Безмолвие Харт Джон
— Прожила там полжизни.
Джонни почувствовал, как его словно потянуло к домику.
— Что еще мне нужно знать?
— Наверное, только вот это. — Леон наклонился вперед и тоже посмотрел на старуху. — Она, в общем-то, моя бабуля.
Джонни подождал еще немного и выбрался из кабины. Взойдя на крыльцо, увидел мух на кроликах и ружье у двери. Старуха ждала.
— Подойди ближе. Чтобы я на тебя посмотрела.
Джонни переступил порог, и хозяйка встретила там, где в окно вливался свет. Она была маленькая, но руки, когда она коснулась его лица и повернула к солнцу, оказались проворными и не дрожали.
— Леон говорит, тебя зовут Джонни Мерримон.
— Да.
— Хм… Похож. — Старуха повернулась, прошла в полумрак комнаты и села в кресло-качалку у холодного камина. Других комнат в домике не было: плита справа и кровать в углу. — Ну, проходи. Я сказала Леону, что хочу поговорить с тобой. Но не сказала, что займу этим целый день.
Джонни сел на стул по другую сторону от камина.
— Леон говорит, что он ваш внук.
— У его мамочки были самые круглые каблучки[19] во всем округе, так что, может, внук, а может, и нет. Это мне?
Джонни передал пакет, и Вердина сунула в него палец, а потом слизнула песок.
— Ладно. — Она поставила пакет на колено. — Скажи мне, что ты хочешь знать.
— Вы сказали, что я похож на Мерримона. Что это значит?
— То, что ты пошел в своих родичей по мужской линии.
— С чего вы это взяли?
Она презрительно фыркнула.
— Твоя семья много лет владела моей семьей. Или ты позабыл об этом?
Джонни покраснел от смущения. Об этом он и впрямь не подумал. А как же Леон?
— Куришь? — спросила Вердина.
— Нет.
Из кармана старухи вынырнула самокрутка. Вердина чиркнула спичкой и выпустила клуб дыма. Табаком от него не пахло.
— Леон говорит, ты Хаш Арбор владеешь…
— Да, мэм.
— Постройками? Землей?
— Всем.
Старуха еще раз затянулась, отложила самокрутку и сняла с языка какую-то крошку.
— Говорит, тебя что-то напугало. Что?
— Даже не знаю.
— Не знаешь или не хочешь говорить? — Джонни не ответил, и она, не спуская с него глаз, кивнула. — Покури.
— Я не курю.
— Можешь покурить, а можешь уйти.
Джонни посмотрел на дымящуюся самокрутку в ее руке.
— Это что?
— Марихуана. Грибочки. Ничего такого, что не растет на этой Богом созданной зеленой земле. — Она протянула «косячок». Один конец был влажный, другой походил на оранжевый уголек. Секунду поколебавшись, Джонни взял самокрутку и легонько попыхтел. — Глубже. — Он затянулся и тут же закашлялся. Вердина с довольным видом забрала сигаретку. — Так что такое ты увидел, что оно тебя испугало?
— Ничего. Я потерял пять дней. Вот так. Они у меня выпали.
— И ничего не помнишь?
— Какие-то вспышки. Разрозненные образы. Думаю, я расшибся, но вроде бы и нет. Бессмыслица какая-то.
— Ты сны видишь? — Джонни заколебался, и старуха выпустила струю дыма ему в лицо. — На болоте? Видишь сны?
— Да. Думаю, что да.
— И что тебе снится? Не лги.
Джонни сглотнул. В доме было жарко, ни малейшего ветерка. От дыма кружилась голова.
— Вижу повешенных.
— Кого?
— Одного белого мужчину. Двух рабов.
— Что еще?
— В каком смысле?
— Кури. — Старуха снова подала ему косяк, а когда он затянулся, подалась вперед. — Ты возле дерева. Люди кричат.
— Откуда вы знаете?
— Там еще девушка с ножом. Мужчин изуродовали.
Старуха откинулась наза, и Джонни захлебнулся дымом. Попытался продохнуть и не смог.
— Скажи, что ты слышишь.
— Мне это не нравится…
— Скажи.
— Крики. Господи… Я слышу, как кричат те мужчины. — Вердина отстранилась еще дальше, и на мгновение Джонни оказался во сне. Огонь, дергающиеся ноги. Он моргнул, и все растаяло. Закашлялся, прочистил горло. — Как вы узнали, что мне снится?
— Сны о болоте — редко просто сны. Ты видишь другие?
— Может быть. Не уверен.
— Возьми. — Старуха протянула ему вторую самокрутку. — Выкури вечером, потом возвращайся сюда.
— Я же сказал, что не курю.
— Тогда сделай с ней чай. Неважно. Главное, что она поможет тебе увидеть сон.
— Все, что мне нужно, это правда.
— Конечно. Но, как я уже сказала, кошмары это или видения, сны о болоте редко просто сны.
Ту ночь Джонни проводил в хижине и на эксперимент решился, когда было уже поздно. Ни старухе, ни содержимому сигареты он не доверял, однако же в конце концов поймал себя на том, что сидит на кровати с кружкой, содержимое которой пахнет как вареная глина, и вкус имеет примерно такой же. Вот что сделало с ним отчаяние и страх из-за потерянных дней. Допив чай, Джонни вытянулся на кровати и попытался успокоиться и уснуть. В большинстве случаев все получалось просто: несколько глубоких вдохов и плавное соскальзывание. Но сейчас он нервничал, ворочался и крутился и в конце концов вышел и улегся под звездным небом, на мох и папоротники. Было тепло и тихо, и Джонни представил небо как нечто огромное и тяжелое. Он смотрел словно сверху вниз и видел себя лежащим на траве. Земля поворачивалась, и он был пульсом, еще одним дыханием, пятнышком на зеленом. Мох под ним принял его форму и держал ее. Звезды померкли, и Джонни медленно плыл. Он был мужчиной и мальчиком, вспышкой мысли за мгновение до рождения. В какой-то миг перед ним мелькнули глаза отца — и глаза деда в сумраке за ними. Он был Джонни Мерримоном — Джоном, — одним из череды мужчин, которые сотворили и его самого. Одно лицо… другое…
Он падал в темноту.
В сон.
Страх навалился, как только он открыл глаза. Она умирала, его чудесная жена. Там, где он прикасался к ней, жар обжигал кожу. Никто еще не видел такой лихорадки: ни среди родных, ни среди рабов; ни даже доктор из-за реки, который сказал, что теперь остается только молиться.
Наклонившись, он прижался щекой к ее щеке и ощутил жар, сжигающий ее заживо. Она застонала от прикосновения, но он не отстранился и положил ладонь на ее раздувшийся живот, в котором жил их ребенок.
— Принесите еще льда.
— Ледник пустой.
Он поднял голову. Рабы тоже плакали. Они любили Мэрион так же, как он. Красивую и добрую, ее любили все. Ей было девятнадцать.
— Полотенца. Принесите влажные полотенца.
Две женщины бросились за полотенцами. Джон взял жену за руку. Он владел сорока тысячами акров земли — и продал бы все, чтобы только видеть ее здоровой. Они играли вместе в детстве, и он любил ее с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Он был старше на два года, но в тот день она первой дотронулась до его руки. «Когда-нибудь мы поженимся», — сказала она, и он навсегда запомнил, какими серьезными стали ее веселые глаза. Тогда он впервые увидел, какой женщиной она станет. Она всегда была мудрее и сильнее.
— Джон…
Выдох. Такой горестный звук.
— Я здесь, Мэрион. Рядом.
— Воды…
Он приподнял ее голову, поднес к губам чашку. Она отпила совсем немного… закашлялась. Джон промокнул потрескавшиеся губы, убрал упавшую на лицо прядку волос. Чахлая… бледная… Только лихорадка румянила кожу. Только лихорадка. Он хотел сжать ее руку, но боялся, что кожа порвется и сломаются кости. Вот уже третью неделю ее засасывал водоворот жара и бреда. Сколько дней прошло с тех пор, как она говорила с ним? Сколько жутких ночей?
— Ребенок…
— Да. У нас будет чудесный ребенок, вот увидишь. Ты поправишься. Все будет хорошо.
Она сдвинула его руку на живот.
— Возьми его…
— Доктор скоро…
— Некогда.
— Мэрион…
— Важен только ребенок. — Она моргнула. — Только ребенок…
Он поцеловал ее в лоб, горячий, как плита.
— Джон…
— Я здесь.
— Если будет мальчик… — Ее губы шевельнулись, но сил уже не осталось. — Это нужно сделать сейчас. Пока я не струсила.
— Не могу.
— Да.
— Любовь моя…
Она молила глазами, и у Джона задрожали руки. Он снова поцеловал ее, и кто-то вложил нож ему в ладонь…
Джонни проснулся под светом звезд, переполненный эмоциями, которых не знал раньше.
В нем жили двое.
Двое мужчин.
Прошел час, а он все еще плакал.
Глава 22
Джимми Рэй Хилл очнулся в темноте, плохо представляя, где находится и насколько сильно пострадал, хотя и предполагал, что досталось ему крепко. В нос ударил запах сырости и крови. Одна рука была сломана. Он попытался сдвинуться с места, но ниже пояса никакого движения не случилось. Мало того, он не почувствовал ног.
— Господи…
Он лежал на шершавом камне, и что-то в спине выпирало там, где выпирать ничего не должно.
— А… дерьмо.
Джимми Рэй потрогал лицо и обнаружил кровь и рваные раны. Ощупав глаза, убедился, что они открыты. Получалось, что его окружала кромешная, как на дне мира, тьма.
— Уиллард?
Имя ушло и умерло в пустоте. Джимми Рэй позвал шерифа еще раз, потом прижал сломанную руку к груди и ощупал себя другой. Царапины, грязь, кровь. И сломанная спина.
— Господи…
Джимми Рэй пошевелился — под ним зашуршали веточки и камешки, — осторожно провел рукой по спине и потрогал кость… как будто прикоснулся к кукурузе. В темноте, поломанный, один…
— Ты просто дыши, старик.
Но и дыхание не ладилось.
— Уиллард!
Шериф не отозвался. Либо лежит без сознания, либо его унесло куда-то еще, либо умер. Джимми Рэй попытался отыскать в себе то мужество, которое помогло ему в молодости во Вьетнаме. Там его, раненного дважды, оставили на поле боя. Он помнил ту долгую ночь, высокие, бледные звезды, звук шагов. Помнил, как закрыл глаза и молился. Память стала началом. Джимми Рэй сосредоточился на дыхании.
Медленно и глубоко.
Ты еще жив…
Глубоко и медленно.
Не паникуй…
Но как не запаниковать, когда такая боль. Острым шипом она била вверх из сломанной спины и пульсировала в руке. Сквозь боль пробивались воспоминания о болоте, свете и всем остальном. Как что-то тащило его, несло и бросило.
Бросило…
Даже не бросило, а швырнуло, словно в первый момент он и не весил ничего, а потом с силой тысячи фунтов грохнулся на землю — на каменистый склон, по которому он потом соскользнул вниз. Джимми Рэй помнил это падение — как приземлился спиной на камни.
Он был в пещере.
Где-то капала вода.
— Эй! Кто-нибудь!
Никого. Оказалось, это не так-то просто: принять тот факт, что, если хочешь выжить, полагаться нужно только на себя. Осторожно, стараясь не потревожить спину, он пошарил вокруг здоровой рукой. Обнаружил камень за головой — наверное, тот и сломал ему спину. Валялись рядом и другие, поменьше, размером с мяч для софтбола или грейпфрут, но с острыми гранями. Пальцы наткнулись и на какие-то старые деревяшки и на что-то липкое — должно быть, его собственную кровь. Нужен был рюкзак и какой-то свет.
Но вместо рюкзака он нашел шерифа.
— Уиллард, слава богу…
Джимми Рэй дотронулся до ботинка, потом, несмотря на адскую боль в спине, придвинулся ближе. Беречься, думать о себе он уже не мог. Что случилось, то случилось. Теперь задачи стояли другие: помочь другу, выбраться и выжить. Джимми Рэй нащупал ремень Клайна, положил руку на грудь. Шериф не дышал. И уже остыл. Подтянувшись еще выше, Джимми Рэй дотронулся до лица, нашел нос, распухшие губы. На всякий слушай проверил пульс на горле, хотя и знал, что уже поздно.
Уиллард Клайн умер.
И умер давно.
— Кто-нибудь! — крикнул он, испытав стыд почти такой же сильный, как страх.
В каком-то смысле эта капитуляция была едва ли не страшнее сломанной спины. С той жуткой ночи во Вьетнаме Джимми Рэй никогда ни в ком не нуждался. Жил один, работал один. Не было схватки, в которой он не мог бы победить, лошади, с которой не мог бы справиться, машины, которую не сумел бы починить. И вот теперь он оказался под землей, беспомощный и одинокий, как никогда раньше…
Джимми Рэй перевернул шерифа и проверил карманы, надеясь найти спички или фонарик. Пошарил под телом. Продвинувшись дальше, нащупал гладкий склон, по которому скатился вниз, и потянулся выше, но пальцы соскользнули, и он скатился во второй раз. Захрустели какие-то старые сухие ветки. Пальцы нащупали нейлон. Так и есть, рюкзак. То ли его, то ли Уилларда.
Молясь, как и тогда, на поле боя в далеком Вьетнаме, Джимми Рэй вытащил тяжелый фонарик, который купил десять лет назад в холодный зимний день. В его свете он увидел камень, силуэт своего друга и то, чего никак не ожидал увидеть. Ветки вовсе не были ветками.
Он оказался в общей могиле.
В гробнице.
Глава 23
Проснувшись вместе с водянисто-бледным солнцем, Джонни обнаружил, что почти не помнит, как съездил к Вердине. Шоссе, проселок, деревья и кусты, крыльцо под навесом и обшивочная доска цвета старой кости. Старуха сидела на крыльце рядом со старинным ружьем и с улыбкой смотрела на него, пока он, словно налетевший ураган, шел, взметая пыль, по двору. А он ничего не мог с собой поделать — темные чувства вырвались на волю.
— Что такого вы со мной сделали?
— Ничего.
— Ложь, и вы это знаете. Не знаю, как это назвать, но уж точно не сном.
— Что бы ты ни увидел, это касается тебя и твоей семьи. Связь была всегда. Я лишь открыла окно.
— Какая связь?
— С Хаш Арбор, конечно, с твоей семьей и моей, с теми, кто жил там и умер. Время и впрямь тончайшее из сущего.
Джонни постарался успокоиться. В ее голосе, как и в ритме кресла, ощущались самообладание и твердость.
— Что было в той сигарете?
— Сигарета — не твоя проблема.
— Вчера вы сказали «видение».
— Да.
— Прошлым вечером… — Джонни сжал кулаки, сдерживая злость. — Сон, наркотик или что-то еще?
— Видел его, да? Джона Мерримона.
— Нет. — Джонни никак не мог успокоиться. — Я был им.
— Расскажи.
— Я видел, как умирала женщина. Беременная.
— Мэрион Мерримон, твоя прапрабабушка.
— Значит, это было на самом деле…
— Летом тысяча восемьсот пятьдесят третьего она умерла от лихорадки.
Джонни опустился на верхнюю ступеньку, склонил голову, закрыл лицо руками. Он знал их секреты, их первый поцелуй, слова, которые они прошептали друг другу. Что такая любовь возможна, Джонни и не представлял. И таких эмоций не знал. У него даже перехватило горло.
— Я был там. Держал ее за руку. Чувствовал, как шевелится ребенок.
Он замолчал, не сумев совладать с нахлынувшими чувствами.
Вердина затянулась, но дым выпускать не спешила.
— Твоя семья и моя. Видения находят нас время от времени.
— Как?
— Правда — на потом.
— Мне нужно понять.
— Что тебе нужно, так это слушать меня и вести себя поосторожней. Хаш Арбор — опасное место для тех, кто не уважает его тайны. Принимай сны в меру — и ты откроешь едва ли не всю правду, которая потребна тебе. Перебор — и эта жизнь покажется тебе блеклой и скучной. Понимаешь? Эта жизнь. Твоя. Не заплутай в прошлом. Я такое видела.
— Так вчерашний сон…
— Это только начало. — Старуха попыталась улыбнуться, но Джонни видел лишь печаль и боль, столетие непостижимого.
— А вам этот сон снится?
Она покачала головой.
— Мне снятся мои люди, тебе — твои. Такова природа вещей.
— Что вы от меня хотите?
— Ничего.
Она солгала, и Джонни ясно это видел. Что-то ей было нужно. Очень, очень нужно.
— А мне нужна моя жизнь, — сказал он.
— Есть двери, которые трудно закрыть.
— Что мне делать?
— Одно только возможно. — Вердина достала из кармана халата еще несколько сигарет. — Войти в дверь. И в этот раз узнать правду, что еще темнее.
Глава 24
Слабость была знакома Луане Фримантл так же хорошо, как дно бутылки. Слабость обитала в глубине ее естества и родилась в далеком детстве на болоте. Луана так и не стала той девочкой, какой хотела видеть ее мать. Она ненавидела жару и грязь, наследие рабства и старые верования — все то, что пронизывало каждую сферу жизни в Хаш Арбор. Ей не нравились ни зарубки на руке, ни висельное дерево, ни странные молитвы на чужом языке. Но еще больше было такого, чего она боялась. Боялась ночи, леса и надежд всех тех женщин, что уже ушли. Хуже всего были сны. Начались они через неделю после ее пятнадцатого дня рождения: мрачные видения с висельным деревом и другим детством, с бременем земли в тот день, когда ее погребли заживо. Эти сны начались не постепенно — нет, едва ей исполнилось пятнадцать, как они обрушились лавиной. Она закрывала глаза девочкой, а просыпалась рабыней, и теперь познала ужасные вещи: каково страдать и убивать, и нести жгучее клеймо предательства.
«Такова наша жизнь, — сказали ей. — И таково наше бремя».
Старухи пытались утешать и объяснять, но Луана не желала их слушать. Ей было пятнадцать. Она хотела жить в мире с телевизором, кондиционером и чистенькими, прилизанными парнями вроде тех, которых видела однажды на дороге за болотом. Больше всего Луана хотела убежать от жутких давящих снов.
И вот теперь они нагрянули к ее дочери.
— Кри?
Луана постучала в дверь, но ответа не последовало. Три дня дочь избегала ее, то скрываясь на крыше, то прячась в своей комнате. Единственными звуками, которые производила затворница, были крики, когда она спала, или всхлипы, когда просыпалась.
— Милая…
Окно в комнате было плотно зашторено, лампы погашены. Кри сидела в углу комнаты, подтянув к груди колени и часто-часто дыша. Издалека ее можно было принять за кучку старого тряпья. Луана опустилась рядом и приложила ладонь к щеке дочери. Жар и пот. За полуопущенными веками проглядывали белки. Сон овладел ею.
— Ох, детка… Нельзя мне было посылать тебя туда.
Какой-то непонятный звук сорвался с губ Кри, но дыхание не сбилось, не замедлилось. Девушка дрожала и стонала, и Луана переживала вместе с ней. Тот же кулак в груди, та же слепота и страх. Луана взяла дочь за руку и вздрогнула, когда та закричала, задергалась и забарабанила пятками по полу, а глаза у нее закатились. Луана попыталась удержать ее, но девушка отбивалась, царапалась и сопротивлялась как могла. И тогда мать тоже издала безумный крик и, спрятав слезы, которые жгли ей лицо, обняла свое дитя.
Когда все закончилось и обе притихли, Кри положила голову матери на колени.
— Я схожу с ума.
— Нет, — прошептала Луана.
— Ты не представляешь.
— Ох, деточка… — Луана погладила дочь по волосам и виновато вздохнула. Она отправила дочь на болото не только потому, что так хотели старухи, но потому, что сама была молода, думала только о себе и увлеклась миром удовольствий, спиртного, автомобилей и красавчиков с гладкой кожей. — Нельзя мне было отдавать тебя им.
— Что со мной происходит?
— Тсс… Просто дыши.
Если б все было так легко… Кри дрожала и горела, и Луана знала, как ей плохо. В долгой схватке со сном минуты становились сражениями, а часы — войнами. А когда сон все же приходил, он редко приходил один. Старухи говорили, что сильные со временем приспосабливаются, но что Луана знала о силе? Она сама никогда не доводила начатое дело до конца и бежала от трудностей.
— Ты сильнее, чем думаешь, — сказала она, сама себе не веря. За три дня дочь потеряла в весе, глаза ее впали, джинсы едва держались на бедрах.
— Зачем ты здесь? — Кри поднялась и прошла к кровати. — Ты же никогда не приходишь ко мне.
— Я здесь потому, что мы не такие уж разные, как ты думаешь.
— Ну да.
Читать бесплатно другие книги:
