Безмолвие Харт Джон
— Хотите кофе? Боюсь, я забыл о манерах. — Он налил кофе. Джек кивнул в знак благодарности. — Пойдемте со мной, мистер Кросс. Я покажу вам кое-что, а потом постараюсь объяснить.
Профессор провел гостя к маленькой спальне, где на больничной кровати лежала старуха. Трубка от стоящей рядом капельницы вела к ее правой руке. Из горла торчала трахеотомическая трубка, дышать женщине помогал аппарат искусственной вентиляции легких.
— Это моя мать, Берти. Каждый день я провожу с ней несколько часов во время перерыва на ланч. Медсестра имеет возможность отдохнуть, да и плата немного снижается. Я делаю это с удовольствием. Когда-то она была очень живая, активная. Мы были близки.
Аппарат зашипел, мониторы замигали зелеными огоньками. Джек не знал, что сказать.
— Сколько ей?
— Сто один год.
— Она может?..
Джек неопределенно махнул рукой, но Тай уже понял.
— Говорить? Нет. Она не открывает глаза и не говорит вот уже три года. Идемте.
Они вышли на переднюю веранду и сели на железные стулья, такие же старые, как и все остальное в доме. Улица за оградой из штакетника как будто пребывала в спячке. Автомобильные гудки долетали откуда-то издалека. Джек кивком указал на статью в руке профессора.
— Мы можем поговорить об этом?
— О Рэндольфе Бойде — да. — Тай развернул фотокопию и, едва взглянув на нее, печально улыбнулся. — В поиск брали только мужчин. Моя мама выдала себя за парня. Убрала волосы, оделась соответственно. В общем, никто ничего не заметил или предпочел не замечать.
— Но зачем это было нужно? В статье сказано, что температура в тот день была около десяти градусов ниже нуля. Зачем идти?
— Я так понимаю, что Рэндольф Бойд был довольно неуклюжим, но не лишенным каких-то достоинств парнем.
— У вашей матери было что-то с Бойдом?
Тай усмехнулся.
— Было то, что называется увлечением, и, как я понял со временем, увлечением очень сильным. А почему вас все это интересует?
— Слышали о миллиардере, которого нашли мертвым на болоте?
— Уж не хотите ли вы сказать, что Уильям Бойд и Рэндольф Бойд связаны родственными узами?
— Вообще-то, это факт. — Джек рассказал про охотничий домик Бойда, его обширные владения. — Так вы можете рассказать мне о зиме тридцать первого года?
— Это было так давно…
— Пожалуйста.
Профессор смотрел на улицу, но, похоже, ничего не видел.
— Она часто просыпалась от собственного крика… моя мать. Так продолжалось многие годы. Кричала громко и долго, так что мы спали с закрытыми окнами, чтобы не беспокоить соседей. Они, конечно, знали. Я помню, как люди смотрели на нее на улице, как учителя в школе и леди в церкви трогали ее бережно за руку и спрашивали: «Как вы держитесь, дорогуша?» Те кошмары действовали на нас всех. Крики. Долгое молчание. Со временем ей немного полегчало. Она уже не кричала, а только хныкала. И кошмары случались реже. К тому времени, когда я вырос, большинство уже считали, что с ней всё в порядке. Тем же из нас, кто знал ее лучше, в этом даре было отказано.
— Вы о чем?
— Верите в высшие силы?
— Я верю в дружбу.
— Я не знал своего отца, мистер Кросс. Не знал, когда рос, чему доверять, поэтому научился верить в системы: системы управления и образования, в тех, кого вдохновляет благопристойность и вера в людях. Вы человек понимающий?
— Полагаю, что да.
— Позвольте показать вам кое-что…
Джек кивнул, и Тай снова повел его в дом. Они поднялись по ступенькам наверх.
— Эта комната тридцать лет была маминой. Сейчас мама, конечно, не пользуется ею, но я ничего не стал тут менять.
Он открыл дверь и жестом предложил Джеку войти, после чего вошел сам. Комната была угловая и располагалась на фасадной стороне. Большая, просторная, с видом на деревья и улицу, она и ощущалась как комната немолодой женщины. На каминной полке тикали часы. В полосах желтого света неторопливо кружились пылинки.
— Полагаете, вы понимаете, почему я привел вас сюда.
Стены были покрыты рисунками. Каждый дюйм поверхности.
— Можно? — Не дожидаясь разрешения, Джек подошел к ближайшей стене. Наброски делались углем или карандашом и в большинстве своем представляли сцены зимнего леса и замерзшей воды, голых камней и спутанных стеблей. — Так это?..
— Хаш Арбор. Зима тридцать первого.
Джек прошел вдоль стены, всматриваясь в рисунки и с восхищением отмечая точность деталей, идеальное изображение древесной коры и поземки, ветвей и пустоты.
Подойдя к эскизам, посвященным громадному оленю, остановился. Частично разделанный, тот лежал на испачканном черными пятнами снегу. Глаза закрыты, исполинские рога раскинуты в стороны. Рядом с повергнутым животным сидел, обхватив колени, подросток, черты которого прекрасно выражали холод, одиночество и страх.
— Жутковато, да?
Джек чувствовал, что профессор стоит у него за спиной, но не мог отвести взгляд от эскиза. Несколько других рисунков показывали ту же сцену с других углов. Паренек на них выглядел замерзшим и изможденным, и на руках его чернела та же, что и на снегу, кровь. Глядя на наброски, Джек чувствовал, как его охватывает страх.
— Что это за место?
— То, где его нашли.
За спиной у мальчишки с заснеженного каменного лика низвергался заледенелый водопад. Чахлое деревце на вершине бугорка, вытянувшись футов на десять, раскалывалось, образуя идеальную V.
— И все это нарисовала ваша мать?
— Наверное, как я полагаю, она находила в этом какое-то успокоение. Здесь только те, которые я разрешил ей оставить.
— А есть и другие?
Тайсон кивнул.
— Понимаете, она была совсем еще ребенком, когда обманом присоединилась к поисковому отряду. Однажды мать рассказала мне, как отбилась от остальных. По ее словам, как будто невидимая рука толкала ее в спину, направляя влево.
— Не понимаю…
— В общем, получилось так, что она шла с группой, а потом вдруг сама не заметила, как оказалась одна.
Джек остановился перед набросками с Рэндольфом Бойдом. Выполненные особенно тщательно, они как будто передавали что-то личное.
— Это ведь она его нашла, да?
— Да.
Джек ощутил холодок, словно и сам только что побывал там.
— Можно увидеть другие?
— Вообще-то, мистер Кросс, — Тай открыл дверцу встроенного шкафа, за которой обнаружилось несколько стоящих одна на другой больших коробок, — я буду весьма признателен, если вы их заберете.
Коробки заняли все свободное место в машине, заполнив и багажник, и заднее сиденье. Джек припарковался возле булочной и перенес коробки в квартиру. Пришлось сделать четыре ходки. Расположившись за обеденным столом, он доставал рисунки пыльными охапками и раскладывал на столе. Самые старые пожелтели и едва не рассыпались. Другие выглядели поновее. Тонкой, тщательной работой отличались немногие, но все вызывали тревожное чувство, а карандашные штрихи были широкими, густыми и резкими. Большинство передавали пейзажи Хаш Арбор, но в самой манере исполнения ощущалась затаенная злоба. Густой лес. Изломанные, с зазубренными верхушками скалы. За метущими землю ветвями — темные тени, скрывающие что-то мерзкое, пугающее; скрюченные пальцы на ломаных камнях, выглядывающие из тьмы глаза — даже не глаза, а лишь намеки на них, прорези, щели во мраке.
Худшее ждало Джека в конце, когда он добрался до перевязанной бечевкой стопки на дне последней коробки. Разложенные на кровати, рисунки составили картину пещеры с грудами останков, разбросанными во множестве черепами, тазовыми и бедренными — так по крайней мере показалось Джеку — костями, клочьями сгнивших одежд и пучками волос.
Оставив рисунки на кровати, Джек налил из бутылки и выпил чистого виски. Что бы там ни случилось с Берти Шоуолтер, оно явно преследовало ее многие годы. Набросков были сотни, если не тысячи. Джек наскоро просмотрел их еще раз, отбирая самые мрачные, самые необычные. Он пропустил встречу у Римера, но даже не думал об этом. Они захватили его целиком, эскизы с глядящими из ниоткуда глазами, падающим снегом и неясным намеком на движение. В конце Джек вернулся к мертвому оленю и замерзшему водопаду за ним. Взгляд его скользнул вверх по каменной грани и остановился на расколотом надвое дереве, венчавшем невысокий холмик. Он дотронулся до него пальцем и взглянул наконец на холодный угол в своем встревоженном сердце.
Джек знал это дерево.
Он видел его раньше.
Глава 19
Была уже ночь, когда Кри вернулась, прихрамывая, в город. Измотанная и напуганная, она, хотя прошел почти целый день, так и не нашла ответа на звенящий в голове вопрос.
Да что же такое я там видела?
Наверняка Кри знала только, что бежала от ворот, через туман и канавы, спотыкаясь и падая. И вот теперь вернулась в город, не понимая толком, где была и что делала. Даже машины, которые ее подвозили, стерлись из памяти. Вопросы… разговоры… забытые лица…
Еще за квартал она увидела свою многоэтажку, торчащую, как средний палец, выставленный в оскорбительном жесте терпевшему ее городу. Кри ненавидела эту башню. Ненавидела всю эту жизнь, изо дня в день. Но не сейчас.
Пройдя через грязный, замусоренный двор, Кри толкнула плечом стеклянную дверь и едва не упала в кабину лифта. За то время, пока он, поскрипывая, нес ее на двадцать третий этаж, она успела отдышаться и даже вытащила телефон, чтобы позвонить в полицию. Никаких чувств к Джонни Мерримону она не питала, но он либо уже умер, либо умирал.
— Черт…
Кри уже в восьмой раз сунула телефон в карман. И что сказать копам? Он уже был почти мертвый, когда я нашла его, а потом что-то ужасное утащило его в лес. Они решат, что она тронулась или под кайфом, а может, сама же его и убила. Среди копов есть же и сообразительные; кто-то прознает об их споре и сделает неверные выводы…
Нет, лучше не надо.
Мать сидела за столом в кухне со стаканом в руке. Она была пьянее, чем обычно, и казалась совсем маленькой на маленьком жестком стуле.
— Что с тобой?
— Упала. Это неважно.
— Выглядишь так, словно тебя волок за собой мул.
Кри сбросила с плеч рюкзак, и весь день прокатился по ней волной: кровь, ломаные кости, долгая поездка и сон, который и отправил ее в далекий путь. Было страшно, страшно до ужаса, и вот что она имела в жизни: бетонную коробку в развалюхе-многоэтажке и мать, то ли слишком беспечную, то ли слишком пьяную, но в любом случае неспособную понять, что мир ее дочери раскололся на куски.
— Достань немножко льда, ладно? — Мать подняла стакан и потрясла растаявшие кубики. — Ну же, давай. — Она снова тряхнула стакан.
Кри моргнула в наступившей паузе — и вдруг заплакала. Она увидела бабушку, свое детство, а потом представила прабабушку — с ослепшими глазами и покрытыми шрамами руками, представила, как та улыбалась и кивала и как она сама чувствовала себя ночами в большой, теплой постели.
— Зачем ты отправила меня туда? Мне было всего четыре года…
— Ты плачешь?
— Скажи — почему.
— Ну, это никакая не тайна. — Мать поставила на стол стакан и закурила сигарету. — Они так захотели. Старухи. Думали, что ты будешь особенной.
— Что это значит?
— Об этом их надо было спрашивать.
— Ладно, тогда поговорим о тебе. — Кри села, но отступать не намеревалась. — Почему ты сбежала?
— Что?
— Ты ушла оттуда в девятнадцать лет. Мы никогда об этом не говорили.
— Не говорили, потому что это не твое дело.
— Бабушка говорила, что ты боялась.
— Вот как? — Мать нахмурилась и плеснула водки на растаявший лед. — А тебе не приходило в голову, что я хотела кое-чего побольше, чем жизнь на болоте? Кое-чего получше, чем грязь, клещи и недотепы? — Она отвела глаза, и в ее чертах проступило знакомое упрямство. Кри это только рассердило.
— Знаешь, я тебе помогу: не те мужчины, лень, вот это… — Она подтолкнула бутылку. — Я делаю покупки. Я убираю. А теперь хочу кое-чего взамен.
— Чего?
— Мне снятся сны.
Слова повисли в вакууме наступившей внезапно тишины. Мать понурилась, опустила голову, а когда заговорила, ее голос прозвучал еле слышно:
— Что за сны?
— Страшные. Висельное дерево, рабы, какие-то убитые… Я вижу их так ясно, как будто сама там нахожусь.
— Про висельное дерево все знают. И рассказы эти мы все слушали.
— Очень уж все реально. Я их вижу ясно, чувствую их запах, слышу, как они кричат. В руках у меня нож, и я знаю их имена.
— Нет, не знаешь.
— Двое — рабы. Один — и…
— Я же сказала, черт возьми! Нет! Сны — это только сны.
Голос у матери надломился, и Кри увидела в ее лице ложь, страх и неуверенность. Жадными глазами она нашла бутылку, но Кри опередила ее.
— Что на болоте?
— Надо было у моей матери спрашивать, раз уж ты так сильно ее любила.
— Я была ребенком.
— Думаешь, возраст имеет какое-то значение, глупая ты девчонка? Думаешь, для меня это было важно?
— Почему ты ушла?
— Я тебе уже говорила…
— Мне снится Джонни Мерримон, и эти сны настоящие.
Мать откинулась назад, и рот у нее открылся, словно от пощечины.
— Не говори так. Не смей.
— Он приснился мне прошлой ночью.
— Так далеко от болота — нет. Не может быть.
— Подожди-ка… Что ты сказала?
— Извини. Ничего. — Мать поднялась, неловко толкнула стул влево, отчего тот упал, и, оступившись, вышла из кухни. Хлопнула дверь, щелкнул замок.
Все еще в состоянии оцепенелости, Кри подняла стул, открыла воду, смыла грязь с ладоней и осторожно оттерла засохшую кровь. Ей приходилось видеть мать пьяной, сердитой, скучающей, но никогда вот такой, как только что, — встревоженной и напуганной.
Пройдя по коридору, Кри постучала в дверь и услышала какой-то шорох.
— Уходи.
Мать плакала, и слышать это было невозможно.
— Я боюсь снов.
— Правильно делаешь.
— Ты поэтому сбежала? — Молчание. — Слышишь?
Протяжный вздох и снова молчание.
— Такие сны видят немногие. Большинство не видят ничего. Но еще никто не видел их за пределами болота.
— Ты же видишь?
— Висельное дерево — да. Как и твоя бабушка и прабабушка. Девушка с ножом. Что произошло возле дерева. Я пыталась уйти от всего этого. Неужели ты не понимаешь? Есть и другие сны, похуже. Но ты еще слишком молода, чтобы это знать.
— Мне сейчас столько, сколько было тебе, когда ты сбежала оттуда.
— Господи…
— Скажи, что мне делать.
— Не могу. Извини.
— Почему?
— Оттого что мы говорим об этом, будет только хуже. Все равно что дверь открыть. Тогда и сны придут быстрее. Ты будтотонешь.
— Не понимаю.
— Конечно не понимаешь, глупая, глупая девчонка!
— Что мне делать? Мам…
Не договорив, она прижалась щекой к двери. Старухи говорили, что Кри — особенная и что она придет к ним не просто так.
— Пожалуйста… — снова повторила Кри. — Я не хочу видеть сны.
Ответа не последовало, да она его и не ждала. Мать была трусихой, но это не было новостью. Кри вернулась в комнату, легла на кровать, обхватила себя руками. По прошествии какого-то времени, поймав себя на том, что начинает клевать носом, она пробралась на крышу и села в старое кресло, которое сама же и нашла несколько лет назад.
Снизу по стенам поднимались уличные звуки, в других башнях горели огни. Взошла луна, и к полуночи веки снова стали опускаться.
Что, если она увидит это?
Кри устроилась поудобнее. Через светлый диск луны проползали облака. Усталость давила на плечи, и дважды она соскальзывала в дрему. Ветер стих. Мир наполнился тяжестью. Кри боролась, сопротивлялась несколько часов, но тьма уже плескалась у ног, и она, моргнув последний раз, провалилась в темноту.
Мрак хлынул в горло.
Погребенная заживо, Кри задыхалась.
Ее словно прошило электрическим разрядом. Она не могла дышать и ничего не видела. Сверху давила сырая земля.
Она была собой, Кри.
И кем-то еще.
Рвущийся изнутри крик распорол губы, но земляные струйки тут же просочились змейками внутрь.
Она задыхалась.
Умирала.
Очнулась Кри от собственного крика, такого громкого, что птицы, сидевшие на парапете с другой стороны крыши, сорвались в ночь. Она едва заметила их. Птицы были черные, как и все остальное.
Сбросив сон, Кри упала, и теперь ее рвало. Во рту остался землистый вкус, но рвало только желчью.
— Господи…
Стоя на четвереньках, она подумала о Боге. Подумала впервые с далекого детства.
Все было реально.
Чертовски реально.
Поднявшись наконец на ноги, Кри спустилась по лестнице в квартиру, добралась до комнаты, заперла дверь и поклялась перед Богом, что никогда больше не уснет. Когда поднялось солнце, она уже держалась из последних сил: не выходила из комнаты, не ела, и не пила, и даже не приближалась к кровати. На закате, когда мать включила телевизор, Кри отправилась на крышу — побыть одной на свежем воздухе.
Она знала, что было во сне.
Знала весь этот ужас.
В вечернем небе зажигались звезды; Кри смотрела на них, как будто видела впервые, и время от времени трогала лицо, проверяя, не расплющился ли нос и не уменьшились ли глаза. Восходящая луна застала ее в кресле, где она сидела, завернувшись в одеяло и отгоняя сон, как будто от этого зависела сама ее жизнь. После полуночи прошло три часа, когда на западе появились тучи, заворчал гром и пролетевший над крышей ветер спел колыбельную из потерянных слов. Упали первые капли, но Кри их не почувствовала.
Ее погребло заживо.
И крик задохнулся землей.
Глава 20
Глядя на Уилларда Клайна из кресла окружного прокурора, в котором просидела не один год, Бонни Басби без труда определила настроение шерифа, для характеристики которого на ум ей пришли не самые приятные слова.
Упертый.
Невменяемый.
Слепой.
— Я слышу, что вы говорите, шериф Клайн, но, по мнению Трентона Мура, Джонни Мерримон не может быть убийцей. Полученные травмы слишком обширны, произвольны и… необъяснимы.
— Необъяснимы?
— Да перестань. Ты же сам все слышал.
— Что ж, мне наплевать, что там говорит этот коротышка. Если он не может определить, как Мерримон провернул фокус, это еще не значит, что он не виноват. Мы же не знаем, что у него там, на болоте. Может, сообщники. Может, какие-то хитроумные штуки…
— Извините, шериф. — Окружной прокурор подняла руку. Вы сказали «хитроумные штуки»?
— Я к тому, Бонни, что сейчас еще слишком рано исключать кого-либо. У нас тут исключительный случай, а значит, и меры требуются исключительные. Я нашел его берлогу. — Шериф разложил по столу аэрофотоснимки. — Вот здесь и здесь что-то похожее на крышу. А эти ряды смахивают на огород. — Он ткнул пальцем и, взглянув на Бонни Басби, нахмурился. — Ты даже не смотришь.
— Не смотрю. Чтобы получить ордер, нужна веская причина, а у тебя ее нет.
— Мальчишка не в себе.
— Но убийцей он от этого не становится.
Шериф скатал фотографии в трубочку и перехватил ее резинкой. За последние два дня этот визит к прокурору был третьим.
Презрение.
Вот что видела Бонни в его глазах. Он считал ее слабой, безвольной простушкой.
— Я тебе не враг, Уиллард.
— Ты — друг Клайда Ханта, а в данном деле это одно и то же.
— Осторожнее.
— Или что?
— Приходи с правдоподобным обоснованием, и я передам дело в суд. Все просто. — Он смотрел на нее через стол горящими глазами. Бонни и раньше видела его таким. Не часто, но такое случалось. — Что-нибудь еще?
— Тебя не было здесь десять лет назад. Ты не видела, каким был этот мальчишка. Он выбрал страшную дорожку, и что-то в нем сломалось. А это значит, что люди еще пострадают. Они уже страдают. А теперь ты сидишь здесь, такая самодовольная, такая чистенькая, и смотришь на меня как на какого-нибудь тупого реднека, отставшего от жизни лет на сорок. Но, повторяю, тебя здесь не было тогда, и сейчас ты совершаешь ошибку.
— Может быть, но это моя ошибка.
— Он опасен, черт возьми.
— Это лишь твое мнение.
Шериф выпрямился и посмотрел на Бонни Басби сверху вниз.
— Значит, правдоподобное обоснование… Ладно. Ты делаешь свое дело, а я — свое.
В лесной чаще шериф Клайн доверял двум людям. Оба были охотниками и трапперами, настоящими лесниками, считавшими, что любой зверь существует для того, чтобы его убить. Этим они и занимались. Ради этого и пойти могли куда угодно. В чужие частные владения. В заповедник. Им на все было наплевать, и они знали все входы и выходы. Что и требовалось шерифу Клайну.
Они встретились на пустующем поле в двух милях от города. Оба охотника уже экипировались должным образом: патронташи, сапоги, защищающие от укусов змей, штаны, непроницаемые для колючек. Позади них тянулись вдаль холмы, по последнему из которых, ближайшему к лесу, полз крошечный комбайн.
— Джимми Рэй. Уэйлон. Спасибо, что пришли. Вот о чем я говорю. — Клайн разложил аэрофотографии на капоте патрульной машины. — Северная окраина округа. Здесь болото. Это у подножия холмов.
Джимми Рэй подошел ближе и, прижав широкой ладонью уголок снимка, склонился над ним. Под седыми волосами голубели блеклые глаза. Уэйлон — лысоватый, плотный — встал рядом с товарищем.
— А что твои помощники? — поинтересовался он.
— Дело неофициальное.
— Незаконное?
— Я хочу просто осмотреться. В прошлый раз со мной были парни в форме, так половина из них заблудились, а другая половина только и делали, что жаловались. Это место — настоящий лабиринт.
— Большое?
— Шесть тысяч акров. Половина площади — болото, вот здесь. Остальное — вот эта холмистая гряда.
Джимми Рэй наклонился еще ближе, всматриваясь в обведенные красными кружками объекты: огородные грядки и крышу под кронами деревьев.
Читать бесплатно другие книги:
