Владыка Ледяного Сада. Конец пути Гжендович Ярослав
– Он называет это «посохом шпиона», – подтвердил Драккайнен. – Словно кому-то еще не хватает доказательств, с чем мы имеем дело.
Вуко подошел к одной из полок, тщательно ощупал конструкцию, встряхнув ее, а потом принялся обстукивать хребтом ножа.
– Что ищешь? – заинтересовался Спалле.
– Не знаю, – ответил Драккайнен. – Узнаю, когда найду.
Присел, проверяя нижние поверхности досок, исполняющих роль полок, ощупал швы плащей, висящих на жерди, обстучал креслице, дергая его за все подряд. Ножка одной из полок его заинтересовала. Не понравился звук, который та издавала при обстукивании, к тому же жердь, из которой она была сделана, оказалась потолще остальных. Полки были сделаны из соединенных затесами и связанных ремнями жердей и походили на нечто вроде сужающихся кверху лестниц. Между ними, упираясь в как бы ступеньки, стояли полки из досок, придавая всей конструкции устойчивость. Вуко приказал двум своим людям держать полку, а сам присел у ее опорной ноги, крутя ее и обстукивая ножом.
– Хоп! – сказал вдруг и отсоединил фрагмент «ножки», который оказался срезанным наискось и пустым внутри, будто бамбук. Даже после демонтажа вся конструкция не выказывала склонности к тому, чтобы свалиться, – вес, вероятно, распределился на другие опорные точки.
Внутри деревянной емкости находились туго скрученные рулоны бумаги, похожей на чертежную кальку и слегка на рисовую бумагу.
Часть ее была чистой, просто оставленной для записей. Может, были у нее какие-то особенности, а может, здесь, в нижних районах, сложно ее купить. Но несколько листков было покрыто бисерным, четким почерком и – совершенно не известными Драккайнену буквами. Также он нашел рисунок, путаницу тонких, словно волосы, линий, в которых он увидел часть крепости с высоты птичьего полета, испещренную маковыми зернышками пояснений, сделанных теми самыми значками, состоящими из полумесяцев, кругов и крючков. А еще несколько вполне профессиональных набросков, представлявших портовые укрепления вместе со схемами механизмов, поднимающих цепь, что закрывала вход в порт, и каких-то ощетинившихся шипами конструкций.
Он разложил бумаги на столе в том порядке, в каком они находились в рулоне, после чего прижал их разными предметами, чтобы не сворачивались.
Еще раз заглянул внутрь емкости, нахмурился, тряхнул ее, потом перевернул и стукнул о стол. Изнутри выпал золотистый кружок размером примерно с подставку под кружку. Был плоским, вырезанным из чего-то похожего на латунь, состоял из трех концентрических кругов, одного в другом, покрытых мелкими знаками таинственного алфавита.
– Золото? – заинтересовался Грюнальди, бросив скептический взгляд поверх разложенных на столе свитков.
– Это лучше, чем золото, – ухмыльнулся Вуко, крутя свою находку в руках и вращая кольца. – Это шифровальный инструмент. – Глянул на их лица и вздохнул. – Позволяет написать сообщение на тайном языке, которого не прочтет никто, кроме того, у кого есть нечто такое вот и кто умеет его использовать.
– А зачем? Кто умеет читать чужеземные знаки? Даже наши не всякий знает.
– Есть такие, кто знает. А он хочет быть уверенным, что то, что написал, доберется только до того, до кого нужно, – ответил Драккайнен, не чувствуя сил пояснять все сложности работы разведки.
Положил шифровальный ключ на стол и накрыл его одним из чистых листков бумаги, а потом вынул палочку сухой туши и принялся осторожными движениями втирать краситель в бумагу, передвигая палочку.
– А теперь что делаешь?
– Теперь делаю копию. На бумаге будет точный отпечаток, а как вернемся, то сделаем себе точно такой же круг. Таким образом, если перехватим его письма, то сумеем их прочесть.
– А зачем, если скоро его возьмем?
– Потому что мы прочитаем их и пошлем дальше, туда, куда они должны были попасть, дурачок, – пояснил Грюнальди. – Будет там написано, что ты ходишь в отхожее место всегда на восходе солнца, и те будут так думать, когда устроят на тебя засаду. Но ты будешь знать, когда они придут, и еще раньше устроишь засаду на них.
– Позже, – сказал Драккайнен. – Объяснишь ему это позже. Осмотритесь и ищите дальше, но молчите. Теперь мне нужно немного посидеть в тишине.
Он еще раз проверил креслице, особенно с точки зрения всяких острых отравленных неожиданностей, прижал его ногой, наконец осторожно присел, положил руки на каменную столешницу и посмотрел на разложенные бумаги.
– Когда-то я такое умел, da piczki materi, – проворчал. – Цифраль, я должен это скопировать. Запомнить, сфотографировать на сетчатку, что угодно.
– Будет несложно, у тебя есть магическая пыль в глазу, и ты не желаешь манипулировать внешней материей. Сосредоточься и захоти этого как можно сильнее, а потом выругайся.
Он некоторое время сидел с закрытыми глазами, опершись ладонями о край стола, дышал ритмично, а потом открыл пылающее рубиновое око и вздохнул, увидев стол, обрамленный высвечивающейся ему рамкой.
– Ладно. Вперед. Jljenns… perkele kopio!
Сперва он просто всматривался в разложенные перед ним бумаги, стараясь запомнить картинку того, что видел, – чисто графически, как его учили. Пробегал глазами вдоль листков, систематически слева направо и сверху вниз, словно взгляд его был головкой сканера, но не почувствовал ничего, и ему совершенно не казалось, что он помнит картинку, на которую таращится. А тем более не казалось ему, что сумеет что-либо восстановить из этого через пару часов.
Когда смотрел так вот беспомощно в сторону путаницы коричневых, напоминающих засохшую кровь тонких линий и рядов чужих, абстрактных значков, бумага в том месте, на которое он смотрел, вдруг потемнела, словно ее держали над огнем. Вуко замер от страха, глядя, как темное пятно расширяется, окруженное неровным венчиком ползающих красных искр, и медленно, но систематически разливается на весь листок, и все иероглифы и линии начинают пылать яркой краснотой, словно раскалились чернила.
Нитй’сефни беспомощно выругался, видя, как пятно сажи пожирает очередную страницу, зажигая раскаленные ниточки жара в местах, где заостренная тростинка оставила следы сажи.
Он закрыл глаз – и вдруг на изнанке век увидел обе лежащие рядом карточки, покрытые горящим узором, словно выжженным на сетчатке.
Взглянул на стол: обе страницы снова были мелового цвета, покрытые мурашками сепиевых знаков и линий. От обугленности не осталось и следа.
– Ясно, – сказал. – Графическая программа. Однажды из-за такого я попаду в дурку.
Снова прикрыл глаза. След на сетчатке сделался зеленым и уже начал размываться, но Вуко был уверен, что помнит каждую линию рисунка и каждый знак. Хватит просто взять листок и предмет для писания – воспроизведет все в мельчайших подробностях.
Спрятал за пазуху старательно свернутый оттиск шифровального круга, а потом отложил карточки на место и приказал прибраться.
Через пару минут судорожной активности комната выглядела в точности как в тот миг, когда они сюда пришли.
Вуко несколько раз проверил каждую подробность, взаимное расположение всех предметов на полках, каждый предмет мебели, осторожно убрал со стола мельчайшие крошки угольной пыли. Казалось, что комната выглядит как и до их визита, но все равно дурные предчувствия его не оставляли.
Хватит мелочи – невидимой нитки, которую они оборвали, волоса, положенного на предмете, который они взяли в руки, а еще был сворованный кусок бумаги, который нечем было заменить. Багрянец, если это был он, выглядел исключительно умелым и скрупулезным сукиным сыном.
Они перешли в следующее помещение, где снова долго и тщательно проверяли двери, полы и каждый уголок, но пустая комната, видимо, служила лишь складом. Стояли там деревянные сундуки и корзины, главным образом с зерном, корнеплодами и какими-то сушеными овощами, а также банки с таинственными жидкими субстанциями. Из комнат выходили через дверь, закрытую простым скобяным замком, который Драккайнен открыл, а потом закрыл без особых проблем отмычкой. Выход на этот раз вел на крыльцо со стороны внутреннего дворика.
Дождь прекратился, но все еще было ветрено и темно. Только вверху, на мрачном небе, бежали тучи, темные на темном, словно дурные предчувствия.
Выслеживающий шар неспешно двигался вдоль галереи, катаясь по откосам и останавливаясь, словно принюхиваясь, а за ним бесшумно крались невыразительные, словно клочья тени, фигуры.
На каждом углу галерея опускалась несколькими длинными ступенями, а потому через несколько обходов подворья они все же сошли на последний уровень и встали подле колодца посредине двора.
Под стенами лежали слои тающего снега, вода сочилась с крыш и плевалась из сливов, а потом текла четырьмя глубокими канавами, с плеском исчезая под каменной плитой, покрытой отверстиями.
Маркер покатился в ту сторону и остановился, а потом начал описывать круги вокруг стока, словно требуя открыть решетку.
– Придется намокнуть, – пробормотал Дракканен, вытягивая свое телескопическое древко, и не глядя протянул ладонь Кокорышу. – Поперечный наконечник, – проворчал он.
Крышка стока выросла вместе с остальным замком; она идеально подходила к отверстию, соединенная с ним только тонкой базальтовой оболочкой, как пластиковая отливка. Но тут каменная пуповина была разорвана – кто-то уже открывал крышку, а судя по царапинам на камне, делал это не раз.
Наконечник, присоединенный к древку, делал копье похожим на мотыгу; он вошел в одно из вентиляционных отверстий в крышке, поддел ее. Камень заскрежетал, но приподнялся и передвинулся без особого сопротивления.
– И как я жил, пока не изобрели такой-то инструмент? – проворчал Вуко под носом. – Назовем его так: «Тактическая рукоять Драккайнена».
Бросил внутрь канала несколько светящихся шаров и присел над дырой.
Подземный канал был овальным, покрыт гладким базальтом и тянулся куда-то в темноту. По середине канала быстро текла вода, но это только пока что. Когда оттепель наберет силу, вода заполнит весь канал, но до этого было еще далеко. Поисковый шар, пылающий мрачной краснотой, будто искра в смоле, обежал отодвинутый люк и упал в канал, покатившись куда-то дальше.
Драккайнен тронул большим пальцем защелку ножен и прыгнул вниз. Сразу встал в низкую позицию, до половины выдвинув меч, но подземный коридор оказался пуст.
Он глянул наверх, на веночек настороженных лиц вокруг отверстия, едва заметных в темноте, подкрашенных зеленоватым блеском светящихся шаров, и просигнализировал: «За мной, страхующий строй, следы убрать».
Двинулся дальше, останавливаясь только подле шаров, которые пинками посылал вдоль канала. Маркер ждал его в десятке метров дальше, нетерпеливо вибрируя.
За спиной Вуко услыхал тихий скрежет задвигаемого люка, а потом осторожные шаги мужских ног. Все время звенела водяная музыка подземелья. Умноженная эхом симфония плеска, хлюпанья и хрустальных тонов отдельных капель. Свет шаров расчерчивал на потолке мозаику дрожащих зеленоватых проблесков.
Каналы вели согласно какой-то фундаментальной задумке, параллельно застройке города, вдоль улиц и переулков, но хаотическая часть их натуры, призванной к жизни таинственной биогеологической парадигмой заклинания, брала верх, и тут появлялись развилки, побольше и поменьше, в которых непросто было найти урбанистическую логику. В результате они шли будто внутри гигантской кровеносной системы, в которой давно бы потерялись, когда бы не фосфоресцирующие знаки на стенах, оставляемые идущим в конце Хвощем и катящимся впереди шаром следопыта, пылавшим красным.
Шли они, отягощенные последовательностью тактических ритуалов, вколоченных тренировками. Первым катился маркер, за ним в коридор шли осветительные шары, потом входил Драккайнен, высматривая ловушки, растяжки, таинственные кувшины, пульсирующие зловещей магией, потом один человек с арбалетом и второй – с единственным щитом, который до этого он нес на спине, потом остальные, а в конце – еще один лучник и Скальник с мелком, размечающим обратную дорогу. При разветвлениях шар порой стопорился, перекатываясь перед разными путями, или вращался по кругу, но хватало просто дать ему немного времени, и он выбирал путь, согласно одному ему известным критериям.
Когда они добрались до пересечения двух одинаково крупных каналов, маркер покатился прямо, но Вуко остановился, вскинув кулак, а потом осторожно отступил в сторону, подняв один из световых шаров.
– Не идем за ним? – спросил Грюнальди тихо.
– Кто-то здесь ходил, – негромко ответил Вуко, подняв свет повыше. – И часто.
Знак на стене был сделан копотью от лампадки или факела и напоминал известное им уже Подземное Лоно. Драккайнен перешел на другую сторону перекрестка и в глубине канала отыскал следующий знак, а потом еще один, на этот раз исполненный тщательней, красноватым жирным красителем, наложенным, похоже, пальцами. А потом известные им уже стрелки и зигзаги рун Зонерманна-Файгля: «Огонь придет с моря».
– Знаки ведут вдоль канала, – проворчал Драккайнен, задумчиво почесывая подбородок. – Однако наш шар не обратил на это внимания, прокатился мимо и дальше. Интересно…
Взглянул на своих людей, присевших вдоль стен и глядящих на него из-под капюшонов в спокойном ожидании.
– Хорошо, – кивнул наконец. – Идем за шаром. Пока что он вел нас правильно. Эти знаки со стен не исчезнут. Всегда можно сюда вернуться.
Они двинулись назад к главному коридору, где маркер ожидал их, вибрируя на базальтовом полу, пульсируя внутренним светом.
– Вперед, Дозор, – свистнул ему Драккайнен.
Вода, что журчала по центру канала им навстречу, теперь бежала куда быстрее, и ее стал сопровождать громкий плеск. Коридор явно поворачивал и ощутимо поднимался.
– Мы теперь идем в ту самую сторону, что и тот коридор со знаками, только чуть выше и сбоку, – сказал Вуко негромко.
– Я знаю только, что мы под землей, – не выдержал Спалле. – Ненавижу это.
– Потом нам об этом расскажешь.
Водные отзвуки сменили характер, сделались громче и отчетливей, словно в соборе. Коридор свернул направо, поднявшись еще выше. Драккайнен собрал световые шары, поскольку те скатывались ему под ноги, и шел, держа один в сжатой руке, направив вперед, словно фонарь.
За углом Вуко приказал команде остановиться и сам вжался в стену, а потом осторожно выглянул и просигнализировал: «Помещение, входим».
Ярящиеся зеленью шары полетели внутрь один за другим, словно гранаты, но Вуко вдруг поднял кулак, приказывая своим людям застыть, а сам проскользнул под хитро натянутой поперек входа нитью и переступил еще одну растяжку.
Верхняя медная проволока вела к традиционному уже глиняному кувшину на скальной полке: тот должен был разбиться у ног чужака и высвободить содержимое под затычкой, прихваченной еще и проволокой, как пробка в шампанском. Содержимое, казалось, издавало тихие шелестящие звуки и нечто, напоминавшее негромкое царапанье.
Нижняя растяжка вела к заряду, расположенному в деревянной конструкции слева от входа. Внутри Вуко заметил вертикальный валик скрученных нитей диаметром с палец и торчащую из него кованую жердь, ощетиненную железными остриями. Обе нитки можно было снять, осторожно сбросив петельки на их кончиках с вбитых в стену крючков. Больше страховок при входе Драккайнен не нашел.
Камерой была естественная пещера. Не комната, не подвал и не помещение специального предназначения, а просто пещера, возможно, старше, чем сам замок, с неровным полом с торчащими скальными зубцами и с потолком, ощетинившимся известковыми потеками.
Где-то плескалась, капала и хлюпала вода, наполняя воздух симфонией эха. Воздух был холоден, влажен и отдавал подземным, серо-минеральным запашком уснувшего вулкана и каким-то упрямым, невыносимым смрадом. Резким и странно знакомым.
Выслеживающий шар нерешительно крутился по полу, словно игрушка, что никак не может вылезти из угла.
– Что-то должно тут быть, – пробормотал Драккайнен.
Повел по пещере своим пылающим взглядом, пытаясь заметить какие-нибудь подробности, но нашел лишь слабые следы использования магии, развеянные и не говорящие ему ни о чем, какие-то брызги на стенах, отпечатки ладоней на поверхности скал, мазки и потеки. Может, тут случилась магическая стычка, а может, просто прошел некто, у кого в руках был пропитанный магией артефакт, и он оставил магическую пыль там, куда дотянулся. Что хуже, лежащие среди скал и камней световые шары плохо справлялись с освещением помещения, ощетинившегося камнями и сталактитами; всюду полнились странные подвижные тени и проблески на рыже-белых потеках. Для него – человека с единственным глазом – это был кошмар. Подумалось даже, что с легкостью повыбивает тут себе зубы.
Наверное, поэтому он увидел ее не сразу.
Сперва заметил движение уголком глаза. Изменение расклада тени и проблесков среди стен. А потом в хаосе отсветов и пятен мрака он заметил встающую под потолком фигуру. Невыразительную, сотканную из тумана, испарений и бледных болотных огоньков, увенчанную уродливой рогатой головой, с пылающей зеленью глаз и масляным блеском на кровавом частоколе ощеренных зубов.
Как-то он пытался учить своих разведчиков – совершенно рефлекторно – ориентировке по циферблату. Все это «на четыре, на двенадцать», но идея провалилась, разбившись о культурный барьер. Они совершенно не могли такого понять, пытались учиться механически, раз за разом ошибаясь. И проблема даже была не в циферблате, который ни о чем им не говорил, но в том, что они не привыкли думать в цифровых категориях. Некоторые ощущали направление сторон света, словно ласточки, другие – нет, и в этом не было никаких правил. Даже понятия «лево» и «право», которые они знали, особого значения не имели. Тогда он махнул рукой и решил положиться на инстинкт.
Потому только крикнул:
– Враг! Впереди, под потолком! – сам уже перепрыгивал скалу и выдергивал меч из ножен, остальные отреагировали согласно правилам. Когда он восстанавливал равновесие между камнями, ища взглядом парящего над головой демона, сбоку было уже двое стрелков и страховка за спиной.
Однако тварь не отреагировала, все так же возвышаясь в метре над ними, поводя фосфоресцирующим взглядом над зубастой пастью, под короной кривых рогов, шевеля остальным телом, словно висящая в воде медуза.
– Арбалет, стрела в горло, – процедил Драккайнен.
Тетива оглушительно щелкнула в закрытом пространстве, стрела ударила о камень, но больше не случилось ничего. Только сзади раздалось тарахтение взводимого арбалета.
Вуко оценил положение чудовища, по-птичьи вертя головой, после чего соскочил со скалы, пряча меч.
– Безопасно, – сказал. – Это кукла. Пустая кукла, висящая в пещере.
– Даже не она, – ответил кто-то сзади. – Это как бы плащ с надетой сверху башкой.
Вуко вдруг остановился, оперся ладонью о скалу и замер на миг, свесив голову, прижимая ладонь к векам и скаля зубы.
– Что происходит? – спросил Грюнальди.
– Ничего… – прошипел Вуко. – Та магическая пыль в моем глазу. Скоро придется отсюда выходить…
Он тряхнул головой по-боксерски, а потом выпрямился.
Когда принесли из углов пещеры светящиеся шары и потрясли ими, заставив стать ярче, оказалось, что чучело висит над глубокой щелью, что ведет в темноту.
Драккайнен обошел осторожно пропасть и поднял шар, что держал в руках.
– Ну чудесно! – сказал, осветив деревянный стеллаж с размещенными по сторонам шкивами. Некоторое время он изучал сооружение, а потом осторожно снял защелку и несколько раз крутанул ручку. Тварь, висящая у потолка, плавно съехала вниз и замерла перед их лицами, развеваясь клочьями муслина, колышась над дырой. Разведчик снова накинул защелку, и было слышно, как он шарит в темноте. Потом вынырнул, держа небольшой глиняный кувшин.
– Осторожно…
– Это не ловушка, – объяснил он. – Чувствую, что ничего магического там нет. Это жир… – Он осторожно понюхал пальцы и отодвинул руку подальше от источника света… – …с фосфором.
– С чем?
– Такой порошок, что светится в темноте. Маска смазана им, потому и светится.
Он осторожно вынул свое складное копье и раздвинул свисающие под маской куски ткани, открывая упряжь из широких кожаных ремней.
– Кто-то это надевает, а потом опускается в эту щель. Зачем?
Вуко сильно тряхнул одним из своих шаров и бросил его в дыру. Было слышно, как тот падает на что-то твердое, а потом катится и подпрыгивает, пробуждая внизу эхо, звенящее между стен. Но полетел шар недалеко.
– Метров пять, не глубже, – кивнул Драккайнен, заглядывая вниз. – Посмотрим, что там еще есть. Скальник, Спалле, поищите нашу стрелу.
– Ты слышал, что он сказал, – проворчал Грюнальди.
Сзади за щелью и стоящим над ней стеллажом с опускным механизмом Вуко нашел деревянный ящичек, полный каких-то темных обломков, напоминающих куски мела, и две трубки из медной жести, вырастающие из пола. Одна была короче, шире и заканчивалась на высоте колен, а вторая была толщиной с бутылочное горлышко, вставала на высоту лица, а потом загибалась вперед и заканчивалась жестяной воронкой. Вуко осторожно протянул руку и щелкнул по металлу. Мрачный гремящий звук прокатился где-то в глубине распадка.
– Карбид и рупор, – загадочно заявил Драккайнен. – Скажем так: озвучивание и спецэффекты. Валим отсюда. Соберите шары. Что там со стрелой?
– Разлетелась, – пояснил Скальник с неудовольствием. – Частично собрали.
Они взвели ловушки у входа, после чего вернулись тем самым коридором до перекрестка и теперь пошли так, как вели их надписи на стенах.
Коридор отчетливо вел вниз. Стены пестрели надписями на нескольких языках, а базальтовый пол был в коричневых брызгах и следах густых капель. Случались и следы подошв. Отпечатки грязи, глины и коричневые потеки: что-то капало здесь на пол. Вуко присел и растер грязь в пальцах.
– Шли туда, истекая кровью, – сказал без удивления. – Подволакивали ноги, некоторых тянули. Но большинство шли спокойно и, похоже, немаленькими группами. Несколько дней назад, а наверняка и раньше, но с тех пор потеплело и канал заполнило водой.
Коридор заканчивался цистерной – круглым помещением с входами из нескольких каналов, а помещение это, если идти прямо, раскрывалось в естественную пещеру, возможно, нижний этаж той, в которой они были четвертью часа раньше.
По стенам и ржаво-белым сталактитам скатывалась вода, собираясь в естественных бассейнах, что напоминали полукруглые раковины, уложенные симметрично, словно лепестки цветка. Посредине некогда находился большой известковый горб, возвышавшийся над пещерой, но его срезали в метре от пола, создав нечто вроде гладкого, неровного по бокам стола, покрытого поверху сложным рисунком из минеральных слоев, что делало его еще более похожим на пень сваленного дерева. Чуть дальше за столом вырастал еще один сталагмит, чуть меньший, но его не срезали, а превратили в чуть бесформенную статую стоящей на коленях толстой гигантки с разведенными коленями и протянутыми вперед руками, вырезанными, похоже, из других кусков камня и прикрепленными к остальному. Все было кривым, известковая скала слабо поддавалась обработке, к тому же скульптору не хватало мастерства, хотя он и сильно старался.
Кроме того, тут отчаянно смердело – куда хуже, чем в камере наверху.
Драккайнен расставил светящиеся шары на столе и в каскадных известковых бассейнах, осветив все, что сумел, а потом чуть отступил, глядя на все своим единственным глазом и снова, как страус, склоняя голову набок. Потом сделал несколько шагов назад и замер.
Скульптор трудолюбиво вырезал человекоподобную фигуру, но и этого хватило. Если осветить скульптуру, то в пещерном полумраке известковая поверхность, покрытая слоем воды, превращалась в посверкивающее синее тело, размытые и бесформенные фрагменты подхватывали игру теней, и взгляд внезапно отчаянно укладывал воедино хаос, давая распознать в нем раздвинутые ноги, сморщенные груди, глаза-ямы и оскаленную пасть; а прежде всего, властно протянутые вперед кривые и толстые руки. Если освещал их живой огонь светильников, ламп и факелов, наверняка статуя выглядела жутковатой: словно бы дышала и жила в ползающем, легком свете пламени.
За спиной он услышал тихий металлический щелчок, обернулся и понял, что его люди выпрямляются и прячут наполовину вынутые клинки, расслабляют плечи и начинают нормально дышать. Кто-то раскашлялся, втягивая вонючий воздух, сплюнул.
– Это место для отправления культа, – коротко пояснил Вуко. – У нас тут амистрандский храм посреди крепости, господа. Статуя богини и жертвенный алтарь.
Потянулся за одним из шаров и энергично его встряхнул, а когда тот запылал ярким светом, поднял его повыше, получше освещая скульптуру.
– Все ясно, – кивнул. – Мы под тем самым залом и щелью.
Обошел алтарь и в нескольких местах присел, глядя со стороны.
– Как я и думал, – сказал. – Четыре железных крюка и желобки на поверхности.
– Отсюда и вонь, – мрачно сказал Ньорвин. – Насколько я знаю о чужеземных богах…
Драккайнен отошел вглубь пещеры и осветил мрачную яму под стеной, а потом резко развернулся, кашляя.
– Смрад оттуда, – заявил. – Еще один провал. И кажется, не слишком глубокий.
– Много?
– Как минимум несколько. Десять, может, и больше, – ответил Вуко. – Плохо видно.
– Что делаем?
– Уходим. А потом разрабатываем план.
– Возвращаемся той же дорогой?
– А зачем нам возвращаться в Каверны? Вверх по каналу и в какие-нибудь ворота в стене, в заселенный квартал, в сторону Верхнего Замка или на вершину стены. Это наша крепость. Нам тут можно и не прятаться. Только бы не увидел нас никто из тех, но сейчас их здесь нет, а стоит ночь. Исчезнем, как и появились. Незаметно.
– Мы что-то нашли?
– Да. Каплю багрянца. А если есть одна, то найдем и остальные. И появится след.
Глава 7
Время шпионов
Змей живет в душе моей,
тысяча имен – мои,
В ткани жизни каждый день
новые тку линии.
Я – как враг среди врагов,
без земель владыка.
Избранник мертвых я богов,
тени безъязыкой.
Был я глупым мудрецом,
трепетным героем.
Стану слов я кузнецом
и слепой судьбою.
«Сага о Войне Тени», Киренен
До встречи с мужем, который упал со звездой и которого звали Ульфом Ночным Странником, я прожил в Кавернах примерно полгода, может, чуть больше, но в конце я стал считать порт, нижние кварталы и Каверны своим домом. И все же после полугода я продолжал считать, что почти никто меня там не знает. Когда я шел улицей, редко с кем здоровался и меня мало кто замечал. В Ледяном Саду было по-другому, чем в городах, которые я видел ранее. Многие из обитателей кварталов для чужеземцев, что носили на шее знак корабля, чувствовали себя там, как на ночном постое во время странствий. Они тут лишь на время и скоро должны были отправиться в дальнейший путь, а потому не обращали особого внимания на других людей. Сад был для них местом, в котором можно хорошо вести дела и откуда можно вернуться домой с полным кошелем серебра, и одновременно он был проклятым урочищем, о котором лучше не говорить слишком много. Они предпочитали сохранить знание для себя – о каменном городе за морем, где можно добыть богатство, – но и боялись, что их посчитают людьми, которых затронула сила урочища, что всегда приносит несчастье.
Когда я прибыл в Сад, стояло позднее лето. Потом наступила осень, а вместе с ней пришла пора штормов, корабли возвращались на юг, к Побережью Парусов, а вместе с ними исчезали и очередные обитатели Каверн. Чем ближе была зима, тем больше кораблей покидало порт, прибывало же их немного, и капитаны не имели желания отправляться в самое пекло, в которое превращался Северный пролив в Остроговых островах, и им приходилось оставаться тут до весны. В гостиницах начали появляться новые люди, одни отплывали, другие прибывали, и каждый интересовался исключительно собственными делами.
Именно потому я и смог появиться в Кавернах в новой одежде и с новой историей, в компании Н’Деле, спокойный, что никто не станет надоедать мне расспросами. Я мог считать, что тот, кого знали как Фьялара Каменного Огня, погиб некогда от рук Отверженных Древом, я же не имел с ним ничего общего.
В Каверны мы вошли не через привратную башню, что вела в кварталы Верхнего Замка, с ее пылающим огнем и каменными, но живыми драконами, но со стороны Каменного торжища и портов. Двое мужей, кебириец и амитрай.
Больной кебириец, которого сотрясала дрожь, идущий, словно старик или ослабленный, – и молодой амитрай со старым шрамом от клинка на щеке, с черными волосами, заплетенными в косичку ветерана, с однолезвийным ясарганом амитрайской пехоты на боку, с железным амулетом двух лун на груди рядом с деревянной подвеской с выжженным знаком корабля и именем: Арджунг. Потому что именно так городской чиновник записал чужеземное имя Арджук. Это я.
Снова Арджук Хатармаль. Но на этот раз не чиновник-синдар, но воин. Восемнадцатый «Морской» тимен из Кангабада, третий бинлик, первый бинхон, служба – галера «Непобедимая Кобыла», лучник, вторая палуба, правый борт, четырнадцатый щит. Верный военный пес Подземной Матери, пусть все станет единым.
Взятый в плен на далеком море «волчьим кораблем» моряков Земли Медведей и проданный в рабство. Освобожденный стирсманом Кальгардом Шагающим-с-Огнем за спасение жизни при нападении, потом – наемник. Нынче злой, взбунтовавшийся почитатель Подземной, который уже слышал о возвращении Красных Башен в свою страну. Оскорбленный городской религией Сада.
Мастер Фьольсфинн сварил микстуру, благодаря которой мои волосы и борода на три дня становились иссиня-черными, а ресницы и брови казались наведенными углем, к тому же от нее у меня припухли веки, придавая глазам совершенно другой разрез. Пойло это при мне. Он и Ульф сделали еще один трюк: нарисовали мне татуировку летающей рыбы на левом плече, знак кандагарского тимена, и черные полосы на костях руки и запястье, поскольку я якобы происходил из степей под Саурагаром. Добавили мне шрам, проведя по лицу смоченным в чем-то пером. Выкрикнули надо мной имена богов, после чего я ощутил, как кости лица чуть сдвинулись, а кожа натянулась, особенно на щеках и вокруг глаз.
А потом я взглянул в зеркало и окаменел, поскольку на меня оттуда взглянул чужой амитрай. Исчезли кирененские черты, вроде бы и лицо осталось то же самое, но выглядело как-то иначе. Было другим, и пусть казалось мне настолько же глупым, как и раньше, вот только я этого лица не знал.
Пошили мне военную куртку в синем цвете восемнадцатого тимена, а потом истрепали ее, и, когда я в конце концов ее получил, выглядела она так, словно прошла со мной сквозь ад, после чего ее починили и выстирали.
На рыбном торге я нашел небольшую таверну, где купил Н’Деле миску юшки и накормил его, поскольку у него слишком уж тряслись руки, себе же я гневно требовал кислого молока или воды, чего, конечно же, у них не было, потому я съел лишь кусочек хлеба, бурча и ругаясь себе под нос.
Н’Деле покорно принял несколько ложек еды, а потом отодвинул мою руку и попытался остатки супа выпить сам, но руки и голова его тряслись так, что часть он пролил на стол.
Когда мы выходили, корчмарь мимолетно глянул на меня и сразу отвел взгляд, а я услышал, как он цедит что-то негромко о «паршивых, мать его, южанах», вытирая тряпкой стол. Кажется, дело даже было не в разлитом супе – дело было в презрении, с которым я отказался от его пива.
Я бывал здесь раньше, пил пиво и несколько раз перекинулся парой слов с хозяином, который хотел знать, откуда я происхожу и какие там царят обычаи в делах между мужчинами и женщинами. Тогда-то я отнесся к нему по-доброму, и он тоже говорил со мной вежливо. Теперь я внимательно смотрел ему в лицо и видел, что он не только не узнал меня, – ему и в голову не пришло, будто я ему кого-то напоминаю.
Нитй’сефни не преувеличивал: Каверны изменились с того времени, как я тут жил. Словно бы все и оставалось таким же, но в воздухе что-то висело. Может, причиной тому оказались надписи на стенах, окнах и дверях, может – странная пустота и тишина, может – закрытые двери таверн и постоялых дворов, но по какой-то причине, назвать которую я бы не сумел, мне казалось, что район напоминает Маранахар перед бунтом.
Естественно, не до конца: тут не было засухи, заразы и вообще каких-то особенных проблем. Трупы не лежали на улицах. Вдоль домов все еще стояли лавки, а за дверьми таверн все так же сидели люди, пили, болтали и слушали музыку. И все же люди вели себя тут как домочадцы Сверкающей Росой, когда пришли холодные туманы, а вместе с ними – призраки урочищ. Казались тише, печальней и, как для мореходов, слегка испуганней.
Ночлег мы нашли без особых проблем, подальше от «Волчьей Лежки» и других гостинец, в которых я ранее обитал. Хватило поискать в трех местах. В первой гостинице свободных комнат не было, во второй корчмарь выставил нас, едва взглянув на меня, а в третьей мы получили двойную комнату за шесть пенингов ежедневно. Я разыграл целое представление, вращая глазами, торгуясь, дергая себя за бороду и ругаясь, в конце снизив цену на пару скойцев, и заплатил за месяц вперед. Говорил я довольно топорным языком, стараясь произносить слова с гортанным акцентом и амитрайским придыханием, а Н’Деле и вовсе не отзывался, сидя под стеной, опершись о мой посох шпиона, и его колотила крупная дрожь.
– Что с ним? – спросил, кивнув на него, хозяин. – Не разнесет какой заразы?
– Неделю тому он был здоров, как и я, – отвечал я сухо. – Мы наемные воины. Слышали, что в Саду берут воинов, и пошли. А на него так повлияли ваши песни богов. Он болен из-за фальшивой религии Древа. Кара ему, потому что есть только одна религия – Подземной Матери, да станет все единым.
– Могу прислать тебе знахаря, – сказал он. – Стоить будет едва шеляг, а поставит на ноги любого.
– Не нужен ему ваш знахарь, – прорычал я. – Не нужны ему зелья и порошки. Его вылечит слово истинной силы. Потому я и ищу жреца с Юга. Он вылечит его словами силы, что сильнее тех, которые его отравили. Тут, на Севере, нет ничего – только грех, жадность, мороз и тьма. Если бы вы знали слова истины…
– Слушай, парень, – прервал меня хозяин. – Прими добрый совет, он тебе пригодится, по крайней мере, пока ты в краю мореходов и живешь тут, между нами. А у нас так, что всякий верит, во что хочет, уважает богов или нет, доверяет им свою судьбу или хочет, чтобы его не замечали. Но пока ты не обижаешь остальных, это никого не интересует. Наши боги в такие дела не вмешиваются – в то, что ты пьешь, ешь, говоришь или как желаешь жить. И тем более ты не повстречаешь здесь никого, кто позволил бы вмешиваться в такое посторонним. Станут его уважать или нет – это их дело. Если хочешь здесь поучать других, заглядывать им в кувшин или в спальню, жаловаться, проклинать и призывать на них месть демонов – долго не проживешь. Говорю тебе это я, Скафнир След-на-Снегу. Смолоду я обплавал весь мир, погулял и на Юге, и видел, как выглядит твоя истина и как поступают люди, поклоняющиеся вашей богине. И пока хочешь жить в моей гостинице – поступай, как человек рассудительный. Делай что хочешь, но следи за своими делами и не лезь в чужие, разве что случится убийство, кража или нападение. Потому что это моя гостиница, и я не вынесу тут умничающего амистрандинга. И я и пальцем не шевельну, если кто разобьет тебе голову, когда станешь призывать на него проклятие своих божеств. Нынче идет война богов, и люди в таких делах могут быть раздражительны, потому что никогда не ясно, когда проклятие поселится в теле. Помни также, что у нас есть закон, есть и власть, и по городу ходят стражники, но первый приговор тут обычно выносит меч, который быстрее законоречца.
Я терпеливо выслушал Скафнира и решил не перегибать.
– Ты честный муж, пусть и неверный, – заявил я. – И я поселюсь под твоей крышей, и прикрою глаза и уши на мерзости вашего треснувшего мира, хотя Мать приказывает уничтожать зло в зародыше. Пребуду меж вами, как тот, кто спит и ничего не видит.
– Будь ты постарше, разговор наш был бы короток, – ответил он. – Но поскольку тебе немного лет, а у меня тоже есть сыны, мне тебя жаль. Полагаю, что со временем ты наберешься ума-разума, когда увидишь побольше и немного забудешь то, что в твою голову напихали эти ваши жрецы. Я видел, как ты заботишься о своем товарище. Ты помогал ему взойти по лестнице и ищешь для него помощи, а значит, у тебя есть какие-то человеческие чувства и где-то в сердце ты знаешь, что некоторые люди значат для тебя больше, чем остальные, и что они не столь одинаковы, как рыба в косяке.
Так-то мы и поселились в гостинице Скафнира, в небольшой комнатке, где едва помещались две сколоченных из бревен кровати и наш скромный скарб.
Когда мы проверили соседние пустые спальни, хорошенько обыскали нашу комнату и поняли, каким образом из нее можно выбраться через окно, мы закрыли дверь и смогли уже не притворяться.
Микстуры действовали как нужно. Я еще чувствовал припухлость на веках и губах, но Н’Деле уже мог выплюнуть листья, которые он жевал, – они вызывали у него тошноту и заставляли пот выступать на лице.
– Я постараюсь выглядеть больным и без этого, – сказал он. – Кружится голова, а это может оказаться опасным. Не знаю, сумел бы я справиться с серьезной дракой после целого дня жевания эдакой-то гадости.
– Я сделаю отвар, – предложил я.
– Кто-то может почувствовать запах, – ответил он. – А ведь тебе как амитраю нельзя его пить?
– Верно, но ты-то – как кебириец – можешь. А я смотрю на это сквозь пальцы, поскольку ты болен. К тому же отвар – это не вино и не пиво. Да и в армии его разрешено пить, если совсем уж начистоту.
В тот же день мы пошли на поиски мест, где могли бы собираться недовольные.
Мы заглядывали во многие корчмы, сперва лишь затем, чтобы посидеть в уголке и поглядеть на остальных.
Притворяться амитраем оказалось непросто. Я не мог напиться пива или морского меда – да и любого другого напитка. Не мог закурить трубку. Пытался все время представлять себе, что сделал бы Арджук Хатармаль, бывший лучник галеры «Непобедимая Кобыла». Почти все солдаты, каких я встречал в гостиницах Маранахара, без проблем употребляли вино со специями, целыми днями вдыхали дым хархаша, передавая друг другу туту – булькающую деревянную трубку, наполненную водой, сквозь которую фильтровался дым смолы и угля, – или просто жгли бакхун, но такое бывало во время власти моего отца. Я же должен был отыгрывать солдата набожного, но не перегибая. Хатармал, может, и тосковал по опеке Подземной, но оказался далеко от дома и жрецов, а потому о возвращении Красных Башен лишь слышал. Что бы он сделал: упрямо держался бы за Кодекс Земли или дал бы себе свободу, зная, что вокруг одни неверные? Я не мог решиться, а потому первые вечера пил воду с уксусом, и только.
Большая часть разговоров, которые мы слышали, особого значения не имели. Сидящие на лавках у огня люди ждали весну и строили планы морских походов, которые сделают их богатыми. Мужи флиртовали с женами, а жены – с мужами. Рассказывали друг другу о своих приключениях на морях и в чужих землях. Жаловались на войну богов и скверные времена, в которые им пришлось жить. Некоторые ссорились, но словно бы нехотя. Говорили, что в такую-то мерзкую предвесеннюю пору пиво водянисто и скверно, делали вывод, что это война богов вызывает дурную погоду, а жадные купчишки на торжищах поднимают цену на мясо и рыбу выше, чем нужно.
Из всего этого ничего не следовало. Часто кто-нибудь подсаживался к нам, однако не мог сказать ничего интересного.
Время от времени я расспрашивал о лекарях или Деющих с Юга, которые могли бы помочь Н’Деле, но дало это немного. Люди, как правило, советовали нам отправиться в городской храм или говорили, что слышали, будто мастер Фьольсфинн скоро найдет лекарство для всех измененных. Порой кто-то горячо советовал нам хорошего знахаря, которым, как правило, был его брат, сват или кто-то навроде того. Что же до чужеземных жрецов, молитв и песни богов, то уверяли нас, что от таких вещей тут держатся как можно дальше, а потом забирали свою кружку и отсаживались прочь.
Не большего добились мы и на рынках, подле лавок. Как правило, я находил корчму, оставлял Н’Деле сидеть, опершись о мой посох шпиона и с исключительно дешевой кружкой пива, сам же искал лавку, где продавали лечебные корешки, мази, порошки из далеких стран. Почти каждый купец обладал совершенным лекарством, которое могло бы поставить моего приятеля на ноги, преимущественно за шеляг-другой, но никто не желал разговаривать ни о каких магах или лекарях с Юга.
Профессия шпиона требует невероятного терпения. Дни напролет следует изображать кого-то другого, помня, что нельзя ни разу ошибиться, – и ждать. Это как охота в местности, бедной на добычу. Нужно сидеть тихо, ставить и проверять силки, раскладывать приманки. Так объяснял мне Н’Деле, когда – один за другим – утекали дни, а мы не находили и крохотного следа.
И потому мы бродили из корчмы в корчму, желудок мой уже корчился от воды с уксусом, мы вслушивались в вопли мореплавателей, в их странные разухабистые песни, которые они ревели хором, расплескивая пиво и размахивая кружками.
И казалось, что вокруг не было ни единого человека, которому было бы хотя б какое-то дело до знаков на стенах или до странных культов Юга.
И все же кто-то писал на стенах: «Вернутся истинные боги» или «Один закон у чудовищ: слабые будут пожраны».
И все же улицы пустели странно рано и странно быстро.
И все же глубокой ночью мы порой слышали вопли, топот и крики о помощи, что отражались эхом в каменных лабиринтах Каверн.
И все же по утрам базальт городских стен бывал забрызган свежей краснотой.
Я смотрел на моряков, сидящих за своими кувшинами, наблюдал, как они медленно напиваются, как орут с этой своей дикой, волчьей животностью, которая кипела в них, – и знал, что здесь я не найду шпионов Праматери. Кодекс Земли приказывал позабыть о любом достатке для себя и ближних, а вместо этого стремиться к единству со всеми прочими и действовать только вместе. Учил, что именно это дает силу и безопасность. Приказывал быть птицей в стае, каплей в ручье. Настоящий амитрай никогда не заботился о бытии, поскольку ничего не имел. Все, от урожаев до повседневных вещей, было собственностью Праматери, которая говорила через свои храмы. Устами жрецов, которые не обладали плотью, лицом и земными потребностями и наделяли обязанностями, едой и защитой каждого согласно тому, что говорил Кодекс, всякую касту по-своему. Для того, чтобы материнская опека освободила их от душевных разладов, порождающих зло: от искушения дать ближнему больше, чем остальным, или от того, чтобы самому протянуть руку за чем-то иным, чем то, что дано другим. От того, чтобы выделить себя – или кого-либо – среди других.
Те, кто сидел на лавках передо мной, боролись на руках, вешали на себя серебро и золото, смеялись и кричали, – были невообразимы для набожного амитрая. Они были животными. Во время власти Красных Башен такой вот шум, громкий смех, откровенные шутки и игры немедленно карались бы как проявления эгоизма. Тут всякий был отдельно, сам по себе и рассчитывал только на себя да на друзей, которых он считал более важными, чем остальные люди, а потому заботился о них, а об остальных куда реже. Никого тут не удалось бы убедить, что все – «одно». Эти люди хотели отличаться друг от друга со всех точек зрения. Всякий хотел оставаться более известным, удачливым, благородным и богатым. Всякий хотел быть другим, исключительным. Всякий даже выглядел иначе. Им казалось, что такой порядок – естественный, а тот, о котором говорит Кодекс Земли, лишь придуман, странен и противен рассудку, а подобные вещи казались им отвратительными.
С другой стороны, подумалось мне, мореходы бывают жадными и горделивыми. Кто-то из них мог бы согласиться помочь шпиону ради золота, уверенный, что глупый жрец с Юга и так мало чего добьется и никому не сумеет навредить.
Н’Деле утверждал, что более всего можно узнать из сплетен, а потому мы шли туда, где люди сплетничали. Выслушали мы множество вещей, но не стали из-за этого мудрее.
Порой подсаживались к нам мужи, которые узнавали во мне амитрая и хотели рассказать мне о приключениях, которые случились с ними где-то на Восточном побережье вблизи Канадира или Кебзегара, хвастаясь, скольких таких, как я, они положили в портах или на купеческих кораблях и военных галерах. Я тогда спорил с ними, но без особого гнева, поскольку не хотел доводить дело до драки.
Тот, кто наконец сказал мне хотя бы что-то полезное, тоже не хотел меня провоцировать: просто ему казалось забавным, что амитрай и человек с Побережья могли когда-то сражаться друг против друга, а теперь сидят в одной корчме в Ледяном Саду, за одним столом. Конечно, он хотел узнать, не сражалась ли моя галера против его корабля, и расписывал мне тот во всех подробностях, что казалось ему еще забавней.
– Все «волчьи корабли» выглядели для нас совершенно одинаково, – сказал я ему. – Это просто разбойники, что грабят нашу страну, похищают женщин и убивают мужей. Мы убиваем таких как на торговых путях, так и на море. Не видим особой разницы.
Он все старался, чтобы я с ним выпил, однако я упрямо отказывался.
Читать бесплатно другие книги:
