Владыка Ледяного Сада. Конец пути Гжендович Ярослав

Прошло какое-то время, миновал полдень, и на башнях ударил колокол, означавший час гуся. Стражники, бродившие улицами и базаром, сошлись в одно место и сбились в группку, а потом направились к другому отряду, что как раз вышел из ворот.

– Первый, идет впереди, – сказал мой крысовидный приятель, неподвижно глядя перед собой, не глядя ни на меня, ни на идущих стражников. – Не носит копья, в отороченном плаще, со знаком на шлеме и наплечнике.

Муж, который предводительствовал стражникам, имел горделивое выражение лица, была у него коротко постриженная черная борода и морщинистое лицо. Черный его плащ с белым знаком древа имел нашитую по краю полосу из желтой материи, а на шлеме спереди был золоченый круг с символом древа, на левом же плече – блестящий наплечник, похожий на треугольный щит, с тем же самым знаком.

Взглянул на меня, проходя мимо, и наши глаза встретились.

Я не знал его, был ему, скорее, приятелем-союзником, не врагом, но все же нынче ночью должен был отобрать у него жизнь. Не в битве, обороняя себя или друзей, но как убийца на побегушках у жреца Праматери.

«Приди и забери голову».

Я не мог поверить, что должен сделать это на самом деле.

Решил положиться на Ульфа. Может, он что придумает? Может, знает, что делать?

Может…

– Я увидел достаточно, – сказал я моему крысовидному спутнику. – Узнаю его.

– Когда туда пойдешь? – спросил он.

– Сегодня ночью.

– Буду ждать тебя возле гостиницы.

Я разозлился.

– Я тебя не знаю, и ты наверняка со мной не пойдешь. Последнее, что мне сейчас нужно, так это неизвестно кто, путающийся у меня под ногами. Достаточно и того, что я, простой корабельный лучник, вынужден осваивать профессию тайного убийцы.

– Приказ жреца, – сказал он коротко. – Хочет, чтобы я взглянул, как ты станешь убивать ради богини.

На это я не нашелся, что ответить, а потому смолчал, не чувствуя даже страха – только опустошение. Мне казалось, что я должен пройти по жерди между двумя высокими домами и что мне как раз кто-то неожиданно набрасывает на голову мешок.

В гостинице меня ждало новое известие от Ночного Странника. Длиннее обычного. Когда я пришел, оно уже было расшифровано, поскольку Н’Деле умирал от скуки в комнатке в мансарде.

«Приди ровно в двенадцать колоколов. Войди соседними воротами на подворье, рядом с бочкой найдешь открытое окно. Что бы ни случилось, беги по лестнице наверх. Мы за всем присмотрим. Будем за твоей спиной, пусть ты нас и не увидишь».

Едва я это прочел, как схватил бумагу, шифровальную палочку и тушь, хотя и знал, что уже поздно. Подступали сумерки, то, что собирались сделать Ночные Странники, требовало немало приготовлений, а это означало, что моя весточка будет совершенно зря ждать в Верхнем Замке.

– Нужно верить, – поучал меня Н’Деле. – Мы тут не одни, хотя и может так показаться. Где-то там, не слишком далеко, несколько стен и улиц отсюда, немало людей, которые думают о том же, что и мы, и у которых та же цель. Много раз, когда мы ночами выходили на слежку, я видел таящихся на стенах людей в одежде Ночных Странников: они высматривали и выцеливали арбалетами туда, откуда нам могло что-то угрожать. Часто я слышу их в темноте. Их не видно, но они там. Как и написал Ульф. Мы – Амзика Вазингу, Странствующие Ночью. Заботимся о своих. Потому будь готов так, словно ночью ты и правда идешь убивать врага, и не давай волю мыслям. Они должны быть как стадо антилоп, которые мчатся в одном направлении, а не как испуганные кролики, бегущие куда попало. Хуже всего, что я хотел бы отправиться вместо тебя.

Поэтому я надел бурую, неприметную куртку с капюшоном, под которой я спрятал амитрайский меч, натянул на предплечья кожаные браслеты, укрепленные металлом, затянул пояс со спрятанным позади маленьким ножичком и повесил на шею кастетный клинок Бруса. Я не стал брать нож разведчика. Корабельный лучник наверняка не мог такой иметь и наверняка даже не видел такой никогда, а кирененские разведчики такой обычно не теряли.

Мы пожали друг другу предплечья и загривки, как это было в обычаях у Людей Огня, а потом я тихо прикрыл за собой дверь и сошел в общий зал.

В корчме уже запирали засовы на главных дверях, хотя в зале еще горел огонь и несколько гостей раскачивалось над кувшинами за столом. Я осторожно вышел через заднюю дверь, миновал подворье, после чего быстрым шагом отправился в сторону Верхнего Кольца. Я знал, что человек жреца торчит где-то неподалеку, но не собирался ни ждать его, ни что-либо ему облегчать.

Он догнал меня через два переулка и пошел рядом, голова под капюшоном – тот прятал его крысоподобное лицо.

– Послушай, – процедил я. – Ты не лезешь, не говоришь и не мешаешь мне. Если я посчитаю, что из-за тебя мне грозит опасность, я ухожу в гостиницу.

Он только фыркнул и ничего не сказал.

Молчал и когда я заблудился и встал на перекрестке, пытаясь вспомнить, куда мы шли нынче днем. Только заложил руки за спину и глядел с издевательской ухмылочкой.

Презрительно сплюнув сквозь зубы, я выбрал первое попавшееся направление и вскоре уже начал узнавать переулки. Ночь казалась почти теплой, снег полностью исчез с улиц, было пусто, только газовые фонари сверкали своим странным ртутным сиянием, так непохожим на обычный огонь. Изредка я проходил мимо небольших групп припоздавших прохожих. Добравшись до Верхнего Кольца, я пошел осторожней, а когда до меня донесся грохот тяжелых сапог городской стражи и стук оружия о брусчатку, я спрятался в закоулок и подождал, пока они пройдут. Если бы не проклятый шпион жреца, я бы просто взял амулет со знаком древа, означающий, что я гражданин и имею право бродить ночью по Верхнему Замку.

Я высматривал следы присутствия других Ночных Странников, но бесполезно. Город лежал в ночи, блестя темными окнами меж тенями арок, горгулий и карнизов.

Сделалось холодней, и в закоулки вполз туман, взявшийся невесть откуда. Туман – это хорошо. Туман помогает преступникам, ворам и убийцам.

Я шел и старался успокоить дыхание и сердце.

На Углежогской царили те же тишина и мертвенность, что и всюду. Я укрылся в подворотне, разглядывая Драконий Глаз и прикидывая, не помешает ли мне кто. Мой крысолицый товарищ молчал и следил за тем, что я делаю, с кривой, презрительной ухмылкой.

Я долго стоял, опершись об арку и скрывшись в тени, ожидая, грея ладони и сплетая пальцы. Я чувствовал крысеныша за спиной, его презрение и нетерпение. Несколько раз он негромко фыркал, но большего позволить себе не мог. Я все еще мог развернуться и отправиться домой.

Где-то высоко раздался писк ночного хищника, потом мрачный крик сыча. В Ледяном Саду гнездилось множество птиц, и их крики никого не удивляли, но в это-то время для сыча было рановато. Я предположил, что это знак, который должен придать мне смелости, – и так и случилось.

Я постоял еще немного, чувствуя, как притаившийся позади меня шпион кипит от злости, но сам я не двигался, даже дышал совершенно бесшумно.

На башнях всего города отозвались колокола, объявляя час совы.

С последним ударом я внезапно отлепился от подворотни и быстрым шагом двинулся в сторону узкого переулка рядом с Драконьим Глазом, а потом осторожно взобрался на кучу бочек и сундуков, чтобы дотянуться до зубцов стены, и соскочил во внутренний двор. Не было тут собаки, не было стражи, никто не охранял. Минутку я просидел, низко притаившись у земли, с рукой на костяной рукояти ясаргана.

Шпион перескочил через стену, но в темноте пнул какой-то жбан, который покатился по двору с деревянным стуком. Я зашипел неодобрительно и решил подождать еще. В таких случаях стоит выказать большую терпеливость, чем тот, кто мог проснуться от шума и теперь сидит, прислушиваясь. Он ждет, не раздадутся ли еще шумы, приснилось ли ему или и вправду он что-то слышал. Пусть ему надоест, пусть он начнет сражаться с сонливостью и успокаивать самого себя, что это только крыса, ласка или бездомный пес.

Когда прошло достаточно много времени, я наконец встал и пробрался к двери. Проверил ее – естественно, та была заперта – потом проверил окна, пока не добрался до одного, небольшого, на самом углу, о котором писал Ульф. Окошко оказалось узким, но я бы без труда в него пролез. Как и обещал Нитй’сефни, оно было приоткрыто.

Я осторожно отворил его. Подскочил, хватаясь за каменную раму, а потом всунул одну руку и голову в отверстие и проскользнул внутрь, падая на холодный пол.

В помещении было совершенно темно. Я отчетливо видел квадрат очага под полукруглым покрытием, где среди сгоревших угольев еще теплился жар, подвешенную на цепях решетку, ряды тесаков и кастрюль на стене, пучки трав и корзину корнеплодов. Железный котел на полу.

Шпион протиснулся в окошко, постанывая, цепляясь руками за пол и подтягивая ноги, словно у него был перебит хребет. Я схватил его за полу куртки и стянул вниз, чтобы он присел рядом со мной.

В доме царила тишина, только где-то вдали раздавался храп.

Все еще притаившись, согнутый, я осторожно обошел очаг и направился к дверям. По дороге я нащупал котел с остатками ужина, провел ладонью по его бокам, собрав толстый слой копоти и сажи, а потом провел себе по лицу.

Я выполз из кухни и просочился во тьму следующей комнаты. Через окна с цветными стеклами внутрь ворвалось сияние уличных фонарей, рисуя проблески на колоннах, каменной узкой лестнице, что вела вверх, на арках проемов в другие комнаты.

Лампы не были выключены, фитильки их подрагивали зеленовато-синеватым пламенем, будто светлячки. И как раз в миг, когда я это отметил, все они одновременно зашипели и выстрелили вверх, ярко освещая холл.

На миг мне показалось, словно в венах моих закопошилась армия муравьев. Раздался дикий ор: «Спасите! Воры!», и невесть откуда появился муж в красно-белой тунике с мечом в руках, который бросился на моего товарища. Я услышал звонкий стук клинков, грохот переворачиваемой мебели, после чего сам отпрыгнул в сторону, выхватывая ясарган, но не имея и понятия, что происходит.

«Что бы ни случилось, беги по лестнице наверх», – услышал в голове и так и поступил, перепрыгивая через каменные ступени с клинком, сжимаемым обратным хватом. Снизу раздавались вопли и стуки боя.

Наверху лестницы я снова замер, не зная, что делать, и тогда кто-то в темноте схватил меня за запястье и оплел шею рукой. Я отчаянно напрягся, но услышал шепот:

– Огонь и Древо! Успокойся.

Открылась дверь, меня втолкнули в комнату, дверь сию секунду захлопнулась.

Я стоял в освещенной шипящими лампами спальне, щурясь, дыша и потирая шею, совершенно ошеломленный.

Муж позади, в смоляной черноте одежд, с капюшоном и маской, отстегнул завесь на лице – я увидел Варфнира. Посредине же комнаты стоял Ульф, тоже в темных одеждах Ночного Странника, но без маски и с отброшенным капюшоном, и был тут тот, кого я должен был убить, – Агнар Морской Ветер, командир городской стражи. Собственной персоной. Была на нем обычная, неприметная одежка и наброшенный на спину коричневый суконный плащ. Без туники, нагрудника и шлема он выглядел немного иначе. Был совершенно лыс, с лоснящимся гладким черепом, и только его рот окружали жесткие волосы. Он казался высоким, когда стоял так на расставленных ногах и со злостью смотрел на меня. У меня в голове мелькнула мысль, что никто не поверит, будто я сумел лишить головы кого-то такого, пусть бы и поймал его врасплох в постели.

Потом я перестал помаргивать, привык к яркому свету и вдруг увидел, что комната выглядит точно бойня. Кровать с резным изголовьем, застеленная льняной постелью, небольшой письменный столик, креслице, сундуки под стенами, сами стены – все забрызгано свежей кровью, на постели и на полу – лужи. Все было красным, мокрым, текло и воняло, словно городская мясная лавка. И только потом я понял, что то, что я посчитал скомканной мокрой периной, – это запутавшееся ногами в постели, наполовину свисающее на пол безголовое тело большого мужчины с безвольно раскинутыми руками. Сама голова лежала неподалеку, в большой луже крови, с приоткрытым ртом, и смотрела на меня из-под не закрытых до конца век. Была это та самая голова того самого человека, который с гневом всматривался в меня.

– Очнись, – сухо сказал Нитй’сефни. – Грюнальди еще некоторое время займет твоего дружка, но у нас немного времени. Возьмешь кожаный мешок из-под стойки для оружия и упакуешь голову. Кровь уже вытекла, не просочится. Беги вниз в холл, там снимешь засовы с двери и лети в гостиницу кратчайшей дорогой, после чего поднимись по водосточной трубе, как ты уже делал. Не морочь головы петлянием, мы проследим, чтобы не было проблем.

– Но… как… – пробормотал я.

– Да, знаю, – ответил он нетерпеливо. – Не переживай, у него не было брата, и мы никого не убили. В Ледяном Саду люди тоже умирают. Мы изменили этого несчастного песней богов и только лишь одалживаем у него голову. Не обеднеет, а пока что та ему никак не пригодится. После всего устроим человеку достойные похороны. Протяни руку. Ты должен выглядеть, как тот, кто едва-едва выжил. Через два перекрестка на запад есть колодец, быстренько умоешься там.

Я протянул ладони, а Ульф вынул из жбана наполненный кровью пузырь, проколол его, и теплая жидкость обдала мне предплечья, забрызгала куртку и лицо, я почувствовал тяжелый, железистый смрад овечьей крови. Непроизвольно содрогнулся и сплюнул то, что попало мне в рот.

– Хватит.

– Минутку, – отозвался вдруг Агнар, следивший за всем в молчании. – Еще одно.

Подошел ко мне и вдруг ударил: коротко и сильно, после чего комната кувыркнулась у меня перед глазами, а я перевернул письменный столик, разбрасывая свитки, лампы, черновики и тростинки для письма, и проехался по забрызганному полу до самой стены.

Он меня не оглушил, но я чувствовал, что кость скулы будто бы треснула, как глиняный кувшин. Я вскочил на ноги, скалясь, и толкнул стражника в грудь, вскидывая ясарган к правому уху, но одновременно Варфнир протиснулся между нами, поднимая кулак, а Ульф в тот же миг молниеносно сплел свои руки с руками Агнара и широким пинком подбил ему обе ноги, повалив на спину.

Несколько мгновений он нависал над стражником, придавливая его коленом, выкрутив ему руку и вскинув кулак для удара, при этом ругал его на том своем чужом трескучем языке, что звучал, как сало, шипящее на сковороде, а потом и на том втором, похожем на каменный перестук жерновов.

– Это с моей головой он будет идти под мышкой, хайсфинга! – стонал Агнар Морской Ветер.

– Мы всегда можем использовать по-настоящему твою, глупый козлина, – рявкнул Нитй’сефни. – Вставай – и никаких больше номеров, molopaa!

Глянул на меня.

– Ты в порядке?

Я тряхнул головой, наполненной пульсирующей болью и обломками разбитого кувшина. Щека моя горела огнем и росла на глазах.

– Выживу.

– Держись, парень, мы исчезаем. Помни, что мы всегда за твоей спиной.

Ночной Странник дернул завесу, открывая еще одну дверь, за которой стояла темнота, и потянул Агнара за воротник.

– Мы еще поговорим об этом, кабан ты чумной! – рявкнул на него. – И когда закончу с тобой, захочешь поменяться с этим вот на полу.

Они ушли в темноту. Варфнир вышел последним, подняв прощально руку, и опустил завесу, а на лестнице раздался звук шагов – кто-то бежал, перепрыгивая ступени.

Когда человек жреца отворил дверь, застал меня посреди разгромленной комнаты, забрызганного кровью, с окровавленным ясарганом в руках над безголовым трупом.

Он схватил меня за плечо, открывая рот, чтобы что-то сказать, но я развернулся, резко сбивая его руку. Прыгнул на него, воткнув колено в подбрюшье, потом толкнул на стену, вжимая предплечье в горло и целясь клинком в глаз.

– Не смей, червяк, и руку протягивать в мою сторону! – шипел я сквозь оскаленные зубы. – Хочешь увидеть, как я убиваю?! Хочешь?! Я тебе покажу! Еще раз коснись меня!

Плюнул ему в лицо кровью, что сочилась из разбитой щеки и наполняла рот.

Он вытаращил глазки-бусинки, скаля зубы, и теперь выглядел совсем уж крыса крысой – только что безволосый.

Я держал его так несколько мгновений, сдавливая ему горло и дыша в лицо боевой яростью, после чего отпустил и позволил сползти по стене и раскашляться.

– Тот сбежал… – оскалился он. – Сейчас приведет помощь…

Я вытер клинок о лежащее на полу покрывало, спрятал оружие, потом потянулся к кожаному мешку у стойки, на которой поблескивал полупанцирь со знаком древа на груди. Раскрыл мешок и пинком загнал голову внутрь, а потом затянул ремень. Была она тяжелее, чем я ожидал.

– Пошел отсюда, – рявкнул я. – Внизу, через дверь и на улицу. И чтобы я тебя больше не видел, а не то убью.

Возвращение домой напоминало сон. Я мыл руки и лицо в корыте у колодца и смотрел на кровь, черную в свете фонаря. Брел пустыми туманными улочками, а тяжелый кожаный мешок с человеческой головой бил меня по ногам, словно я нес камень.

Я так устал, что у меня заплетались ноги, но одновременно я чувствовал облегчение, потому что не взял на себя бремя убийства невиновного. К этому времени мое го-ханми уже было отягощено жизнью нескольких человек, но это были враги. Те, кто выступал с оружием в руках. У меня была на руках кровь, но я имел право ее пролить. Она не делала меня убийцей, была лишь военной судьбой. Но я чувствовал, что убить человека, только чтобы остаться в роли шпиона, – это чересчур для меня, и потому радовался, что Ульф это понимает. Это давало чувство, что я сражаюсь на правильной стороне.

Когда я прошел по карнизу с мешком, переброшенным через спину, едва сумел ухватиться за раму окна и, полагаю, когда бы не Н’Деле, то свалился бы – он ухватил меня за запястье и втащил внутрь.

Алигенде только глянул на меня, а потом вынул из тайничка плоскую, обшитую мехом фляжку и налил мне полную чарку. В воздухе запахло медовыми сливами и резким запахом дистиллята. Амбрия. Я без слова выпил, но на этот раз, хотя была она, словно жидкий огонь, из ферментированных плодов и давала грешную, неестественную радость, не закашлялся.

Я рассказал другу, что случилось, после чего мы прикрепили ремень мешка к стене, а сам его вывесили в окно, скрывая среди безлистых побегов плюща.

В ту ночь я снова сидел в пустой бане, по горло в воде, в каменном бассейне, и трясся, глядя на пламя светильников.

На следующий вечер, после обряда, жрец, как и обычно, протянул в мою сторону свою указку. Когда серебряный, тонкий, словно лапа паука, палец скелета ткнул в сторону моей головы, жрец не дал мне и рта раскрыть и приказал остаться после молитвы, чтобы поговорить со мной. Потому мы подождали конца молитвы, стоя на коленях на своих местах. Когда все вышли, а жрец послал за отваром, я взял свой жуткий груз, схватил Н’Деле под мышки, помогая ему подняться, и направился к статуе.

Мы снова сидели рядом: он – на возвышенности, на вышитой подушке, а я на полу, у стоп статуи Азины, с надутым животом и жертвенным серпом в руках, и смотрела она на меня диким взглядом.

Вот только на этот раз чуть поодаль сидел Н’Деле с глуповатым, равнодушным выражением на лице, чуть раскачиваясь.

– Ты, говорят, исполнил приказ Праматери, хотя самого действия не видели, – произнес жрец.

– Тот, кто пошел со мной, вступил в бой со стражником и не поспел следом, а я не мог ждать. Это был большой человек, я бы не справился с ним в открытом бою.

Я потянулся назад и передвинул мешок. Несмотря на весну, было все еще холодно, и его содержимое не успело завонять.

Он указал серебряным пальцем на место рядом с подносом с кувшином.

Я положил мешок на помост и дернул, ослабляя ремень. Жрец словно нехотя протянул свою указку и сдвинул край мешка, чтобы посмотреть на серое лицо с прикрытыми глазами.

– Святотатствовал против Кодекса, а нынче лежит тут без тела и глядит во тьму, а душу его пожирают безглазые демоны Праматери. Вот судьба отступников, неверных и предателей. Скоро много таких голов окажется на стенах, надетые на колья, а в сердцах жителей проклятого города поселится ужас, и они не осмелятся даже слово шепнуть против Матери, да станет все единым.

Я наклонил голову.

– Хафрам акидил! – произнес я.

Он молчал минуту, глядя на меня сверху вниз своей сверкающей маской.

– Послушание достойно похвалы, – заявил он. – Можешь теперь задать вопрос – и услышишь ответ.

Я заколебался. Это мог быть хороший случай, чтобы узнать о вещах, какие я хотел узнать, но с тем же успехом я мог себя выдать. Я решил спросить о чем-то малозначимом.

– Харган… О неверных, которые есть среди нас. О тех, со странными телами, Отверженных Древом. Они не приняли веру. Они не почитают Праматерь и не принадлежат к народу Амитрая. Так чего они желают от нас? Не понимаю.

Он зашипел под маской: может, это было покашливание, а может, он засмеялся, хотя собственно смех был запретен.

– Ты разочаровал меня, парень. Пустой интерес привел тебя в места, далекие от кого-то из твоей касты. Но я обещал, а потому отвечу. Это правда, что измененные не почитают Праматерь. Но они прославляют силу и жестокость. А в этом мире ничто не обладает большей силой и ничто не является настолько кровожадным, как разгневанная Мать, что сражается за своих детей. Они полагают, что, когда придет Огонь, они сумеют вкусить эту силу, а потому хотят присоединиться к уничтожению. Они сами предложили нам свои услуги, а потому мы посчитали их тарман гахал. Теми, кто не осознает, но кого можно использовать как волов, что тянут повозку. Мы даем им возможность вкусить кровь, а им это нравится. Мы можем направить их гнев и ненависть к верным целям, как мы умеем направить бег ручья на мельничное колесо. До некоторого времени мы будем это принимать. Хафрам акидила. А теперь забери мешок, своего товарища и ступай следом. Сможете принести этот дар в достойном месте.

Мы пошли за ним в боковые двери, освещенные факелами коридоры, в холод подземелий, что тянулись под городом. Шли мы долго, петляя и ныряя в новые переходы, пока не оказались в круглой естественной пещере, освещенной спрятанными лампами, что отбрасывали странный зеленоватый отсвет на торчащие из потолка каменные иглы и на статую Праматери в соседней пещере. Впереди, на поблескивающем от воды алтаре, сделанном из перерезанной напополам скалы, лежали отрезанные головы в разной стадии разложения, а в воздухе вставал тяжелый запах гнили. Я миг-другой смотрел на жабьи рты и мертвые глаза, которые глядели на меня со всех сторон.

– Принесите дар, – приказал жрец. Не пойми откуда раздалось мрачное жужжание, словно бы отзвук большой деревянной трубы, а по краю пещеры появилось несколько Отверженных. Во тьме и слабом свете замаячили полузвериные морды, заблестели нечеловеческие глаза и кривые клыки.

У меня был спрятанный плоский нож, Н’Деле опирался на мой посох шпиона, который изображал его трость, и, полагаю, у него был и нож следопыта. И это все.

Я взглянул на жреца, что указывал своим серебряным когтем на жертвенный стол, расшнуровал мешок и выкатил голову несчастного между прочими.

– Да… – произнес довольно жрец. – Грядет время подземной мистерии. Великого пира, на который будут призваны верные, чтобы все стало единым.

Он хлопнул ладонями, и измененные подошли с четырех сторон, но мы стояли совершенно спокойно, ожидая, что будет. Один из них, с мясистой мордой, похожей на голову буйвола, держал деревянный поднос с двумя чарками.

– Задание выполнено, – сказал жрец. – В награду я даю позволение выпить молочный огонь.

Я едва не фыркнул. Ждал не пойми чего. Две чарки молочного огня… Для набожных амитраев это был святой напиток, выдаваемый на большие праздники, и его разрешено было потреблять только жрецам и женщинам. Порой позволяли его пить в награду в армии, на церемониях, сопровождавших повышение в ранге, или при оказании почестей за мужество в битве. Вот только это был довольно слабый напиток, что делали из кобыльего молока, сладковатый, отдающий скользким творогом. Я такой пил даже ребенком, когда запрещали мне более крепкие напитки, во времена амитрайских праздников, когда сидел рядом с отцом в смердящем войлочном ритуальном шатре, который ставили на Лугу Тысячи Цветов, и принимал военные процессии. Далеко этому напитку было до пальмового вина, амбрии или простого пива со специями.

Я взял чарку с подноса и снова почувствовал этот запах. Не хватало лишь мускусного, козлиного аромата шатра и тошнотной вони жирного мяса сурков, печенного на углях, чтобы я снова оказался в детстве.

Пока мы пили, измененные приблизились к нам, жадно глядя на чарки в руках.

Молочное пиво имело не совсем тот вкус, какой я помнил, и было, пожалуй, еще хуже, но воспоминание из детства настолько задурило мне голову, что когда Н’Деле вдруг выплюнул содержимое чарки прямо в лицо ближайшему измененному, сам я проглотил то, что держал во рту. Понял, что происходит, лишь когда мои губы и язык превратились в куски дерева.

Вода онемения.

Н’Деле подпрыгнул, опираясь на посох шпиона, и пнул ближайшего измененного в голову, развернулся в воздухе, ударил еще одного, а потом упал на землю, подхватывая посох, и направил очередной удар в голову следующего противника. Крутанул палицей, выписывая ею сложный знак, а потом перебросил через спину, вытянув один конец в мою сторону. Я схватил и провернул, высвобождая меч, а потом развернулся в сторону жреца, который ловко отскочил за каменную колонну, махнув своим плащом. Н’Деле снова крутанул посохом, и я услышал, как со щелчком блокируется наконечник копья; один из измененных повалился на землю, другой тряхнул головой, по которой потекли потоки крови, третий качнулся бессильно, держась за живот.

Но я уже не чувствовал лица, пол пещеры вдруг показался мягким, словно трясина, и начал проваливаться под ногами, а потому я сумел сделать только пару неуверенных шагов, волоча кончик клинка по скале и хватаясь за край алтаря, который был куда дальше, чем казалось. Звук труб пульсировал у меня в ушах, словно далекий зов морских чудовищ, а желудок мой подкатил к горлу, как на палубе галеры. Опрокидываясь на стол, я еще заметил, что и Н’Деле начинает покачиваться и терять равновесие, а из темноты на него падает сеть, утяжеленная грузиками. А потом лицо мое ударило в тонкий слой воды на поверхности гладкого и холодного жертвенного стола.

Последнее, что я увидел, было синее лицо Агнара Морского Ветра, глядящее на меня с насмешливой, кривой гримасой.

Пробуждение от воды онемения всегда одинаково. Темнота, головная боль и жажда. Горло – как высохшая на солнце кожа, язык – как сдохший зверек во рту. Даже мои глаза казались сухими. В затылке и висках что-то болезненно пульсировало, словно желая выбраться на свободу. Я не мог понять направления, не видел, где верх, где низ.

Казалось, что я ослеп.

В отчаянии я открывал и закрывал глаза, но не обнаруживал никакой разницы. Я чувствовал только ледяную поверхность мокрой скалы и холодное, влажное давление на запястьях и на щиколотках. Я попытался шевельнуться, услышал звон железных звеньев и почувствовал рывок за ногу.

Мне удалось сесть, хотя в моей погруженной во тьму голове все перевернулось, а боль навылет прошила виски.

Я сложился напополам, меня стошнило. Теперь я сидел не только в темноте и влажности, но и в резком смраде содержимого собственного желудка.

Я был голым. На руках моих – железные кандалы, соединенные друг с другом несколькими звеньями. Посредине я нащупал еще одну цепь – она вела к оковам, в которые были взяты мои ноги, и та убегала дальше в темноту. Я дернул ее без особой надежды, но цепь, естественно, сидела как влитая. Сумей я встать, позволено бы мне было сделать не больше пары шагов.

Я перекатился вбок, пытаясь вытянуть, сколько удастся, скованные руки. Некоторое время я извивался по полу, словно слепая змея, но все же нащупал стену. Неровную, с резкими гранями поверхность голой скалы.

Значит, все еще пещера. Где-то глубоко под городом, в лабиринтах коридоров внутри горы, где никто меня не услышит и даже Ульф не вынюхает.

Ползая, стуча цепями и раня тело, я ощупал еще две стены и отверстие между ними, закрытое решеткой из толстых – в палец – прутьев, до которых я едва дотягивался руками, до предела натянув цепь, что держала меня за щиколотки. Кроме этого вокруг был только камень.

Люди цивилизованные даже самому ненавистному врагу дают в камеру одну, по крайней мере, вещь. Жбан воды. Если не кусок хлеба, то хотя бы несколько глотков жизнетворной жидкости. Вот только я не был жертвой людей цивилизованных. Я был взят в плен своими земляками – фанатичными дикарями, которые называли себя самой большой мировой империей, Матерью Народов, но до такой степени презирали отдельного человека, скованного и бессильного, что скупились на кубок воды.

Обитатели Побережья Парусов за худшую черту характера считали издевательство над побежденными и к тем, кто так поступал, относились с презрением.

Исследовав свою каморку, я выбился из сил. С меня ободрали одежду, к тому же вода онемения выпила из меня все силы, а будучи скованным, я едва мог шевелиться. Потому я скорчился у стены и лежал там совершенно обессиленный, с приоткрытым ртом, словно рыба, у которой уже нет сил биться.

Очнулся я, лишь когда почувствовал, что плечо мое, прикасающееся к стене, сделалось мокрым и что катятся по нему капли воды.

Потом я провел некоторое время, целуя и облизывая стену, словно та была телом любовницы, и пытался высосать растущие на ней капельки воды, отдающей на вкус камнем. Таким-то образом я сумел – через какое-то время – сделать хотя бы несколько глотков, но даже этого хватило, чтобы немного прийти в себя.

Тогда мне стало казаться, что в окружавшей меня темноте что-то маячит. Что с той стороны, где отверстие в пещере и решетка, темнота чуть более глубокая и полная.

По крайней мере, это могло означать, что я не ослеп, а только оказался в месте, куда не добиралась и капля света. А еще я начал слышать негромкие звуки. Далекое капанье, тихий, едва слышный посвист ветра, что летит целые стайе вьющимися, словно кишки, коридорами под городом. Через некоторое время мне начало казаться, что я слышу легкое побрякивание цепей.

Я замер, прислушиваясь. Нет, я не ошибался. Ветер принес тихий перезвон железа. Звук, казалось, раздается то вблизи, то подальше, то с одной стороны, то с другой.

– Н’Деле! – крикнул я. – Н’Деле! Ты там?!

Голос эхом разнесся в темноте. Недалеко, будто в паре шагов, залязгали цепи.

– Замолчи, дурак! – отозвался чужой, хриплый голос. – Замолчи, а не то привлечешь сюда жрецов или, того хуже, измененных.

– Я тут! – крикнул в ответ Н’Деле издали. – Жив, просто немного избит. Вот только сковали меня так, что и шевельнуться не могу.

– Со мной точно так же.

– Заткнитесь оба, проклятые идиоты! – повторил кто-то в темноте.

А потом вдали раздался скрип тяжелых деревянных дверей и разнесся по всей пещере, охваченной внезапной тишиной. Дверь скрипнула снова, издав протяжный звук, потом – глухой удар по косяку, после чего донеслись шаги нескольких человек. Глухие, мерные – они раздавались все ближе. Я увидел слабый проблеск огня на стенах, заметил форму коридора, очерченную далеким пламенем, и решетку. Я заметил скобу с запором, который закрывал ее. Если бы не скованные руки, я без труда дотянулся бы и открыл решетку, а потому я подумал, что сперва придется управиться с цепями. Сущая мелочь для голого, которого сковали так, что он едва шевельнуться может.

Шаги приблизились, и туманный проблеск света сделался ярче. Одновременно в темноте пещеры раздался явственный перезвон цепей и хор молитв, криков и стонов, нараставший, словно волна. Был это самый ужасный звук, какой я слышал в своей жизни. Истерические крики людей, позабывших даже об остатках гордости, людей, которые скулили и выли в страхе, хотя пока ничего не происходило, а просто слышны были шаги и виделся свет приближающихся факелов. Я и сам почувствовал, как горло мое перехватывает жуть, как сдавливает мне грудь.

Свет залил стену пещеры передо мной, когда пришедшие остановились у решетки моей камеры.

Жрец, нахардал и еще четверо Отверженных толклись в коридоре. Я видел мощные руки, палки и плетеные бичи, блеск на чешуйчатой коже одного, с получеловеческим-полузмеиным лицом. Железная кованая лампа в руке жреца шипела, билась пламенем и сыпала искрами.

Стукнула скоба, когда они открывали решетку, двое втиснулись в камеру – тут сразу сделалось тесно. Я пытался сопротивляться, но в том не было никакого смысла. Один из измененных прижал меня коленом к полу, и я увяз в путанице сильных рук, будто сражался с морским чудовищем. Раздался лязг звеньев, ледяная цепь скользнула по моей груди и между ногами. Потом мощным рывком меня поставили на ноги и выволокли в коридор.

Если бы они сняли кандалы с моих ног, я мог бы сражаться даже скованным. Ульф учил нас этому. Увы, кандалы остались. Цепь между ними была достаточно длинной, чтобы я мог делать короткие шаги, к тому же на шею мне наложили ошейник с цепью, к которой пристегнули и тот короткий кусок между руками. Каждое движение мое блокировалось какой-то цепью, а занимающиеся мной измененные вели себя так, словно волокли бугая на клеймение или на бойню.

Где-то сзади я слышал скрип решеток других клеток, а крики раздались с такой силой, что заглушили все прочие звуки.

Меня погнали по крутым лестницам в темноту, разгоняемую только светом факела. Крики других пленников остались позади. Я все еще слышал их, однако были они едва слышными и искаженными, словно бы отделенные стеной. Похоже, их гнали другой дорогой. Сам я не кричал, семеня между скальными стенами, но чувствовал, что трясусь от страха так, что звенья цепи позвякивают.

Иногда идущий впереди жрец в раздуваемом сквозняком плаще сворачивал в другой коридор, сыпля искрами из лампы, меня направляли в ту же сторону с помощью рывков и пинков. То и дело в спину меня колол острый кончик какого-то оружия.

Наконец мы оказались в большой пещере с полукруглым куполом, под сводом, ощетинившимся каменными иглами. Измененные втолкнули меня внутрь, схватили под руки, подбили ноги и бросили на колени. Один из них наклонился и пристегнул цепь от ярма на шее к железной проушине, вбитой в скалу. В цепи было не больше полутора локтей, а потому я мог лишь склоняться, словно в молитве.

Сзади я слышал шорох, шум и лязг цепей, но не мог увидеть, что там происходит.

А видел я только пол пещеры и ноги тех, кто подошел ко мне. Кто-то дернул меня за волосы, задирая мое лицо прямо в жар и свет пылающего факела, ярмо врезалось мне в шею, чуть не поломав кости.

Внезапно в лицо мне плеснули какой-то вонючей, едкой жидкостью, но, к счастью, это не было драконье масло, а потом подставили ко мне большое деревянное ведро, наполненное отваром из странно и резко пахнущих трав, – и ткнули туда мою голову.

Я дергался, давился, слышал бульканье, в которое превращались мои вопли, чувствовал, как по бедру течет теплая струйка мочи. Я тонул в ведре странной жидкости, терял силы, а то жуткое ощущение, с которым отвар проникал в мои легкие, невозможно было передать словами, и хотя я продолжал пинаться, но делал это все слабее.

Тогда меня отпустили.

И оставили давиться спазмами кашля, блевать на камень пеной и хватать воздух со страшным свистящим звуком – словно раздувался дырявый мех.

А потом я лежал лицом на камне, время от времени сотрясаемый кашлем, и лишь судорожно дышал. Мои палачи продолжали потихоньку совещаться.

Я лежал и ощущал, что с лицом моим происходит нечто странное, что оно все деревенеет, будто обсели меня миллионы насекомых, что некоторые места пухнут, а в других, казалось, одеревенение отступает. То и дело челюсти мои сводило судорогой, словно кто-то втыкал в них ржавый гвоздь, мышцы пульсировали, будто лицо жило собственной жизнью.

Чувство было настолько жутким, что я принялся хрипло орать, не в силах узнать собственный голос. А потом судороги стали слабеть и наконец сошли на нет.

Я лежал. Не знал, что ждет меня дальше, но не было сил сражаться. Единственное, что я мог сделать, – это дышать и лежать. Из глаз моих сами по себе текли слезы.

– Полагаю, мы уже можем увидеть, – отозвался жрец откуда-то сбоку.

Я заскулил и принялся дергаться на цепи, хотя, естественно, это ничего не дало.

Снова болезненный рывок за волосы запрокинул мое лицо к жару факела.

– Отодвинь огонь, а то не вижу, – отозвался нахардал, но голосом измененным, без старческого скрипения и гортанного акцента Внешнего Круга. Голосом, что показался мне удивительно и пугающе знакомым.

Жгущий мою щеку светильник отодвинулся в сторону, и я сумел открыть глаза. У пустынного старца не было волос. Он все еще носил топорщащуюся во все стороны бороду, но теперь по-другому держал голову, не чавкал, не скрывался под капюшоном своего грязного плаща. И отсверкивал лысым черепом: похоже, он носил шапочку с прицепленными волосами, словно нассимский актер.

– Я знал! – воскликнул он. – Знал, что это никакой не амитрай! Он мне сразу не понравился. Более того, я знаю, кто он таков. Это раб. Кирененский пес, которого приволокли с караваном контрабандистов в земли Людей-Медведей. Служил в доме Сверкающей Росой, низверг на него месть других неверных дикарей, а те сожгли двор и зарубили мою госпожу, которая уже почти приняла истинную веру. Вот только тогда у него были рыжие патлы. Узнаешь меня, пес?

Я узнал. Удулай Гиркадал. Лекарь. Надзиратель у Смильдрун. Тот, которого я должен был убить, но не смог.

Стоял надо мной. Связанным и бессильным.

– Рыжие, да? – повторил жрец. – Очень интересно. Возможно, мы поймали рыбку куда интересней, чем я думал.

Откуда-то издали донесся хор сладких голосов, тонущих в собственном эхе, бьющихся между стенами. Из щелей в полу начал сочиться свет.

– Начинается жертвоприношение, – заявил жрец. – В устах отступников уже камни позора, чтобы они своими воплями не нарушали мистерии. Мы примем в нем участие. Но ты не отдашь свое сердце богини. Еще нет. У нас впереди длинный разговор. Я хочу знать, кто изменил тебе лицо и выслал между верными, чтобы шпионить. Что он хочет, откуда о нас знает и откуда у него сила для деяний. Ты понял, что я хочу знать, парень?

Я собрал всю свою отвагу и плюнул жрецу в лицо, но только заплевал себе бороду.

– Нет-нет, – произнес вдруг жрец. – Он должен говорить. Ты не можешь ломать ему зубов, разбивать губы или нос. Он должен говорить, причем отчетливо.

– Понимаю, – ответил Удулай. Опустил кулак, зашел ко мне со спины и с размаху пнул меня между ногами. Крик увяз у меня в глотке, воздух со свистом ушел из груди, сам же я скрутился, словно червяк, страдая от боли.

– Чудесно, – заявил жрец. – И сделай-ка цепь подлиннее.

Удулай на несколько звеньев удлинил крепящие меня к скале оковы. Когда я пришел в себя настолько, чтобы снова дышать, я уже мог встать на колени, но вместе этого все еще корчился, заслоняя горящий огнем пах.

– Взгляни сюда, – приказал жрец.

Я невольно вскрикнул. Позади меня поставили деревянную раму, к которой приковали Н’Деле с раскинутыми руками и ногами, пристегнутыми к углам.

Жрец подошел к моему другу и что-то вынул из-за пазухи. Изогнутый, сверкающий – нечто, похожее на клык, вырванный из челюсти дракона.

– Это – Коготь Подземника. Ритуальный нож. Не откованный, но вырезанный из скалы, рожденной от вулканического огня. Сперва его упираем сюда…

Я заорал и задергал цепью, словно безумный. Жрец поднял Коготь, словно долото, приложил чуть наискось посредине туловища Алигенде и уперся второй рукой в рукоять.

– Потом нужно воткнуть его, но не слишком глубоко…

Н’Деле дико оскалился, не издав ни единого звука, а по животу его потекла струйка почти черной крови. Я перестал биться, упал на скалу и расплакался. Я хотел умереть. Тут и сейчас.

– Дальше нужно провести по обе стороны этой плоской кости, чтобы подрезать ребра, а потом крепко ухватить за них и загнуть вверх. Потом мы суем руку внутрь и прорезаем такой мешочек, в котором находится сердце. Мы можем схватить его снизу, как плод, и обрезать сосуды, на которых оно держится, словно слива на ветке. Если все пройдет хорошо, то жертва может жить еще достаточно долго, чтобы увидеть собственное сердце, трепещущее в руке жреца.

Жрец отступил и показал окровавленные ладони, но в них ничего не было. Н’Деле бессильно свисал на цепях, но он был жив, я видел, как двигался его живот, когда он дышал. Посредине груди у него было три кровоточащих пореза, больше ничего.

– А теперь, парень, расскажу тебе о жаловице. Знаешь, что это такое? Это морская тварь. Выглядит, как подводный цветок. Посредине у нее голова размером с голову вола, окруженная глазами, пылающими чудесным разноцветным светом. Вся она сверкает, как огромный лампион. У нее есть плавники, легкие, словно перья, а внизу – венчик щупалец, как у кальмара, с крючками. Вокруг зубастой пасти, в которой может поместиться половина овцы, у нее длинный клубок движущихся волос, толщиной с пучок подводной травы, а на концах они становятся тоньше. Это при помощи этих волос жаловица убивает морских созданий, чтобы потом рвать их крючками на щупальцах. И знаешь, что самое интересное? Яд. Легчайшее прикосновение такого пучка впустит в тебя яд, что похож на жидкий огонь. Зверь, чудовище или человек, который попадет в ее щупальца, умирает в страшных муках. Даже самые большие плоскуды и другие морские твари сбегают, едва только почувствуют в воде запах цветов, который распространяет жаловица. Да. Именно потому, парень, бойся жаловицы, несмотря на ее красоту и привлекательные цвета, которым множество морских тварей не могут сопротивляться, хотя и знают, что их ждет, знают об этом ужасном конце. Но, но… Впрочем, у меня же есть тут одно щупальце. Я тебе покажу.

Он сунул руку в стоящий на скале деревянный сундучок и вынул нечто, выглядящее как короткая палка или корабельный мачтовый нагель. Предмет сверкал полированной сталью, но кончик его оказался лишь металлической втулкой, которую жрец снимал очень осторожно. Внутри оказалось нечто, напоминавшее тесно сплетенный моток веревки, вот только веревка эта сверкала странным зеленовато-красным отблеском. Жрец повернул ладонь, направив жгут вниз, и тогда моток расплелся, щупальце развернулось и начало удлиняться, сверкающее и скользкое на вид, а кончик его делался все тоньше, опускаясь к полу и извиваясь, словно червяк.

– Взгляни, – сказал жрец гордо, словно показывая мне великое произведение искусства. Чуть шевельнул ладонью и приподнял кнут. Щупальце со свистом растянулось на десять локтей, описало светящийся круг, после чего хлестнуло по телу Н’Деле и снова сократилось, возвращаясь в сторону рукояти.

Тело моего друга резко напряглось, а лицо его – с вдруг широко открывшимися глазами, оскаленным ртом и венами, что выступили на лбу, словно шнуры, – превратилось в жуткую маску. Н’Деле со свистом втянул воздух, после чего ужасно закричал.

Я никогда не слышал такого крика. Тот длился бесконечно, мне казалось, что от него должна обрушиться пещера. Я затрясся, словно от приступа болотной горячки, и внезапно всхлипнул. Не мог сдержаться.

Н’Деле внезапно выгнулся в цепях, но сразу же обессиленно повис.

– Это может воскресить мертвого, – пояснил жрец в тишине, но все казалось, что крик Н’Деле продолжает висеть под сводом. – И это еще не все. Яд жаловицы можно добыть, если знаешь как. Это опасно и трудно, поскольку тот должен быть взят от живого создания. Ты наверняка слышал о мастерах стекла из Ярмаканда. Они умеют получать стекло тонкое, словно волос или пузырек морской пены, – и толстое и чистое, словно бриллиант, а то и окрашенное в любые цвета.

Я лежал совершенно без сил, а звучный, успокаивающий голос жреца покорял меня, словно звуки флейты – спящую змею. Н’Деле свисал на цепях с опущенной головой, а все тело его била мелкая дрожь.

– Мастера стекла, – продолжал спокойно наш мучитель, – создают в своих стеклодувнях драгоценные кубки-украшения. Фигурки животных размером с женский ноготь, которые умеют ходить, словно живые. Лампы и кристаллы, позволяющие видеть то, что находится вдали, хрустальные воздушные колокольчики, играющие чудесные мелодии. Умеют заклинать в стекле имена богов и создавать деющие предметы. В искусстве их множество тайн, не могущих выходить за границы цеха. Если бы кто попытался выдать их тайну чужаку – любую: например, как окрашивать стекло, – его ожидала бы старая как мир кара. Стеклянная смерть. Та, которую принес бы ему один из мастеров их искусства.

Он сунул руку за пазуху и вынул кинжал с полупрозрачным, словно лед, клинком.

– Взгляни, парень. Вот стеклянная смерть. Кинжал со стеклянным острием, что входит в тело, словно сталь, но сразу же ломается в осколки. К тому же он пуст внутри и наполнен… чем? Угадал, парень. Это чистый яд живой, взрослой жаловицы. Сумеешь ли представить себе, что такое смерть, когда в грудь втыкаются стеклянные осколки, а яд наполняет вены? Верно. Не сумеешь. Никто не сумеет. Именно потому искусство мастеров стекла из Ярмаканда остается на их острове и никогда его не покинет.