Бумажная оса Акампора Лорен
На следующее утро ты позвонила мне в восемь. В этом не было ничего удивительного, тем более что ты уже видела истерию бульварных газет. Не бывает абсолютно безопасных мест, даже на твоем райском острове было небезопасно. Должно быть, ты звонила мне посреди ночи, мучаясь, ожидая часа, когда я проснусь и отвечу на твой звонок. Я дождалась, пока включится голосовая почта, чтобы прослушать сообщение позже, пока Пол принимал душ. Я едва могла разобрать твои слова, ты громко рыдала.
«Я знаю, что это дело рук Джессики Старк, – выдыхая, всхлипывала ты. – Это точно, потому что только она могла рассказать о ссоре в Чеккони. Ей все равно, что я все знаю. Я собираюсь поговорить со своим адвокатом по поводу предъявления ей иска. Это клевета или оскорбление, или как там это называется. Злобная сука… – повисла пауза. Возможно, ты вытирала слезы и пыталась взять себя в руки. – Перезвони мне, Эбби. Мне очень нужно с тобой поговорить».
Мой пульс моментально среагировал на твой голос. Его интонация была такой знакомой. Как только твой медовый голосок зазвучал в моем ухе, первое, что мне захотелось сделать, это перезвонить тебе и найти слова, которые бы успокоили тебя и заверили, что все будет хорошо. Я знала, что будет сложно прослушать сообщение и ничего не предпринять. Но я закрыла эту дверь, и для твоего же блага она должна была оставаться закрытой.
В приюте Пол брал интервью, а я помогала с камерой. На Иоланде был сарафан цвета фуксии, и, словно отражаясь в нем, ее лицо сияло. Хотя она говорила отрывисто, запинаясь – то и дело пытаясь приправить свой испанский несколькими английскими словами, – было видно, что она изо всех сил старалась рассказать свою историю как можно лучше. Когда девочка замолкала, Пол одобрительно кивал, как бы осторожно подбадривая ее. Его голос звучал мягко и успокаивающе.
Рональд, оператор, грубоватый мужчина средних лет, демонстрировал работу камеры. На какое-то время я замерла, наблюдая за его движениями и слушая, как переводчик излагает сагу об Иоланде на английском. За тысячу долларов ее родители наняли койота, который затем в дороге изнасиловал ее. Он сказал ей, что это было частью сделки и что ее родители знали об этом. Прежде чем расплатиться с подошедшей к ним бандой, он разрешил одному из ее членов изнасиловать ее на обочине дороги возле Теносике[55]. Позже он объяснил Иоланде, что они собирались сделать с ней еще более страшные вещи, но он спас ей жизнь.
В то время как девочка подробно описывала следующий этап своего путешествия, я почувствовала, как мой телефон завибрировал в заднем кармане джинсов. Я прослушала сообщение позднее, когда мы с Полом ехали в машине. И снова твой голос звучал в моем ухе: «Мы возвращаемся домой раньше. Это ужасно, Эбби. Раф даже не оправдывается. Он просто отмахивается от проблемы, как будто в этом нет ничего страшного, как будто это не погубит мою карьеру. Эбби, перезвони мне. Мне надо поговорить с тобой».
Я выключила телефон без каких-либо комментариев, и Пол не поинтересовался, кто звонил. Твоя проблема выглядела такой незначительной по сравнению с тяжелым положением детей. Ты казалась более эгоцентричной и ограниченной, чем когда-либо.
На обед мы с Полом пошли в закусочную и заказали блины. Я слушала его рассказ о фильме, а в моей голове все еще звучали твои слова: «Эбби, перезвони мне. Мне надо поговорить с тобой».
– Сейчас мы просто собираем сырой материал, – пояснил Пол. – Чем больше, тем лучше. Я пока не знаю, каким путем мы пойдем. – Наливая сироп, он сказал как бы между прочим: – Я думаю, для съемок нам нужно поехать в родной город Иоланды в Гондурасе, потому что она уже так много мне об этом рассказала.
Я тихонько жевала блин. Было бы неправильно перебить его и сказать, что я не собиралась ехать ни в какой Гондурас. И я промолчала, тем более что он жаловался на невозможность уехать в ближайшее время. Вначале ему нужно было закончить его новый студийный проект в Атланте – какую-то глупую комедию.
– Если хочешь, можешь остаться у меня, пока я буду отсутствовать, – предложил он, и это были как раз те слова, которые я хотела услышать.
Вернувшись к Полу, я распаковала остальные вещи. Когда я вытащила рисунки из рюкзака, он спросил: «Что это?», и я показала их ему. Пол молча скользил взглядом по каждой странице, изучая мои рисунки.
– Большая часть осталась в Мичигане, – пояснила я. Я ждала слов восхищения, но вспомнила, что Пол не из тех, кто мог легко рассыпаться в комплиментах. Тем не менее меня зацепило, когда он просто кивнул головой, не проронив ни слова. Вырвав рисунки у него из рук, я сунула их в ящик.
Затем мы легли на диван, и Пол медленно и неторопливо раздел меня. Я ничего не сказала о своей неопытности. Я не могла вымолвить ни слова. Передо мной всплыли воспоминания о вас с Рафаэлем, звуки, доносящиеся из вашей спальни. Бледное тело Пола с жестким волосяным покровом и хорошо развитой мускулатурой напомнило мне образ воина-архангела. Я позволила ему расставить мои ноги так, как он хотел. Когда наши обнаженные тела переплелись, я попыталась отключить свой беспокойный разум, просто переживать волну ощущений по мере их появления, позволив своему бессознательному и сознательному «я» слиться в гармонии.
Ритмично двигаясь в такт его телу на диване, я не могла избавиться от предчувствия угрожающей нам опасности. Мое воображение рисовало нас с Полом в Гондурасе, убитых бандой наркоторговцев: пули пронзили наши головы. Я представила, как на наших обнаженных телах, лежащих на дороге, сидят стервятники.
По следующему сообщению, оставленному тобой, я поняла, что ты совсем потеряла рассудок. «Эбби, я нашла твое письмо. Пожалуйста, вернись домой. Ты не можешь сейчас так со мной поступить». Ты плакала навзрыд, крича в телефон: «Я понимаю, ты хочешь жить самостоятельно. Я все понимаю. Но, пожалуйста, вернись домой ненадолго. Я не справлюсь со всем этим сама. Мы с Рафом ужасно поссорились и не разговариваем. Ты нужна мне, Эбби».
В твоем голосе слышалось душераздирающее отчаяние. Убрав телефон от уха и положив его в карман, я сделала глубокий вдох. Было катастрофически сложно не сойти с дистанции, но я уже прошла так много. Хоть кто-то из нас должен был быть сильным. Только оставшись одна, ты могла осознать ошибки, которые совершила с Рафаэлем и со мной. Только оставшись одна, ты могла чему-то научиться.
Телефон продолжал вибрировать в моем кармане до тех пор, пока я в конце концов не отключила его и не спрятала в чемодане глубоко под одеждой.
Уехав в Атланту, Пол оставил мне ключи от своей машины, и я решила поехать в Ризому. На сеансе я рассказала Телло о своих повторяющихся снах.
– Я знал, что ты будешь необычным учеником, – сказал он мне. – Да, любой повторяющийся сон следует перенаправлять в осознанные сновидения.
Я удивилась, об этом в книге Перрена ничего не говорилось.
– Но у меня нет осознанных сновидений.
– Ты научишься их создавать, – заверил Телло. – Прежде всего заведи привычку спрашивать себя днем, действительно ли ты спишь в данный момент. Самое простое – ущипнуть себя, и в этом есть здравый смысл. По сути, не обязательно себя щипать, можно дергать за волосы или укусить за палец. Можно также попробовать подпрыгнуть. Если это сон, то тебя легко понесет по течению. Если выработать привычку подвергать сомнению реальный мир, эта привычка просочится и в твои сновидения. Это как раз то, что приводит к осознанности, когда, распознав сон как сон, ты можешь стать его активным участником.
Как только я начала улавливать суть сказанного, Телло добавил, что во сне я должна передвигаться и исследовать местность. Он предупредил меня, что это сродни балансированию на краю – ты вроде остаешься внутри сновидения, но в то же время находишься снаружи, на некотором расстоянии. Ты становишься одновременно и участником, и наблюдателем.
– В течение дня держи при себе небольшой предмет, чтобы не забывать проверять реальность. И тогда ты увидишь, что объект будет следовать за тобой в твои сновидения и поможет размыть границу между днем и ночью. На самом деле ты можешь увидеть осознанный сон уже сегодня ночью, – добавил он, когда я направилась к двери. – Очень часто такие сновидения посещают людей в ту ночь, когда они впервые узнали об их существовании.
Я поблагодарила Телло за его наставления. Когда я уже собиралась уходить, он снова заговорил:
– Эбби, я заметил, что ты обладаешь особенным даром в области сновидений.
Обернувшись, я внимательно всматривалась в его загадочный облик: лицо овальной формы и угольно-черные глаза – вместе, мне казалось, эти черты выглядели негармонично.
– Ты согласна со мной?
– Я не знаю, – ответила я, и мое лицо вспыхнуло огнем. – Мне всегда снились яркие живые сновидения.
– Уверен, ты можешь видеть предупреждающие или вещие сны.
Я выдержала паузу.
– Да.
Телло наклонился вперед:
– Очень важно прислушиваться к этим снам. Их послания могут быть правдивее реальности.
– Правдивее реальности, – повторила я.
Я начала использовать метеорит, чтобы вызвать осознанные сны. Если метеорит менял форму, когда я сжимала его, то я понимала, что это сон. Тогда я стала всемогущей, способной переходить в своем сне от сцены к сцене. Теперь, когда мне снился белый дом на холме, я могла следовать за детьми в его потайные комнаты. Отведя меня в комнату с часами, дети показали мне, как управлять ими, чтобы стрелки часов шли в обратном направлении. Проснувшись, я нарисовала шестеренки часов и взволнованные глаза детей.
Когда Пол вернулся из Атланты, я стала помогать ему с фильмом. В конце концов я научилась самостоятельно справляться с камерой, когда Рональда не было на месте. Пока Пол беседовал с детьми (некоторым было не больше пяти лет), я молча стояла в комнате.
– Я не хочу иметь детей. Никогда, – призналась я ему однажды после съемок. Эти слова словно прожигали мой язык, но я заставила себя произнести их, чтобы скрыть действительность.
Пол посмотрел на меня и задумался.
– Понимаю тебя, – сказал он. – Как бы то ни было, я бы хотел усыновить ребенка. Или стать приемным родителем. На свете так много детей, которые уже нуждаются в нас. И не обязательно приносить в этот мир новых детей.
Услышанное «нас» неожиданно тронуло меня до глубины души, и я пожалела, что соврала ему.
– А знаешь, было бы здорово поговорить с приемными семьями, которые взяли на воспитание детей-мигрантов, – предложил он. – Но не сейчас. Сначала нужно убедить Иммиграционную и таможенную полицию разрешить мне осмотреть окрестности, чтобы лучше понять условия жизни этих людей. Это может занять некоторое время. Они даже разговаривать со мной не станут.
Несколько секунд я молчала, а затем спросила:
– А что, если бы они дали такое разрешение? Ты действительно думаешь, что это поможет?
– Что ты имеешь в виду? Разумеется, поможет.
– Нет, я имею в виду глобально, – я сделала паузу, пытаясь остановить поток слов, но они сами вылетали из моего рта. – То есть ты уверен, что создание этого фильма как-то поможет в этой ситуации? Даже если ты получишь финансирование, это будет замечательный фильм и его посмотрят миллионы людей, изменит ли это что-нибудь?
Пол неподвижно сидел напротив меня.
– Ты в принципе сомневаешься в том, есть ли смысл снимать этот фильм?
– Я не сомневаюсь, просто мысли вслух, точно ли из этого что-нибудь выйдет.
Я не до конца понимала, зачем говорю ему все это. Словно крадущийся ястреб, по его лицу промелькну- ла тень:
– Речь идет об осведомленности, Эбби. Люди понятия не имеют, что происходит. Или же знают, но воспринимают этих детей как чужих, не заслуживающих внимания. Наша цель – показать всем, что они – живые существа, которые ужасно страдают.
– Но люди, которые действительно пойдут смотреть этот фильм, уже и так знают об этом. Я просто думаю о детях, о том, что мы выставляем их боль напоказ, снимаем на камеру. Что-то в этом не так, как и в том, чтобы этих обреченных на муки детей показывать людям, заставляя их сердца обливаться кровью, понимая, что они ничем не могут помочь.
Пол выглядел напряженным.
– Они могут потребовать изменения условий миграционной политики.
Я не ответила. Было бы жестоко продолжать этот разговор.
В течение нескольких недель ты продолжала названивать мне, оставляя встревоженные сообщения, хотя я так ни разу и не перезвонила. Вместо этого я написала письмо от руки, в котором просила тебя прекратить попытки дозвониться до меня. Это бы нарушило дистанцию, которую нам обеим следовало сохранять, и подорвало бы все твои надежды на спасение брака. Мне было больно писать, но я очень старалась, давая понять, что я настроена по-доброму, но уже обособлена от тебя. Я отправила письмо без обратного адреса.
После этого ты перестала звонить, и в течение следующих месяцев я снова стала следить за твоей жизнью по страницам таблоидов. Когда Пол был на съемках, я сидела в одиночестве, листая журналы и наблюдая за ходом печальных событий твоей жизни. На обложке US Weekly[56] красовалась ваша с Рафаэлем фотография, разделенная посередине зигзагом. Шел бракоразводный процесс. Как бы ни желанна была для меня эта новость, я не могла порадоваться ей. Анонимные источники, утверждавшие, что осведомлены о твоем психическом состоянии, писали, что «ты была опустошена, но героически держалась». Ты была сильной, и эти трудности сделают тебя еще сильнее. Некоторые говорили о «властности». Однако фотографии рассказывали совсем другую историю. Ты выглядела ужасно. Я ахнула от изумления, увидев фотографию, где ты с костлявыми плечами, перекошенным животом и ярким макияжем, перебивающим твои природные черты, стояла возле магазина органических продуктов. Твое лицо выражало откровенное презрение. Ты таскалась по заведениям Голливуда, была замечена в ночных клубах на бульваре Сансет. Прочитав в одном из изданий о твоей связи с каким-то потрепанным музыкантом, я съежилась от отвращения, но до конца не поверила. Закрадывалось ощущение, что ты была совершенно одинока. Я понимала, что это был необходимый урок, но видеть все это было больно. Фотографии становились все ужаснее, надписи – все хуже. Тем временем в прессе появилась фотография Рафаэля с Мирель Соваж, стоявшей рядом с ним в ожерелье из желтых драгоценных камней, точь-в-точь таком, какое было на ней в одном из моих снов.
Интересно, хоть раз за то время, пока твоя жизнь летела под откос, вспоминала ли ты об открытке, подаренной мной в честь твоей помолвки? Интересно, задумывалась ли ты хоть раз над строками, которые я написала внутри? В конце концов весенняя роза засохнет, как ей и было суждено, но декабрьский остролист останется жив и зелен навечно. Если же ты пренебрегла этим, то совершила большую ошибку.
Мой повторяющийся кошмар о трагедии на мосту всегда начинался одинаково, но на этот раз я четко осознавала его начало, как будто теперь я сама решала, какую музыку играть. Схватив метеорит, я увидела, как он расплющился в моей руке, что свидетельствовало о том, что я нахожусь во сне. Я снова направлялась к мосту, был слышен хруст свежего снега у меня под ногами. Свет в окнах квартир давно погас, снежинки, как заколдованные, кружились и падали на землю. Двигаясь вперед, я чувствовала, как воздух твердел и становился хрупким. Никаких ощущений в ступнях ног. Опустив глаза, я обнаружила, что они больше не касались тротуара, а парили над ним в нескольких дюймах. А потом снова мост, фары проезжающих автомобилей…
Я перекинулась через ограждение. Но на этот раз я словно была фотоаппаратом, который мог при желании увеличивать детали картины. На этот раз не было страха, а лишь возникло чувство удивления, когда я, резко падая вниз, изгибалась в воздухе, чтобы полюбоваться небом и снежинками, точно блестящими конфетти, падающими параллельно со мной. У меня было время, чтобы разглядеть граффити на опорах моста: слово «мама», написанное розовыми переплетающимися буквами; нарисованную мышь синего цвета из мультика с кусочком сыра; изображение открытого глаза, его пристальный взгляд. Я могла замедлить скорость падения, почувствовать удар о ледяную воду – я ожидала столкнуться с чем-то твердым и жестким. Но все оказалось совсем по-другому. Вместо этого я получила мягкое приглашение реки, как будто меня что-то приятно затягивало внутрь, и я расслабила тело, проникая внутрь. Река была изумрудно-зеленого цвета с темными прожилками. Долгожданное возвращение в лес, безмятежная колыбель.
Глава семнадцатая
В апреле, когда Пол уехал в Гондурас, таблоиды запестрели новостью о рождении твоего ребенка. Мое сердце замерло, когда я увидела твою фотографию с младенцем на руках. Это было явно постановочное фото, предварительно одобренное тобой или твоим агентом по рекламе, если он у тебя еще был. На фото ты была в больничной палате, с макияжем и волосами, зачесанными на одну сторону, похожая на целомудренную мамашу. Малышка Амара – ребенок с розовым личиком и темными глазками – лежала у тебя на руках. Меня охватило какое-то ранее не известное чувство, не похожее на радость, ревность или какую-то другую эмоцию. Это было противоречивое ощущение, будто дурное предчувствие, что-то вроде пробуждения инстинктов. Внутри меня все начало вибрировать, как будто разгоняя кровь по венам. И снова, как тогда в трейлере у Шелби, в моих ушах раздался гул.
Я долго смотрела на твою фотографию с дочерью, внимательно изучая твой взгляд и абстрагируясь от образа, предложенного фотографами, и пыталась прочесть в нем истинное послание. Твоя улыбка на камеру выглядела наигранной, а во взгляде я увидела твое реальное состояние, и мои подозрения подтвердились. Ты задыхалась, тихо моля о помощи. Ты была неспособна быть матерью, неспособна отдавать себя кому-то. В тебе самой не хватало важного звена, тебе нечем было поделиться с другими.
На протяжении следующих нескольких недель ты регулярно мелькала на страницах журналов – в нетрезвом состоянии, находясь на людях с малышкой на руках. Пресса писала, что ты «испытывала трудности материнства», но было очевидно, что ты просто пьяна – твой томный взгляд, ленивая косая ухмылка и постоянное присутствие термокружки с алкоголем. Глаза были накрашены еще хуже, чем раньше, а твоя одежда, некогда отличавшаяся естественной простотой и оригинальностью, теперь выглядела неопрятно. Мое былое восхищение тобой теперь едва преодолевало отвращение. Ты оказалась даже слабее, чем я думала. Таская за собой ребенка, закутанного в какие-то пеленки, ты сама стала похожа на кусок засаленной тряпки.
В твоем взгляде читалась мольба о помощи, но у меня было достаточно причин, чтобы продолжать ждать. Пока Пол был в отъезде, я жила у него и работала над своими рисунками. Сначала я рисовала за карточным столиком, затем разложила листы бумаги прямо на полу. Это было как глоток воздуха, завораживающий дух свободы после стольких месяцев воздержания. Cтоя на коленях в жилище Пола, я словно совершала грех прелюбодеяния. Я нарисовала детей, сбившихся в кучу в белом доме в окружении множества часов, раскрасила полосы на их одеяле, а начав изображать их лица, я без толики стыда позаимствовала черты лиц юных беженцев.
Пол изменил своим принципам и наконец купил смартфон для поездки, время от времени находясь на связи. Просматривая его электронные письма, я пропускала мучительные подробности детской проституции и фото изрешеченных пулями водителей автобусов. Между строк я прочитала, что он находился в городке недалеко от столицы с матерью и младшей сестрой Иоланды. Он лично видел «марас», криминальные группировки, члены которых имели жуткие татуировки на лицах. Искренность его надежды была одновременно прекрасна и печальна – его миссия была подобна миссии ребенка. Его наверняка убьют в Гондурасе. Я отправила ему однострочное электронное письмо со словами: «Возвращайся назад, пока не поздно». Но оно осталось без ответа.
Пока Пол отсутствовал, я взяла больше рабочих часов в Ризоме и проводила там почти каждый день, посещая сеансы Телло и ухаживая за младенцами. Мне казалось, что вокруг моих подопечных появилась новая светящаяся аура. Каждый из них был пропитан духом яркой индивидуальности и целеустремленности; они представляли большую ценность, чем обычные младенцы. Обладатели светлых глаз были святыми, сошедшими с небес, а темноглазые – оракулами. Я со всей нежностью любила каждое особенное, неповторимое личико этих малышей. Там были необыкновенные близнецы Марко и Данте, которые никогда не плакали. Был пухленький златоволосый паренек по имени Харпер. Серьезная леди Хелен, постоянно страдающая от колик, которую удочерили и привезли из Китая не так давно. Мать только начала кормить ее грудью. Очевидно, что нет ничего невозможного, если женщина этого страстно хочет.
Каким бы огромным ни было мое желание постоянно находиться с детьми, я все же не приезжала в Ризому по средам. Я не была уверена, что ты вернешься к своему прежнему расписанию, но в то же время не могла рисковать. Я старалась не покидать пределы седьмой комнаты, где проходили сеансы с Телло, и территории детского сада. Как бы я ни боялась упустить возможность встретить Перрена, я не рисковала посещать ресторан или выходить в сад. Разумеется, шансы втретить его, выполняя свою привычную рутину, были ничтожно малы. Но я была уверена, что все изменится и это лишь временное неудобство. Я была уверена, что скоро мы найдем друг друга.
Теперь я хорошо знала всех малышей в детском саду, и поэтому в тот июньский четверг я сразу заметила новенького. Бесспорно, я знала, что рано или поздно этот день настанет, и вот будто случилось прозрение, словно удар молнии. Я подошла к кроватке, в которой лежала крошечная малышка с копной черных волос и большими миндалевидными глазами. В ней не было ничего ни от тебя, ни от Рафаэля. Она была совершенно иной. Я стояла, изумленно ее рассматривая. Казалось, остальные воспитатели с интересом наблюдали за мной, не прекращая лавировать между другими кроватками и пеленальными столиками.
У девочки была какая-то таинственная аура, как будто она все еще была соединена тонкой нитью с самим Создателем, словно ее кожу до сих пор покрывал слой ила из божественного родника, а в больших черных глазах отражались знания, принесенные из прошлой жизни, которые сочились прямо из Великого Источника. Она была прекрасна, изысканный темный бриллиант. В тот самый момент, когда я впервые увидела ее, я ощутила, как с моих ног спали железные оковы. Все мои сновидения вели меня сюда, подготавливая к встрече с ней. Я думаю, что на каком-то подсознательном уровне, Элиза, ты знала, что делаешь, когда принесла ее сюда. Теоретически ты не могла знать, что я буду здесь в ожидании твоей малышки, и все же я чувствовала, что ты знала.
Глава восемнадцатая
Расстаться с жилищем Пола оказалось куда сложнее, чем с твоим. Я привязалась к можжевельникам и соснам Топанги, к ощущению защищенности и покровительства, которое давал мне каньон, к ощущению отрезанности от огней большого города, такому успокаивающему и напоминающему родной Мичиган. Мне нравилось, что время тут, казалось, текло медленнее. И, конечно же, я привязалась к Полу. Я представила, как он возвращается в пустой дом, обнаруживая мое отсутствие. От одной мысли о том, как он сидит с чашкой чая за журнальным столиком и спит в одиночестве под тоннами своих воздушных змеев, защемило в груди. И все же это казалось мне таким далеким, непостижимым, как в кино.
Я успокаивала себя тем, что однажды вернусь сюда, хотя и понимала, что этого в реальности не произойдет. Невозможно проживать одновременно несколько жизней, по крайней мере в этом мире. Закрыв за собой маленькую дверь домика, я погрузила свои чемоданы в машину Пола. Возможно, однажды я пожалею о своем решении. Возможно, этот шип я никогда не смогу извлечь из своего тела. Некоторые ошибки нельзя исправить. С ними можно только продолжать жить, будто бы они – какое-то встроенное в тебя инородное тело.
Кто знает, какая сила пронзила меня и указала мне путь? Я хорошо понимаю это, Элиза, впрочем, как и ты.
Знала ли я, что творю? Очень трудно быть честной в тех вопросах, в которых не разбираешься. Я так долго прислушивалась к подсказкам судьбы, полагаясь на тонкие намеки Вселенной и свое внутреннее состояние. Очень сложно, а порой просто невозможно знать все нити, которыми мы связаны с неведомыми силами, или понять истинные причины наших действий. В конце концов, все мы – открытые экосистемы. Мы словно покрытые усиками корни лотоса, болтающиеся в водах Источника; существа с набором инстинктов, носящие ореол сознания.
А дальше случилось следующее: на заправке в Топанге я купила карту Южной Калифорнии и оставила там все телефоны – твой, Шелби и свой. Усевшись в автомобиль, вдыхая призрачный запах сигаретного дыма, я разложила карту на руле. Взяв в руку метеорит, я на мгновение закрыла глаза. Так я погрузилась в состояние душевного баланса. На всех уровнях моего сознания замелькали искры. Не знаю, испытывала ли ты когда-нибудь нечто подобное. Что-то мне подсказывает, что никогда. Мне кажется, ты все время делала это неправильно. Возможно, поэтому ты бы просто списала все на мое богатое воображение, но я клянусь, что это происходило именно так.
Открыв карту, я тут же натолкнулась взглядом на точку с названием «Гесперия», но не на ту, что находится в Мичигане, а на местечко с таким же названием в Южной Калифорнии, примерно в двух часах езды от Топанги. Город-побратим. Его оборотная сторона. Ну как могли глаза так быстро отыскать его на карте? Разве что каким-то магическим способом оно там появилось специально для меня.
В отеле под названием «Эконо Лодж» я сняла номер за сорок пять долларов за ночь. У меня все еще оставались наличные, которые ты мне давала, почти три тысячи долларов. Арендовав почтовый ящик, я заказала свидетельство о рождении. Провернуть это оказалось проще простого. Только моя ленивая и безответственная сестра могла хранить карточки социального страхования в бумажнике. Карточки ее и Бриэллы лежали там совершенно новые.
Со дня нашей с тобой прогулки по бульвару Эббот Кинни мои волосы сильно отросли, поэтому я отправилась в парикмахерскую под названием «Суперкатс» в торговом центре и вышла из нее с короткой угловатой стрижкой, как у Шелби, прикрывающей лицо по бокам. Заселившись в довольно приличный номер, я окинула его взглядом. Мебель из искусственного красного дерева, кровать застелена серым сатиновым покрывалом. На полу лежал черный ковер с нарисованными на нем по диагонали овалами с точкой посередине, напоминающими чьи-то глаза. Еще был плоский телевизор и, что особенно важно, небольшой холодильник.
Как грызун, готовящийся к спячке, я побрела в супермаркет, накупила там консервных банок с чили и зеленой фасолью, упаковок мини-кексов и бульварного чтива. Протягивая журналы кассиру, я увидела экран кассы и засаленные кнопки с цветовой маркировкой. Я никогда больше не буду нажимать эти кнопки, никогда не надену темно-синюю рубашку-поло и никогда больше не вернусь к прежней жизни. Кассир бросил журналы в пакет, и я вырвала его у него из рук.
Я пролистала все журналы. Тебя там не было. Другие актрисы тщеславно позировали перед камерами. Все страницы – от начала до конца – были заполнены лицами, обработанными фотошопом.
Будто страдающий беспамятством, каждый выпуск журнала воспевал очередную восходящую звезду как некий самородок, вот-вот готовый подняться на пьедестал славы. Печально осознавать, что каждую недавно прибывшую актрису жестоко обманывали, заставляя думать, что она уникальна, что она обладает какими-то необычайными способностями. Уверена, ты поймешь, как это печально, эта горькая правда уже совсем скоро обрушится на тебя.
Скрутив журналы, я выбросила их в мусорную корзину. Сидя в мотеле за небольшим столом, на клочке бумаги для рисования я написала письмо Полу, заслуживающему объяснений. Задумавшись на несколько минут, я написала, что мне нужно вернуться в Мичиган, чтобы увидеть свою новорожденную племянницу. Скорее всего, я пробуду там некоторое время, чтобы позаботиться о своем отце. В конце письма я обещала связаться с ним, как только пойму, когда смогу вернуться.
Я сложила письмо, оставив его лежать на столе, выключила свет и задернула плотные шторы, надежно защищающие от яркого света и бликов. Расстелив на ковре постельное белье, я погрузилась в Источник. Во сне, отворив дверь твоей комнаты со сферами на потолке, я обнаружила, что пол был черного цвета с зацементированной полостью посередине, похожей на ванну в индустриальном стиле, наполненной водой. Окунув палец в воду, я почувствовала ее теплоту. Облизнув его, я ощутила соль на губах. Забравшись в ванну, я опустилась в воду, и она, словно горячая кровь, окутала меня. Ты находилась где-то в доме, но не знала о моем присутствии. Вид комнаты вселял адский ужас, и я боялась, что дверь закроется и ты никогда меня не найдешь. Я боялась навсегда остаться в этой емкости, как в ловушке, и умереть, нахлебавшись соленой воды.
Я подскочила в постели, начав жадно глотать воздух ртом, но постепенно узнала свою комнату, глянцевый комод, объемное одеяло, покрывающее мои ноги. Первая мысль: сбросив одеяло, выбить стекло и выпрыгнуть в окно прямо на парковку, но мой мозг вовремя проснулся, давая мне возможность успокоиться. Я вспомнила, что комната была всего лишь ячейкой, которую я сама выбрала, и я в ней – не пленник. Я свободнее, чем когда-либо.
Я поднималась только чтобы сходить в туалет, принимать пищу и капсулы с экстрактом пажитника, купленные в аптеке. Укутавшись в одеяло, я касалась своей груди кончиками пальцев, слегка покручивая соски, пока они не становились твердыми. Сначала меня это возбуждало, и, не в силах сопротивляться, я скользила руками по своему телу, представляя рядом с собой мужчину. Я начинала с мыслей о Поле, но постепенно он превращался в Рафаэля. Однако со временем массаж сосков больше напоминал некий рутинный обряд. Я делала его восемь раз в день по двадцать минут, засыпая или погружаясь в транс, и снова, когда просыпалась. Мои видения мелькали перед глазами, как кадры в фильме. Я видела внутреннее убранство трейлера Шелби, ее рычащую собаку в клетке. Видела бегущую зебру со своим жеребенком и горящую саванну позади них.
Шесть дней спустя, ощутив начало нарастающей волны, я вылезла из-под одеяла и добралась до туалета. Вечером, в день летнего солнцестояния, я собрала свои вещи, выбросив остатки еды, приняла душ и вымыла волосы. Освободив номер, я направилась вниз, чтобы отдать карточку администратору у стойки, и поймала на себе ее пристальный любопытный взгляд. Выяснив у нее, что магазины «Пати Сити»[57] и «Бэйбис Р ЮС»[58] расположены в одном торговом центре в Викторвилле, я загрузила свои чемоданы в «шевроле» и отправилась туда.
Я вела машину в темных очках и с опущенным козырьком, так как слизистая моих глаз все еще была пересушена из-за кондиционера, пыли и сухого воздуха в номере отеля. Я массировала руль ладонями. Ощущение свободы вождения было таким знакомым и желанным – эта простая американская штука, стальной корпус и бензобак, педаль, для нажатия на которую достаточно одной ноги. Она как будто являлась продолжением меня, проводником моих собственных «лошадиных» сил.
Из магазина доносились звуки какой-то дребезжащей мелодии. Я прошла вдоль рядов магазина, быстро купив все необходимое. Вначале я точно не знала, что искала в «Пати Сити», пока не наткнулась на меховую мантию, меховую маску с перчатками и бараньи рога. Я притащила все это на кассу. Из-за нее на меня смотрели прибитые к стене фольгированные воздушные шары, отдаленно напомнившие мне о воздушных змеях Пола. Перед кассой стояли емкости со светящимися кольцами, которые я тут же схватила и оплатила со всеми остальными покупками.
Добравшись до Калабасаса, я отключила функцию отслеживания моего местоположения и, остановившись в почтовом отделении лишь для того, чтобы отправить письмо, продолжила свой путь в горы, следуя обозначениям на карте. Дорога Лас Вирхенес проходила мимо Мулхолланд Драйв, мимо индуистского храма и въезда в Ризому. Проехав приблизительно еще милю, я свернула с главной дороги и двинулась по полосе без каких-либо обозначений, которая вела в обратном направлении, петляя вверх по горной местности. Можно было съехать с дороги к деревьям, и тогда не составило бы особого труда спрятать машину среди дубов и густых зарослей кустарников. От этого места до края территории Ризомы было всего несколько сотен ярдов пешком. Отсюда было хорошо видно два холма, именуемые Козьими горками, те самые, что я видела из окон яслей.
Опустившись на землю в ожидании наступления темноты, я вдруг заметила, как обострились мои ощущения. Легкий ветерок едва шевелил воздух, и я уловила древесные нотки жженого креозота и запах полыни с тонким ароматом марихуаны. Были слышны птичьи голоса: щебет калифорнийского тауи, пронзительный крик сойки. Положив на язык капсулу с экстрактом пажитника, я запустила руки под рубашку и коснулась кончиками пальцев своей груди, наблюдая, как медное сияние солнечного света, похожее на пламя в гуще деревьев, постепенно исчезает за холмами. Наконец огонь погас, погрузив деревья во мглу. В это мгновение на фоне сумеречного неба цвета индиго мне открылась картина проносящейся мимо зебры и ее детеныша. Я моргнула, заставив видение раствориться в воздухе.
Тот день был самым длинным в году, и полная темнота не наступала до десяти часов. Когда последний отблеск света в небе осветил горизонт, я надела меховой плащ и маску так, чтобы они полностью закрывали мое лицо и тело, и поправила резинку на голове, на которой держались рога. Мне хотелось бежать, но я насильно заставляла себя идти медленно. Спокойно и сосредоточенно я проложила свой путь к Ризоме, слыша звук своего дыхания и шелест сухой травы под ногами. Через каждые несколько ярдов я вынимала из своей сумки кольцо, светящееся в темноте, и бросала его на землю. Чтобы подойти со стороны фасада, я проделала и пометила таким образом широкую дугу вокруг территории Ризомы. Наконец я вышла к автомобильной стоянке, где из припаркованных машин марок «Порше» и «БМВ» выходили их владельцы в маскарадных костюмах. Я целенаправленно прошла рядом с ними к тропинке у входа, по обеим сторонам которой располагались фонари. Костюм покрывал все мое тело, моя маскировка была непроницаемой, а моя уверенность – непоколебимой. Я чувствовала себя в безопасности в своем собственном сне наяву. Достав членский билет своей покрытой мехом рукой, я предъявила его человеку в костюме черного леопарда на входе и вошла внутрь, следуя за парой в костюмах фокусника и кролика.
Повторяющихся с прошлогоднего маскарада костюмов я не встретила, что было неудивительно, поскольку присутствующие не входили в число людей, которые надевали одни и те же наряды на ежегодные мероприятия. Это были новые образы, недавно добытые ими из их свежих сновидений. Там были: Зеленый человек, смотрящий по сторонам сквозь маску из листьев; Ара, носящий на себе свою золотую клетку; женщина в боди телесного цвета с надписью “Trompe l’oeil”[59] на груди и полостью, в которой поблескивало сердце.
В вестибюле снова был организован открытый бар. Я попросила стакан воды, просто чтобы держать что-нибудь в руках и не привлекать внимания. Окруженный горящими факелами сад во внутреннем дворике напоминал сияющее огненное кольцо. Я прошла в глубь сада. Приблизившись к свету факелов с внешней стороны, где он соединялся с тенями листвы деревьев, я заметила танцовщицу в темно-синем леотарде. Ее рыжие волосы были убраны назад, на ней была блестящая маска с головным убором из перьев. Из ее висков торчали бараньи рога. Не было сомнений, это была ты.
Я развернулась и зашла за фонтан, откуда могла наблюдать за тобой, оставаясь незамеченной. Даже с такого расстояния я могла убедиться, что журнальные статьи не врали, ты была лишь своей тенью. Ты была пьяна, ведя высокопарные беседы с рослым Иисусом с терновым венцом на голове. Не было никаких следов твоей недавней беременности – костлявые руки, плоский, как у юной девочки, живот и все такая же пышная грудь. И вдруг меня посетила мысль, что, возможно, ты не рожала ребенка, что младенец на фотографиях не был твоим, и что малышка Амара в детской кроватке в яслях на самом деле была чьей-то еще дочерью. Что, если, потеряв самообладание, ты решила сделать аборт на позднем сроке беременности? Наблюдая за тобой в свете факелов, я легко могла убедить себя во всем этом.
Я услышала, как ты смеешься над шутками человека в костюме Иисуса, и мое зрение затуманилось. Это был тот самый смех, звеневший у меня в ушах с самого детства и днем и ночью. Раскатистый хохот с яркими нотками клавесина. Отчасти это он сделал тебя родной мне душой и такой знаменитой, заставляя людей сходить по тебе с ума и ненавидеть. Но кроме того – и это осознание пришло ко мне внезапно в ту самую секунду – это было звучание твоей абсолютной пустоты и безнадежности. Только что-то пустое могло издавать такой звук.
Ждать не было смысла. Оставив тебя, я вернулась обратно к зданию, пройдя через сад. В моей голове раздался идиотский смех Шелби, который я слышала той ночью в пивной палатке, и мне вспомнился кожаный жилет человека, прижимавшего ее к себе, бегающие зрачки ее глаз. Я вспомнила про таблетки, которые она принимала. Еще до того, как достать их из ее сумочки и смыть в унитаз, я была уверена, что это таблетки оксикодона. Еще я вспомнила личико Бриэллы во время сна, ее нежные сморщенные веки. Из автомобильного кресла, в котором она сидела, торчала пластиковая ручка. Как просто было, схватившись за нее, поднять малышку и унести ее прочь. Но почему я этого не сделала? Я отказалась от этой мысли, посчитав такое наказание слишком суровым даже для такой матери и сестры, как Шелби. И поэтому я оставила малышку в гниющей пещере этого трейлера и только теперь поняла, что этим поступком наказала ее. С тех пор не прошло и дня, чтобы я не думала о ребенке. В воображении я рисовала себе трейлер, полный мышей, с кишащими внутри опарышами, клопами и вшами, которые в конечном итоге заведутся в нем, и свою одурманенную сестру, лежащую на диване в бессознательном состоянии, а рядом кричит ребенок.
Войдя в здание, я уверенно поднялась по лестнице, ощущая запас сил в мышцах бедер, отвыкших от какой-либо физической нагрузки за прошлые недели. На вершине лестницы я замерла на доли секунды, осознавая свой зверский потенциал, после чего продолжила путь по коридору. Подойдя к окну комнаты детского сада, я увидела Ташу, Марлен и других воспитателей в масках кроликов. Прямо у двери в своей кроватке лежала Амара.
Я прошла в конец коридора, где располагалась аварийная лестница и в стене торчала заурядная красная рукоятка системы пожарной сигнализации, которую уже давно никто не замечал, словно она была частью окружающей среды. Рукой в меховой перчатке я схватилась за рукоятку. Вершилась моя судьба, и трепет от этой мысли наполнил все мое существо. Я дернула ручку вниз. Как только загорелась лампочка и раздались первые звуки пожарной тревоги, я уже гигантскими шагами направлялась обратно в ясли. Будто увеличившись в размере, мои легкие насыщались кислородом с каждым сделанным мною вдохом. Распахнув дверь, мимо меня пронеслась одна из воспитательниц с двумя младенцами на руках. Какая-то неимоверная сила появилась внутри меня, когда я переступила порог комнаты, как будто мать в поисках своего ребенка. Пожарная сигнализация продолжала истошно орать. Воспитательницы действовали быстро, хватая на руки по два младенца сразу.
– Просто возьми одного, – послышался чей-то крик. – Нужно вытащить их всех отсюда.
Амара, как в кокон, была закутана в белое одеяло. Взяв малышку на руки, я прислонила ее к своей груди, увидев, как она смотрела на меня своими хитрыми, как у кота, глазками, и тут же выбежала из комнаты.
В коридоре пожарная сигнализация звучала громче, активно предостерегая об опасности. Внизу поднялась суматоха, и крики людей заглушали все еще продолжавшую играть музыку. Мчась по коридору к аварийному выходу, я слышала топот ног на главной лестнице. Я знала, что ты побежишь наверх. Любая мать бросилась бы наверх за своим ребенком, осознав происходящее, даже такая, как ты. Но я оказалась быстрее, и к тому же у меня была фора. Зная, что аварийная лестница вела к задней двери здания, в сады и спа-зону, я направилась именно туда.
Двор, в котором буквально несколько минут назад кипела жизнь, теперь опустел; только факелы остались стоять на страже. Я знала, что в панике люди толпой ринутся через переднюю дверь на парковку. Младенец был плотно завернут в одеяло, и, прижав этот маленький сверток к себе как футбольный мяч, я помчалась через двор к лабиринту из живой изгороди. Пробираясь по тропинке, огражденной, словно стражниками, кустами самшита, я все еще улавливала звуки пожарной сигнализации, к которым присоединилась едва уловимая мелодия пожарных сирен. Выбравшись из лабиринта, мы оказались надежно спрятаны от посторонних глаз. Мои ноги с бешеной силой несли меня прочь, и вот на земле показалось первое светящееся кольцо. На бегу я наклонялась вниз, поднимая оставленные мной маячки и пряча их в сумочке. В серых оттенках опустившейся на землю темноты машину было едва видно. Добравшись до своей сказочной кареты, я уже едва различала приглушенные звуки, доносившиеся из Ризомы.
Глава девятнадцатая
Разумеется, тебе лучше знать, что было дальше той ночью в Ризоме, но, думаю, я могу это представить. К тому времени, когда ты доберешься до комнаты яслей, большая часть детских кроваток уже будет пуста. Предположив, что работники детского сада уже вынесли Амару на улицу, ты развернешься и спустишься вниз по лестнице в числе последних эвакуировавшихся гостей, проталкиваясь через узкую дверную щель. Как раз в тот момент к парковке начнут стягиваться пожарные расчеты, с помощью света своих проблесковых маячков превращая костюмированную толпу людей в демонов.
Отыскав группу воспитателей детского сада с младенцами на руках, ты подойдешь к ним, сняв с лица свою блестящую маску. Ты будешь отчаянно всматриваться в лицо каждого ребенка, пока у тебя не начнет расплываться в глазах. Протискиваясь сквозь толпу нелепо выглядящих гостей вечеринки и их роскошные автомобили, пожарные упрутся в здание, такое вычурное и беззащитное. Некоторые гости сядут в свои машины и уедут, другие же останутся на месте, взволнованно смакуя подробности, наслаждаясь первозданной атмосферой огня и масок.
Дальше последуют оживленные разговоры и жесты, все окажутся связанными воедино в этом воспоминании или сновидении, и это будет в стиле Перрена. Наконец, пожарные раздраженно объявят ложную тревогу. Теперь уже безопасно, и можно продолжить вечеринку, но ты внезапно протрезвеешь и станешь преследовать работников детского сада, снова и снова задавая один и тот же вопрос: «Где моя дочь?»
Затем начнется паника и взаимные обвинения. Кто из персонала выносил ее? Может, кто-то вынес ее на улицу, оставив на парковке или в траве, и забыл о ней? Начнется стремительный обыск помещения детского сада, всего корпуса и прилегающей территории. В какой-то момент кто-то вызовет полицию. И развернутся более тщательные поиски. В конце концов, внезапно ты вспомнишь обрывки моих рассказов об одержимой воспитательнице в Ризоме, и Ташу вызовут на допрос.
– Моя подруга говорила мне, что она была слишком озабочена младенцами, – всхлипывая, пояснишь ты сотрудникам полиции.
– Что за подруга?
– Эбби, моя подруга Эбби.
– А где же Эбби? – поинтересуется офицер полиции. Они позвонят по номеру, который ты им дашь, и мой разряженный телефон, находящийся где-то в Топанге, сразу переключит их на голосовую почту.
Вернувшись в Гесперию, я остановилась в другом отеле снова под именем Шелби Хайтауэр, как и в «Эконо Лодж». В отеле был бассейн, огражденный железными перилами, защищающими гостей от падения в воду. Наша комната была маленькой и сырой, с ковром сероватого оттенка и колючим оранжевым покрывалом. Хотя была уже глубокая ночь, Амара не спала, она начинала капризничать. Ее плач уже сам по себе был сигналом тревоги. Держа ее на руках, я забралась на кровать, слегка приподнявшись. Когда я сняла рубашку, малышка перестала плакать, и мои соски затвердели в предвкушении. Приложив свою крошечную ручку к моей груди, она начала жадно ее сосать, уверенная, что принадлежит мне. Прилив крови к голове усилился, достигнув своего пика. Я знала, что даже с моей готовностью потребуется несколько дней прикладывания к груди, прежде чем протоки молочных желез наконец откроются, моя грудь нальется и тело примет тот факт, что твой ребенок – это мой ребенок.
Той ночью, свернувшись калачиком в постели со спящей рядом Амарой, я в последний раз видела сон о мосте. Босые ноги, кристаллики снега, фары проносящихся мимо автомобилей. Состояние шока от удара об лед и от бешеной скорости, с которой я стремилась ко дну. Но на этот раз все было восхитительно. Вместо того чтобы начать тонуть, я, как торпеда, продолжала свой путь. Я пронеслась через реку, минуя ее дельту, и вырвалась в открытое море. На этот раз я могла дышать под водой. Я парила над рифами и пещерами, оставляя позади себя стаи сельди и голубых рыб и небольшую группу горбатых китов. Наконец я оказалась в голубом, точно сапфир, озере. Другое место, другой континент. Перед моими глазами простиралась альпийская деревушка с ее белыми горами и роскошными деревьями.
Как только свидетельство о рождении прибыло из Мичигана, мы отправились на почту, чтобы оформить паспорт. Я вывалила перед почтальоном всю коллекцию имеющихся у меня документов: водительские права Шелби, удостоверение личности, выданное по месту ее работы в медицинском центре, карточки социального страхования, свидетельство о рождении. Сделав кривые копии документов, почтальон, страдающий косоглазием, швырнул их обратно на стойку. Вначале я встала на белом фоне для фотографии на паспорт, а затем подняла Амару для этой же цели. На фотографии можно разглядеть, как мои пальцы обвивают ее талию.
Мы редко выходили из номера в течение тех нескольких недель, пока ждали документы. Кожа Амары такая же светлая, как и у тебя, поэтому ей было лучше оставаться дома. Если бы мы появились под палящими лучами солнца, ее кожа пострадала бы от ожога. Вместо этого дни напролет мы проводили в кровати, свернувшись клубочком. Я прикармливала малышку смесью, не давая слишком много, и в конце концов случилось невероятное: у меня началась лактация. Это было чудо. Она стала сама засыпать.
Прижимая Амару к груди, я ощущала прилив нежности, который должны испытывать женщины после родов. Я гладила ее по головке, и ее тельце словно растворялось в моем. Держала ли меня так моя мать? Испытывала ли она когда-нибудь ко мне или к Шелби такие пылкие чувства, какие я испытываю к этому ребенку? Это казалось невозможным. Мои чувства не могли стать меньше или когда-либо угаснуть. Я никогда бы не смогла разочароваться в Амаре, как разочаровалась в нас наша мать. И все же в этом присутствовал некий смысл. Возможно, биологические факторы отравляли материнскую любовь. Родители возлагают большие надежды на своих наследников по крови, и это видится естественным, но в то же время разрушающим; продукт евгенического нарциссизма, наносящий вред истинной любви. Мои чувства к Амаре были выше всего этого. Моя любовь не была разбавлена гордостью, ее сила была в том, что ее не требовали, а просто дарили.
Наконец прибыли наши паспорта. Загрузив вещи в машину, мы направились на юг, мимо Сан-Диего, в Сан-Исидро. Сотрудник пограничного контроля улыбнулся, увидев на заднем сиденье упаковку подгузников и установленное спиной автокресло.
– Buen vieje[60], – доброжелательно сказал он.
Тебе следует знать, что я никогда не подвергала твою дочь опасности. Мы не остались ночевать в Тихуане, улетев в Мехико в тот же день, а оттуда вечером отправились в Амстердам. Большую часть пути Амара спала, а через сутки мы покинули горы, войдя в новый мир.
Эпилог
Я перестала читать новости. Я знаю, что невинные люди все еще беспомощно скитаются по миру. Девочек до сих пор насилуют; оружием все еще торгуют. Но здесь, в Кюснахте, мы в безопасности.
На холме над озером стоит дом белого цвета. Я нашла его в первый же час нашего приезда. Его было видно отовсюду, и не заметить его было просто невозможно. Входная дверь была точно из моего сна – насыщенного синего цвета с дверным молотком в форме крылатой головы Гипноса, бога сна. Я постучала в дверь. Повисла кратковременная пауза, вихрь головокружения, прежде чем по коридору пронесся звук шагов и дверь открыл какой-то похожий на безумца мужчина.
На нем был мятый льняной костюм. Когда его ясные глаза встретились с моими, я увидела, как поменялось их выражение, почувствовала импульс признания, точно он шагнул мне навстречу.
– Je peux vous aider, mademoiselle?[61] – спросил он голосом, глубину которого можно было сравнить лишь с глубиной моря.
Я замешкалась, потом произнесла тонким, будто птичьим, голосом:
– Надеюсь, я не сильно помешала?
Амара извивалась в моих объятиях, выгибая спинку, как кошечка. Вблизи белоснежная кожа Перрена напоминала бумагу с мелкими помятостями. Он пристально посмотрел на меня, и я прищурилась от яркого свечения его глаз.
– Мы с вами раньше встречались? – удивленно спросил он.
На мгновение мне показалось, что нас поместили в какую-то теплую и вязкую жидкость и мы парим в ней как в невесомости. Ощущение близости, некой связи, пробирающая до костей дрожь только подтвердили мои давние убеждения. Он открыл дверь, и я вошла внутрь именно так, как я много раз делала это во сне. Войдя в дом, я села на золотистый диван, расположенный в точности там, где он должен быть. Он сел напротив меня в кресло с подлокотниками оттенка дамасской розы. Посмотрев вверх, я увидела знакомый потолок, хрустальную люстру и потолочную розетку с лепниной из гипса в форме короны, напоминающей свадебный торт.
– Думаю, вы прошли долгий путь, – с пониманием произнес он. – Зачем же вы здесь?
В его глазах читалось ожидание, и я почувствовала, что он уже и так знал ответ. Вынув из рюкзака свои работы, я протянула их ему. Мы сидели в уже знакомой мне комнате, где Перрен принялся внимательно рассматривать мои иллюстрации сатиров, моста, диванчика. Он вглядывался в мои детальные эскизы дивана, на котором я сидела, кресла с подлокотниками, потолочной розетки, люстры. Он смотрел на изображения детей и часов, неторопливо изучая каждую страницу.
Лежа у меня на коленях, Амара уткнулась в них лицом в поисках груди и захныкала, и я приподняла блузку, чтобы покормить ее. Я сделала это не колеблясь, инстинктивно, уверенно. В этом не было ничего постыдного. Я ощущала безграничную легкость, уверенность, что меня понимают, и что бы я ни делала или ни говорила, это никого не шокирует, не оскорбит и не удивит, словно я была в объятиях высших сил.
Закончив рассматривать мои работы, Перрен спросил, собираюсь ли я остаться.
– Собираюсь, – утвердительно ответила я.
– Хорошо, – быстро среагировал он.
На этом вопросы закончились. Оставался лишь один – деньги, но ты знаешь, что их было достаточно.
В задней части дома находится комната со множеством часов, часть из которых идут в обратную сторону, а некоторые вообще стоят. Именно в этой комнате Огюст хранит свои папки с детскими рисунками, неимоверное количество стопок, сложенных одна на другую. Какие-то работы принадлежат его собственным детям, а какие-то нарисованы детьми из Ризомы.
Рисунки детей самого младшего возраста пробуждают в нем особые чувства. Подлинные образы из их ночных кошмаров, довольно частые сны о животных. Эволюционные, стихийные. Он никогда не упоминает об этом в интервью, поскольку использование чужих образов из сновидений может быть ошибочно принято за воровство или обман. Но он знает – и я это знаю, – что в этом нет ничего преступного. Настоящий художник не может быть вором. Он – пользователь, изобретатель, волшебник. Ты тоже это знаешь, Элиза. Ни один художник не может быть вором, в отличие от актера.
Он усыновлял детей со всего мира, даруя им свободу. В доме находится множество маленьких студий, где они могут рисовать и раскрашивать. По сути, это и есть детский сад для одаренных детей. Все его дети необыкновенно красивы, эксцентрично одеты в придуманные ими самими наряды или обнажены, и они всегда чем-то заняты. Всего в доме двенадцать детей разных возрастов и цвета кожи. Поскольку ему нравится иметь хотя бы одного младенца, он непрерывно находится в процессе усыновления.
Теперь у него есть Амара и я. Он не задает вопросов, не хочет ничего знать. Наше взаимопонимание безусловное. Мы с ним одной породы, не такие, как все, не пригодные для жизни в обществе. Но мы можем выжить в глубоких пещерах нашего воображения. Мы возвышаемся над толпой, воплощая наши идеи в жизнь. Я собираю образы, а Огюст пускает в ход свои магические силы. Сейчас он снимает мой фильм о бассейне. Он соорудил декорацию двора с бассейном на открытом воздухе и подыскивает актеров на роль женщины, отказывающейся выходить из воды, и мужчины, которого она бросила. Несмотря на то что мое имя – ни старое, ни новое – не будет упомянуто в фильме, он все равно принадлежит мне по праву.
Огюст очень похож на меня – такой же замкнутый, тихий и непостоянный. Он остался жить в доме на холме. Я живу в деревянном коттедже у озера, который он купил и обставил для меня. Коттедж напоминает декорации к фильму в лучших традициях Швейцарии. Закрывать ставни, пытаясь спрятаться от ослепляющего сияния озера, жить вместе с Амарой – или Бриэллой, как ее сейчас зовут, – это словно получить тайное причастие. Отрастая, волосы Амары превращаются в изумительные локоны, по-прежнему оставаясь чернильно-черными и так похожими на мои. Ее кожа настолько светлая и прозрачная, что на ней отражаются все эмоции: кровеносные сосуды рисуют вишенки как знак удовольствия и алые пятна разочарования на ее личике. В остальном она совсем не похожа на тебя.
Просыпаясь, малышка смотрит на меня взглядом из другого измерения, словно выплывает из гущи подводных лесов и городов. В такие моменты я вспоминаю себя ребенком. Я вспоминаю грязный мичиганский снег, жареное мясо с майонезом, часы, проведенные в одиночестве в своей спальне, и мрачное будущее, которое, казалось, было предначертано мне. Я думаю о загнивающих в своем трейлере Шелби и Бриэлле, которым никогда не придет в голову никуда уехать. Им никогда не понадобятся заграничные паспорта; они никогда не подадут заявление и не узнают, что на самом деле у них уже есть паспорта и что они живут в Швейцарии.
Мы безумно благодарны за наш остров, некогда служивий пристанищем самому Юнгу здесь, в Кюснахте, остров за гранью времени. Мы с Амарой изучаем французский и немецкий языки. Я даю ей все то, чего ты для нее хотела: детство вдали от суеты, камер и таблоидов, невежества Голливуда, точно гноящейся раны Америки. Вместе мы бродим по извилистым улочкам Швейцарии, изучая названия вещей, исследуем горную флору. Натыкаясь на необычный камень, я останавливаюсь, чтобы поднять его, и кладу его ей в руку. Кто знает, какой смысл он таит? Я знаю, что эти ранние моменты детства священны, они являются основой всех ее будущих сновидений. Я не забываю и о своем камне тоже. Даже сейчас я часто использую свой метеорит, чтобы убедиться, что все это не сон.
После исчезновения Амары ты пропала из поля зрения общественности. Были какие-то статьи о тебе с догадками и предположениями, что ты совсем потеряла рассудок или допилась до беспамятства. Ходили слухи, что ты утопилась в Тихом океане или в ледяных глубинах озера Мичиган.
Не хочу делать вид, что знаю. И нет смысла пытаться узнать, это может только засорить мою голову ненужной информацией. Какой бы ни была правда о твоем исчезновении, это лишь доказывает мою правоту. Даже избавившись от ноши, ты бы не смогла спастись. Я приняла правильное решение. Весь мой план был каким-то чудесным образом предопределен, словно получив некое божественное вдохновение на свое исполнение. Словно шестеренки часового механизма, каждый элемент точно становился на свое место, давая возможность следующему сделать то же самое. Спустя несколько недель после моего прибытия в Швейцарию, наконец опустившись на землю после долгого божественного полета, начавшегося в Топанге, я как будто проснулась дома.
Я очень надеюсь, что ты нашла свой путь к миру в душе. Я по-прежнему испытываю к тебе привычное чувство заботы, Элиза, ностальгическую привязанность, хотя на самом деле это не имеет значения. В конечном итоге мы все являемся частью единого огромного организма, дрейфующего по волнам истории, в водах вечного Источника. Мы все есть одно и то же существо, лишь временно поделенное на разные тела. И на протяжении всей жизни мы наблюдаем друг за другом, очарованные нашими различными воплощениями.
Жива ты или мертва, счастлива или нет, твоя роль в этой жизни сыграна. Произошла смена декораций. Ты исполнила свой танец и была изнасилована сатирами.
Любопытно, что наш коттедж в лесу очень похож на жилище Пола. Иногда мне даже кажется, что мы находимся в лесах Топанги. Научившись шить вручную, я стала делать воздушных змеев. Огюста это забавляет; он заказывает для меня ткань и фурнитуру. Холмы Кюснахта идеально подходят для запуска воздушных змеев, а Амара любит держать катушку, качаясь, падая и заливисто хохоча, когда воздушный змей пытается поднять ее вверх.
Иногда мне кажется, что я вижу лицо Пола в толпе. Но он бы не догадался искать меня здесь, если вообще искал. Я ничего не слышала о его фильме, не видела восторженных рецензий. Скорее всего, он все еще ищет финансирование: поддержку студии, каналы распространения. Но вряд ли он что-то найдет. Никакого интереса к фильму не будет. Жизнь сильно изменилась за последние годы. Теперь люди знают о проблемах, которые только усугубляются с каждым годом, о разрушенных семьях, о потерянных детях. Все они слишком хорошо осведомлены о том, что исправительные учреждения для несовершеннолетних с дьявольским названием «приюты для юных воспитанников» – это тюремные бараки с бетонными стенами и колючей проволокой, похожие на пережиток войны. Люди уже и так слишком много знают.
Чем может помочь фильм? Никто его не увидит. Если его и покажут, то лишь в нескольких кинотеатрах. Что бы я сказала Полу, если бы могла, так это то, что он должен усвоить этот урок, что на самом деле никому не нужна правда. Мы не хотим с этим жить, мы не хотим в этом вариться. Мы хотим выбросить правду из нашей жизни. Мы хотим мечту, а не реальность. Мы жаждем вымыслов, галлюцинаций, ненастоящих катастроф. Все мы жаждем фантастических иллюзий, которые мы с Огюстом можем принести в общество.
Девочек до сих пор насилуют, оружием по-прежнему торгуют. Мир все еще горит в огне.
Иногда мы с Полом встречаемся во сне. Это всегда один и тот же сон – я иду по пустыне к палаточному лагерю, где он находится. Во сне я пробираюсь сквозь песочную зыбь к палаткам, но они отдаляются от меня с каждым шагом. Иногда сон становится яснее, и, пролетая над пустыней, я вхожу в палатку, где он сидит в окружении грязных избитых детей. Он протягивает руку, но я не могу ее ухватить.
Нельзя потребовать вернуть все, что было найдено. Теперь я это точно знаю. Всегда приходится выбирать, принимать единственно правильное решение, отвергая все остальные. Я научилась отпускать то, от чего отказалась. Если мне чего-то не хватает, я могу пропустить это через Источник, через этот бесконечный колодец с «да». А в действительности нам так мало нужно.
Мы смотрим на озеро. Лучи солнца, преломляясь от поверхности воды, ослепляют землю, словно лучи света загробной жизни. Вода здесь шелковистая и прозрачная, в отличие от густой мрачной толщи воды в реке Гурон, оставившей у меня воспоминания о пасти с острыми неровными зубами, затягивавшей меня в пучину. Эта вода нежная, прозрачная, отражающая солнечный свет. Это совсем другая смерть, гораздо более близкая к той, о которой мы мечтаем.
Благодарности
Огромная благодарность мудрым и прекрасным Элизабет Шмитц и Кэти Рейссиан, а также всем сотрудникам издательства «Грув»: Моргану Энтрекину, Джуди Хоттенсен, Деб Сигер, Джастину Бэтчелору, Полу Купер Хьюз и Джулии Бернер-Тобин. Я благодарна Биллу Клеггу. За особое понимание и руководство большое спасибо Мишель Каплан, Мелиссе Хайл, Саре Шепард, Сане Красиков, Сандре Барк, Кейт Фуджимото и Маркусу Ментцеру, а также Эмили Фромм, которая зажгла первую искру. Огромное спасибо моей матери, Мэри Энн Акампора; Тому и Линде Дойл и благодарность навеки Томасу и Эмити.
Читать бесплатно другие книги:
