Роза Марена Кинг Стивен
Джерт так быстро забежала за угол квадратного кирпичного строения, что едва не наткнулась на брошенную инвалидную коляску и не приземлилась задницей на валявшийся рядом старый чайник. Лысый мужик в мотоциклетной куртке — Норман Дэниэльс — стоял к ней спиной, так крепко держа Синтию за худенькие предплечья, что его большие пальцы почти полностью зарылись в ее вялых мышцах. Его лицо нависало над ней, но Джерт уже разглядела странную вмятину на носу Синтии. Нос у девчонки был сломан.
— Скажи мне, где она, или тебе никогда больше не придется возиться с губной помадой, потому что я откушу твой гребаный целовальник от твоей ё…
Тут Джерт перестала думать и слышать. У нее включился автопилот. Ей хватило двух шагов, чтобы очутиться возле Нормана. Затем она переплела пальцы обеих рук и занесла этот замок над своим правым плечом как можно выше, чтобы собрать всю силу, на какую была способна. За мгновение до того как она обрушила сцепленные кисти на шею Нормана, полный ужаса взгляд Синтии метнулся к ней, и бывший муж Рози заметил это. Он среагировал мгновенно, в этом Джерт была вынуждена отдать ему должное. Молниеносно. Он принял удар ее рук — сильный удар, — но не на основание шеи, куда она целилась. Норман уже начал разворачиваться, и удар пришелся по челюсти. Шансы на мгновенный — ни ойкнуть, ни пикнуть — нокаут не оправдались. Когда он повернул к ней лицо, первой мыслью Джерт было, что он ел клубнику. Норман ухмыльнулся ей, оскалив зубы, с которых еще капала кровь. Эта ухмылка ужаснула Джерт, она поняла, что добилась лишь того, что здесь суждено теперь умереть двум женщинам вместо одной. Это был не человек. Это был монстр в мотоциклетной куртке.
— А-а, эта шлюха Джерти! — воскликнул Норман. — Хочешь пободаться, Джерти? Ты этого хочешь? Побарахтаться? Хочешь укротить меня своими жирными лапками? — Он расхохотался, хлопая себя ладонью по груди, чтобы показать, как его умиляет эта мысль. «Молнии» на его куртке звякнули.
Джерт кинула быстрый взгляд на Синтию, которая оглядывала себя, словно раздумывая, куда могла деваться ее майка.
— Синтия, беги!
Синтия взглянула на нее мутными глазами, сделала два неуверенных шага назад, а потом прислонилась к зданию туалета, будто одна мысль о побеге отняла у нее все силы. Джерт видела, как ссадины вспухают на ее лбу и щеках.
— Джерт-Джерт-Бо-Берт, — промурлыкал Норман, начиная двигаться к ней. — Робин-Бобин-Бараберт, ути-ути-мама-Берт… Джерт! — Он рассмеялся как ребенок и растер локтем кровь Синтии на своем подбородке. Джерт видела капли пота, мерцавшие на его голом черепе, похожие на блестки. — О-о-о-ох, Джерти, — промурлыкал Норман и принялся раскачиваться из стороны в сторону, как кобра, вылезающая из корзинки факира. — О-о-о-ох, Джерти, сейчас я раскатаю тебя, как пончик на сковородке. Я сейчас выверну тебя наизнанку как перчатку. Я…
— Тогда чего же ты не подойдешь и не сделаешь это? — бросила она ему в лицо. — Чего ты меня пужаешь, ты, козел сраный! Хочешь врезать мне, так подойди и врежь!
Норман перестал раскачиваться и вытаращил на нее глаза. Казалось, он был не в состоянии поверить, что эта бочка с потрохами заорала на него. Насмехалась над ним. За его спиной Синтия сделала еще два-три неуверенных шажка, — ее шорты с шуршанием терлись о кирпичную стену туалета, — а потом снова бессильно привалилась к стене.
Джерт подняла руки и выставила их перед собой, повернув ладони одну к другой и разведя их дюймов на двадцать. Пальцы ее были выставлены к Норману. Она втянула голову в плечи, сгорбившись как медведица. Норман оглядел эту защитную стойку, и удивление на его лице растворилось в умилении.
— Что ты хочешь сделать, Джерт? — спросил он. — Думаешь врезать мне пару раз в стиле Брюса Ли? Э, у меня есть для тебя новость, он сдох, когда ему врезали как надо, Джерти. Точно так же, как сдохнешь ты, секунд через пятнадцать, — старая жирная черномазая сука! — Он засмеялся.
Джерт вдруг вспомнила Лану Клайн. Та говорила, что, наверное, ей лучше подождать, пока Джерт сходит в туалет.
— Лана! — изо всех сил заорала она. — Он здесь! Беги за помощью!
Норман снова на мгновение застыл, пораженный, а потом расслабился. На лице вновь появилась улыбка. Он бросил быстрый взгляд через плечо, желая убедиться, что Синтия еще там, а потом снова взглянул на Джерт. Верхняя часть его туловища вновь принялась раскачиваться из стороны в сторону.
— Где моя жена? — спросил он. — Скажи мне и, может быть, я лишь сломаю тебе одну руку. Черт, я могу даже отпустить тебя. Она сперла мою банковскую кредитку. Я хочу получить ее обратно, вот и все.
«Я не могу напасть первой, — подумала Джерт. — Он должен подойти ко мне, иначе у меня нет никакого шанса справиться с ним. Но как же мне заставить его сделать это?»
Она вспомнила о Питере Слоуике — о его разодранном теле, о тех местах, где сконцентрировалась основная масса укусов, и подумала, что, кажется, теперь знает, как это произошло.
— Говорят, ты любитель взять в рот у мужика, говнюк… Только ты придаешь этому выражению другое значение, верно, педрила? Просто пососать его конец тебе было мало, правда? Ну, что скажешь? Идешь ко мне, или ты слишком боишься баб?
На этот раз улыбка не просто сползла с его лица. Когда она назвала его педрилой, улыбка исчезла мгновенно. Джерт показалось, что она, упав, разбилась вдребезги, как льдинка, о стальные носки его ботинок. Раскачивание прекратилось.
— Я убью тебя, сука! — проорал Норман и ринулся вперед.
Джерт повернулась боком, точь-в-точь как делала это, когда Синтия прыгала на нее в тот день, когда Рози принесла свою картину в комнату отдыха на первом этаже приюта «Д и С». Она держала руки опущенными дольше, чем когда учила броскам девчонок, понимая, что даже его слепая ярость была недостаточной гарантией ее успеха — это могучий мужик, и, если она не заманит его как следует, он ее размозжит кувалдой как крысу. Норман потянулся к ней, его рот уже ощерился, а зубы приготовились впиться в ее плоть. Джерт отодвинулась назад, прижалась спиной к кирпичной стене туалета, попросила: «Помоги мне, Господи», — и ухватила Нормана за толстые волосатые запястья.
Не думай, а то все испортишь, сказала она себе, повернулась к нему, вминая свое здоровенное бедро ему в бок, а потом резким броском развернулась влево. Ноги ее раздвинулись, потом сошлись; ее вельветовый сарафан не выдержал и секунды — лопнул и разорвался почти во всю длину с таким треском, какой издает лед на озере в сильный мороз.
Бросок удался великолепно. Ее бедро сыграло роль судейского столика для мяча на теннисном корте, — Норман врезался в него, полетел дальше — выражение ярости на его лице сменилось изумлением и шоком — и ударился головой об инвалидную коляску. Она перевернулась и накрыла его.
— Уууух, — простонала Синтия с того места, где она стояла, привалившись спиной к стене, — ноги ее уже не держали.
Испуганное лицо Ланы Клайн осторожно выглянуло из-за угла здания.
— Что случилось? Что ты мне крича… — Она увидела мужика в крови, пытающегося вылезти из-под перевернутой инвалидной коляски, увидела его горящие злобой глаза и осеклась.
— Беги и зови на помощь! — крикнула ей Джерт. — Ори что есть мочи!
Норман отшвырнул коляску в сторону. Кровь со лба стекала у него лишь тоненькой струйкой, но из носа била как из водопроводного крана.
— За это я убью тебя, — прошептал он.
Джерт не хотела давать ему такого шанса. Как только Лана повернулась и помчалась прочь, вопя во всю силу своих легких, Джерт прыгнула на Нормана Дэниэльса в броске, которому позавидовал бы сам Халк Хоган. У нее было что обрушить на него, — двести восемьдесят фунтов, когда она взвешивалась последний раз, — и попыткам Нормана встать на ноги тут же пришел конец. Его руки подломились, как ножки карточного столика, на который положили двигатель грузовика. Его разбитый нос воткнулся в застывшую грязь между кирпичной стеной и забором, а в пах со страшной силой въехала одна из подставок для ног инвалидной коляски. Он закричал от боли — по крайней мере его физиономия выглядела как лицо отчаянно орущего человека, — но из его глотки исторгся лишь хриплый свистящий звук.
Теперь, сидя на нем в разодранном сарафане и лихорадочно соображая, что же делать дальше, она неожиданно вспомнила второй или третий сеанс в кружке терапии, когда Рози наконец набралась достаточно храбрости, чтобы заговорить. Первое, что она рассказала им, — это про жуткие приступы боли в пояснице. Даже горячие ванны порой не приносили никакого облегчения. И когда она объяснила им почему, многие женщины понимающе закивали. Одной из кивавших была Джерт.
Она распахнула разорвавшуюся юбку еще выше, обнажив огромные голубые трусы.
— Рози говорила, что ты любитель почек, Норман. Она еще говорила, что ты, видимо, из тех застенчивых парней, которые не любят оставлять следов. И тебе нравится, как выглядит женщина, когда ты бьешь по почкам, верно? Чтобы у нее был страдальческий, бледный вид. Вся краска сходит у нее с лица, не так ли? А следов от побоев не остается. Я-то знаю, потому что у меня дружок был из таких же. Страдальческое женское личико лечит что-то больное у тебя внутри, правда? По крайней мере на время снимает боль?
— Ссука… — бессильно прошептал он.
— Да, ты большой любитель воевать со слабыми, точно. Я многое умею угадывать по физиономии, есть у меня такой талант. — Ерзая коленями, она продвигалась вверх по его туловищу и оказалась почти на плечах. — Некоторые парни предпочитают у женщин ноги, другие — задницу, кто-то любит сиськи, но есть такие, совсем спятившие козлы, вроде тебя, Норман, кто обожает почки. Ну, тебе, наверное, известна старая поговорка: «У каждого свой вкус, — сказал кобель, облизывая яйца».
— Слезь… с меня… — прохрипел он.
— Рози здесь нет, Норм, — сказала она, не обращая на него внимания и продвинувшись еще чуть повыше, — но я передам тебе от ее имени маленький подарок. Я, правда, не согласовывала этого вопроса с ней, но, думаю, она одобрит мой вкус.
Она сделала последнее движение вверх на своих коленях, уселась точно над его лицом и пустила струю. — Ох, какое же она испытала облегчение!
Поначалу Норман не понял, что происходит. Потом до него дошло. Он заорал и дернул задницей, пытаясь сбросить ее. Джерт почувствовала, что силы у него еще остались, и снова прижала его к земле всей тяжестью своих ягодиц. Она удивилась, что он оказался способен на эту попытку после того, как брякнулся с такой силой.
— Не рыпайся, а то врежу снова, — сказала она, продолжая опорожнять свой мочевой пузырь. Ему не грозило захлебнуться, но она никогда в жизни не видела такого отвращения и злобы на лице человека. И из-за чего? Всего-навсего немножко теплой соленой водички. Если кого-то за всю историю человечества и стоило обоссать, так это такого бешеного греба…
Норман издал резкий нечленораздельный крик, вскинул обе руки, схватил ее за предплечья и впился в них ногтями. Джерт заорала (в основном от неожиданности, хотя ей было очень больно) и откинулась всем весом назад. Он четко рассчитал ее движение и сразу дернулся вперед, сильнее, чем в прошлый раз, и ухитрился сбросить ее с себя. Она покатилась и врезалась в кирпичную стену слева от нее. Норман, пошатываясь, поднялся на ноги, по его лицу и голому черепу струилась влага, стекая на куртку, а белая майка под курткой прилипла к телу.
— Ты обоссала меня, блядюга, — просипел он и ринулся на нее. Еще мгновение, и…
Джерт успела выставить ногу. Норман споткнулся об нее и снова врезался лицом в инвалидную коляску. Он отполз от нее на четвереньках, повернулся и попытался встать. Ему почти это удалось, но он снова рухнул, тяжело дыша и глядя на Джерт своими блестящими безумными глазами. Совершенно безумными. Но Джерт уже успела встать и бросилась к нему, чтобы уложить его окончательно. Если для этого понадобится перебить ему хребет как гадюке, она перебьет, и сделать это нужно именно сейчас, прежде чем он наберется сил, чтобы снова встать на ноги.
Он сунул руку в один из карманов куртки, и одно мгновение она была уверена, что сейчас он всадит две или три пули ей в живот. «По крайней мере я умру с пустым мочевым пузырем», — подумала она и замерла на месте.
В руках у него оказался не револьвер, но все равно достаточно поганая штука: разрядник. Джерт знала одну сумасшедшую бездомную женщину в центре города, у которой был такой, и она убивала им крыс — таких здоровенных, что они, видимо, считали себя коккер-спаниелями, только по досадной случайности оказавшимися без родословных.
— Хочешь попробовать этого? — спросил Норман, все еще стоя на коленях. Он замахал разрядником перед собой. — Хочешь чуток, а, Джерти? Можешь сразу подойти и получить, потому что хочешь или нет, а все равно полу…
Он чуть отполз, обеспокоенно взглянув на угол здания, из-за которого послышались возбужденные и отчаянные женские крики. Пока еще далеко, но приближались.
Джерт воспользовалась тем, что он на мгновение отвлекся, сделала шаг назад, схватила упавшую коляску за ручки и поставила ее на колеса. Оказавшись защищенной коляской, — ручки для толкания полностью скрылись в ее огромных коричневых кулаках, — она стала двигать ее к нему быстрыми короткими толчками.
— Ага, давай, — сказала она. — Давай, любитель женских почек и чужих мужских яиц. Давай, коровье дерьмо. Шевелись, педрила. Хочешь сцапать меня? Разрядить свою штуковину? Ну, давай. Я думаю, нам хватит времени еще на одно объятие, пока не приедут ребята в белых халатах и не оттащат тебя в желтый дом, куда сажают психованных раздолбаев вроде те…
Он поднялся на ноги, расставил их, готовясь к броску. Снова кинул взгляд в сторону приближающихся голосов… «Какого хера, раз у меня всего одна жизнь, дайте прожить ее блондинкой», — подумала Джерт и изо всех сил толкнула на него коляску. Она точно угодила в него, и Норман снова с воплем рухнул на землю. Джерт ринулась за коляской лишь на мгновение позже, чем надо было, услыхав режущий слух вопль Синтии:
— Осторожнее, Джерт, он все еще держит его!
Раздался слабый, но яростный звук — зэитттт! — и хромированный гвоздь агонизирующей боли распорол ногу Джерт от щиколотки, куда Норман приставил разрядник, до самого бедра. То, что ее кожа была влажной от мочи, вероятно, придало оружию еще больший эффект. Ее ногу охватило нестерпимое пламя боли, которое в долю секунды достигло мозга. Джерт рухнула на землю. Падая, она все-таки ухватила запястье его руки, сжимавшей разрядник, и изо всех сил рванула его на себя. Норман взвыл от боли и выбросил вперед обе ноги в кованых ботинках. Один ботинок промахнулся, но каблук второго угодил ей точно в верхушку диафрагмы, прямо под грудь. Боль вонзилась в нее так резко и с такой силой, что Джерт забыла про свою горящую ногу, но не отпустила разрядник, выворачивая запястье Нормана, пока пальцы его не разжались и разрядник не упал на землю.
Он пополз назад, прочь от нее. Кровь выплескивалась у него изо рта и ручьем текла из носа. Глаза его были широко раскрыты и смотрели, не веря: мысль, что это побоище устроила женщина, никак не доходила до него — не могла дойти. Шатаясь, он поднялся на ноги, оглянулся в сторону приближавшихся голосов — теперь они раздавались совсем рядом — и побежал вдоль дощатого забора, обратно к Парку Чудес. У Джерт не было сил его преследовать. Она полагала, что Норман не успеет уйти далеко, прежде чем привлечет к себе внимание службы охраны Парка: он был похож на монстра из фильма «Пятница, 13-е».
— Джерт…
Синтия плакала и пыталась подползти к Джерт, которая лежала на боку и смотрела, как Норман скрывается из виду. Джерт перевела взгляд на девчонку и увидела, что та избита гораздо сильнее, чем Джерт показалось вначале. Ссадина, похожая на грозовую тучу, вспухала над ее правым глазом, а носу, наверное, никогда уже не суждено стать прежним.
Джерт с трудом встала на колени и поползла к Синтии. Они встретились и обняли друг дружку, чтобы не свалиться. С трудом шевеля своими изуродованными губами, Синтия проговорила:
— Я бы сама его кинула… как ты нас учила… только он схватил меня так неожиданно.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала Джерт и легонько поцеловала ее в висок. — Тебе крепко досталось?
— Не знаю… Кровью не кашляю… уже хорошо. — Синтия пыталась улыбнуться. Это явно причиняло ей боль, но она старалась ее преодолеть. — Ты пописала на него…
— Да. Это было. Все равно я уже не могла терпеть…
— Здорово… — прошептала Синтия и снова заплакала. Джерт обняла ее. В таком положении их и застала первая группа женщин, за которой по пятам следовала пара служащих из службы охраны Парка. Джерт и Синтия стояли на коленях между задней стеной туалета и брошенной, перевернутой инвалидной коляской, каждая положила голову на плечо подруги. Они прижимались друг к дружке, как матросы с потерпевшего крушение корабля.
16
Когда Рози попала в приемную пункта неотложной помощи больницы Ист-Сайда, первым ее впечатлением было, что все обитательницы «Дочерей и Сестер» находятся здесь. Пройдя через приемную к Джерт (почти не заметив толпящихся вокруг мужчин), она увидела, что отсутствуют по меньшей мере трое: Анна, которая могла все еще оставаться на поминках по своему бывшему мужу, Пам, занятая на работе, и Синтия. Именно при мысли о ней Рози охватил страх.
— Джерт! — крикнула она, протискиваясь сквозь толпу мужчин. — Джерт, где Синтия? Она…
— Наверху, — Джерт попыталась ободряюще улыбнуться Рози, но у нее это не получилось. Ее веки распухли, а глаза были красные от слез. — Ей назначили постельный режим, и, наверное, она пробудет здесь какое-то время. Он здорово избил ее, Рози, но она поправится… Ты знаешь, что на тебе мотоциклетный шлем? Это… забавно.
Руки Билла снова оказались на застежке, у нее под подбородком, но Рози даже не почувствовала, как он снял с нее шлем. Она смотрела на Джерт… Консуэлу… Робин. Она ожидала увидеть глаза, говорящие, что она заразная, что это она занесла чуму в их дом. Рози ожидала встретить ненависть.
— Простите меня, — с трудом вымолвила она. — Простите меня за все.
— За что? — с искренним удивлением спросила Робин. — Это же не ты избила Синтию.
Рози неуверенно взглянула на нее, а потом снова на Джерт. Джерт смотрела словно мимо нее, и, проследив за ее взглядом, Рози ощутила приступ отчаяния. Впервые до ее сознания дошел тот факт, что здесь находились не только женщины из «Д и С», но также детективы и полицейские. Двое были в штатском, трое — в форме. Легавые.
Онемевшей рукой она нашарила ладонь Билла и стиснула его пальцы.
— Вам надо поговорить с этой женщиной, — сказала Джерт одному из легавых. — Тот, кто сделал это, — ее муж. Рози, это лейтенант Хейл.
Они все теперь повернулись и уставились — на жену полицейского, которая набралась наглости украсть банковскую кредитку своего мужа, а потом сбежать.
На нее уставились молочные братья Нормана.
— Мэм? — обратился к ней полицейский в штатском по имени Хейл, и какое-то мгновение его голос был так похож на голос Харлея Биссингтона, что она с трудом сдержалась, чтобы не закричать от ужаса.
— Спокойно, Рози, — сжав ее руку в своей, тихо, но твердо сказал Билл. — Я здесь и буду с тобой всегда.
— Мэм, что вы можете нам сообщить по этому поводу? — По крайней мере его голос больше не походил на Харлея. Это был лишь кошмар ее воображения.
Рози выглянула из окна на пологий спуск шоссе, ведущего ко входу в больницу. Она посмотрела на восток — откуда, со стороны озера, через несколько часов придет ночь, — закусила губу и снова взглянула на полицейского. Потом накрыла второй ладонью руку Билла и заговорила странным голосом, в котором не узнала свой собственный.
— Его зовут Норман Дэниэльс, — сказала она лейтенанту Хейлу.
Ты говоришь, как женщина на картине, подумала она. Ты говоришь, как Роза Марена.
— Это мой муж… он полицейский детектив, и он — безумен…
Viva ze Bool[9]
1
У него было ощущение, будто его разум и чувства каким-то образом плавают над его головой, но когда стерва Джерти помочилась на него, все изменилось. Теперь вместо того чтобы ощущать себя воздушным шариком, наполненным гелием, его голова напоминала ему плоский камень, который летел, отражаясь от поверхности озера, запущенный чьей-то сильной рукой. Он уже больше не плавал, а словно подпрыгивал перед тем как утонуть.
Он все еще не мог поверить в то, что эта жирная черномазая сука сделала с ним. Он знал это, да, но знание и вера лежат в разных мирах — тот самый случай. С ним словно произошла какая-то мутация, превратив его в некое новое, пришибленное существо — нечто, беспомощно бредущее по поверхности восприятия. Возникали лишь краткие периоды проблесков мысли, а с ними разрозненные обрывки ощущений.
Он помнил, как, шатаясь, поднимался на ноги в тот последний раз, за сортиром, — все лицо в крови от ссадин и порезов, нос свернут на сторону, тело, мучительно ноющее от неоднократных столкновений с собственной инвалидной коляской, ребра и внутренности, почти раздавленные тремястами фунтов Толстухи Джерти, взгромоздившейся на него, но… Он мог пережить все это — и даже больше. Но вот моча, которой он умылся, — не просто моча, а женская моча — этого унижения он вынести не мог, и его словно кто-то пинал кованым сапогом каждый раз, когда он вспоминал об этом. Мысль о том, что она так поиздевалась над ним, вызывала у него неудержимое желание заорать на весь мир, но это был бы крик смертельно раненного быка.
Поднявшись у забора на трясущиеся ноги, он подумал: достань ее, схвати, ты должен схватить ее и убить за то, что она сделала, — это единственный для тебя способ отомстить и продолжить жить или хотя бы достойно умереть.
Однако его подкорка знала лучше, что делать, и вместо того чтобы кинуться на нее, он побежал прочь.
Наверное, эта стерва Джерти подумала, что его заставили смыться крики приближавшихся людей, но это было не так. Он побежал, потому что у него дико болели ребра и он мог делать лишь короткие неглубокие вдохи, во всяком случае, пока; у него ныл живот, а пах пульсировал той глубокой, отчаянной болью, о которой имеют понятие только мужики.
Но боль была не единственной причиной, заставившей его бежать, — главное то, что эта боль значила. Он боялся, что, если он снова кинется на Джерти, эта стерва при помощи маленькой потаскухи сумеет сделать кое-что покруче, чем просто сыграть вничью. Поэтому он, пошатываясь, побежал вдоль дощатого забора так быстро, как только мог, а голос стервы Джерти преследовал его как несмываемое, неслыханное оскорбление: «…я передам тебе от ее имени маленький подарок… я думаю, что она одобрит мой вкус…»
Потом плоский камень его мозга скользнул по гладкой поверхности реальности, снова отскочил от нее, и когда он пришел в себя, пробел в его сознании — может быть, секунд пятнадцать, а может, и все сорок пять — миновал. Он бежал к Парку Чудес — бездумно, как испуганный лось, — бежал на самом деле прочь от выходов из парка, вместо того чтобы двигаться к ним, бежал по направлению к пирсу и озеру, где засечь и отловить его проще, чем в детских играх в прятки.
А тем временем его разум орал голосом его оскорбленного отца, большого любителя мальчишечьего мяса. «Это была женщина! — вопил Рэй Дэниэльс. — Как ты мог допустить, чтобы тебе начистила рыло какая-то шлюха, Норми?»
Он, морщась, вышвырнул этот голос из своего мозга. Старик достаточно поорал на него, пока был жив, и будь он проклят, если станет выслушивать всякие нотации такого рода теперь, когда старик мертв. Он разберется и с Джерти, и с Розой, он мог бы разобраться с ними со всеми, но, чтобы сделать это, сейчас ему нужно убраться отсюда… Причем до того, как каждый легавый из службы охраны этого пристанища шлюх примется разыскивать лысого парня с окровавленной мордой. И так уже на него глазеет слишком много народу. А как же иначе? От него воняет мочой, и он выглядит так, словно побывал в когтях у рыси.
Он свернул на аллею, пролегавшую между видеосалоном и аттракционом «Приключений в южных морях», без всякого плана на уме, желая лишь убраться подальше от зевак на дорожке, и вот тут-то он вытащил счастливый лотерейный билет.
Боковая дверь салона распахнулась, и оттуда вышел какой-то человечишка. Он был ростом с ребенка и одет как ребенок — джинсы, кроссовки, майка с Мак-Дермоттом («Я люблю девушку под названием дождь» — гласила надпись на ней, какую бы мутотень это ни означало). Но самое интересное, на лице у него была резиновая маска. Маска быка Фердинанда. Морда быка Фердинанда расплывалась в широкой идиотской улыбке. Рога его украшали гирлянды цветов. Ни секунды не колеблясь, Норман протянул руку и сдернул маску с головы человечишки. Вместе с ней он выдернул еще и немалый клок волос, но какая, блин, разница!
— Эй! — заорал мальчишка. Без маски ему на вид было лет одиннадцать. Тем не менее ярость в его голосе звучала сильнее, чем испуг. — Отдай, это моя! Чего это ты вздума…
Норман снова вытянул руку, стиснул ею физиономию парнишки и с силой толкнул его назад. Стенка аттракциона «Приключения в южных морях» была из брезента, и мальчишка, взбрыкнув дорогими кроссовками, врезался в нее мордой.
— Кому-нибудь скажешь — вернусь и убью, — сказал Норман, обращаясь к все еще дергающемуся брезенту, а потом быстро зашагал по дорожке, натягивая маску быка себе на голову. Она воняла резиной и потными волосами прежнего владельца, но ни тот, ни другой запах не волновали сейчас Нормана. Мучала мысль о том, что скоро маска провоняет еще и мочой Джерти.
Тут в его мозгу снова возник пробел, и на какое-то время Норман как бы растворился в озоновом слое. Когда он очнулся на этот раз, то уже рысцой вбегал на парковочную стоянку в конце Пресс-стрит, держась одной рукой за правую сторону груди, где каждый вздох теперь отдавался жуткой болью. Маска внутри, как он и опасался, уже провоняла мочой, и Норман сдернул ее, жадно глотая прохладный воздух. Он взглянул на маску и вздрогнул — что-то в этой плоской, ухмыляющейся морде вселило в него дрожь. Бык с кольцом в носу и гирляндами цветочков на рогах. Бык, ощерившийся улыбкой существа, у которого что-то уперли… Но настолько тупого, что оно даже не знает, что именно. Первым его побуждением было зашвырнуть эту чертову штуковину куда подальше, но он удержался. На стоянке был служащий, которого стоило принять во внимание, и хотя он наверняка запомнит мужика, выехавшего отсюда в маске быка Фердинанда, он может сразу и не связать этого парня с тем человеком, о котором очень скоро будут расспрашивать полицейские. Если маска поможет ему выиграть хоть немного времени, ее стоит попридержать.
Он уселся за руль «темпо», швырнул маску на сиденье, нагнулся и включил зажигание. Когда он наклонился, запах мочи, исходящий от майки, стал таким резким, что глаза его начали слезиться. Рози говорила, что ты любитель почек, услыхал он голос стервы Джерти, зазвеневший в его голове. Он очень боялся, что теперь она всегда будет внутри его башки — словно эта коричневая грязная тварь каким-то образом изнасиловала его и оставила нашпигованным семенем какого-то чудовища.
Ты — один из тех застенчивых парней, которые не любят оставлять следов.
«Стоп, — подумал он. — Прекрати, не думай об этом».
Я передам тебе от ее имени маленький подарок…
…И потом это плеснуло ему в лицо. Вонючее и горячее.
— Нет! — на этот раз он громко выкрикнул это слово и обрушил кулак на приборную доску. — Нет, этого не было! Или не было меня!
Он взмахнул кулаком, впечатав его в зеркало заднего обзора и сбив его со своего стерженька. Оно ударилось о ветровое стекло и отскочило на пол. Он ударил в само стекло, поранив себе руку, и его кольцо Полицейской академии оставило паутинку трещинок. Он уже был готов молотить кулаками по рулевому колесу, когда в конце концов сумел взять себя в руки. Задрав голову, он увидел парковочный билетик, торчавший из-под солнечного щитка. Он сфокусировал взгляд на нем, стараясь полностью обрести контроль над собой.
Почувствовав, что это в какой-то степени удалось, Норман полез в карман, достал пачку денег и вытащил из-под скрепки пятерку. Потом, сделав над собой усилие, чтобы вытерпеть запах мочи (только вытерпеть, потому что избавиться от него пока было невозможно), он натянул на голову маску Фердинанда и медленно подъехал к будке. Он высунулся из окошка и взглянул на смотрителя стоянки сквозь прорези для глаз. Норман увидел, как смотритель нетвердой рукой ухватился за край двери будки, когда наклонялся, чтобы взять банкноту, и тут же сделал потрясающее и приятное открытие: парень был пьян.
— Viva ze bool! — сказал служащий парковочной стоянки и рассмеялся.
— Viva, — сказал высунувшийся из окошка «форда-темпо» бык. — El toro corrido[10].
— С тебя два с полти…
— Оставь сдачу себе, — сказал Норман и выехал со стоянки.
Он проехал полквартала, а потом остановился, почувствовав, что если сейчас же не стащит с головы эту гребаную маску, то наблюет в нее, чем еще больше усугубит свое положение. Он вцепился в нее дрожащими пальцами человека, которому в физиономию впились пиявки, а потом реальность опять на какое-то время исчезла и в сознании возник еще один пробел.
Когда он пришел в себя на этот раз, то сидел голый по пояс за рулем, перед красным светом светофора. На противоположном углу улицы, над входом в банк, часы высвечивали время — 2:07. Он огляделся и увидел свою майку, валявшуюся на полу машины рядом с зеркальцем и маской. Бык Ферди, выглядевший побитым и как-то странно вылезшим из перспективы, пялился на него пустыми прорезями глаз, сквозь которые Норману был виден коврик под пассажирским сиденьем. Идиотски-радостная улыбочка быка сморщилась в какую-то ухмылку всезнайки. Но это ничего. По крайней мере чертова штуковина больше не стискивала ему голову. Он включил радио — это было не так-то просто, с выломанной кнопкой, но ему удалось включить, да. Оно по-прежнему было настроено на станцию «Ретро», и Томми Джеймс вместе с «Шонделлс» пели «Хенки-Пенки». Норман тут же принялся подпевать.
В соседнем ряду мужчина, похожий на бухгалтера, сидевший за рулем «кэмри», поглядывал на Нормана с осторожным любопытством. Поначалу Норман не мог понять, что так заинтересовало этого парня, а потом вспомнил, что лицо у него все в крови — уже засохшей, судя по ощущениям. И конечно, он был без майки. Ему придется что-то предпринять в этом плане, и быстро. А пока…
Он нагнулся, поднял маску, просунул в нее руку и сжал кончиками пальцев резиновые губы. Потом поднес ее к окну, двигая ртом маски в такт песенки, словно заставляя Фердинанда подпевать Томми Джеймсу и группе «Шонделлс». При этом он еще вертел запястьем туда-сюда, так что казалось, Фердинанд еще и приплясывает под музыку. Человек, похожий на бухгалтера, быстро отвернулся и стал смотреть прямо перед собой. Потом, посидев так секунду, перегнулся через пассажирское сиденье и задвинул защелку на дверце машины.
Норман ухмыльнулся.
Он швырнул маску обратно на пол и вытер руку, которой держал ее, о голую грудь. Он представлял, как дико выглядит, но черта с два наденет снова эту обоссанную майку. Мотоциклетная куртка валялась на сиденье рядом с ним, и она-то по крайней мере хоть была сухой изнутри. Норман надел ее и застегнул «молнию» до подбородка. Тем временем вспыхнул зеленый свет, и «кэмри», стоявший рядом с ним, пулей рванул через перекресток. Норман тоже тронулся, но более мягко, подпевая радио: «Я увидел, как она шла по дорожке… В первый раз тогда увидал эту крошку я… Эй, девчонка, ну зачем тебе идти одной… Эй, красотка, может, проводить тебя домой?» Это навеяло на него воспоминания о школе. Тогда жизнь была отличной. Никакой вероломной стервы Розы, чтобы все испоганить и вызвать все эти неприятности.
«Где ты, Роза, подружка моя? — подумал он. — Почему тебя не было на этом пикнике среди твоих шлюх? Где ты, мать твою?»
— Она на собственном пикнике, — промычал ze bool, и было что-то одновременно чужеродное и авторитетное в этом голосе — словно он говорил, не предполагая, а изрекал как оракул.
Норман притормозил у тротуара, не обращая внимания на знак «Не парковаться, погрузочная площадка», и снова схватил валявшуюся на полу маску. Опять просунул в нее руку, только на этот раз повернул ее мордой к себе. Сквозь пустые глазницы ему были видны собственные пальцы, но все равно глазницы, казалось, уставились прямо на него.
— Что ты хочешь этим сказать? Что значит — на собственном пикнике? — хрипло спросил он.
Его пальцы задвигались, приводя в движение рот быка. Он не чувствовал их, но видел. Он полагал, что услышанный голос был его собственным, но он не звучал как его голос и вроде бы исходил не из его горла. Казалось, он исходит из щели между этими ухмыляющимися резиновыми губами.
— Ей нравится, как он целует ее, — сказал Фердинанд. — Разве не понятно? Еще ей нравится, как он трогает ее. Она хотела, чтобы он сделал с ней хенки-пенки, прежде чем им надо будет возвращаться. — Казалось, бык вздохнул, и его резиновая голова раскачивалась из стороны в сторону на запястье Нормана в каком-то странном жесте смирения. — Но ведь это нравится всем женщинам, не так ли? Хенки-пенки. Игры такие между мужчиной и женщиной.
— Кто? — заорал Норман на маску. Пульсирующие вены набухли у него на висках. — Кто ее целует? Кто ее лапает? И где они? Говори же!
Но маска молчала. Как будто она вообще ничего не говорила.
Что ты собираешься делать, Норми? Этот голос был ему знаком. Голос отца. Гвоздь в ботинке, но не страшный. Тот, другой голос был страшнее. Даже если он исторгался из его собственной глотки, он был страшен.
— Найти ее, — прошептал он. — Я собираюсь найти ее, а потом я научу ее, как делать хенки-пенки. В моем варианте.
Да, но как? Как он собирался найти ее?
Первое, что ему пришло в голову, был их клуб на Дархэм-авеню. Он не сомневался, что там должен быть где-то зарегистрирован адрес Розы. Но все равно это паршивая идея. Это местечко — современная крепость. Чтобы войти туда, понадобится кодовая карточка — наверное, похожая на украденную у него кредитку, — и скорее всего еще набор цифр, код, отключающий сигнализацию.
И как насчет людей, которые там окажутся? Ну, разумеется, он может устроить пальбу, если до этого дойдет. Кого-то из них убьет и запугает остальных. Его служебный револьвер спокойненько лежит себе в номере отеля — одно из преимуществ путешествий на автобусах, — но только кретины обычно пытаются решить все проблемы револьверами. Может быть, адрес находится в компьютере? Скорее всего, так оно и есть, в наши дни буквально все пользуются этими электронными ящиками. Он наверняка еще не кончит возиться с ним, пытаясь заставить одну из женщин назвать ему пароль и файл, как нагрянет полиция и изрешетит ему задницу.
Потом кое-что пришло ему в голову — еще один голос. Этот голос выплыл из его памяти, как силуэт в табачном дыму: «…Жаль пропускать концерт, но, если я хочу ту машину, мне нельзя отказываться от…»
Чей это был голос и от чего отказывался его обладатель?
Мгновение спустя пришел ответ на первый вопрос. Это был голос Блондинки. Блондинки с большими глазами и маленькой хорошенькой попкой. Блондинки, которую звали Пам Как-Ее-Там. Пам работала в «Уайтс-тоупе». Пам вполне могла знать его беглянку Розу, и Пам от чего-то не могла отказаться. Что же это могло быть? Когда наденешь старую браконьерскую шляпу, запустишь в работу свой дивный мозг сыщика и задумаешься над этим как следует, ответить будет не так уж трудно, не правда ли? Если ты так хочешь какую-то тачку, то единственное, от чего тебе нельзя отказываться ради концерта, — это несколько часов сверхурочной работы. А поскольку концерт, который она пропускала, должен быть сегодня вечером, есть неплохие шансы, что как раз сейчас она в отеле. А даже, допустим, что нет, то скоро будет. И если она знает, то скажет. Панк-рокерская сучонка не сказала, но только оттого, что у него не хватило времени обсудить с ней все подробности. Однако на этот раз у него будет столько времени, сколько ему понадобится.
Об этом он позаботится.
2
Напарник лейтенанта Хейла, Джон Густафсон, повез Рози и Джерт Киншоу в полицейский участок 3-го района, в Лейкшор. Билл на своем «харлее» ехал за ними. Рози все время оборачивалась, чтобы убедиться, что он позади них. Джерт заметила это, но промолчала.
Хейл представил Густафсона как свою «лучшую половину». В действительности Хейл был из тех, кого Норман называл главными псами в упряжке, и Рози поняла это с первого мгновения, как только увидела обоих мужчин рядом. Это проявлялось и в том, как Густафсон смотрел на Хейла, как наблюдал за ним, когда тот забирался в тесный «капрайс» без полицейских мигалок. Все это Рози уже тысячи раз приходилось видеть раньше в собственном доме.
Они миновали часы над входом в банк — те самые, мимо которых не так давно проезжал Норман, — и Рози нагнула голову, чтобы посмотреть, который час. 4 часа 9 минут. День вытянулся как теплая, тающая на солнце конфета.
Она обернулась в страхе, что Билл исчез. Однако он не исчез. Он стрельнул в нее улыбкой, поднял руку и коротко махнул ей. Она помахала в ответ.
— Какой приятный парень, — сказала Джерт.
— Да, — подтвердила Рози, но она не хотела говорить о Билле при этих двух легавых на переднем сиденье, наверняка прислушивавшихся к каждому их слову. — Тебе надо было остаться в больнице, чтобы они как следует осмотрели тебя. Он мог здорово поранить тебя этим разрядником.
— Черт, да мне это было полезно, — ухмыльнувшись, сказала Джерт. На ней был огромный бело-голубой полосатый больничный халат, накинутый на порванный сарафан. — В первый раз с тех пор как я потеряла невинность в Молодежном баптистском лагере, еще в 1974 году, я от этого чертова разрядника почувствовала, что по-настоящему проснулась.
Рози попыталась улыбнуться, но сумела выдавить лишь слабую тень улыбки.
— Наверное, это и значит — Праздник начала лета, м-мм?
— Что ты имеешь в виду? — озадаченно спросила Джерт.
Рози поглядела вниз, на свои ладони и не очень удивилась тому, что они сжаты в кулаки.
— Нормана, вот что я имею в виду. Этот подлюга на пикнике. Большой гребаный мерзавец. — Она услыхала, как это слово, этот «гребаный», слетело с ее губ, и с трудом поверила, что произнесла его, да еще на заднем сиденье полицейского автомобиля, при двух легавых, сидевших спереди. Она удивилась еще больше, когда ее левый кулак метнулся в сторону и ударил по панели дверцы, как раз над рычагом подъема стекла.
Густафсон чуть вздрогнул за рулем. Хейл обернулся с бесстрастным лицом, а потом снова уставился прямо перед собой. Кажется, он что-то пробормотал своему напарнику. А может, Рози просто показалось — это мало заботило ее.
Джерт взяла ее за ноющую руку и попыталась разжать кулак, разглаживая его, как массажистка гладит сведенную судорогой мышцу.
— Все в порядке, Рози, — тихо проговорила она своим урчащим, как большой автофургон на нейтралке, голосом.
— Нет, неправда! — крикнула Рози. — Это неправда, и не говори так! — Теперь на глазах у нее выступили слезы, но ей было наплевать и на это. В первый раз за всю свою сознательную жизнь она плакала от ярости, а не от страха или стыда. — Почему он не убирается прочь? Почему он не оставляет меня в покое? Избивает Синтию, портит пикник… этот подонок! — Она попыталась снова ударить кулаком по дверце, но Джерт крепко держала ее руку. — Ублюдок, подонок Норман!
Джерт кивнула.
— Ага.
— Он все равно как… родимое пятно! Чем больше трешь и пытаешься избавиться от него, тем чернее оно становится! Психованный мерзавец Норман! Ненавижу! Я его ненавижу!
Она умолкла, тяжело дыша. Лицо у нее ныло, щеки были мокрыми от слез, но… все же чувствовала она себя не так уж плохо.
Билл! Где Билл?
Она обернулась, уверенная, что на этот раз он потерялся, но он оставался все там же и снова махнул ей рукой. Она помахала в ответ, а потом, немного успокоившись, стала смотреть вперед.
— Злись сколько влезет, Рози. У тебя есть все основания беситься, но…
— Ох, я вне себя от ярости.
— …но знаешь, он ведь не испортил день.
Рози растерянно заморгала.
— Что? Но как же они могут просто взять и продолжить? После…
— А как ты могла продолжать после всех его побоев?
Рози покачала головой, не соглашаясь.
— Отчасти дело в выдержке, — сказала Джерт. — Отчасти, наверное, в добром упрямстве. Но главное, Рози, — это показать всему свету свое веселое лицо. Показать, что нас нельзя запугать. Ты думаешь, в первый раз случается нечто подобное? Ах, если бы. Норман — худший, но далеко не первый. И все что надо делать, когда на пикнике появляется какой-то ублюдок и устраивает тарарам, — это убрать его, а потом продолжать. Как ни в чем не бывало. Что они сейчас и делают, и не только потому, кстати, что мы подписали контракт на концерт с «Индиго Герлс». Мы продолжаем, потому что должны убедить других и самих себя, что нас нельзя так просто выбить из колеи. Ну, кому-то придется уйти — Лана Клайн и ее пациентки, я думаю, уже сделали свое дело, — но остальные с круга не сойдут. Консуэла и Робин отправились обратно на Эттинджерс, как только мы вышли из больницы.
— Хорошо держитесь, девчонки, — сказал с переднего сиденья лейтенант Хейл.
— Как вы могли дать ему уйти? — тоном обвинителя спросила его Рози. — Господи, да вы вообще-то знаете, как он ухитрился сделать это?
— Ну, строго говоря, мы не давали ему уйти, — смиренно заметил Хейл. — Не сработала служба охраны парка. К тому моменту как там появились первые городские полицейские, ваш благоверный давно убрался.
— Мы полагаем, он взял маску у какого-то малыша, — вставил Густафсон. — Такую, что надевается на всю башку. Напялил ее на себя и исчез. Ему повезло, это я вам точно говорю.
— Ему всегда везло, — с горечью произнесла Рози.
Они уже заворачивали на полицейскую стоянку, и Билл по-прежнему не отставал от них. Она повернулась к Джерт и сказала:
— Теперь можешь отпустить мою руку.
Джерт отпустила, и Рози тут же опять ударила кулаком в дверцу. Боль на этот раз была сильнее, но она обрадовалась этой боли.
— Почему он не оставит меня в покое? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. И тем не менее получила ответ. Из самой глубины ее мозга ей ответил сладковато-хриплый голос.
«Ты разведешься с ним, — сказал этот голос. — Ты разведешься с ним, Рози Настоящая».
Она взглянула на свои руки и увидела, что они сплошь покрыты гусиной кожей.
3
Его рассудок снова взлетел ввысь, в поднебесье, как пела когда-то эта лиса Мэрилин Мак-Ку, и когда он пришел в себя, то уже заезжал на другую парковочную стоянку. Он точно не знал, где находится, но полагал, что это, наверное, подземный гараж за полквартала от «Уайтстоуна», где он прятал «темпо» раньше. Нагнувшись, чтобы разъединить проводки зажигания, он бросил взгляд на стрелку, показывающую уровень горючего, и увидел кое-что интересное: стрелка доходила до отметки «F». Во время последнего провала сознания он где-то останавливался и заправлялся. Зачем он это сделал?
Затем, что на самом деле ему был нужен не бензин, ответил он себе.
Он снова нагнулся, желая взглянуть на себя в зеркало, а потом вспомнил, что оно валяется на полу. Он поднял его и внимательно рассмотрел свое отражение. Лицо его было в ссадинах и ушибах, в некоторых местах распухло. Ни у кого не могло возникнуть сомнений, что он побывал в драке, но вся кровь исчезла. Он стер ее в туалете на какой-то бензоколонке, поставив автоматический насос на медленное наполнение бака «темпо». Итак, его вид вполне годился для улицы — пока он не пережмет удачу в свою сторону, — и это было неплохо.
Разъединив провода зажигания, он прикинул, который час. Трудно сказать — часов он не носил, в говенном драндулете «темпо» их не было, а в данный момент он был, кроме того, под землей. Важно ли это? Черт его знает…
— Нет, — мягко произнес знакомый голос. — Не важно. Время не играет роли.
Он посмотрел вниз и увидел маску быка, уставившуюся на него с напольного коврика у пассажирского сиденья: пустые глазницы, идиотская ухмылка, украшенные цветочками рога. Тем не менее ему захотелось взять маску с собой. Это была глупость, ему были ненавистны гирлянды на рогах, а эту тупую улыбочку готового к кастрации быка он ненавидел еще сильнее, но… может, маска приносит удачу. На самом деле она, конечно, не разговаривает, все это было просто игрой его воображения, но без маски ему бы наверняка не улизнуть с Эттинджерс. Это уж точно.
Ладно, подумал он, viva ze bool, и нагнулся за ней.
Потом, казалось, без всякого перерыва, он подался вперед и сомкнул свои руки на талии Блондинки, сжав ее так крепко, что у нее не хватило воздуху, чтобы крикнуть. Она только что вышла из двери с табличкой «Кладовая», толкая перед собой тележку, и он подумал, что, должно быть, прождал ее здесь порядочно, но это не имело значения, поскольку они уже шли прямиком обратно в «Кладовую» — девчонка Пам и ее новый дружок, Норман, viva ze bool.
По дороге она лягалась, и несколько ударов пришлось ему по голеням, но на ней были мягкие кроссовки, поэтому он почти не почувствовал ударов. Он убрал одну руку с ее талии, захлопнул за собой дверь и запер ее на засов. Быстрым взглядом Норман окинул помещение, чтобы убедиться, что они одни. Вряд ли кто-то мог быть здесь на исходе дня в субботу, в разгар уик-энда. Так и оказалось. Комната была длинной и узкой, в дальнем конце стоял ряд шкафчиков. Тут был чудесный запах — аромат чистого, выглаженного белья, заставивший Нормана вспомнить дни стирки у них дома, когда он был мальчишкой, и вздрогнуть от недавно пережитого унижения от этой стервы Джерт.
На соломенных тюфяках лежали большие пачки аккуратно сложенных простыней, а на полках — корзины из прачечной, набитые пушистыми полотенцами и наволочками. Вдоль одной из стен лежали мягкие стопки покрывал. Норман толкнул Пам на них, без всякого интереса наблюдая, как ее форменная юбка высоко задралась, обнажив бедра. Его сексуальный движок взял отпуск, скорее, даже ушел на время в отставку, и, может, это было к лучшему. Водопроводный шланг, болтавшийся у него между ног, на протяжении многих лет навлекал на него кучу неприятностей. Да уж, поистине чертовская штучка — одна из тех, которые наводят на мысль, что у Бога и Эндрю Дайса Клея гораздо больше общего, чем хотелось бы верить. Первые десять лет ты ее не замечаешь, а следующие пятьдесят — или даже шестьдесят — она таскает тебя за собой, как какой-нибудь бродячий сумчатый дьявол.
— Не ори, — сказал он спокойно. — Не ори, Памми. Будешь орать — убью. — Это была пустая угроза, пока во всяком случае, но она об этом знать не могла.
Пам сделала глубокий вдох. С ужасом уставившись на Нормана, она беззвучно выдохнула воздух. Норман слегка расслабился.
— Пожалуйста, не делайте мне больно, — сказала она, и, о Господи, до чего же это было оригинально, разумеется, он никогда раньше не слыхал ничего подобного.
— Я не хочу делать тебе больно, — дружелюбно произнес он. — Совсем не хочу. — Что-то болталось у него в заднем кармане. Он потянулся туда и нащупал резину. Маска. Это его не удивило. — Все, что ты должна сделать, — это сказать мне то, что я хочу знать, Пам. Потом ты пойдешь своей счастливой дорожкой, а я — своей.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
Он пожал плечами — привычный жест из комнаты допросов, говоривший, что он много чего знает, что это — его профессия.
Она сидела на стопке сваленных темно-красных покрывал, точно таких же, как то, что лежало на его кровати в номере на девятом этаже, натягивая юбку на колени. Глаза у нее были поистине удивительного голубого оттенка. На нижнюю ресничку левого глаза выкатилась слезинка, повисла там, задрожала, а потом покатилась по щеке, оставляя след расплывшейся туши.
— Вы хотите изнасиловать меня? — спросила она, глядя на него своими удивительными детски-голубыми, огромными глазами. Норман удивился. «Зачем нужно завлекать мужика какими-то прелестями, если у тебя такие глаза, верно, Памми?» — прикинул он, но не увидел в них того выражения, которое хотел увидеть. Такой взгляд, какой порой видишь в комнате допросов, когда парень, которого ты хлестал вопросами весь день напролет и полночи, наконец готов расколоться. Смиренный молящий взгляд — взгляд, в котором читаешь: я скажу тебе все, все что угодно, только дай немножко передохнуть. Такого выражения во взгляде Пам он не видел.
Пока.
— Пам…
— Пожалуйста, не насилуйте меня, пожалуйста, не надо, но если будете, если вам нужно это, пожалуйста, наденьте презерватив, я так боюсь СПИДа.
Он вытаращил на нее глаза, а потом расхохотался. Ему было больно смеяться — болел живот, диафрагма болела еще сильнее, и больше всего болело лицо, но какое-то время он просто не мог остановиться. Он говорил себе, что должен прекратить, что какой-нибудь служащий отеля, возможно, даже легавый из службы охраны, может случайно проходить мимо, услышать смех и поинтересоваться, что бы это могло значить, но даже это не помогло; приступ должен был пройти сам собой.
Блондинка поначалу смотрела на него с изумлением, а потом сама робко улыбнулась. С надеждой.
Читать бесплатно другие книги:
