об этом и сказала. Но как, почему до сих пор не подумал я? Наверное, от недосуга, от усталости тоже. Откладывал всё это, признаюсь, ждал, когда подрастут как следует сыновья, проявят себя в настоящем деле… И понимаю теперь, что зря, что надо бы раньше с этим определиться. Сколько у меня советников, и ни один из них не надоумил… Даже Борте, мать моих четырех сыновей, старшая из вас, ни разу ничего не сказала мне…
– Не надо, не говори так… Если даже и видят, понимают, то все равно трудно сказать такое человеку, который находится еще в полной силе и мудрости, здоров и крепко держится на ногах… Кто осмелится?
– Но ты же вот сказала…
– Да и мне такое нелегко далось. И теперь, когда я высказала это, мучившее меня несколько лет, которое обдумывала столько дней и ночей… нет, наконец-то легче мне стало. – Усуй вздохнула. – А решение, конечно же, только за тобой.
Было над чем задуматься хану после этого разговора в долгой дороге на запад. Да, ему уже исполнилось ныне пятьдесят, старшие сыновья стали взрослыми, а он, перегруженный повседневными заботами, всё никак не удосужится исполнить завет старого тэнгсика Чархая: иметь долгие, с заглядом далеко вперед, мысли, думать о грядущем. А это плохо – ох, как плохо…
Как бы там ни славословили его победы и свершения всякие льстецы, уже называя его земным богом, и как бы далеко не простиралось его могущество и железная воля, – но он всего лишь смертный человек с немалым, но все-таки ограниченным умом, по рукам и ногам связанный многочисленными обязанностями и условностями, у которого истинной свободы действий меньше, пожалуй, чем у черного нукера… И как мог настолько затуманиться его мозг, забыв о простейшей предусмотрительности, забыв о самом важном? А ведь он, в сущности, просто человек на коне, с которым может случиться все что угодно. При переправе вброд через одну из многочисленных горных рек, допустим, под ним споткнется лошадь и он упадет в ледяную воду, простудится, заболеет и… Здоровье его совсем не железное, он-то это знает. Из тех вон зарослей обочь дороги может сорваться со звенящей тетивы мэркитская длинная стрела с зазубренным и намазанным рыбьей тухлятиной наконечником, выпущенная молодым и отважным зорким нукером, гордостью своего рода, и что ей лучшие наборные латы и китайская кольчуга, когда целит она прямо в горло… Невидимая и неуследимая, бродит по степям чума, выкашивая порой, опустошая целые племена, станы их, оставляя осиротевшие, дичающие без человека табуны и отары в окрестностях; а заразиться ею или еще какой неведомой хворью, говорят, можно даже на привале, присев на прибрежную травку… И как тогда быть им всем, оставшимся без него? Какой случайностью и который из четырех старших сыновей сядет на его место… Да и надолго ли сядет? И подчинятся ли ему с должной покорностью и верой, верностью остальные, согласятся ли в душе? Или как после Джэсэгэя разбредутся на все четыре стороны, мечтая каждый о своем полновластии в своем собственном, пусть и невеликом улусе? Жажда власти – о, это бешеная сила, если дать ей волю…
Ужас, какой даже и представить себе он не позволяет сейчас, налагает на это полный запрет. Но не наложишь запрет на своеволие людское – после себя…
Наверное, скорее всего на ханский ковер сел бы Джучи, как старший; но слишком уж добр, а в переходное время это опасно, может не удержать поводья. И будет мешать его близорукость, привычка придавать слишком большое значение мелочам, распыляться на них, усложнять самое простое – далеко не всегда видя главное, сложное.
Про Чагатая и говорить не приходится… Слишком вспыльчив, жесток и не умеет, да и вряд ли хочет думать. Такой гневливый и дурноватый правитель очень скоро восстановит против себя всех тойонов… Нет, ему, сварливцу и придире, лучше поручить следить за порядком в Иле, соблюдением законов, подавлением всяких проходимцев.
Третий сын Угэдэй приветлив, разговорчив, имеет редкий дар уговорить любого несговорчивого упрямца. Ко всему имеет способности, быстро думает, легок на подъем, на дело. Только вот не обладает глубокомысленностью Джучи, его пытливым умом. К тому же мягковат нравом, про таких говорят, с пушинкой сравнивая: дунешь – улетит прочь, втянешь воздух – тут окажется… Впрочем, нет, не так уж он и легковесен. Можно ли такого ставить правителем? Можно, если бы прибавить ему немного жесткости и неуступчивости Чагатая…
Младший же сын Тулуй слишком юн еще, не вошел в силу и возраст. Но, судя по тому, как управляет войсками, правильно оценивает быстро меняющуюся обстановку и тут же принимает верные решения, берет управление на себя, он намного превосходит братьев по способностям, просто этим талантам надо еще вызреть.
Да, все четверо родились и выросли совершенно разными. Вот бы все их лучшие стороны да сосредоточились хотя бы в одном из них…
Когда хан через несколько дней сказал о том матери сыновей своих Борте-Хотун, она очень удивилась:
– Грех какой, с чего это ты?! Не рановато ли тебе завещание составлять?..
– Пришла пора решать, ибо все мы не вечны, – сказал хан, недоумевая, что хотун не придает должного значения этому жизненно важному делу в судьбе ее сыновей, да и всего Ила. – Я тоже не собираюсь умирать завтра же, но пора уже определить, кто придет мне на смену.
– Так кто-нибудь из сыновей и сядет, – очень просто решила Борте и виновато рассмеялась.
– Нельзя так говорить: «кто-нибудь»… А вдруг они, все уже взрослые люди, правящие обширными землями, имеющие каждый свое большое окружение и отдельные войска, не найдут общего языка? И такое нельзя сбрасывать со счета… Не заколеблются ли тогда устои такого огромного Ила, не развалится ли он на враждующие между собой куски, земли?
– Нет-нет, и не говори такое, грех!.. – замахала обеими руками Борте.
– Грех, когда плохое верх возьмет, оно-то куда быстрее растет, распространяется. И лучше заранее убрать все семена возможной беды, не дать им прорасти. Да и наследнику надо бы уже входить во все дела, осваиваться в своем предназначении…
Борте, всегда такая невозмутимая, не обращающая внимания на мелочи, на этот раз взволновалась не на шутку. Покраснела от стыда и вины за своё маломыслие, сидела, комкая все, что ни попадалось под руку.
– У меня же внуки уже подросли, пытаюсь их жизнь устроить, и совсем не остается сил и времени на какие-то другие, особые думы. Все время ломаю голову над тем, с каким бы племенем лучше породниться, столько усилий и времени уходит, чтоб выяснить родословную тамошних славных родов, у кого и какая кровь течет в жилах. Могли бы задуматься над этим и Усуй с Усуйхан, они-то молодые, ум-то у них еще свежий, не засох…
– Ну, повседневных забот у каждого из нас много. Но все же о самых важных вещах нужно думать вместе, не забывать. Кажется, ты с Усуй и без того большую часть бытовых забот Ставки взвалили на одну Усуйхан, а сами ходите налегке. Вот она и бьется одна, хлопочет…
– Может, и правильно говоришь, – согласилась Борте с виноватой усмешкой. – Но внуки такие сладкие… Совсем не могу им сопротивляться… всё выпросят! Даже в самом малом без меня не могут обойтись: «Бабушка да бабушка!» – во всем. Столько вопросов, разговоров, всюду за руку таскают…
– Ну вот!.. – воскликнул хан, пораженный просветлевшим сразу при воспоминании о внуках лицом её, всю жизнь такой холодноватой, невозмутимой, сдержанной на чувства хотун: надо же, как может измениться человек! Ведь к сыновьям всегда была строгой, даже придирчивой матерью, никогда не было видно, чтобы вот так таяла от любви…
– Всего добиваются, чего захотят, чего потребуют, – довольным, потеплевшим голосом тихо продолжала Борте. – Как ни строжусь, а заранее знаю, что все равно не выдержу, уступлю. Опомниться не успею, а губы сами выговаривают разрешение…
– Ты смотри, не избалуй мне внуков! – «Баба – она и есть баба», – подумал он. «Сладкие…» Дальше своего гнезда да очага ничего не видит. Нет, такие, как Усуй – редкость… – Из них должны вырасти не бабьи баловни, а вожди великого Ила, от них будет зависеть судьба Будуна – народа нашего. И мне бы заняться внуками, но какое там… война всё время забирает. А вы, я смотрю, всё их воспитание взвалили на дряхлые плечи Хайахсын, а сами только балуете их, нежите…
– Ну, мы в этом со старой Хайахсын и не смеем даже равняться… – Борте обиженно отвернулась. – Хотя почему – «балуете»? Глядя на сыновей, этого не скажешь. Как посмотрю, вроде неплохо воспитали их.
– Так-то оно так, но если раньше вы детей воспитывали для жизни в степной округе Онона да Керулена, в пределах полсотни кес, где мы пытались объединить мелкие роды и племена, сейчас-то время совсем другое, все изменилось. Мы далеко вышли за границы родовой степи, собрали в один Ил большие народы, великие страны, и для управления им нам нужно растить великих правителей! Великих – потому что обычный хан или князёк с ним попросту не управится.
– Ну, кто знает… У вас, людей больших да умных, и взгляды теперь другие, и думы идут далеко и широко. А я, пожилая женщина, думаю, что судьба и великих народов, и мелких родов одинаково зависит от того, как человек, сидящий на ханском ковре, относится к другому человеку, как он сможет понимать другого сердцем, а не одним только умом или волей… Одним умом и ты мало что сделал бы. А уж что вкладывать в неокрепший еще ум, в незагустевший мозг ребенка – в этом с нашей старушкой Хайахсын никто не сравнится. Просим Небо, чтобы она прожила подольше. От нее наше будущее, может, не меньше зависит…
– Хорошо-хорошо… Я же не предлагаю отстранить старую Хайахсын. Наоборот, говорю, что слишком многое вы на нее перекладываете, не помогаете как следует, – сказал хан извиняющимся тоном. – Вы бы освободили Усуйхан от повседневных бытовых забот Ставки, перевели бы ее тоже на воспитание внуков…
– Уж не знаю… Тогда вся налаженная жизнь Ставки пойдет кувырком. Ведь не зря же мы поставили на это Усуйхан, самую расторопную, деловитую из нас.
– Так ведь Хулан еще есть. Пусть она и распоряжается.
– О нет… В нашей младшей хотун кровь мэркитская кипит, упряма, вспыльчива слишком. В гневе может такого натворить, что долго потом расхлебывать придется. Но делать нечего, уже пробуем. Тем более, что в последнее время вроде повзрослела, серьезнее стала и поступки уже куда обдуманнее. Это радует, но рано, рано еще…
– Тяжелое ярмо любого укротит. Прыгать на свободе – одно, но совсем другое дело, когда тянешь целый воз обязанностей и забот. – Вспомнив, как в гневе раздуваются ноздри Хулан, хан усмехнулся. – Объездим и эту лошадку…
– Да, хочу напомнить тебе то, что давно должна была сказать. Что-то затягиваешь ты исполнение завещания своей матери: снарядить отряд на Север.
– Правильно сделала, что напомнила. И Усуй с Усуйхан тоже несколько раз говорили… Затянул, соглашусь. Сперва эта война с Китаем, когда на счету был каждый нукер, теперь вот на запад повернули – и всегда постоянная нехватка людей…
– Не надо, Тэмучин, не отговаривайся. Пока мы живы и здоровы, забот повседневных никогда не убавится, – наоборот, будет становиться их все больше и больше. Так что надо найти, выделить людей, снарядить их и отправить. А то уже и для всех нас тяжело, что до сих пор висит на нас это неисполненное завещание.
– Конечно, понимаю это, – хан тяжело вздохнул. – Подумаем сегодня же.
Борте, никогда не любившая особо напрягаться мыслью, обдумывая что-то большое и сложное, почему-то на этот раз говорила с необычной горячностью и серьезностью.
Странно, но вот с возрастом она все больше напоминает ему мать – Ожулун.
– Что ж делать?.. Придется отправлять… – почесав только еще намечавшуюся лысину, неохотно ответил Джэлмэ. – Скажи, сколько надо. Сколько человек отправим?
– В прошлый раз отправили пять сюнов. Но тогда мы и сами имели только три тумэна.
– Н-да… Многовато что-то. Целая половина мэгэна.
– Но ведь тогда и времена были такие, что речь шла о сохранении рода, о жизни и смерти, и надо было любую возможность использовать. Вот и отправили их запасную Ставку основать.
– А сейчас с какой задачей отправляем? – спросил Джэлмэ и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Вроде бы сегодня нет необходимости отправлять людей в такую даль, в пасть злому Северу, чтобы там устраивать тайную Ставку, как раньше. Но, если задуматься о будущем нашего Ила, пытающегося на ноги стать, то великая Хотун поставила перед нами мудрую и очень важную задачу: мало ль что может случиться, военное счастье переменчиво, а организующее ядро Ила мы в любом случае обязаны сохранить…
– Вряд ли те несчастные, которых мы раньше отправили, выжили там и освоились, – грустно усмехнулся хан. – Может статься и так, что пришлем «подмогу» давно уже замерзшим, вымершим людям…
– Ну почему ж… Ведь была же тогда весточка от них, что добрались, нашли подходящее место, начинают обустройство Ставки.
– Добраться-то проще, можно без препятствий сплавляться вниз, на север по течению реки. Но сколькие из них пережили такие суровые морозы? Ведь прошло уже более десяти зим. Иногда кажется, будто мы нарочно толкнули в пасть гибели самых лучших своих людей. Невозможно даже представить все сложности и трудности их обустройства и жизни там…
– А что делать… Столь разумное и дальновидное завещание Хотун-хан должно быть исполнено.
– Только поэтому… – хан вздохнул, цыкнул зубом, покачал головой и повернулся к Джэлмэ. – От нас теперь требуется одно: тщательно подготовить тех, кто должен отправиться туда, отобрать самых лучших, наиболее закаленных и здоровых… Обеспечьте теплой одеждой, всем снаряжением и оружием, необходимым в быту, на охоте и в сражении. Побольше всяческого запаса пусть возьмут. Тогда нам, остающимся, будет спокойнее.
– Кому поручим организацию?
– Все бери в свои руки. Из парней возьми в помощники для отбора людей и снаряжения Угэдэя с Тулуем, побывавших раньше с бабушкой на Байкале, из великих Хотун пусть будет Усуйхан, а из почтенных старцев твой отец Джаргытай и Соргон-Сура.
– Уже известно, кого поставим главой над отъезжающими?
– Да ведь у нас есть Эллэй. Младший брат Усуй и Усуйхан.
– Ну да, Эллэй… Как же, сын знаменитого сегуна татарского войска Тайман-Батыра… – Джэлмэ задумчиво пожевал губами. – Но не слишком ли он молод? Неужели на такое серьезное дело не найдется более весомого вождя?
– Ничего, молодость не порок. Недавно ему присвоили звание тойона-мэгэнея, но…
– Кажется, тебе не очень-то хочется его отправлять? – Джэлмэ испытующе посмотрел на хана своими раскосыми глазами.
– Есть и это. Парень мне по нраву, и жалко отпускать такого человека. Люди весьма даже хорошо отзываются о его уме и способностях, а такие в наше тревожное время дороже золотого самородка. Воины, подобные ему, стоят и мэгэна, и тумэна…
– Может, и не зря его так хвалят. Из знатной семьи родом, а кровь – это большое дело. Весь их род славился воинской удалью, а отец его и вовсе был выдающимся воителем, сам знаешь, и про него даже легенды слагают. Собственными ушами слышал, как многие лучшие из татар вспоминают о нем с тоской и волнением… – сказал Джэлмэ. – Ну, тогда подыщем другого человека. По своему значению, конечно, задача очень сложная, тут бы помудрее кого. Но, если между собой сказать, пугает страшноватая возможность не получить этих людей обратно…
– Да, это так…
– А кто, интересно, первым высказал мысль отправить главой отряда этого парня?
– Будешь удивляться, но это были его сестры.
– Надо же! – Джэлмэ удивленно вскинул голову. – Усуй и Усуйхан?!.
– Они самые.
– Но почему, как ты думаешь?
– Да я и сам поражаюсь. Как будто здесь нет возможностей для его роста… да сколько угодно! Воюй и получай.
– И какого же чина они дополнительно добиваются? Тумэнэя?
– В том-то и дело, что – батыра…
– Ого! Для такого молодого – и самого высшего чина?!.
– Сестры мне говорят: «Ты должен добиться этого для него, приносящего в жертву всю свою жизнь и свое будущее, более того – даже судьбы своих нерожденных детей, всех потомков своих, чтобы выполнить это тяжелейшее задание…» Вроде бы все основания имеются, но в то же время что-то слишком уж… Старшим тойонам это вряд ли понравится.
– Только честолюбивые татары могут объявить так. Не зря же про них говорят: «Войнами живущие, на кровавой подстилке восседающие, смерть уподобляющие сну спокойному Тридцать Татар»… – Джэлмэ только головой покачал, пораженный. – Отец парня имел высший чин батыра; ну, а у нас до такого чина дослужиться трудно. Так что отчасти понятно, зачем сестры добиваются отправления его на Север: чтобы он поднялся на уровень своего отца…
– Кто знает… Сестры вроде бы так истово любят своего брата. Стоит им услышать его имя, как на глазах меняются, голоса наполняются лаской, даже слезы на глаза их наворачиваются… И вдруг добровольно, сами собрались отправлять его в такую неведомую даль, в морозы лютые, откуда дождешься ли возврата? Что-то я не могу этого понять… А что непонятно, то вызывает и тревогу, и подозрения всякие… – Хан пронзительно взглянул на Джэлмэ. – К тому же, он единственный сын Тайман-Батыра, продолжатель рода. А на том самом Севере вряд ли потомство многочисленное родить да сохранить сумеешь…
– Так ведь Усуй с Усуйхан татарки. А если что удумают они, татары, решат – обратного хода нет, будут добиваться, рваться вперед, невзирая даже на верную погибель, это-то известно издревле.
– Все равно, в этом что-то другое есть… – Хан сосредоточенно и угрюмо посмотрел на Джэлмэ, его светлые глаза как-то расширились. – Что-то есть… Ты вот что…
– Слушаю…
– Дело это очень тонкое и… негласное. И потому никому другому не могу его доверить… Только тебе!
– Ну?
– Ты вот что сделай… Разведай все пути-дороги, по которым в последнее время ходили-ездили Усуй с Усуйхан и Эллэй с тех пор, как мы пришли с Востока. С кем встречались и говорили о чем, чего хотели… Хорошо?
– Ты сказал. Я услышал… – Джэлмэ помрачнел от обиды и, не в силах скрыть это, отвернулся. – Хоть и не по душе мне это задание, но выполню. Я готов днем и ночью выслеживать любого врага. А вот поручение быть ищейкой, вынюхивать все пути-дороги собственных великих Хотун – никакое это не доверие, а наоборот… Это что, признак того, что считаешь меня ничтожным, нестоящим человеком?..
– Сказано – выполняй! – Хан тоже рассердился, отвернулся в гневе. – Нет у меня времени упрашивать тебя. Нужда заставила попросить тебя об этой… не знаешь, как и назвать. Об этой услуге. А ты думаешь, мне легко следить за своими же родными женами?!. Не капризность это, не ревность – нужда!..
Глава двадцатая
Ожидание
«Войска, если тому не мешали соображения стратегические, задерживались на местах, обильных кормами и водою, и проходили форсированным маршем районы, где этих условий налицо не было.
Каждый конный воин вел от одного до четырех заводных коней, так что мог на походе менять лошадей, чем значительно увеличивалась длина переходов и сокращалась надобность в привалах и дневках.
При этом условии походные движения продолжительностью в 10–12 дней без дневок считались нормальными, а быстрота передвижений монгольских войск была изумительна. Во время венгерской кампании 1241 года Субедей прошел однажды со своей армией 435 верст менее чем в трое суток».
Эренжен Хара-Даван (XX в.)
Не прошло еще и десяти дней, как Джучи с Сюбетеем ушли за горы Алтая, как опять начались у него неясные тревоги, нервозность, навязчиво лезли в голову самые худшие предположения о всевозможных бедах и напастях.
«Уж не слишком ли мнительным я стал? – досадовал сам на себя хан. – Сыну-то уже почти тридцать, а я к нему всё как к маленькому отношусь… А ведь когда его на север отправлял, ему всего-то двадцать лет было…»
Но тогда – для того, может, чтобы успокоить бабушку, так переживавшую, рвавшую себе сердце в ожидании вестей от внука, – сам он был намного выдержаннее и хладнокровнее. А на этот раз всё почему-то разрастается внутри, ничем не сдерживаемая, сильная и необъяснимая тревога: как он там, и вернется ли?.. К тому ж и Сюбетей не тот, яркий и стремительный в мыслях и делах, каким был прежде. Наверняка, такое увечье, такие страшные раны не проходят даром, не могли не отразиться неким разладом во внутреннем состоянии человека, в настрое души. Пусть временно, но он сейчас похож на притупившийся, зазубренный о вражеские латы и кости меч, и его бы получше поберечь, дать отдохнуть, заново отточить дух…
В Китае Джучи, хоть и являлся командующим отдельным войском, все же был в пределах досягаемости, в поле зрения отца, и сама эта возможность тут же примчаться, в случае крайней необходимости, получить совет и помощь укрепляла мысли, придавала сыну уверенность. А теперь, случись что, и отец при всем его могуществе ничего не сможет сделать, а только ждать, уповая на милость судьбы…
О беспощадности же и упорстве мэркитов издревле поговорки слагались. До сих пор никому еще не удавалось ни силою взять над ними верх, ни уговорить к согласию на мирном человеческом языке. Так что выход один: напасть на их стан неожиданно, не дав им возможности ни организовать сопротивление, ни разбежаться, рассеяться по укромным урочищам – чтобы потом мигом собраться, уже готовыми ко всему… Тогда ничего хорошего ждать не приходится, они будут биться до последнего человека, не задумываясь о смерти, о завтрашней жизни…
Вроде бы снаружи сурта загомонили где-то голоса, но тут же затихли, и ничего не стало слышно, как он ни прислушивался. Ждет вестей от Джучи, но их всё нет и нет. Надо было б распорядиться, чтобы сын каждые три-четыре дня обязательно вестовых сюда отправлял. Очень уж плохо быть в неведении, когда решаются такие важные дела, и потому он сегодня же даст нужное указание.
Каким-то образом справиться бы с беглыми остатками мэркитов и найманов. Это именно от них распространяются разные страшные россказни и слухи о нашей жестокости и варварстве – для устрашения, восстановления против нас других. И только после этого можно будет начать мирные переговоры с султаном Мухамметом, великим правителем всей этой западной стороны.
И тогда были бы оправданы все наши многолетние усилия, и настала бы более или менее спокойная жизнь. Каким бы могущественным ни был султан, ему незачем зариться на наши пустые степи. К тому же его главный интерес лежит на юго-западе, в сторону Багдада. Так что могли бы с ним и договориться.
А теснее всего нас с ним связывает Шелковый путь. Пока существует этот надежный источник нескончаемого богатства и благоденствия для нас обоих, все наши противоречия и нужды решаемы сравнительно легко. Ради одного этого стоит найти общий язык, добиться мирного добрососедства. Мы не можем содержать Шелковый путь без него, он тоже не может обойтись в этом без нас. Так что оба мы подобны спутникам, вынужденным ехать на одном верблюде… или двум телятам, да, сосущим одну матку. А если найманы прибегнут к защите и покровительству султана Мухаммета, как до этого прибились к кара-китаям, обстановка сразу и многократно усложнится. Так что необходимо опередить их, суметь выиграть время.
Еще несколько дней прошли в бесплодном ожидании: вестей от Джучи как не было, так и нет.
Хан, не в силах терпеть больше неизвестности, сразу вызвал сына Джэлмэ Усунтая:
– Отбери лучших всадников, воинов, дай им лучших коней и отправь вслед за Джучи с Сюбетеем. Пусть скачут днем и ночью, узнают, как у них обстоят дела, и передадут мое повеление сообщать о себе через каждые три дня. И тотчас чтоб вернулись назад с вестями. Я сказал!..
– Ты сказал! Я услышал!
И вот теперь приходится ждать гонцов от сына или возвращения своих посланных.
Пришел Джэлмэ, рассказал, что вернулись купцы, которых давно уже снарядил он на запад.
– Ну-ка! Где, в каких краях они побывали?
– Ехали через южную сторону, сплавились вниз по реке Джейхун и сперва добрались до Бухары, затем до Ургенча. А возвращались через земли кара-китаев, через Сыгнак, Отрар.
– Однако пришлось им покружить… Что привезли?
– Новостей с избытком. Сперва послушаем их, разложим всё по важности донесений и только потом будем делать выводы. – Сразу было заметно, что Джэлмэ весьма доволен удачным завершением разведывательной засылки, задуманной, организованной и руководимой лично им, и её результатами. – В Ургенче султан Мухаммет ночью тайно пригласил к себе купца Махмуда, расспрашивал о многом…
– О чем шел разговор?
– Не стал он рассказывать мне. Говорит, сперва скажу самому хану, только потом расскажу тебе. Очень чем-то озабочен. В глаза не смотрит. Возможно, прижали его чем-то, зацепили…
– Хорошо. Пригласи купца Махмуда ко мне. А остальные что рассказывают?
– Много чего. И у каждого свой взгляд. Так что взаимно дополняют друг друга. Если один что-то пропустит, не придав значения, другой обязательно заметит.
– Хорошо! Значит, правильно подобрал людей для отправки. А со слугами, работниками, прислужниками их тоже поговорил?
– Само собой. У них тоже свой собственный, совершенно иной взгляд – снизу… И порой они замечают такие важные мелочи, которые купцы или большие тойоны просто-напросто не видят.
В последнее время настроение у Джэлмэ было очень плохое, мрачное, а к этому прибавлялась еще и тупая боль застарелой хворобы, точившая его постоянно изнутри. Но сегодня у него будто праздник какой, голос приподнятый, бодрый, движения уверенные, и это не могло не радовать хана.
Оказывается, какая это всегда была ему помощь – находящийся рядом человек с таким острым умом, ничего не упускающим, со свежими, подчас необычными идеями, чаще всего весьма удачными, на которые спрос из-за их сложнейших дел постоянен. И когда Джэлмэ всерьез занемог, хоть и на короткое время, это сразу почувствовалось во всем.
И вот сейчас у него даже глаза загорелись прежним будто бы огоньком. И почему бы этой удаче не помочь ему хоть немного выкарабкаться из болезни?
– Да, я в основном всех выслушал. И получил от них, кажется, намного больше сведений, чем предполагал и ожидал… – Джэлмэ улыбался, благостно поглаживая свой высокий лоб с залысинами. – По всяким слухам издалека, по громкой славе их великих деяний считал я и султана Мухаммета, и гур хана Дюлюкю правителями могучими, умеющими организовать и страну, и войска…
– А как оказалось на самом деле?
– Если судить по рассказам моих посланцев, то получается, что и организация всех дел у них нечеткая, рыхлая и малодейственная, и внутренние противоречия их раздирают – как псы палого барана.
– Ну, кто знает… Возьми даже и нас: если взглянуть на нас со стороны, то вряд ли мы полностью сумеем соответствовать той громкой славе, которая летит впереди нас и приобретает, кажется, все более густые, мрачные и величественные оттенки, – сказал хан тихо, не поднимая глаз. – А великое – оно всякое в себе имеет…
– А тем не менее, все-таки приятно слышать о слабости врага, которого издалека так побаивался. Ну, да ладно… – И Джэлмэ стал выкладывать по порядку все, о чем намеревался сказать: – Во-первых, точно подтвердилось, что султан Мухаммет находится в ссоре с центром своей веры – Багдадом…
– Ну, об этом мы уже наслышаны. А с чего все начиналось?
– Султан попытался заставить читать в мечетях молитвы, воспевающие его величие, но там не согласились. Он же продолжал настаивать: «Среди последователей исламской веры еще не рождалось более великого правителя, чем я, и потому вы все должны поклоняться мне!..» А те ответили весьма сухо: «Поклоняться можно только истинному потомку Великого Пророка, да будет благословенно имя Его! А ты даже не араб…» Оказывается, они считают, что тюрки имеют к вере холодноватое отношение, не умеют так истово верить, как арабы, и потому относятся к ним как к неполноценным мусульманам.
– Если так думают о своих ближайших соседях, значит, нас и за людей-то, наверняка, не считают, – хан покачал головой. – Высокомерны служители Аллаха… Впрочем, не они одни. Все мы грешим.
– Ну, а получив такой ответ, султан Мухаммет, естественно, был оскорблен и взбешен, пригрозил: «В таком случае, если добром не хотите соглашаться, то найду на вас другую управу! Вы, ничего не сделав ради распространения исламской веры, берете на себя смелость распоряжаться от имени Аллаха, как вам вздумается, и тем самым совершаете столь тяжкий грех, что и верблюд не выдержит… Нет другого правителя, кто бы столько сделал, чтобы вера наша распространилась как можно шире, и все знают, что вы хотите устранить меня, завидуя моим успехам, моей славе. Тогда пусть теперь сам Аллах рассудит и решит, кто из нас прав, а кто нет!..»
– Вот как?!. Аллах, то есть меч? Да, султан слишком горяч и невыдержан, и совсем не подобает быть таким правителю его уровня… – покачал головою хан; и острым взглядом своих синих глаз вдруг уперся в зрачки Джэлмэ, спросил вкрадчиво: – Друг, но ведь трудно почему-то этому поверить… Слишком как-то просто всё у тебя получается – вернее, у них…
– Нет-нет… Это правда. Потому что из-за этого идет раскол даже среди мулл: одни поддерживают Багдад, другие – султана. Так что явная для всех и достаточно глубокая пропасть пролегла между ними.
– Ну, и как дальше будет развиваться эта ссора… как ты думаешь? Что, султан возьмет обратно слова, вырвавшиеся в минуты гнева?
– Трудно что-то определенное сказать… Если примут доводы тех, кто с двух сторон пытается примирить их, – а такие есть, – то, может, и восстановят отношения. – Джэлмэ помолчал, опустив глаза, раздумывая. – Хоть бы эта ссора не погасла, продолжала отвлекать его от востока. Вот бы очень осторожно и незаметно подлить масла в сей беснующийся огонь…
– Хм… И каким же образом?
– Умеючи можно все сделать. И способов таких немало. Всегда куда труднее улаживать раздор, – и в десятки раз проще его разжечь…
– Не надо, вот этого не надо… Тема веры – слишком тонкая и ответственная перед Небом. Нельзя тут вмешиваться бездумно. Неизвестно, чем это может обернуться – и для нас, и для всех. А не считаешь, что как только появится угроза извне, так они сразу соберутся вместе, воедино?.. Подумай. А как они воспринимают нас?
– Нас, похоже, на всех уровнях ни во что не ставят.
– Странно как-то…
– Вот так. Но это от незнания. Правду говоря, я даже не знаю, радоваться этому или огорчаться, – сказал Джэлмэ, криво усмехнувшись.
– Это зависит оттого, какую задачу ты перед собой ставишь. Когда находишься в состоянии войны, то хорошо, когда враг тебя недооценивает. А когда ищешь мира, согласия, то плохо, – сказал хан. – Выходит, сейчас, когда мы собираемся союзничать с ними, это может сослужить плохую службу… Как бы там ни было, все-таки оказывается, что Мухаммет – правитель с сильным духом, раз ставит перед собой такие задачи. Другое дело – возможности…
– А на мой взгляд, человек он недальновидный, не способный сдерживать свои чувства, с короткими мыслями, потому и враждует со своими священниками.
– А мы? Я ведь тоже… Ведь мы расправились с Тэб-Тэнгри.
– Да это совсем другое… Совершенно другое! – Джэлмэ от неожиданности не сразу нашелся с ответом. – Он же не священник даже. Он обыкновенный шаман.
– Почему – другое? Все равно получилось, будто мы соперничаем с высшими силами…
– Э-э, нет. Разве этого вздорного шамана можно считать нашим посредником с Богом-Тэнгри? Одна спесь и глупость толкали его на такие безумные действия. Прикрываясь покровительством невидимых сил, на какое-то время завладел чувствами недалеких, темных людей, будоражил их, рвался к некой власти… Не было слышно до сих пор, чтобы хоть один шаман порывался вмешиваться в жизнь всего среднего мира, властвовать над всеми пытался. И потому получил по заслугам, хребет ему поделом переломили.
– Не знаю, не знаю… – хан посидел молча, отвернувшись, потом тихо заговорил: – Послушать тебя, так всё как надо получается. Но почему только мы должны быть правыми во всем? А может, большая часть правоты нашей – самообман, ошибочное суждение? Ведь быстро же находим ошибки в действиях других людей, стоит начать копаться, разбираться в частностях… А насчет себя самих что мы ни скажи, что ни подумай – все оказывается очень правильно и верно. Это, знаешь, плохая привычка. Ошибку надо вовремя признавать, только тогда можно ее исправить и на ней поучиться. И насчет Джамухи я не считаю, что правильно поступили. Нехорошо получилось. Несправедливо. И неправедно
– Можешь говорить что угодно, но я этого не принимаю. И Тэб-Тэнгри, и Джамуха получили по заслугам, и мы правильно с ними поступили. Если б оставили их в живых, неизвестно еще, что бы натворили они, действуя изнутри, – упрямо твердил Джэлмэ. – И какой кровью мы бы заплатили за это.
– За справедливость и крови не жалко… Да разве ты когда-нибудь признаешься в своих ошибках, недостатках? – Хан отвернулся. – Вряд ли кто может переубедить тебя. Ладно, оставим это безнадежное дело. Тебя не исправишь – да, может, и не надо… Что еще скажешь?
– По пути сюда купцы заезжали к кара-китаям.
– Ну и?..
– Поскольку все трое и раньше не раз бывали у них, торговали, то заметили сразу, что их прежде богатая, даже роскошная жизнь дала явную трещину. Гур хан Дюлюкю состарился совсем, стал искать себе замену. И купцы подтвердили, что тот самый наш молодец Кучулук действительно прибился к ним, женился на дочери гур хана Кункуй-хотун и на этом основании стал, ни много ни мало, сегуном…
– Это плохо… – Хан поднял взгляд, прицокнул языком. – Вы не поверили мне, а вон как оно обернулось.
– Если гур хан Дюлюкю взял в зятья такого непостоянного, бездумного человека, как Кучулук, который долго не задерживается на одном месте, да еще и сегуном его назначил, – значит, он на самом деле выжил из ума от старости.
– Одним словом, не получится у нас теперь с гур ханом достичь прежнего взаимопонимания, не будет мирного соседства, как раньше… Так что придется готовиться к войне и с кара-китаями, – сказал хан, огорченный новой незадачей. – А не хотелось бы.
– Ничего не поделаешь. Вот последствия нашего промедления. Надо было еще тогда до конца преследовать найманские остатки, вернуть тех, кто мог и хотел вернуться, а непримиримых истребить до одного. А Кучулук – из последних, из упертых…
– Но вот кто бы мог предположить такой оборот событий? Тогда, во время войны с Китаем, сложно было даже один сюн выделить на это.
– Это-то понятно, но от этого не легче…
– Внимательно побеседуйте еще раз со всеми, кто был с купцами, никого не пропуская. Ни одного слугу даже. Вопросы продумайте. То, что видно снизу, не менее дорого.
– Хорошо. А когда к тебе купцов пригласим? – спросил Джэлмэ, остановившись перед выходом.
– Я бы хотел с каждым из троих встретиться один на один. Сперва пригласи купца Махмуда.
– А затем?
– Затем отправлюсь проверить, как распорядился Джэбэ. Ты будешь со мной. Утром пусть приходит Сархай, а к обеду – Игидэй.
– Хорошо.
Когда Джэлмэ вышел из сурта сугулана, все трое купцов, дородные и крупные как на подбор люди, удивительно легко вскочили, направились навстречу.
Услышав, что первым пригласили Махмуда, Сархай с Игидэем помрачнели, но потом, поняв, что приглашены завтра на личный прием к хану, на разговор наедине, заулыбались радостно, закивали: значит, хан уважил и их труд.
Купец Махмуд, едва перешагнув порог, упал перед ханом на колени, как это делают сарацины.
– Тыый! – возгласом удивления встретил это хозяин. – Да что это с тобой?! Не надо, встань сейчас же, разве я тебе султан Мухаммет?.. – Чингисхан, смеясь, шагнул навстречу и поднял дрожавшего от волнения купца с колен, придерживая за локоть, посадил против себя.
– Объясню сразу, о великий хан… Я, несчастный, никогда в жизни не надевавший вторую личину, потерял сон и покой с тех пор, как дал там лживую клятву на дэптэре, на самой книге Корана… Дал – и каюсь, несмотря на твое разрешение.
– Не надо так, успокойся. Слава Небу, что ничего не заподозрили, отпустили тебя с миром, – сказал хан. – Оказывается, плохо ты умеешь притворяться, так что больше туда возвращаться не будешь, не пошлем.
– Не надо этого, мой тойон, на самом деле не все так просто… Ведь у меня там осталась моя большая родня, моя торговля, в которую я вложил большую часть жизни.
– Ничего, мы примем меры, чтобы на тебя не упала никакая тень подозрения. Это по части Джэлмэ, он-то знает, как все устроить. Ты лучше расскажи, много ли о нас знает султан и что именно?
– Он пригласил меня к себе тайно ночью, чтоб товарищи мои ничего не заподозрили, – успокоившись, начал рассказывать по порядку Махмуд. – Разговор получился, увы, несложный: «Оказывается, ты верный последователь Аллаха, наш человек – мусульманин, так что поклянись на Коране, что по возвращению в Ставку монголов разузнаешь, что там происходит, сколько у них войск, их расположение, численность табунов, и постоянно будешь сообщать всё это нам…» Что я мог сделать, не умирать же было… Пришлось поклясться.
– Оставим это, не переживай. Главное, ты открыто признался мне. Вот и все, – сказал хан твердо. – Никто лучше тебя не знает твою родину, ее прошлое и настоящее; насколько она изменилась, на твой взгляд? В последнее время, если посмотреть издалека, султан стал таким могущественным, столько земель к своим владениям присоединил, столько богатств собрал-приобрел… Как это отразилось на их жизни? Видно ли, что настолько разбогатели, укрепились, усилились?
– Не очень-то и видно. На мой взгляд, никакого настоящего развития нет.
– Хм… Но как такое может быть? Ведь столь большое богатство обязательно должно было хорошо сказаться и на благосостоянии людей, и на крепости власти, или хотя бы на развитии торговли…
– Этого точно нет. Наоборот, по моим наблюдениям и подсче-там, объем торговли сократился, нищенствующих стало еще больше.
– Может, ты сам ошибаешься? – хан не ожидал такого ответа. – Ведь богатство-то есть…
– Нет, это не только мое мнение, движение торговли и денег тоже это подтверждает.
– А в чем же причина тогда?
– Если как следует покопаться, можно и до причин доискаться… – Махмуд раздумчиво почесал затылок, насупил выгоревшие под солнцем пустыни брови. – В тех краях завоеванное во время войны добро никому ведь целиком не достается. Большая часть попадает к воинам в результате грабежей, мародерства, которое у них разрешено, так что распыляется по всей стране, исчезает бесследно и бесполезно… Одним словом, проматывается без толку. А эти новые, завоеванные и напрочь разоренные земли на многие годы не только оказываются неспособными выплачивать дань, налоги, а сами просят помощи, чтобы не умереть с голоду. Разрушения так велики там, настолько истребляется и обессиливается народ, уничтожаются его богатства, что смысла в новых завоеваниях как бы и нет совсем…
– Если вдуматься, так это – глупость… Если нет никакой пользы, тогда зачем завоевывать? – хан был даже разочарован, только головой покачал. – Ради одной веры, да и то насильственной?
– В тамошних краях все идет по старинке, – Махмуд, наконец, успокоился несколько, положил ногу на ногу, обхватил колено руками. – Основным побуждением к войне считают людскую корысть и жадность, ненасытность и… безнаказанность, пожалуй. Только тогда, дескать, вояки становятся настолько бесстрашными, что ни своей, ни чужой жизни не жалеют, становятся неукротимыми…
– Н-да… Отвратительно… И неумно. – Хан процедил эти слова сквозь зубы, и не понять, чего в них было больше, презрения или сожаления. – Про такое обыкновение в войнах я знаю, конечно, часто слышу о том, но после твоего рассказа открывается такое неприглядное зрелище… Как не могут понять правители настолько богатой страны, где так вроде бы развиты науки и всякое искусство, всю ненадежность, недолговечность Ила, если основывать его только на людской жадности, на поощрении низменных людских страстей, а не на их обуздании?..
Купец Махмуд пожал плечами:
– Жадность, всякая корысть, увы, неотделима от других страстей человека, всё это родится вместе с ним. Они прекрасно это понимают и умело используют, превращают пороки в страшную силу, опору своего властвования. А надолго или нет – над этим не думают, не умеют и не хотят думать…
– Но ведь для любой веры – это грех. Сарацинские правители вроде бы все сплошь очень набожные люди, так почему ж они не боятся так грешить и принуждать своих подданных совершать грех? Почему муллы не сопротивляются этому?
– Так ведь война… А на войне, мол, совсем другое дело, она всё спишет… Люди погибают без счету, целые мэгэны истребляются, разрушается все, что попадается на пути – как тут помнить о грехе, чего бояться?.. – Махмуд махнул рукой обреченно, без надежды что-то понять и исправить. – К тому же любая вера как будто готова поддержать всё то, что выгодно для нее, для ее жрецов… Пусть Аллах не прогневается на меня, но это ж все видят… Я говорю про мулл, попов и лам. Они часто готовы поддержать и оправдать любые злодеяния очередных своих правителей. И я уверен, что Аллах тут ни при чем. Но ведь сколько преступлений и гнусностей совершается от его имени… Может, грешен я тем, что такие мысли приходят ко мне, но…
– Не надо, Махмуд, вера – это выше нашего ума, наших возможностей и желаний. Лучше не будем касаться того, чего не знаем. Будем надеяться, что Небо воздаст всем по грехам и заслугам. Таков срединный мир, таким он и после нас останется…
Они прибыли к Джэбэ как раз тогда, когда он, выстроив три мэгэна, проверял их готовность к дальнему походу, осматривал на выбор вооружение нукеров, их снаряжение, личные запасы сухого мяса, хурута.
Услышав, что прибыл сам хан, Джэбэ вскочил на первого попавшегося коня, помчался навстречу и опустился перед повелителем на колено:
– Приветствую тебя! Мы готовимся к походу.
– Ну, и как?
– Все идет как надо, – ответил Джэбэ сдержанно. – Но есть вопрос…
– Чего-то не хватает?
Читать бесплатно другие книги:
