Бумажная оса Акампора Лорен

Глава девятая

Однажды вечером, когда Рафаэля не было дома, мы с тобой открыли бутылочку вина во внутреннем дворике. Как и следовало ожидать, быстро покончив с первой бутылкой, ты открыла вторую. Я чувствовала себя свободнее и словоохотливее, чем обычно.

– Я так благодарна тебе за то, что ты привела меня в Ризому, – сказала я. – Мне кажется, простой благодарности мало.

– Эбби, ты такая милая, – твое лицо светилось от китайских фонариков на решетке над нами. – Для меня просто счастье иметь возможность разделить это с тобой.

Потрясающая удача – снова оказаться здесь наедине с тобой, делать то, о чем мечтали многие. Я думала о тех бесчисленных часах, проведенных за просмотром твоих фотографий на страницах журналов в своей затхлой спальне в Мичигане, словно сама была одной из тех многих. Какой бы абсурдной ни казалась эта разлука сейчас, я знала, что мы все сделали правильно. Каждой из нас были нужны эти годы, чтобы найти свое предназначение: твое – в лучах славы, мое – в тени. И теперь мы были готовы снова воссоединиться в нерушимом единстве. Наш союз – это сложнейший механизм, симбиоз воображения и его воплощения в жизнь.

– А что, если однажды я стану членом Ризомы? – вдруг поинтересовалась я. – Было бы забавно, если бы мой наставник порекомендовал меня Перрену.

Ты бросила на меня вопросительный взгляд, словно ожидая конца шутки.

– Я имею в виду художественное направление. Разумеется, не актерство.

– А, это? Да, было бы чудесно, – рассеянно произнесла ты.

– У меня сейчас столько новых идей, сюжетов и эскизов. И я тут подумала, – добавила я, ощущая приток крови к своему лицу, – а что, если бы мы сами сняли кино? Ты и я? Я могла бы написать сценарий и заняться художественным оформлением, а ты бы играла в нем главную роль. Может быть, ты могла бы найти режиссера и продюсера. Кто знает, вдруг Перрен захотел бы принять участие.

Ты поднесла бокал ко рту, и было заметно, как уголки твоих губ изогнулись от удовольствия. Сделав большой глоток, ты вернула бокал на стол, нежно улыбнувшись, и сказала:

– Да, было бы круто осуществить это однажды.

Я почувствовала, как ты оттолкнула меня. Я ждала, что наш союз, вновь продолжающееся сотрудничество откроется тебе именно в эту секунду так, как это представляла себе я. Райские сады Эдема, в которых мы провели детство, теперь снова простирались перед нами. Тебе нравилось мое искусство – по крайней мере, так ты говорила, – и теперь ты могла окунуться в него.

– Я говорила тебе о следующей роли Рафа? – спросила ты, закуривая сигарету. – Это комедия. Как тебе такое? Он не перестает меня удивлять.

Я ничего не ответила. Ты подлила вино в свой бокал, хотя он был еще наполовину полон, и попыталась поставить бутылку обратно, но, соскользнув со стола, она полетела вниз.

Теперь стало очевидно, что больше ты не поведешь меня в Ризому. И если я хочу хоть как-то продвинуть свой талант, раскрыть его перед Перреном, то мне придется действовать в одиночку. Не всех приводят за руку, как Пола. Было больно осознавать, что незнакомые люди сделали для него больше, чем ты готова была сделать для меня. Возможно, ты искренне восхищалась моими работами, но это были лишь слова. И теперь понятно, что ты одна из тех людей, которые разглагольствуют и взахлеб обещают, а затем просто забывают об этом.

Об уплате грабительски дорогого членского взноса не могло быть и речи, но я вспомнила о рабочей и учебной программе, о которой мне рассказывала девушка, проводившая экскурсию по Ризоме. Однажды утром, когда ты была на съемках, я села в твою «Теслу» и отправилась по горной местности за формой для резюме. И в тот же день я вернулась обратно, чтобы подать его вместе со своим портфолио – огромным количеством рисунков, скрученных в цилиндр. Я приготовилась ждать, но на следующий день мне позвонили и предложили работу.

– Поздравляю, – сказал директор. – Я разговаривал с Телло, он очень вас рекомендовал. Добро пожаловать в Ризому.

Слушая, как директор перечисляет доступные рабочие места, я ощутила необъяснимый страх, сковывающий мое тело. Я могла бы помогать на кухне ресторана или в спа-салоне, выполнять мелкие работы или быть вожатым в детском лагере. Я уставилась на стену, где висела работа Перрена – фотография женщины с изуродованным лицом – и ее взгляд пронзал меня в ответ.

– А как насчет детского сада? – уточнила я почти шепотом, хоть тебя не было дома.

– Да, конечно. У вас есть опыт работы с маленькими детьми?

– Пока нет, – честно ответила я, замешкавшись на секунду.

– Ну, ничего страшного. Если вы хотите работать там, то можете начать с помощника. Когда вы готовы приступить к работе?

– А разве не будет интервью или что-то в этом роде?

– Нет, не для помощников. Разумеется, штатные сотрудники проходят тщательную проверку, а вы будете под их непосредственным контролем. Но мы рады предложить широкий спектр возможностей для наших самых амбициозных участников программы, таких как вы. Это как раз то, что всем нравится в этой работе и доступно абсолютно для каждого, у кого есть талант, независимо от финансового положения или опыта.

В тот момент мой телефон завибрировал. Взглянув на экран, я увидела твое имя и почувствовала мощный прилив адреналина. Отклонив входящий звонок, я снова поднесла телефон к уху.

– Я бы хотела начать сегодня, – уверенно сказала я.

Я никогда раньше не меняла подгузник и не купала ребенка. В яслях было четырнадцать младенцев и десять воспитателей, но все равно ритм работы был бешеный. Войдя в комнату, я сразу же увидела Ташу, девушку, проводившую для меня экскурсию по Ризоме в самый первый раз.

– Добро пожаловать, – мелодично протянула она, широко улыбаясь и слегка подкидывая завернутого в пеленку ребенка. Остальные женщины в белых одеяниях кружили вдоль рядов с детскими кроватками, прислушиваясь к мяукающим сверткам.

– В основном все они – дети актеров и других работников киноиндустрии, – пояснила мне женщина приятной внешности по имени Марлен. – Здесь есть дети знаменитостей, но мы стараемся не акцентировать внимание на этом. Мы делаем все возможное, чтобы уделять одинаковое и беспристрастное внимание всем малышам.

В гардеробной располагался холодильник, посудомоечная машина, комоды, набитые одеждой из органического хлопка, и лежали стопки подгузников разных размеров. Таша и остальные воспитатели всегда были наготове с бутылочками со смесью и детскими нагрудниками. Они говорили мне, что и когда приносить, и иногда давали подержать ребенка. Когда приходило время класть его обратно, я возвращала младенца в кроватку, отыскивая табличку с его именем, и опускала его на матрас, где он сворачивался словно гусеница.

После моей первой смены в яслях я снова встретилась с Телло. На этот раз все прошло более естественно: устроившись в деревянном кресле, я опустила веки и позволила шуму океана разлиться по моему телу. Я ощутила легкое сопротивление, когда фигуры слились воедино под моими веками. Я чувствовала себя на своем месте. Мне наконец воздалось по заслугам, а я заслужила это больше, чем ты или любой другой член Ризомы. Окончив сеанс, я соскользнула вниз по парадной лестнице, теперь казавшейся гораздо приветливее и теплее, чем раньше; а величие здания скорее вдохновляло, чем угрожающе отталкивало. Совсем скоро это станет привычным. Совсем скоро эти этажи будут легко узнавать мои шаги.

Мне давалось одно занятие в каждую рабочую смену в Ризоме, то есть два раза в неделю. Поскольку ты весь день находилась на съемках, уезжать из дома не составляло особого труда. Одалживая машину без твоего ведома, я каждый раз двигалась по горной дороге, охваченная трепетом волнения и нервного возбуждения. В детском саду я работала по четыре часа, а затем шла на сеанс к Телло. Постепенно я хорошо узнала всех малышей, их врожденные качества и привычки. Некоторые были рождены для того, чтобы истошно вопить, а другие же покорно принимали свою участь. Оказалось сложным притупить свое осознание того, где чей ребенок и какие младенцы имели божественное происхождение, будто бы недавно спустившись с вершин Олимпа. Было непросто забыть это и перестать читать в их глазах их особое положение.

Но по вечерам все было как прежде. Иногда ты изъявляла желание провести со мной время – и мы вместе ужинали за бокалом вина. При тебе я старалась сохранять самообладание, подавляя внутри себя эмоциональные всплески, случавшиеся после каждого посещения Ризомы, эту смесь острых ощущений – восторга и страха. Не думаю, что у меня всегда это получалось, но ты, должно быть, не обращала внимания, потому что, казалось, никогда ничего не подозревала, ни разу ничего не почувствовала.

Естественно, я соблюдала правила осторожности, например, не посещала Ризому по средам, зная, что в этот день у тебя сеанс. Лишь однажды я безрассудно нарушила это правило, придя на работу в среду днем и покинув свое рабочее место в яслях. Лишь однажды, рискнув быть обнаруженной, я подошла к комнате, где проходил твой сеанс, и подслушала, затаившись у двери. Мне с трудом удалось разобрать твой голос, по-видимому, ты рассказывала о своем сновидении. Я услышала, как ты говорила о том, что тонула. В ответ раздался глубокий голос твоего наставника, а затем я услышала, как ты рыдаешь взахлеб. Я еле сдержалась, чтобы не открыть дверь и не подбежать к тебе. Я еле-еле смогла оторваться от двери и перестать подслушивать.

После того как я начала работать в Ризоме, мои сновидения окрасились в яркие цвета, словно их окунули в ванну с красителями. Беспокойные и прекрасные сны сменяли друг друга. Войны и кулачные бои с сестрой. Крик моего отца: «Ты фальшивка! Это научная истина, научная истина!» Демон, вытащивший горящее полено из костра и ткнувший им в меня. В одном из сновидений ко мне приходил Рафаэль с хлыстом в руке верхом на беременной лошади с пеной у рта. Он предложил мне сесть на лошадь спереди и, прижавшись к нему, ехать верхом без седла, и я проснулась в холодном поту от возбуждения. В другом моем сне он привел меня на скотобойню и открыл дверь, чтобы показать мне груды мертвых лошадей.

Мне снова стал сниться тот самый сон с участием сатиров. Теперь, проснувшись, я могла детально изобразить персонажей и их костюмы на бумаге. Я нарисовала обувь, делавшую их копыта раздвоенными, и ремни, на которых крепились их фаллосы. Я украсила низ твоей балетной юбки рядом из перламутровых бусин. Себя я представила в козьей шкуре, окруженную сатирами.

Телло посоветовал способ облегчить запоминание снов. Нужно пробудиться в конце шестого часа цикла сна, а затем снова погрузиться в сновидения. Воспоминания о снах оставались свежи, и их легче было переносить в сознание. Будильник поднимал меня на рассвете мелодией сонаты, после чего я вновь на несколько утренних часов возвращалась к Источнику, прежде чем окончательно встать и столкнуться с несметным количеством твоих сообщений и грядущих встреч. В глухой гостевой спальне, кроме гула от центральной вентиляции, не было слышно ни звука. Первое, что я видела, открывая глаза, была маленькая статуэтка пухлой женщины из черного дерева на тумбочке, ее обнаженные груди нежно блестели. Я полюбила эту статуэтку. Каждое утро, возвращаясь словно из другого мира, не понимая, где нахожусь, я смотрела на нее как на тотем, который мягко возвращал меня к реальности, напоминая мне, что я все еще в Малибу, что мои сны были всего лишь снами, и это было фантастической реальностью.

Глава десятая

Съемки фильма продолжались, апрель плавно перешел в май, и ты возвращалась домой изможденная. Ты испытывала трудности с ролью. Режиссер делал сбивающие с толку замечания и был разочарован твоей игрой.

– Это не моя вина. Такой сценарий, – жаловалась ты. – Сейчас неподходящий момент, и я изо всех сил стараюсь справиться с этим. Но этот Лоренцо какой-то пурист[28].

– Он должен доверять твоей интуиции, – произнесла я, вытягивая нужные слова из воздуха.

– Даже не знаю, – фыркнула ты. – Может быть, моя интуиция не работает. Может, я уже совсем сошла с ума со своей интуицией.

– Это не так, – я задумалась, что еще мог бы сказать верный друг и хороший личный ассистент. – Ты бросаешь себе вызов, и именно в этот момент родится твоя лучшая роль.

– Я просто запуталась, Эбби. Это все может плохо закончиться. Я уже волнуюсь о том, как меня примут. И по поводу реакции Джоан тоже. Боюсь, ей может жутко не понравиться фильм, – ты сделала глубокий вдох. – Сегодня она приходила на съемочную площадку.

– Джоан Дидион?

– Она самая, – подтвердила ты и закрыла глаза руками. – Было так странно встретиться с ней. Я не знала, что сказать. О боже, я чувствовала себя полной идиоткой.

И ты снова прикрыла лицо руками на какое-то время.

– Стоя рядом с ней, я чувствовала себя самым безмозглым существом на свете. Мне казалось, что она может раскритиковать меня в пух и прах одним лишь словом, – ты опустила руки. – И еще это странное ощущение, словно ты смотришь на себя в зеркало. Эти ее зеленые глаза. Знаешь, на старых фотографиях шестидесятых годов я действительно очень на нее похожа. Увидев ее сегодня, я как будто заглянула в собственное будущее.

Твои слова звучали нелепо. Ты никогда не была на нее похожа и никогда не станешь такой, как она.

Когда подошло время твоего ежегодного планового осмотра у гинеколога, ты попросила меня перенести его на другой день после окончания съемок. То же касалось и процедуры отбеливания зубов у стоматолога, и сеанса иглоукалывания. Я перенесла все приемы вначале на июль, а затем на август. Я съездила в Ресторэйшн Хардвэр[29], чтобы забрать твой заказ – партию лампочек Эдисона.

Я хотела показать тебе свои новые рисунки, но для этого не находилось подходящего времени.

– Уверена, они тебе понравятся, – заверила я. – Все работы – воплощение совершенно новых идей, я никогда раньше такого не делала.

– О, Эбби, я не сомневаюсь, что они просто потрясающие. Уверена, так оно и есть. Я просто не могу сейчас переключать свое внимание. Не хочу терять фокус. Я знаю, ты поймешь меня.

– Конечно, – ответила я, хотя меня это и задело.

Время от времени Рафаэль приезжал и оставался на ночь. Однажды его привезли на незнакомой машине, «ягуаре» ярко-желтого цвета, который, высадив его, с грохотом проехал по мощеной дороге, подняв столб пыли у ворот. С легкой самодовольной улыбкой на лице он вошел в дом и молча поднялся наверх. Он не спускался вниз даже после твоего приезда. Налив себе бокал вина, ты отчиталась о событиях прошедшего дня, а я сидела и стойко слушала тебя, ожидая, когда Рафаэль спустится вниз и вмешается, чтобы вырвать свою собственность из моих лап. Наконец он появился в дверях, твое удивленное выражение лица сменилось на довольное, и ты бросилась в его объятия. Я наблюдала, как ты его целуешь, и он, встретившись со мной взглядом, слегка подмигнул мне.

Той ночью мне снилось, что я лежу в постели с Рафаэлем. Этот сон был таким же явным, как и сон, о котором я тебе рассказывала, Элиза, где мы сидели с тобой на том диване. Заряд между нами был таким живым и мощным! Мне казалось, что Рафаэль на самом деле был там, что мы вместе видели этот сон. Во сне мы лежали рядом после секса. Его сперма собралась лужицей на моем животе, и я наблюдала, как она, минуя лобок, медленно стекает по моему тазу и добирается до вульвы. Я ощущала ее на своем теле, эту горячую и густую жидкость, так же отчетливо, как я ощущаю все остальное в своей реальной жизни.

Я проснулась, сгорая от возбуждения и стыда, кровь пульсировала по моим венам. Едва рассветало, но я выползла из кровати и отправилась на кухню, капли пота быстро высыхали на моей коже. Прежде чем налить себе чашку кофе, я услышала топот босых ног и голос Рафаэля:

– Доброе утро, солнышко.

Я почувствовала мощный толчок, как если бы ледяная глыба поразила меня в самую грудь. Поворачиваясь полубоком, я попыталась расслабить лицо.

– Как ты спала? – елейным голосом поинтересовался он.

– Отлично, – пробормотала я.

Он достал из холодильника бутылку комбучи.

– Снились приятные сны?

Он налил желтую жидкость в стакан и посмотрел на меня, делая первый глоток. Его волосы, мокрые после душа, напоминали черные зазубрины, а лицо было гладко выбрито. Прислонившись к барной стойке, он на секунду задумался. На мне была дорогая шелковая пижама, твой подарок, и я скрестила руки на груди, прикрывая торчащие из-под нее соски.

– Ты мне снилась прошлой ночью, – сказал Рафаэль.

Мое сердце дрогнуло и сжалось. Словно стоя на не имеющей перил палубе корабля, я тут же быстро ухватилась рукой за кухонный стол. Еще один маленький шаг в мою сторону – и корабль погрузится под моей тяжестью. Я замерла, держась пальцами за гранитную столешницу, ощупывая ее края. Мой взгляд упал на центр его черной футболки, его ложбину на груди, похожую на межзвездную пустоту.

В доме царила тишина, был слышен лишь гул кондиционера. Запах его дезодоранта или лосьона после бритья, напоминающий запах свежескошенной травы, разливался по всему дому. Я страстно желала, чтобы он подошел ближе, и одновременно, чтобы он исчез. Казалось, комната не пропускала воздух. Он стоял, вопросительно ухмыляясь, как будто ожидая, что я начну расспрашивать о подробностях его сна. Лишь одно слово – и я могла бы убедиться, что он видел такой же сон, подкрепить мысль о том, что именно он был инициатором нашей встречи и предателем. Но я не могла заставить себя произнести эти слова, и, наконец, сделав глоток напитка, он развернулся и ушел. Оставшись одна на кухне, я смотрела на то место, где он стоял, но видела только яркую лужу на животе, ощущала, как медленно стекала жидкость.

В один из перерывов в съемках ты объявила, что вы с Рафаэлем собираетесь в Ла-Хойю[30] на выходные.

– Если будет нужна машина, бери «Теслу», – сказала ты. – Тебе тоже нужен отдых.

После того как твой «Мустанг» скрылся из вида, в доме воцарилась полная тишина. Не знаю почему, но я не могла заставить себя поехать в Ризому, как будто меня сковала дарованная тобой свобода. Вместо этого я позвонила и сообщила, что заболела, задвинула шторы и улеглась в постель, укутавшись в одеяло.

– Одевайся, мы едем на пляж, – сообщил Пол, когда я позвонила ему в воскресенье.

Я чувствовала себя прогульщицей, залезая в его «Шевроле-Кавалер», обивка которого была насквозь пропитана сигаретным дымом. Но когда мы ехали по дорогам Топанги, подпрыгивая на ухабах и колеях, во мне поселилось чувство невероятной легкости, какого я не испытывала с тех пор, как приехала сюда.

Мы припарковались на переполненной стоянке в Редондо-Бич. Небо было усеяно воздушными змеями, словно пестрой мозаикой.

– Это фестиваль воздушных змеев, – пояснил Пол.

– Как им удается не запутываться? – удивленно спросила я.

– Здесь не место новичкам.

– Но я новичок.

– Я тебе помогу.

Как только мы расположились на площадке для запуска воздушных змеев, Пол вручил мне какое-то необычное существо, которое я никогда раньше не видела.

– Это тебе, – сказал он. – Райская птица. Я подумал, что это хорошее место для ее дебютного полета.

Я пристально разглядывала тонкие полоски из винила, каждая из которых представляла собой изящное перышко. Хвост был сделан из красных, синих и зеленых лент.

– Спасибо. Но я думаю, мне не стоит запускать его, Пол. Я могу повредить его.

– Если сломаешь, я все починю.

Себе он взял другого воздушного змея, которого назвал сайдвайндером[31]. Это был обтекаемый змей в форме бумеранга. Всего несколько ловких движений – и змей взмыл в воздух, заняв свое место на небе между волнистым драконом и пингвином.

– Вот, держи, – и он протянул мне свою катушку.

Я старалась удержать сайдвайндера в одном положении, пока Пол занимался запуском моего змея.

– Я сейчас запутаюсь, – заволновалась я, когда он отдавал мне обратно мою катушку. Боль пронизывала мою шею, но было невозможно оторвать глаз от струящегося волнами птичьего хвоста.

– Не волнуйся, ты попадешь в ритм. Попробуй понять движение воздуха. Доверься себе.

Какое-то время мы молчали. Рядом с нами члены одной семьи по очереди запускали большого воздушного змея, выписывающего непредсказуемые виражи возле моего. Их лишенный грациозности змей, такой громоздкий и неуклюжий, словно разинувший пасть, пытался схватить мою птицу и сбить ее с неба.

– Запуская воздушных змеев, я всегда вспоминаю о братьях, – сказал Пол, не сводя глаз с сайдвайндера.

Выдержав небольшую паузу, я спросила:

– Еще кто-нибудь из твоих знакомых покидал родной дом?

– Один мой друг, но потом он вернулся обратно. Все знали, что так будет. Иногда мужчины уезжают на какое-то время лишь для того, чтобы потом рассказывать, что они это пробовали. Но, думаю, никто не удивился, когда я сбежал оттуда по-настоящему. Все знали, что это случится.

– Почему?

Пол улыбнулся:

– Я всегда был немного не таким, как все, читал запрещенные книги. Все, кроме Библии. Джек Лондон, Торо, Хоторн. Всю эту философию индивидуализма, естественное право.

Члены той семьи рядом с нами весело проводили время, раздавался их громкий смех, самый маленький мальчик валялся на песке. Какое-то время Пол больше ничего не говорил. Мы управляли воздушными змеями под звуки музыки, смех и рокот волн Тихого океана.

– Знаю, это звучит странно, но такие фестивали напоминают мне церковь, – вдруг сказал он. – Все эти разные фигуры и цвета, парящие в одних и тех же воздушных потоках, почему-то напоминают мне песни, которые мы пели, эти медленные немецкие песни шестнадцатого века. Наверное, это и есть ощущение причастности к своей культуре.

Налетел сильный ветер, и я почувствовала, как ожившая ткань натянулась надо мной, отчаянно борясь за свободу. Вращая катушку, я ощущала мощные рывки троса в руках. Все это навеяло мне детские воспоминания, когда мы с Шелби ранним утром сидели на холодном пирсе, наблюдая, как наш отец закидывает удочку в озеро Мичиган. Из воды показался желтый окунь, бешено размахивая огромным хвостом. Я кричала отцу, чтобы тот отпустил его обратно, но он крепко держал удочку, наблюдая, как бьется рыба. «Сними ее!» – завопила я. Сестра стала смеяться надо мной, передразнивая: «Сними ее, сними ее!» Наконец отец хладнокровно схватил рыбу за голову так, чтобы ее пасть открылась и он смог отцепить крючок. И, взяв окуня за хвост, стал размахивать им над каменным пирсом.

Мы с Полом остались на пляже после того, как все разошлись. Солнце уже не палило так ярко, и вскоре мы могли смотреть прямо на него, как на нарисованный диск. Потом мы затащили воздушных змеев. Пол принес бутерброды в фольге и пиво, и мы сидели на пляже до тех пор, пока солнце не скрылось из вида.

Он рассказал мне, что наконец-то получил разрешение поговорить с детьми-беженцами в приюте без сопровождения взрослых. Он уже встречался с несколькими детьми, и они чувствовали себя свободно, даже начали рассказывать свои истории. Там был мальчик по имени Армандо, который видел, как его брата застрелили в Гватемале. Девоча из Гондураса по имени Иоланда, которая была изнасилована вначале членами преступной банды, а затем еще и койотом[32], перевозившим ее через границу. Два брата трех и четырех лет, разлученные со своей матерью во время пересечения мексиканской границы. Когда их нашли, они были на грани голодной смерти. Слушая истории, я ощутила это до боли знакомое чувство, от которого защемило сердце.

– Я хочу у тебя кое-что спросить, – сказал Пол. – Помнишь, я говорил: чтобы понять, как работает киноиндустрия, тебе нужно поработать над настоящим фильмом? Не хочешь помочь мне с моим?

Я смотрела на него, ничего не отвечая.

– Я хотел бы, чтобы на проекте была женщина, – произнес он. – Возможно, детям будет легче открыться тебе, особенно девочкам. Мне так хотелось бы познакомить тебя с Иоландой, если, конечно, мне удастся это организовать.

Я сидела и слушала, как Пол описывает процесс создания фильма на практике, вдаваясь в не особо интересные, весьма нудные подробности – освещение, звук, монтаж. Вскоре единственным источником света на пляже остались фары проезжающих позади нас автомобилей.

Черты лица Пола постепенно слились в одно размытое пятно, как на картине импрессиониста, и его лицо теперь напоминало лунный пепел. Падающая тень делала его лицо изумительно красивым, словно на старом портрете великих мастеров кисти. Кожа на моей правой руке была свезена и волосы на ней стали жесткими. Я отчетливо ощущала вибрацию воздуха между нами и какое-то вещество, которое будто сгущало его.

– Что думаешь? – наконец спросил Пол.

– Мне нужно подождать, пока у Элизы закончатся съемки фильма о Джоан Дидион. После этого я смогу помочь.

– Ах, да. Элиза на первом месте.

– Да, но это не навсегда, – сказала я.

Замолчав, Пол улегся на песке. Снова повисла тишина, и мне не приходило в голову, как ее нарушить. У меня был весьма скудный опыт общения с противоположным полом, все сводилось к нескольким поцелуям, каждый из которых вызывал разочарование. В первый раз, когда язык мальчика проник мне в рот, как будто змеиный язык нанес свой разрушающий удар, мне пришлось бежать в ванную, чтобы вытирать лицо. Пребывая в некоторой растерянности, я наконец прервала тишину:

– Каково это было быть подростком? В мире амишей?

Приподнявшись на локте, он исподлобья взглянул на меня:

– В каком смысле?

– Тебе разрешали встречаться с девочками, или это родители должны были выбирать тебе жену?

– Конечно, мы могли встречаться, – ответил он. – У нас было больше свободы, чем ты думаешь.

Пол аккуратно подвинулся ближе. Мое тело казалось невесомым, а пивная бутылка в моей руке – непомерно тяжелым якорем. И вдруг он поцеловал меня. В тот момент как будто рыболовный крючок прошел сквозь мое тело, своим острым шипом пронзив мою внутреннюю мембрану, которую я представляла себе в виде тонкой материи, с одной стороны, и чего-то грубого и ершистого – с другой. Я отпрянула назад.

– Все в порядке? – неспешно спросил Пол хриплым голосом.

– Все хорошо.

На губах ощущалось покалывание. По коже пробежал влажный холодок, и я задрожала. Спустя мгновение Пол собрал пустые бутылки, и мы направились к стоянке с обмякшими воздушными змеями в руках.

Вернувшись обратно в Малибу, я заметила твой «Мустанг» у дома, но, когда вошла внутрь, ты меня не встречала. Наверху в твоей спальне горел свет, но не было слышно голосов. Я на секунду остановилась, но не стала тебя звать и стучать в дверь. Вместо этого я закрылась в своей комнате. Сидя на кровати, я ощущала, как тот холодок, пробежавший по моему телу на пляже, усиливается. Мои губы все еще гудели, и я чувствовала себя потерянной.

Пол скрылся в ночи и, наверное, уже сидел в своей тем- ной, как пещера, хижине, и все, что у него осталось, – это лишь воспоминания обо мне. Я не могла не думать о поцелуе, ругая себя за то, что отстранилась. Нужно бы- ло просто немного подождать, и, кто знает, может, с обрат-ной стороны материи что-то бы изменилось. На меня как будто надвигалась огромная волна, которая могла быть теплой и обволакивающей, способной понести меня вверх подобно приливу.

Я размышляла о своей неудаче. В доме повисла какая-то тошнотворная тишина. Затем мои мысли переключились на тебя, Элиза. Я вдруг испугалась, что ты не вышла ко мне, так как злилась, что, придя домой, ты не обнаружила меня на месте, что я не дождалась твоего возвращения. А вдруг ты была недовольна моим отношением к тебе или выполнением мной своих обязанностей? Или, может, тебе каким-то образом стало известно о моей тайной жизни в Ризоме. Лежа на кровати в полной тишине, которая словно обвиняла меня в чем-то, я была почти уверена в правильности своих мыслей.

Наконец я провалилась в объятия Морфея. Мне снилось ночное небо и воздушные змеи на его фоне, напоминающие скатов в мутной воде. Проснувшись рано утром в состоянии страха, я побрела на кухню, чтобы приготовить завтрак. Потом спустилась ты, бледная, пошатываясь от бессилия. Я предположила, что виной этому похмелье.

– Ты в порядке? – спросила я еле слышно.

– Я просто устала. Спасибо за кофе, – ты старалась не встречаться со мной взглядом. – Слушай, помнишь, я просила перенести прием у гинеколога? Не могла бы ты позвонить и узнать, смогут ли они принять меня как можно скорее?

Ты обратилась ко мне как к своему ассистенту, а не как к другу. Я тут же сделала звонок. Ты сидела на кухне с комбучей и йогуртом перед собой.

– Они могут принять тебя сегодня утром, – сообщила я.

– Передай Лоренцо, что я приеду к одиннадцати. Скажи, что возникли неотложные дела, необязательно говорить какие.

Встав из-за стола, ты пошла наверх. Через двадцать минут с еще влажными после душа волосами ты уже сидела в своем «Мустанге», готовая умчаться прочь, даже не попрощавшись.

Я расхаживала по дому, а затем взяла свои рисунки. Пристально всматриваясь в них, я пыталась увидеть их твоими глазами. Для тебя, наверное, они будут выглядеть каракулями сумасшедшего. Ты хвалила мои работы лишь из благородства. Ты говорила не то, что думала на самом деле. Было глупо верить, что ты мне когда-либо поможешь, что станешь для меня кем-то большим, чем просто работодатель. Здесь я находилась на службе у твоего успеха и никак не наоборот.

В тот день я не решилась поехать в Ризому, оставшись дома как служанка. Когда ты вернулась поздно вечером, на тебе лица не было. Я вышла к тебе, и, встретившись со мной взглядом, ты плюхнулась на пол прямо в холле и зарыдала. Я соскользнула вниз к тебе, и вся горечь, которую я испытывала, улетучилась. Поглаживая твою спину, я пальцами чувствовала твой позвоночник. Неважно, какая была проблема, я была единственным человеком, способным тебя утешить.

– Я не готова стать матерью, – говорила ты навзрыд. – Я вообще не знаю, хочу ли я быть матерью.

Моя рука неподвижно застыла на твоей спине.

– Или тогда нужно выходить замуж, – выдохнула ты. – Я должна сказать ему, что нам нужно пожениться.

– Нет-нет, – услышала я свой голос. – Тебе не нужно ничего делать. Не нужно ничего делать.

На какое-то мгновение ты лишилась дара речи. Ты вся дрожала, и я гладила тебя по спине снова и снова, медленно и спокойно, по-матерински. Наконец ты уткнулась лицом в ладони. Спустя какое-то время, убрав руки от лица, ты посмотрела на меня, твои глаза блестели.

– Я делаю громкие заявления, Эбби, но я остаюсь все той же девочкой с консервативными взглядами. Я никогда не смогла бы родить внебрачного ребенка. Я бы никогда не поступила так со своими родителями. Я запуталась, я просто никогда бы этого не сделала. Я знаю, что в Голливуде это нормально, но я так не могу. И я не знаю, хочу ли я выйти замуж за Рафаэля. То есть я люблю его на самом деле, но я думала, что у нас гораздо больше времени.

– Тебе не нужно ничего делать, – повторила я.

– Раф замечательный и хорошо ко мне относится. Но, боже мой, он такой любитель пофлиртовать. Ты даже не представляешь. Не уверена, могу ли я ему доверять, я имею в виду длительный срок, как мужу. И я еще не готова стать матерью. Не сейчас. Это похоронит мою крьеру. Это все равно что уничтожить себя как актрису, расчистив дорогу для кого-то другого.

По моему телу холод прокатился волной, и я поднялась на ноги. Ты смотрела на меня снизу вверх, словно ребенок.

– Тебе не нужно ничего делать, – снова сказала я. – Тебе не нужно ни за кого выходить замуж.

В твоем взгляде читалась нотка надежды и удив-ления.

– Мы будем растить ребенка вместе, – заверила я. – Я помогу тебе. Одна глупая ошибка не сможет испортить тебе жизнь. Я этого не допущу.

Ты улыбнулась. Усилием воли ты собралась, встала и обняла меня:

– О, Эбби. Спасибо тебе. Ты настоящий друг. Такая добрая и… такая сумасшедшая.

Я позволила тебе обнять себя. Неожиданно для себя я испытала дикий приступ гнева. Ты была так глупа, допустив это, немыслимо глупа, ничем не отличаясь от наивной начинающей звезды, угодившей в самую незамысловатую из ловушек. И теперь ты будешь за это наказана. Самая грязная лужа, зараженная похотью и материализмом. И ты уже была инфицирована. Ты бы стала ужасной матерью, и у тебя был бы несчастный ребенок.

– Может, мне не стоит рожать, – тихо прошеп- тала ты.

Я отпрянула назад. От слез твое лицо исказилось и покрылось пятнами, ты выглядела безобразно. Развернувшись, ты направилась в гостиную и упала на диван. Я последовала за тобой, устроившись напротив. Твое лицо уже высохло от слез, и, сняв резинку, ты распустила волосы, позволяя им медленно опуститься тебе на плечи и став похожей на Мадонну. Мой взгляд был прикован к тебе, но твое внимание переключилось на что-то в центре комнаты.

– Ты уже рассказала Рафаэлю? – тихо спросила я.

Ты ничего не ответила.

– Ты боишься говорить ему?

– Нет, конечно не боюсь, – вздохнув, ты подняла ноги на спинку дивана. – О, Эбби. Мне не на что жаловаться. Раф – замечательный мужчина. Бесспорно, он самый большой романтик, которого я когда-либо встречала. Каждый день, проведенный с ним, напоминает сон. Но как бы это сказать… – ты сделала глубокий вдох, – в нем есть некое высокомерие. Я понимаю, что это часть его культуры, но иногда мне кажется, что я должна мириться с его плохим поведением лишь потому, что он мужчина. Как будто он обладает особой свободой, которой нет у меня, – ты бросила на меня холодный взгляд. – Но что я могу с этим поделать?!

Теперь наши взгляды пересеклись, и я спросила:

– Ты уверена?

– Уверена в чем?

– Что ты ничего не можешь с этим поделать.

– Что ты имеешь в виду? – ты изменилась в голосе, словно готовясь к защите.

– Я имею в виду то, что тебе нужно бросить его.

Ты слегка оторопела:

– Нет.

– То, что ты говоришь о нем, правда, Элиза. Ты замечала, как он ведет себя с этой француженкой, Мирель Соваж?

– Что ты такое говоришь? – ты смотрела на меня в изумлении. – Ты думаешь, я бы не узнала, если бы он изменял мне? Да, он далеко не идеален, но он не станет мне изменять. Никогда, – опустив ноги, ты встала с дивана. – Слушай, мне очень жаль. Я не должна была вот так срываться. Конечно, я хочу ребенка. Дело не в этом. Я разберусь со всем. Мы с Рафом вместе со всем разберемся.

Ты вышла в прихожую, уронив на пол свой сморщенный кожаный рюкзак. Подняв его с пола, ты накинула обе лямки на плечи, как папуас. Слезы в твоих глазах высохли, и они стали похожи на нефрит.

Внезапно мне захотелось рассказать тебе о том случае на мосту. Впервые за много лет мне захотелось все тебе рассказать. Мне хотелось описать все, что произошло после того, как я спрыгнула. Больничная палата, лица моих родителей – то четкие, то с размытыми очертаниями. Дикая пульсирующая боль на месте разреза, сделанного для нефрэктомии. Закрепленный на потолке телевизор, показывающий красивые пейзажи, бабочек, порхающих вверх-вниз. Раскрывающийся хоботок погружается внутрь цветка. Гусеница, ползающая по листу баньяна. Отойдя от наркоза, я попросила медсестру показать мне мою разорванную почку. Ее проткнули ребра, сломанные при ударе об лед. Медсестра отказалась. Мне еще долго снилась почка – жуткий красный комок, похожий на абортированный плод.

Выписавшись из больницы, я вернулась домой, в свою тускло освещенную спальню со старыми обоями с изображениями кроликов. Потрогав живот, я нащупала толстый слой марли. Там, внутри, сидела глубокая, словно стягивающаяся пружина, боль. Но вот пружина сжалась и затвердела. И когда я оторвала марлю от раны, открылась темно-красная выемка – лужица, не вселяющее надежды на то, что она когда-нибудь затянется.

Глава одиннадцатая

То, что я сказала, должно было остаться между нами, но я услышала крик Рафаэля, доносившийся из твоей спальни: «Мирель тут вообще ни при чем!»

Я подслушивала, стоя в коридоре, улавливая в твоем голосе нотки возмущения. Я не могла разобрать твоих слов, но услышала слова Рафаэля: «Вот! Вот то, что я имею в виду. Ты типичная американка. Вечно ревнуешь. Я не могу быть свободным с тобой, если ты хочешь держать меня как домашнее животное. Я мужчина, а не собака».