Эта ласковая земля Крюгер Уильям

Глава двадцать седьмая

Я не принимал душ с того дня, как мы сбежали из Линкольнской школы. Стоять под потоком чистой горячей воды было все равно что оказаться в раю. Сестра Ив купила нам новую одежду и отдала наши старые вещи в стирку, и мы влились в жизнь бродячего христианского исцеляющего шоу.

Нам с Эмми выделили спальню в комнатах, которые снимала сестра Ив в «Морроу Хаус». Чтобы окружающие не заподозрили нашу связь, Альберт с Мозом выждали еще день в лагере у реки. Когда они присоединились к труппе, им предоставили койки в общей мужской палатке. Женщины занимали еще одну палатку. У всех было по крайней мере одно дело, но большинство совмещали несколько обязанностей.

Моза определили в кухонную палатку, помогать готовить еду, которую подавали после каждого собрания, а также еду для всех, кто путешествовал с сестрой Ив – таких была почти дюжина. Поваром был крупный мужчина, лысый, как колено, с вытатуированной на правом предплечье русалкой с обнаженной грудью. Он называл себя Димитрий, хотя, как у всех, кто путешествовал с сестрой Ив, скорее всего, это имя было ненастоящим. Он говорил с сильным греческим акцентом, и Моз полюбил его. Димитрий хорошо понимал простые жесты, которыми пользовался Моз при общении, и ручался, что не знал лучшего работника.

Альберт трудился с разнорабочими, большинство из которых также являлись музыкантами. За короткое время с помощью своей технической сноровки и способности сварганить из подручных материалов что угодно он заработал их уважение. Они начали называть его Профессор, потому что он обладал общими знаниями почти обо всем.

Уискер, пианист, взял меня под крыло. Он был худым, его руки и ноги походили на коктейльные соломинки, а кожа напоминала цветом мелассу. Он был стар, во всяком случае так мне казалось тогда, может лет пятидесяти, с вечно усталыми глазами. Он учил меня музыке в той области, на которую у мисс Стрэттон никогда не было времени. Я умел читать ноты с листа, но никогда не играл в музыкальном коллективе. Уискер учил меня играть синхронно, слушать другие инструменты и чувствовать то, что он называл «благородным пузырем». Это момент, когда все ноты всех музыкантов непринужденно сливаются друг с другом, и музыкальное произведение приобретает такое прекрасное звучание, что захватывает дух и у исполнителя, и у слушателя, унося их ввысь.

– Как в пузыре, – сказал я.

– Именно, – сказал он и улыбнулся, показывая потемневшие от табака зубы. Он сделал глоток из всегда стоявшего на пианино стакана, наполненного на два пальца контрабандным виски, который, кажется, никогда не уменьшался в объеме, сколько бы Уискер к нему ни прикладывался.

– Такое происходит не всегда, Бак, но когда получается, это словно Господь поднимает тебя на своей ладони.

Его настоящее имя было Грегори, но все, включая его самого, звали его Уискер.

– Матушка говаривала, что я был таким худеньким, что мог спрятаться за кошачьими усами[30]. Так и пристало.

Остальные музыканты вели себя дружелюбно и приветливо, но я видел, что Сид, трубач, был мне совсем не рад. Я думал, это просто из-за опасности, которой, по его мнению, может подвергнуться поход из-за нас, но Уискер подсказал мне другое объяснение:

– Он ревнует.

Мы обедали за одним из длинных столов, на которых по вечерам разливали суп и выдавали хлеб.

– Ревнует ко мне? Почему?

– В тебе есть что-то врожденное, что-то особенное, что выходит через твою гармонику, чему невозможно ни научить, ни научиться. Может, это сделает из тебя музыканта, может что-то другое. Кто знает? Но оно есть. К тому же ты очень нравишься сестре Ив. Ты ее племянник, ее семья. Это дает тебе преимущество над Сидом. Этот пижон ненавидит, когда сестра Ив слишком много внимания уделяет кому-то другому.

Я мало что знал о прошлом Уискера, никто особо не распространялся о своем прошлом, так что мы легко нашли общий язык. Он рассказал, что происходит из семьи издольщиков из Техаса, и с детства больше всего хотел сбежать с хлопковых плантаций.

– Тяжкий труд на твердой, плоской как блин земле, – говорил он. – Ничего тяжелее в жизни не видел, чем собирать хлопок.

Я спросил про его семью, и он сказал, что не виделся с ними больше двадцати лет.

– Вы скучаете по ним?

– У меня новая семья, – сказал он и обвел руками шатер.

Собрания начинались в сумерках, и через пару дней я уже играл с музыкантами на сцене. Сестра Ив проповедовала, а мы поддерживали ее музыкой, окрыляющей душу. Питающие надежду возносили свои голоса в знакомых мелодиях госпел. В конце все лампы, кроме одной, прямо над сестрой Ив, гасли, и слепые, убогие и калеки приходили и вставали перед ней на колени, умоляя о целительном прикосновении. Они не уходили разочарованными. Даже если ослепшим глазам не возвращалось зрение, если кривая нога не выпрямлялась, казалось, самим своим сочувствием сестра Ив давала им надежду.

– Лопают, как овсянку с патокой, – услышал я слова Сида другому музыканту. – Неважно, что они уходят по-прежнему калеками. Они уходят со светом в сердце, и это все, что имеет значение для бедолаг. Они открывают бумажники, и деньги текут рекой.

Это должно было меня насторожить. Но я решил, что кормить людей, которые приходят на собрания, стоит дорого. Времена были тяжелые, и для многих суп с хлебом на ужин, возможно, был единственным приемом пищи за день. Деньги на еду были проявлением щедрости тех, кто не задерживался на ужин, тех, у кого водились деньги и чьи сердце и совесть затронула сестра Ив.

Мое любимое время наступало, когда собрание заканчивалось и голодные были накормлены. Сестра Ив и Сид собирались вокруг Уискера за пианино, и мне разрешали присоединиться, и мы играли музыку, за которую никогда не взялся бы церковный хор. Сестра Ив обожала композиции с «Улицы дребезжащих жестянок», написанные, как объяснил мне Уискер, в тридцатидвухтактной форме, состоящей из четырех частей, в каждой по восемь тактов. Многие мелодии Ирвинга Берлина были тридцатидвухтактными, объяснял он. Они были несложными в исполнении и полными сентиментальности, а сестра Ив знала, как выжать эмоцию до последней капли. Она потягивала контрабандный виски – они все потягивали – и курила сигарету, окутывая нас бархатными нотами песни так, что хотелось плакать. Малышка Эмми к этому времени уже крепко спала на одеяле в задней части шатра. Когда все закруглялись, Сид относил ее в свою машину, отвозил нас обратно в гостиницу и укладывал ее на кровать, потом желал сестре Ив спокойной ночи у дверей ее апартаментов.

– И так всю дорогу до самого Сент-Луиса? – услышал я однажды ночью его полный тоски вопрос.

– Всю дорогу, Сид, – ответила она. – Спокойной ночи, милый.

Сид был не единственным попавшим под ее очарование. Все, кто путешествовал с ней, любили сестру Ив. Горстка неудачников, изгоев, потерянных для общества. Но так же, как она давала надежду хромым и немощным, сестра Ив воодушевляла всех нас. Я думал про детей в Линкольнской школе, которые были совсем как люди сестры Ив – потерянными и сломленными. Я думал, что, если бы она была главной вместо Тельмы Брикман, Черной ведьмы, жизнь там была бы совсем другой.

Сестра Ив рассказала мне, что крестовый поход пробудет в Нью-Бремене две недели. На четвертый вечер, когда все вышли из шатра и отправились по домам или к длинному столу за супом и хлебом, сестра Ив села на ступеньки сцены. Я присел рядом.

– Я сейчас убила бы за сигарету или стакан виски, Оди. – Она игриво пихнула меня закутанным в белое бедром.

– Эти люди думают, что вы идеальная. Лучше им не видеть вас курящей или пьющей.

Она засмеялась и обняла меня за плечи.

– Идеален только Бог, Оди. Остальных он наделил всевозможными недостатками и изъянами. – Она убрала волосы со щеки, показав мне длинный шрам. – Если бы мы были идеальными, свет, которым он одаривает нас, просто отражался бы. Но недостатки – они ловят свет. А изъяны – через них свет попадает внутрь нас. Когда я молюсь, Оди, я никогда не молюсь о совершенстве. Я молюсь о прощении, потому что знаю, что эта молитва всегда будет услышана.

Мы виделись с Альбертом все время, но я не беспокоился, что люди признают в нас братьев. Мы были не очень похожи. Потому что Альберт со своими рыжими волосами пошел в папину родню, а я – в мамину. Я часто сидел с ним за длинным столом, пока Моз и остальные работники кухни подавали нам еду.

– Каково жить в «Ритце»? – пошутил он как-то за обедом.

– Знаешь, Альберт, я тут думал. Что, если мы не найдем тетю Джулию в Сент-Луисе? Я хочу сказать, мы даже не знаем, с чего начать поиски.

– Будем решать проблемы по мере их поступления.

– Но что, если?

– У тебя есть какие-то соображения?

– Ну, я думал. Может, мы просто останемся с сестрой Ив?

Альберт жевал сэндвич с болонской колбасой. Он посмотрел на большой шатер, затем уго взгляд устремился дальше, на луг, за которым протекала река и где он спрятал наше каноэ.

– Все слишком хорошо, чтобы продлиться долго, Оди, – сказал он.

– Почему?

– Когда нам что-то давалось легко?

– Это не значит, что так не может быть.

– Послушай, стоит только расслабиться, как сразу получаешь в морду. Не слишком привыкай. И опасайся Сида. У этого парня на тебя зуб.

– Сестра Ив с ним разберется.

– Сестра Ив не может следить за ним все время. Попомни мои слова, Оди, он змея.

Каждый день Сид и сестра Ив сидели в гостинице, как она говорила «над книгами». В дополнение к игре на трубе Сид работал ее коммерческим директором, оплачивал счета, следил, чтобы в предстоящих городах все было готово к приезду, занимался рекламой. Должно быть, он был хорош в этом деле, особенно в том, что касалось рекламы, потому что на собрания приезжали люди издалека, порой из самых городов-близнецов[31]. Даже Уискер, который не особенно жаловал Сида, отдавал ему должное.

– Когда я прибился к сестре Ив в Техасе, она не была такой зрелищной. Молилась и исцеляла, как сейчас, но когда появился Сид, все изменилось. Этот белый балахон, в котором она выглядит словно ангел? Это Сид придумал. Огни, музыканты, даже суп и хлеб – это все Сид.

– Как он стал частью семьи?

Я использовал это слово, потому что именно так начал относиться ко всем участникам похода.

– Так же, как и все мы, потерянные души. Сестра Ив просто нашла его. Он работал в карнавале в Уичито, когда мы пару лет назад устроили там собрание. Дудел в свою трубу и исполнял номер со змеями. Пижон запал на нее, как все остальные.

– Откуда она?

– Ты не знаешь? Она же считается твоей теткой. – Он засмеялся. – Я всегда знал, что ты такой же, как и мы все. Она нашла тебя, поманила, и ты просто последовал за ней. Не переживай, Бак. Я сохраню твою тайну. – Он покачал головой. – Понятия не имею, откуда она. Учитывая ее любовь к ковбойским сапогам, думаю, откуда-то с запада. Это и то, что она, похоже, не боится змей.

– Змей?

– Ах да. Ты еще не видел, как они с Сидом управляются со змеями. Это что-то, скажу я.

– Что они с ними делают?

– Используют, чтобы люди поняли, что с сатаной можно справиться, если Бог на твоей стороне. Вот это зрелище. На севере они редко это делают, а вот на юге, о, белые ведутся на это.

– Можно на них посмотреть?

– Думаю, вполне можно.

Среди палаток крестового похода была одна небольшая сразу за кухней, в которой сестра Ив каждый вечер готовилась к проповеди. Уискер поднял клапан входа и поманил меня внутрь. В палатке стояли туалетный столик с зеркалом и мягкая банкетка. Рядом со столиком стояла вешалка, на которой висели множество белых балахонов и другая одежда. Вокруг большого дорожного сундука валялось несколько пар обуви, в основном простые белые туфли без каблуков, которые сестра Ив надевала на собрания, но была и пара ковбойских сапог. На узком низком столике у задней стенки стояли три стеклянные клетки, которые, как я узнал впоследствии, назывались террариумы, новое для меня слово. В каждом террариуме лежала зелень, а также большой камень или пара камушков, чтобы змеи сворачивались вокруг них и, предположил я, прятались за ними.

– Какого они вида?

– Эти две выглядят в точности как коралловые аспиды. – Он кивнул на стеклянный ящик, где извивались друг о друга пара маленьких змей с черными, желтыми и красными кольцами. – Знаешь про коралловых аспидов?

Я сказал, что не знаю.

– Ужасно ядовитые. А вон ту мы называем Мамба. Смотри. – Он постучал по стеклу среднего террариума, и змея внутри, темно-серая длиной три фута, поднялась и расправила кожу в районе шеи и головы, готовая к броску. Уискер засмеялся. – Совсем как кобра.

– Но не кобра?

– Они только выглядят опасными, но это не так. Это просто змеи, которых люди принимают за ядовитых. Но этот… – И он кивнул на самый большой террариум. – Этот другой. Он по-настоящему опасен. Мы зовем его Люцифер.

– Люцифер?

Он наклонился к стеклу, и змея свернулась и поднялась для атаки.

– Это настоящая гремучая змея. Когда Люцифер трясет своим хвостом, скажу я тебе, братец, у меня дрожат кости.

– Сестра Ив работает со всеми змеями?

– С похожими на коралловых и Мамбой. С Люцифером работает только Сид. Они с этим змеем давно вместе, полагаю. Это было частью циркового номера, который он исполнял, когда его нашла сестра Ив.

– Их никогда не кусают?

– Иногда. Но укусы коралловых и Мамбы безвредны. А Сид всегда выдавливает яд перед выступлением с Люцифером.

Змея лежала, свернувшись, так что было сложно определить ее длину, но тело ее было толщиной с мое запястье. Она смотрела прямо на меня, раздвоенный язык то появлялся, то пропадал, как будто она хотела попробовать меня на вкус.

– Что он ест?

– В основном мы бросаем туда мышей. Он заглатывает их целиком. Иногда маленьких крыс, если получается поймать их в кухонной палатке.

Я подумал о Фариа из тихой комнаты в Линкольнской школе. Представил его заглоченным целиком этой большой гремучкой и возненавидел змею.

– Даже не пытайся прикасаться к этим змеям, – предупредил Уискер. – Этим занимаются только сестра Ив и Сид.

– Не переживай, – сказал я, пятясь от Люцифера. – Я никогда не притронусь к этим тварям.

Глава двадцать восьмая

Поход был семьей. Они работали вместе, доверяли друг другу, наслаждались обществом друг друга. До появления Альберта и Моза было шесть мужчин и четыре женщины. До Эмми детей не было, и все взяли ее под свое крыло, как курицы-наседки. Эмми проводила много времени в компании сестры Ив, но и в одиночку свободно передвигалась по палаточному лагерю, помогая где можно, но по большей части принося радость. Она все время носила соломенные шляпы сестры Ив с широкими полями, чтобы низко опустить поля и спрятать лицо, если появлялся кто-нибудь из внешнего мира. Я уверен, что все в походе знали, что она не родственница сестры Ив, но не думаю, что они знали ее настоящее имя, а если и знали, то им было все равно.

Некоторые из мужчин выглядели весьма суровыми. Димитрий со своей лысой головой, огромной грудной клеткой и татуировками. Торч, один из музыкантов, чьи волосы походили на выкашлянный кошкой комок. Тсубой, паренек примерно одного возраста с Альбертом, чье лицо, во всяком случае правая сторона, представляло собой мешанину шрамов. Уискер рассказал мне, что Тсубоя выбросили из поезда, на который он пытался забраться без билета. Хотя дети с походом не путешествовали, не все женщины были бездетными. У Сайприсс, женщины с экзотической внешностью и длинными волосами цвета ночной реки, было трое детей. Но их у нее забрали из-за пьянства. Она бросила пить – по крайней мере я никогда не видел, чтобы она пила, – и когда Эмми оказывалась поблизости, ее лицо озарялось, словно в сердце у нее загоралось теплое пламя.

Свои немногочисленные пожитки все хранили под койками, где их было бы легко украсть. Но никто не воровал. В некотором роде они не отличались от детей Линкольнской школы, которых собрали вместе почти без всего. Но Линкольнской школой управляли люди, подобные ДиМарко, Черной ведьме и ее похожему на ящерицу мужу, и общим у нас там был страх. В походе же все пронизывал дух сестры Ив, и это меняло все.

Дни были расписаны по часам, и свободное время выпадало редко. Вся необходимая работа выполнялась с утра: почистить картошку, залатать брезент, убрать мусор вокруг большого шатра и по всему палаточному лагерю. Пара мужчин брали один из пикапов и отправлялись в соседние городки расклеивать объявления про поход. Когда все дела были сделаны, сестра Ив часто отправляла нас помогать местным. Я узнал, что она прибыла в Нью-Бремен раньше остальных и посетила местных пасторов и католического священника, расспрашивала, кто из их прихожан нуждается в помощи. Мало кто из фермеров мог позволить себе нанять помощников за деньги, и сестра Ив где возможно предлагала за бесплатно помощь своих людей, мужчин и женщин. Почти с того дня, как мы присоединились к походу, мы с Альбертом и Мозом помогали. В первый день мы чинили ограды, на следующий – крышу сарая. Через пару дней я помогал Альберту ремонтировать двигатель трактора, который хозяин уже и не надеялся завести. Мы выпалывали дурман с кукурузного поля, а на следующий день сгребали сено, совсем как у Гектора Бледсо, но в этот раз было по-другому, потому что мы помогали нуждающимся, поэтому труд не казался кабальным. Я подумал, что в Линкольнской школе все могло бы быть совсем по-другому, если бы мы помогали Бледсо потому, что ему была нужна помощь, а не потому, что он с Брикманами наживался на нашем труде.

Каждое утро после посиделок над книгами Сид исчезал на пару часов бог знает куда. Каждый день сестра Ив тоже сбегала, и я не сразу понял причину ее исчезновений.

В конце недели, пока Моз работал в кухонной палатке, Эмми была при нем, а Альберт пытался починить газовый генератор, питающий электрические лампы во время ежевечерних собраний, и нас не обещали в помощь никакому фермеру, у меня выдалось редкое свободное время. Я решил получше узнать Нью-Бремен.

Я пошел в парк с бейсбольным полем, где играли местные дети. Они окликали друг друга и шутили, и казалось, что вся их жизнь состоит из бейсбола и дружбы. Я спустился по холму на равнину у реки, где возле железнодорожных путей высились элеваторы, похожие на башни замка. Рядом с железной дорогой стояла белая церковь с тонким шпилем, на грязных улочках вокруг нее домов было больше, и они были меньше и беднее, чем те, что на холмах. За открытой дверью церкви стонал орган, кто-то репетировал гимны к предстоящей воскресной службе. По путям я дошел до деревянного моста, пересекавшего Миннесоту. Я сел на шпалы, уставился на мутную воду цвета сидра внизу и попытался представить, каково было бы родиться в тихом Нью-Бремене.

Но у меня ничего не получилось. Не потому, что мне отказало воображение, а потому, что я боялся мечтать о подобном. За всю жизнь ни одна моя мечта не сбылась.

После шпал я пошел вдоль берега, по тропинке, протоптанной местными жителями, может быть сюда спускались дети, чтобы наслаждаться всеми приключениями, которые предлагала река. Вдалеке виднелись поля молодой нежно-зеленой кукурузы, доходившей почти до колена, а за ними поднимались холмы, несущие на своих плечах небо. Тем ленивым летним днем, наедине с рекой и красивой долиной, которую она огибала, я почувствовал глубокое желание найти здесь свое пристанище, найти свое пристанище хоть где-нибудь.

Не осознавая, я дошел до того места за лугом, где мы причалили каноэ в тот первый вечер, когда я услышал взывающий ко мне голос ангела из шатра. К моему величайшему удивлению сестра Ив сидела по-турецки на той самой песчаной отмели, где уговаривала всех нас присоединиться к походу. Она сидела одна, повесив голову, и мне стало ясно, что она поглощена молитвой. Мне не хотелось нарушать ее покой, так что я повернулся и как мог тихо начал подниматься по берегу.

– Оди, – тихо окликнула она.

– Извините, – сказал я. – Не хотел мешать.

– Ты не мешаешь. Иди сюда. – Она похлопала по песку рядом с собой.

– Сюда вы уходите? – спросил я. – Каждый день?

– Где бы ни останавливались, я стараюсь найти место, чтобы посидеть в одиночестве. Не всегда место такое красивое, как это.

– Чтобы помолиться?

– Чтобы набраться сил. – Она раскинула руки, как будто хотела обнять реку. – И чтобы открыть сердце красоте всего божественного творения. Если для тебя это похоже на молитву, тогда называй это молитвой.

Было болезненно ясно, что она чувствует что-то, чего не чувствую я, что-то удивительное и наполняющее то место, где я ощущал только глубокую тоску. Она подняла лицо к солнцу, и волосы упали со щеки, открыв длинный шрам.

– Немного напоминает мне Ниобрару, – сказала она.

– Что это?

– Река в Небраске, где я выросла.

– Можно спросить у вас кое-что?

– Что угодно.

Я знал, что это грубо, но меня снедало любопытство.

– Шрам.

Кажется, это ее ни капли не удивило, и я подумал, что ей, наверное, часто задают этот вопрос.

– Помнишь, я говорила тебе, что Бог наделил нас всех изъянами, чтобы его свет мог проникать в нас? Этот шрам, Оди, мой изъян. Он был дан мне в день моего крещения.

– Я думал, что для этого просто окунают в воду.

– В моем случае в водопойное корыто.

Я подумал, что это должна быть хорошая история, и захотел ее услышать, но не успел спросить, как с берега крикнули:

– Сестра Ив! Идите скорее! Эмми!

Ее положили на койку в женской палатке, и вокруг сгрудился почти весь поход. Альберт нависал сверху, Моз стоял на коленях сбоку и держал ее маленькую ручку. Глаза Эмми были закрыты, от лица отлила вся кровь. Я опустился на колени рядом с братом.

– Что случилось?

– Очередной припадок.

– Что такое? – спросила сестра Ив.

– Мы точно не знаем, – сказал я. – Некоторое время назад она ударилась головой о столб ограды. С тех пор такое бывает. Обычно она отходит.

Эмми открыла глаза и осоловело уставилась на меня.

– Он в порядке, – пробормотала она. – Он в порядке.

– Кто, Эмми?

Она вцепилась в мою руку с неожиданной силой и сказала:

– Не беспокойся, Оди. Мы победили дьявола.

Она отпустила мою руку, закрыла глаза, задышала глубоко и заснула.

– Давайте отвезем ее в гостиницу, – сказала сестра Ив.

Все разошлись. Моз отнес Эмми в машину, которую обычно водил Сид, сверкающий красный «ДеСото». Он положил ее на заднее сиденье, и сестра Ив укрыла ее одеялом, которое лежало там. Я сел рядом и положил ее голову себе на колени. Моз с Альбертом сели впереди, и сестра Ив отвезла нас в «Морроу Хаус». Наверху Моз аккуратно положил Эмми на кровать, и они с Альбертом отправились обратно в палаточный лагерь. Сестра Ив села около Эмми, взяла ее за руку и попросила меня выйти и закрыть за собой дверь. Я стоял у окна гостиной, где мы обычно завтракали, и смотрел на городскую площадь. Смотрел, как люди идут по своим обычным делам. И знал, что никогда не буду таким же.

Открылась дверь в коридор, и вошел Сид. Он смотрел на меня совсем как Люцифер, гремучая змея.

– Слышал про девочку.

– Ее зовут Эмми, – сказал я.

– Я говорил Ив, что от вас будут одни проблемы.

– От всех проблемы, Сид, включая тебя.

Сестра Ив вышла из комнаты Эмми, оставив дверь открытой.

– Как она? – спросил я.

– Хорошо, Оди. Она очнулась. Зовет тебя.

Эмми сидела в кровати, опираясь на подушки. Она улыбнулась мне. Я сел на кровать:

– Ты в порядке?

Она кивнула:

– Сестра Ив рассказала мне, что случилось.

Я не до конца закрыл дверь и слышал громкие сердитые голоса из соседней комнаты. Я никогда прежде не слышал, чтобы сестра Ив и Сид спорили. Это меня напугало, по большей части из-за того, что спорили они по поводу нас: Эмми, меня, Альберта и Моза. Я с самого начала решил, что наша история с сестрой Ив будет такой же, как со всеми другими хорошими вещами, что у нас были. Короткой.

– Когда мы уедем из этого города, эти дети отправятся своей дорогой, – сказал Сид.

– Я решаю, что мы делаем, а что нет, Сид.

– Если хочешь, чтобы я остался в шоу, избавься от этих детей.

– Если хочешь уйти, Сид, я тебя не задерживаю.

– Послушай, Иви, помнишь, кем ты была до встречи со мной? Дешевым шоу. Я сделал тебя сестрой Ив.

– Господь сделал меня сестрой Ив.

– Это Господь добился для тебя приглашения в еженедельную радиопередачу в Сент-Луисе?

– Что?

– Я получил телеграмму от Кормана. Если хочешь стать известной на всю страну, он предлагает большой концертный зал в Сент-Луисе. Они будут вести эфир прямо оттуда на миллионы американцев каждое воскресенье.

– Миллионы?

– Миллионы, детка. Ты станешь известна на всю страну.

– Когда?

– Мы отработаем в Де-Мойне и без остановки в Канзасе отправимся прямиком в Сент-Луис.

В соседней комнате стало тихо. Я посмотрел на Эмми, которая смотрела на меня.

– Детям тоже туда, Сид. Мы возьмем их с собой. Когда приедем, я помогу им найти родных, и тогда они перестанут действовать тебе на нервы. Договорились?

После долгого молчания Сид наконец сказал:

– Договорились.

Я всю жизнь слушал ложь и прекрасно различал, когда слышал ее.