Роза Марена Кинг Стивен

7

Еще несколько минут, и она очутилась в конце тропинки. Та выходила на ровную, круглую лужайку, и на ней стояло то, что показалось ей единственным живым во всей этой мертвой пустыне. Это было самое красивое дерево, какое только Рози видела в жизни, и на несколько мгновений она затаила дыхание от восхищения. Она была аккуратной посетительницей воскресной школы там, в Обревилле, и теперь вспомнила историю Адама и Евы в саду Эдема. Подумала, что если на самом деле существовало Древо Добра и Зла в том саду, то оно должно походить на это.

Дерево было одето густой листвой ярко-зеленого цвета, а его ветви тяжело провисали от щедрого изобилия плодов. Паданцы окружали ствол дерева розмариновым ковром. Многие из этих паданцев были еще свежими и сочными. Должно быть, их сбило во время грозы. Даже те, что уже давно начали гнить, выглядели почти неправдоподобно привлекательными. Челюсти Рози свело от удовольствия при мысли, что можно подобрать один из плодов и впиться в него зубами. Она подумала, что вкус у плода будет терпким и сладким, похожим на стебель сорванного ранним утром ревеня или малину, снятую с куста за день до того, как она окончательно поспеет. Пока она смотрела на дерево, один из плодов (по мнению Рози, он походил на гранат не больше чем на яблоко) упал с перегруженной ветки, ударился о землю и раскрылся, обнажив розмариновые складки мякоти. В выступившем соке она увидела семена.

Рози сделала шаг к дереву и остановилась. Ее сознание раздвоилось: рассудок утверждал, что все это должно быть сном, а чувства и ощущения безошибочно свидетельствовали о том, что это самая что ни на есть реальность. И сейчас, как мятущаяся стрелка компаса, оказавшегося среди залежей руды, она ни на чем не могла остановиться. Слева от дерева находилось нечто, напоминающее вход в метро. Широкие белые ступени вели вниз, в темноту. Над ними возвышался алебастровый постамент с одним-единственным вырезанным словом: «Лабиринт».

Ну, это уж слишком, подумала Рози, но все равно подошла к дереву. Если это сон, то можно не боясь идти. Решительность могла даже приблизить момент, когда она наконец-то проснется и схватится за будильник, чтобы остановить его звон. Как же она обрадуется звонку на этот раз! Она вся продрогла, ноги у нее были грязные, ее хватал корень, и ей строил глазки каменный мальчишка, который в нормальном мире был бы слишком молод, чтобы понимать, на кого он, черт возьми, пялится. И главное, она чувствовала всем своим естеством, что, если вскоре не вернется в свою комнату, дело закончится жестокой простудой, а может, даже и бронхитом. Это не позволит ей пойти на свидание в субботу, и, кроме того, она неделю не сможет показаться в студии звукозаписи.

Эти мысли отвлекли ее. Рози опустилась на колени перед упавшим плодом. Она внимательно осмотрела его, снова прикинув, каков он оказался бы на вкус, и развернула уголок своей ночной рубашки. Она оторвала еще один кусок от нее, чтобы получить квадратный лоскут вроде носового платка, и это получилось у нее лучше, чем она ожидала. Она положила тряпицу на землю, начала выбирать из плода семена и складывать их на нее.

Кажется, все так, как требовалось, подумала она. Знать бы только, зачем они ей.

Кончики пальцев тут же онемели, словно их накачали новокаином. В то же время дивный аромат заполнил ноздри. Сладкий, но не цветочный, он напомнил Рози о пирогах, тортах и печеньях, которые пекла ее бабушка. Он напомнил и еще кое о чем, что находилось на расстоянии многих световых лет от бабушкиной кухни и от нее сегодняшней: о том, как она чувствовала себя, когда Билл обнимал ее за талию на обратном пути к «Корн Билдинг».

Она положила две дюжины семян на лоскут, поколебалась, пожала плечами и на всякий случай собрала еще столько же. Хватит этого? Откуда ей знать, если она даже не предполагает, для чего они нужны? Однако ей лучше поспешить. До нее снова доносился плач ребенка. Но звуки эти теперь были совсем слабы — их издают младенцы, когда уже готовы заснуть.

Она собрала семена в центр лоскута и плотно завернула его края к середине, один на другой. Теперь она уже достаточно привыкла к своей наготе, которая скорее раздражала ее, чем смущала. Ей нужен был карман. Что ж, если бы желания превращались в свиней, сало всегда было бы на столе…

Рози машинально поднесла пальцы ко рту и хотела уже облизать их, как электрический разряд в мозгу напомнил ей, что говорила Уэнди. С забившимся сердцем она резко отвела руку ото рта. Не пробуй плод, говорила ей Уэнди. Не пробуй плод и даже не касайся рта рукой, которой трогала семена!

Здесь кругом были ловушки.

Она встала и взглянула на свои вымазанные и дрожащие пальцы так, словно никогда их раньше не видела. Потом попятилась от дерева, стоявшего в окружении собственных паданцев.

«Это не Древо Добра и Зла, — подумала Рози. — И это не Древо Жизни. Я думаю, это Древо Смерти».

Слабый порыв ветра дохнул на нее, прошелестев в длинных блестящих листьях гранатового дерева, и, казалось, они прошуршали ее имя сотнями зловещих шепотков: Рози-Рози-Рози!

Рози вновь встала на колени, в поисках живой травы, но ее не было. Она положила на землю основную часть своей ночной рубашки с завернутым в нее камнем, сверху пристроила маленький сверток с семенами. Набрала большие пригоршни мокрой мертвой травы и тщательно, как только могла, протерла ту руку, которой касалась семян. Розмариновые пятна потускнели, но полностью не исчезли, а под ногтями остались яркими. Они были похожи на родимые пятна, которые невозможно стереть. Тем временем детские крики стали еще слабее и слышались все реже.

— Ладно, — сказала себе Рози вставая. — Только держи руки подальше ото рта. Если справишься, все будет нормально.

Она подошла к ступенькам, ведущим под белый свод, и постояла мгновение перед ним, боясь темноты и стараясь взбодрить себя перед встречей с ней. Алебастровый камень с надписью «Лабиринт», вырезанной на его поверхности, больше не казался ей постаментом. Он походил на указатель, стоявший у края узкой разрытой могилы.

Однако ребенок был там, внизу, и хныкал, как хнычут все дети, когда никто не приходит их утешить и они в конце концов сами решают справиться со своей проблемой, насколько это в их силах. Именно этот одинокий плач, попытка успокоиться и заснуть, привел ее ноги в движение. Никакому младенцу не годится убаюкивать себя плачем в таком безлюдном месте.

Спускаясь вниз, Рози считала ступеньки. На седьмой она прошла под навесом и камнем. На четырнадцатой оглянулась через плечо на прямоугольный кусок света, который оставался позади, и когда снова взглянула вперед, этот образ света завис перед ее взором в кромешной тьме как яркий призрак. Рози спускалась все ниже и ниже, шлепая босыми ногами по камню. Она не станет заговаривать себя, чтобы избавиться от страха, который теперь переполнял ее сердце, и не будет будоражить себя, распаляя страх. Она должна научиться существовать вместе с ним.

Пятьдесят ступенек. Семьдесят пять. Сто. Она застыла на сто двадцать пятой, осознав, что снова способна видеть.

«Это бред, — подумала она. — Воображение, Рози, только и всего».

Однако это было не так. Она медленно подняла руку и поднесла ее к лицу. Рука и зажатый в ней сверточек с семенами тускло светились бесовским зеленым огнем. Рози подняла вторую руку — ту, что держала камень, завернутый в остатки ее ночной рубашки. Да, она могла видеть. Она повернула голову сначала в одну сторону, потом в другую. Стены лестничного колодца мерцали слабым зеленым светом. Черные тени лениво поднимались и вращались на них, словно стены на самом деле были стеклянными панелями аквариума, где носились и играли какие-то водоплавающие. Ее охватила паника.

Прекрати, Рози! Ты должна дойти до конца!

Только она не могла. Сон и явь, отчаяние и страх теперь были совсем близко.

Тогда не смотри!

Хорошая мысль. Прекрасная мысль. Рози опустила взгляд на собственные ноги, показавшиеся ей тусклыми рентгеновскими снимками, и продолжила спуск, теперь уже считая ступеньки шепотом. Зеленый свет становился ярче, пока она спускалась. К тому времени когда Рози достигла двести двадцатой ступеньки, она словно стояла на сцене, освещенной слабыми зелеными прожекторами. Она взглянула наверх, стараясь подготовить себя к тому, что может там увидеть. Воздух здесь, внизу, был сырой, но свежий, однако… он доносил до нее запах, который ей не нравился. Это был запах зоопарка, словно какое-то дикое животное содержалось там в загоне. Что-то такое, разумеется, там и было: бык Эриний.

Впереди торцами к ней стояли три не соприкасающиеся каменные стены, уходящие в темноту. Каждая была около двенадцати футов в высоту — слишком высокие, чтобы она могла заглянуть поверх них. Стены мерцали тусклым зеленым светом, и Рози нервно осмотрела четыре узких прохода между ними. Который из них? Где-то далеко впереди ребенок продолжал хныкать, но звуки становились все глуше. Это было похоже на радиоприемник, у которого медленно, но неуклонно выключают звук.

— Ори! Давай! — крикнула Рози и испугалась эха собственного крика: «Ай!.. Ай!.. Ай!.»

Ничего. Четыре прохода — четыре черных входа в лабиринт — молча пялились на нее, как узкие вертикальные глотки. Во втором справа, вблизи входа, она увидела какую-то темную кучу.

«Ты прекрасно знаешь, что это такое, — подумала она. — После четырнадцати лет общения с Норманом, Харлеем и всеми их дружками нужно быть полной тупицей, чтобы не распознать кучу навоза, когда наткнешься на нее».

Эта мысль и пришедшие с ней воспоминания — воспоминания о мужиках, сидящих в гостиной, болтающих о работе, курящих сигареты, потягивающих пиво, рассказывающих анекдоты о неграх, гомиках и торговцах травкой, а потом опять чуть-чуть о работе, — разозлили ее. Рози не стала подавлять это чувство. Уж лучше быть озлобленной, чем перепуганной. Ребенком она умела издавать по-настоящему пронзительный вопль — такой высокий, сверлящий крик, от которого едва не лопались оконные стекла и чуть не разрывались барабанные перепонки. Ее ругали, стыдили и в конце концов отучили от него, когда ей исполнилось десять, под предлогом, что это неприлично для девочки. Теперь Рози решила посмотреть, остался ли еще этот вопль в ее репертуаре. Она набрала полные легкие сырого подземного воздуха, закрыла глаза и вспомнила, как играла в «Захвати флаг» позади школы, на Элм-стрит или Рэд-ровер, и в «Техасского рэйнджера» в небольшом парке позади дома Билли Колхауна. На мгновение ей показалось, что она ощущает приятный аромат своей любимой фланелевой рубашонки, которую носила до тех пор, пока та практически не расползлась у нее на спине. Потом она раскрыла губы и издала тот самый пронзительный детский вопль.

Она обрадовалась, когда вопль вырвался, прозвучав совсем как в прежние денечки, но было и еще кое-что даже получше: он помог ей почувствовать себя, как в детстве, — девчонкой-сорвиголовой. И, похоже, вопль этот произвел то же впечатление, что и раньше, и не только на нее саму. Ребенок снова начал громко плакать еще до того, как она исторгла свой школьный боевой клич в каменную тьму.

Теперь, Рози, тебе надо спешить. Если он действительно устал, то не сможет орать долго.

Рози медленно прошла мимо каждого из четырех входов в лабиринт, внимательно прислушиваясь. Плач ребенка звучал чуть громче возле третьего прохода. Это могло быть и игрой ее воображения, но по крайней мере с этого можно было начать. Она пошла по проходу, шлепая босыми ногами по каменному полу, а потом остановилась, склонив голову набок и кусая нижнюю губу. Кажется, ее детский боевой клич подстегнул не только младенца. Где-то здесь — из-за эха невозможно было определить, насколько близко или далеко, — раздавался стук копыт по камню. Животное двигалось ленивой трусцой, казалось, приближаясь, а потом слегка удаляясь, потом снова приближаясь, а потом (почему-то это пугало еще больше) звуки вообще затихли. Она услыхала тихое влажное фырканье. За ним последовало еще более тихое ворчанье. И наконец, остались лишь вновь стихающие крики ребенка.

Рози поймала себя на мысли, что может явственно нарисовать в своем воображении быка — огромное животное с жесткой шкурой, покрытой шерстью, могучей черной грудью и хребтом, мрачным бугром, возвышающимся над опущенной головой. В носу, разумеется, должно быть золотое кольцо, как у Минотавра в ее детских сборниках мифов, а зеленый свет, струящийся со стен, будет отражаться от этого кольца зелено-золотыми искорками. Эриний сейчас тихо стоит впереди в одном из проходов, выставив вперед рога. Прислушивается к ней. Ожидает ее.

Она шла по тускло мерцавшему коридору, придерживаясь одной рукой за стену и стараясь уловить звуки ребенка и быка. Еще она высматривала, нет ли тут других куч нечистот, но не увидела ни одной. Во всяком случае, пока. Минуты через три проход, по которому она шла, уперся в Т-образную развилку. Звук детского плача слева казался чуть громче («Или я левша не только на руки, но и на уши», — подумала она), поэтому Рози свернула туда. Сделав всего два шага, она замерла: вдруг она ясно поняла, зачем нужны семена. Она была словно Гретель в подземелье, без братишки, с которым можно было бы разделить страх. Она вернулась обратно к Т-образной развилке, встала на колени и развязала свой сверток с одной стороны. Положила одно семечко на пол острым концом в ту сторону, откуда пришла. По крайней мере, отметила она, тут нет птиц, которые могут склевать подобие ее путеводной нити.

Рози поднялась с колен и снова пошла вперед. Через пять шагов она очутилась в другом коридоре. Вгляделась в него и увидела, что чуть дальше он разветвляется на три прохода. Она выбрала центральный, отметив его гранатовым семечком. Через тридцать шагов и после двух поворотов этот проход закончился глухой стеной, на которой были вырублены шесть черных слов: «Хочешь, трахнемся с тобой как собачки?»

Рози вернулась к тройной развилке, подняла семечко и положила в начале соседнего прохода.

8

Она понятия не имела, сколько у нее ушло времени на то, чтобы отыскать путь к центру лабиринта, так как время скоро утратило для нее значение. Она знала, что это могло тянуться ужасно долго, потому что ребенок продолжал кричать, хотя к тому времени когда Рози начала постепенно приближаться к ним, его крики стали прерываться. Дважды она слышала, как копыта быка глухо стучали по каменному полу: сначала вдалеке, а потом так близко, что она тут же замерла в страхе, прижав ладони к груди.

Если ей приходилось возвращаться, она каждый раз подбирала последнее семечко, чтобы не заблудиться на обратном пути. В самом начале у нее было почти пятьдесят семян. Когда же она наконец свернула за угол и увидела намного более яркий зеленый свет прямо перед собой, у нее оставалось всего три.

Рози дошла до конца прохода, встала в его горловине и заглянула в квадратную комнату с каменным полом. Она подняла взгляд кверху, ища крышу, но увидела лишь пещерную тьму, от которой подкатывала дурнота. Она снова посмотрела вниз, заметила еще несколько куч навоза, а потом переключила внимание на середину комнаты. Там на груде одеял лежала пухленькая, крохотная светловолосая девчушка. Ее глазки покраснели, а щеки были мокрыми от слез, но сейчас она была спокойна. Ножки ее болтались в воздухе, и она изучала свои пальчики. Время от времени она издавала тихие всхлипывающие вздохи. Эти звуки отозвались в сердце Рози намного сильнее, чем прежние громкие крики ребенка; казалось, будто девчушка каким-то образом знала, что ее бросили.

Принеси мне моего ребенка.

Чьего ребенка? Что это за ребенок? И кто занес его сюда?

Она решила, что ей нет дела до ответов на эти вопросы, во всяком случае, сейчас. Достаточно того, что девчушка лежала здесь, посередине лабиринта, — такая хорошенькая и совсем одинокая, пытаясь успокоить себя своими пальчиками в этом холодном зеленом мерцании.

Темнота, сырость и этот свет наверняка вредны для нее, рассеянно подумала Рози, торопливо идя к середине комнаты. Должно быть, свет этот что-то вроде радиации.

Девчушка повернула головку, увидела Рози и протянула к ней свои ручонки. Сердце Рози словно упало в эти ручонки. Она плотно завернула девчушку в верхнее одеяло из стопки и взяла ее на руки. На вид младенцу было месяца три. Девчушка обняла Рози за шею, а потом уронила свою головку ей на плечо и стала посапывать.

— Все будет хорошо, — сказала Рози, тихонько погладив по крошечной спинке, завернутой в одеяльце. Она чувствовала запах кожи младенца, который был нежнее и слаще любых духов. — Все хорошо, Кэролайн, все чудненько, мы выберемся из этого поганого старого…

Она услыхала приближающийся к ней сзади топот копыт и прикрыла рот рукой, моля Бога, чтобы бык не услышал ее голос, чтобы Эриний избрал какой-нибудь другой проход в лабиринте. На сей раз так не случилось. Топтанье копыт приближалось, становилось все громче и резче по мере того, как бык продвигался по проходу. Потом стук копыт смолк, но она слышала, как что-то огромное поблизости тяжело дышит, словно грузный мужчина, только что одолевший лестничный пролет.

Медленно, переполненная отчаянием, Рози повернулась с младенцем на руках на звуки бычьего сопения.

Сейчас Эриний почует меня и прибежит. Как сказала ей женщина в красном одеянии: придет он за мной, но убьет нас обеих. Почуял ли ее Эриний? Почуял, хотя луна для нее еще не взошла? Рози верила, что нет. Она полагала, что стеречь ребенка в центре лабиринта было обязанностью быка, и его привлек плач ребенка точно так же, как он привлек Рози. Неясно, обнаружил ли Эриний пропажу ребенка или еще только ищет центр лабиринта.

Бык стоял в горловине прохода, по которому только что прибежал. Он был несколько размытой формы, словно Рози смотрела на него сквозь струю чистой, быстро текущей воды. Однако сам бык стоял, по крайней мере в данный момент, совершенно неподвижно. Голова его была опущена; одно громадное копыто так глубоко расколото, что походило на клешню гигантского рака, неустанно царапающую каменный пол. Его плечи возвышались над пятью футами и шестью дюймами роста Рози по меньшей мере на четыре дюйма. Она догадывалась, что весит он как минимум тонну. Макушка его опущенной головы была гладкой, как наковальня, и блестящей, как шелк. Рога короткие, не больше фута длиной, но толстые и острые. Рози без труда представила себе, как легко они вонзятся в ее обнаженный живот… или в спину, если она попытается от него бежать. Тем не менее она не могла вообразить, каково будет ощутить такую смерть. Даже после всех лет жизни с Норманом она не могла себе это представить.

Бык слегка поднял голову, и она увидела, что у него действительно один глаз — огромный, тускло-голубоватый и страшный, прямо над серединой морды. Когда он опять опустил голову и принялся бить своим расщепленным копытом по каменному полу, она поняла и еще кое-что: он готовится к нападению.

Девчушка заверещала почти в ухо Рози, заставив ее вздрогнуть.

— Тише, — сказала она, покачивая ее вверх и вниз на руках. — Тише, детка, не бойся, все будет хорошо…

Сама она уже устала бояться. Бык, стоявший там, в узкой щели прохода, намеревался выпустить ей кишки. В проходе не было ничего, за чем можно было бы укрыться, — ни развилки, ни колонны. Если она побежит к коридору, из которого вышла, слепой бык услышит шлепанье ее ступней по камню и отрежет путь. Не успеет она одолеть и половины, как он ударит ее рогами, отшвырнет к стене, а потом затопчет насмерть. Ребенка — тоже, но пусть уж малышка погибнет у нее на руках.

У Эриния один глаз, да и тот слеп, но с обонянием у него все в порядке.

Рози стояла, следя за ним широко раскрытыми глазами, загипнотизированная тем, как он бьет по полу передним копытом. Наконец удары прекратились…

Она взглянула вниз, на сырой и смятый комок ночной сорочки в своей руке. Комок сорочки с завернутым камнем.

С обонянием у него все в порядке.

Она опустилась на одно колено, не отрывая глаз от быка и прижимая ребенка к плечу правой рукой. Левой она развернула сорочку. Лоскут, в который она завернула камень, раньше был розмариновым от голубого цвета материала и крови Уэнди Ярроу, но ливень смыл большую часть крови, и ткань стала теперь бледно-розовой. Один из концов лоскута — там, где она связывала его узлом вокруг камня, — был ярче и оставался розмариновым.

Рози зажала камень в левой руке, ощущая его тяжесть. Как раз в тот момент, когда ноги быка напряглись для броска, она отвела руку назад и швырнула камень низом, покатив его по полу мимо быка. Голова зверя медленно повернулась в этом направлении, его ноздри раздулись, и он ринулся за камнем.

Мгновенно Рози снова очутилась на ногах. Она бросила остатки своей ночной сорочки рядом с грудой одеял ребенка. Маленький узелок с тремя последними гранатовыми зернышками все еще оставался у нее в руке, но Рози не отдавала себе в этом отчета. Она сознавала лишь, что мчится через комнату к тому проходу, который ей нужен, пока за ее спиной Эриний бросился на камень, пнул его на лету копытом, снова поймал, боднул наковальней своей башки, отшвырнул в один из боковых проходов и ринулся вслед за ним, издавая грозный рык. Рози бежала, но бежать нужно было далеко, и теперь все опять показалось сном, поскольку в кошмарных снах злодей всегда в двух шагах за тобой и от него не удается убежать.

Она ринулась в узкий коридор, как только услыхала, что топот копыт снова стал приближаться. Он нагонял ее, и когда они почти поравнялись, Рози закричала, прижала испуганную девчушку к груди и побежала с такой скоростью, на какую только была способна. Однако Эриний оказался быстрее. Когда не было сомнения, что сейчас он затопчет ее и Рози закрыла глаза, бык… пронесся мимо за стеной, справа от нее. Эриний успел бы догнать ее, но ошибся на один проход.

Рози неслась дальше, задыхаясь, с пересохшим ртом, чувствуя лихорадочные удары крови в висках, горле, глазах. Она понятия не имела, ни где находится, ни в какую сторону бежать дальше. Теперь все зависело от зернышек граната. Если она забыла положить хотя бы одно семечко, она может бродить здесь многие часы, пока бык в конце концов не отыщет ее и не затопчет.

Она добралась до пятисторонней развилки, огляделась и не нашла никакого семечка. Однако она увидела мерцавшую, издававшую резкий запах лужицу бычьей мочи, и это навело ее на жутко правдоподобную мысль. Предположим, здесь было семечко… Она не могла вспомнить, положила ли его на этой развилке, поэтому отсутствие семечка ничего не значило, если предположить, что бык смел его, когда промчался здесь.

Тебе нельзя думать об этом, Рози, — у тебя нет выбора. Ты должна искать выход, иначе бык в конце концов убьет вас обеих.

Она ринулась через перекресток, придерживая одной рукой тельце, а другой — головку девчушки, чтобы та не моталась из стороны в сторону. Двадцать ярдов проход шел прямо, потом свернул вправо и еще через двадцать ярдов уперся в Т-образный перекресток. Она побежала туда, уговаривая себя не терять голову, если не отыщет там семечка. В этом случае она просто вернется по своим следам к пятисторонней развилке и испробует другой проход. Это проще простого, даже вспотеть не успеет, если… не потеряет головы, конечно. И пока она успокаивала себя этими мыслями, чужой испуганный голос стонал в ее сознании: заблудилась, вот что ты получила за то, что бросила мужа, вот как оно все обернулось, заблудилась в лабиринте, играешь в прятки с быком в подземелье, оказывая любезности сумасшедшей бабе… Вот что бывает с плохими женами — с женами, которые лезут выше своего места в заведенном порядке вещей. Заблудилась в темноте…

Она увидела зернышко, острым концом ясно указывающее в правое ответвление развилки, и всхлипнула с облегчением. Чмокнула щечку девочки — та снова заснула.

9

Рози свернула направо и пошла с Кэролайн (она была теперь уверена, что это ее неродившаяся дочка), свернувшейся у нее на руках. Она так до конца и не избавилась от страха перед тем, что рано или поздно подойдет к развилке, которую забыла отметить зернышком, но на каждом перекрестке находила зернышко. Однако Эриний тоже оказывался там, и топот его копыт по камню, порой далекий и приглушенный, а порой близкий и очень громкий, напоминал ей о том времени, когда ей было всего пять или шесть лет и она с родителями отправилась в Нью-Йорк. Из этой поездки лучше всего она запомнила две вещи: «Рокетсы», отплясывавшие на сцене мюзик-холла «Радио-сити», абсолютно синхронно двигая ногами, и напугавшие ее суету и суматоху Центрального вокзала с его эхом, громадными светящимися вывесками и людскими потоками. Массы людей на Центральном поразили ее не меньше, чем «Рокетсы» (и в основном по тем же причинам, хотя эта мысль пришла ей в голову много позже), а грохот поездов напугал, потому что невозможно было понять, откуда приезжает и куда отправляется вся эта масса поездов и людей. Шум, грохот и скрежет нарастали и стихали, стихали и нарастали. То здесь, то там дрожали стекла, пол под ногами ходил ходуном.

Топот быка Эриния, слепо носившегося по лабиринту, всколыхнул те воспоминания с удивительной четкостью. Рози понимала, что она, никогда не потратившая ни одного доллара на государственную лотерею и ни разу не сыгравшая в «Бинго» на индейку или дешевый сервизик, теперь затеяла опаснейшую игру со случаем, где призом была ее жизнь, а проигрышем — смерть… И смерть младенца тоже. Она вспомнила мужчину в «Портсайде» с красивой, плутоватой физиономией и разложенную на крышке его чемодана игру из трех карт. Теперь она была тузом пик. Но понимала, что быку необязательно нужны слух или обоняние, чтобы отыскать ее, он мог напороться на них с Кэролайн по чистой случайности.

Но этого не случилось. Завернув за последний угол, Рози увидела впереди ступеньки. Задыхаясь, одновременно плача и смеясь, она выскочила из прохода и побежала к ним. Она взобралась на пять-шесть ступенек, а потом оглянулась назад. Отсюда ей было видно, как лабиринт извивается и убегает в темноту — беспорядочная паутина правых и левых поворотов, развилок и тупиков. Где-то далеко справа она слышала, как мчится Эриний. Но мчится в глубину лабиринта. Они были наконец в безопасности. Рози бессильно опустила плечи и заплакала.

В голове ее зазвучал голос Уэнди: «Теперь ты можешь возвращаться сюда — с ребенком. Основные трудности позади, но ты еще не справилась до конца».

Да, наверняка она еще не справилась до конца. Ей нужно было одолеть две сотни ступенек, на этот раз с ребенком на руках, а она уже выбилась из сил.

«Осторожно, шаг за шагом, дорогая, — сказала Послушная-Разумная. — Вот так мы должны идти. Потихоньку».

Рози двинулась вверх (потихоньку, шаг за шагом), время от времени оглядываясь через плечо и стараясь не вспоминать (могут быки взбираться по лестницам?) о жутких вещах там, внизу, где остался лабиринт. Девчушка в ее руках становилась все тяжелее и тяжелее, словно здесь вступал в силу какой-то странный закон механики: чем ближе к поверхности, тем тяжелее малышка. Рози увидела слабое пятнышко дневного света далеко в вышине и уже не отрывала от него глаз. Пока пятнышко, словно издевалось над ней, вовсе не приближаясь, а она уже задыхалась, капли пота текли по лбу, и кровь стучала в висках. Впервые за последние полмесяца ее почки снова начали болеть и дергаться в такт лихорадочному сердцебиению.

Она старалась не обращать на все это внимания и по-прежнему не отрывала глаз от пятнышка света наверху. Наконец оно начало увеличиваться, светлеть и принимать форму лестничного проема.

За пять ступенек до выхода парализующая судорога впилась дикой болью в мышцу правого бедра. Она нагнулась, чтобы помассировать ногу, но поначалу это выглядело попыткой месить камень. С тихим стоном, дрожа от боли, она стала растирать мышцу (ей много раз приходилось заниматься таким массажем за годы своего брака), пока она наконец не начала расслабляться. Рози осторожно согнула ногу в колене, чтобы проверить, не сведет ли ее судорога снова. Но этого не произошло, и она одолела последние несколько ступенек, стараясь не налегать на правую ногу. Наверху она выпрямилась во весь рост и огляделась вокруг замутненным взглядом альпиниста, который вопреки всем ожиданиям уцелел после страшного обвала.

Пока она была под землей, тучи поредели и день наполнился туманным летним светом. Воздух был тяжелым и влажным, но Рози подумала, что за всю свою жизнь не вдыхала в себя воздуха благоуханнее. Она благодарно подняла мокрое от пота и слез лицо к тускло-голубым просветам между пока еще не разогнанными тучами. Где-то вдалеке продолжал глухо ворчать гром, как побитый пес, издающий никчемные угрозы. Это навело ее на мысль об Эринии, бегающем внизу в темноте и все еще ищущем женщину, которая вторглась в его владения и унесла его добычу. «Chercher la femme, ищите женщину, — подумала Рози с усталой улыбкой. — Можешь chercher сколько влезет, крутой малый; la femme и ее дочурку ты уже больше не найдешь».

10

Рози медленно пошла прочь от лестницы. В начале тропинки, ведущей в рощу с мертвыми деревьями, она присела, держа ребенка на коленях. Она хотела лишь немного перевести дух, но пробивавшееся сквозь туман солнце пригрело ей спину, и когда она вновь подняла голову, ее тень заметно сдвинулась. Это навело на мысль, что она, должно быть, успела немного вздремнуть.

Поднявшись на ноги и поморщившись от боли, вновь вспыхнувшей в мышцах правого бедра, она услыхала резкие сварливые крики множества птиц — словно большая недружная семья вступила в разноголосый спор за воскресным обедом. Девчушка у нее на руках зачмокала, когда Рози устроила ее поудобнее, выпустила пузырек слюны из надутых губок и снова замолкла. Рози и восхищалась, и завидовала ее сонной безмятежности.

Она пошла вниз по тропинке, потом остановилась и оглянулась на единственное живое дерево возле зловещего входа в подземелье с его яркими зелеными листьями, изобилием волшебных, пурпурно-красных плодов. С полминуты она смотрела как зачарованная на открывшуюся картину, впитывая глазами и разумом ее очертания, игру цвета, света и тени.

«Они настоящие, — подумала она. — Как могут предметы, которые я вижу так явственно, быть чем-то иным, кроме реальности? И я дремала тут — я знаю, что дремала. Как можно заснуть во сне?»

«Забудь об этом, — сказала Послушная-Разумная. — Это самое лучшее, что ты можешь сделать, по крайней мере сейчас».

Да, пожалуй, с этим можно согласиться.

Рози двинулась дальше и добралась до упавшего дерева, перегораживавшего тропинку. Подосадовала, когда увидела, что ее нелегкое путешествие вокруг сплетения корней было совершенно необязательным: поблизости от верхушки дерева виднелась более легкая тропка.

Во всяком случае, сейчас она есть, подумала Рози, идя по ней. Но где уверенность, что она была раньше?

Журчание черного ручья среди камней достигло ее ушей, и когда она добралась до него, то увидела, что вода начала спадать и камни уже не выглядят такими опасно маленькими и скользкими в бурном потоке. Теперь они похожи были на плитки тротуара, а запах воды утратил свою зловещую притягательность. Теперь вода пахла как застоявшаяся в бочке.

— Ты виноват! Нет, не я! Нет, ты! — снова поднялся сварливый гомон, и ее взору открылись двадцать или тридцать птиц, самых больших, каких она только видела в жизни. Они сидели в ряд на гребне крыши храма. Эти птицы были слишком велики для ворон. Немного подумав, Рози решила, что это орлы-могильники или коршуны. Но откуда они прилетели? И зачем они здесь?

Глядя на птиц, Рози прижимала ребенка все крепче к груди, не сознавая, что делает, пока младенец протестующе не пискнул во сне. Птицы все разом взлетели, и крылья их захлопали, как простыни на бельевой веревке под сильным порывом ветра. Похоже, они увидели, что Рози смотрит на них, и это им не понравилось. Большинство птиц полетели в рощу с мертвыми деревьями, но несколько осталось в облачном небе, кружа над ее головой как дурные знамения.

Откуда они прилетели? Что им надо?

Снова вопросы, на которые у Рози не было ответов. Она отмахнулась от них и перешла ручей по камням. Подойдя к храму, она заметила едва различимую тропинку, ведущую вокруг его основания. Ни секунды не колеблясь, пошла по ней, невзирая на то, что она не одета, а по обе стороны тропинки тянулись заросли колючего кустарника. Она шла осторожно, поворачиваясь то одним боком, то другим, чтобы не поцарапаться, подняв девчушку над собой, подальше от колючек. Несмотря на все предосторожности, Рози пару раз оцарапалась, но лишь одна из царапин — поперек больного правого бедра — оказалась довольно глубокой, и из нее выступила кровь.

Рози завернула за угол храма и взглянула на его фасад. Ей показалось, что строение как-то изменилось и перемена настолько всеобъемлюща, что она не в состоянии до конца ухватить ее суть. Эта мысль отступила на второй план, когда она увидела Уэнди, по-прежнему стоявшую возле рухнувшей колонны. Рози почувствовала облегчение и радость и направилась к ней, но, сделав полдюжины шагов по направлению к женщине в красном одеянии, она остановилась и снова оглянулась на строение.

На сей раз она тут же обнаружила перемену, и у нее вырвался возглас изумления. Храм Быка теперь выглядел плоской картинкой. Он напомнил Рози строчку из стихотворения, которое она когда-то учила в старших классах, — что-то про нарисованный кораблик в нарисованном океане. Странное впечатление, что храм объемен, но нарушены законы перспективы, исчезло, и ощущение угрозы, исходящей от здания, ушло вместе с объемностью. Теперь его очертания выглядели прямыми и плоскими; не было никаких выступов, углублений и теней, вызывающих беспокойство. Здание напоминало, по сути дела, посредственную картину бездарного художника, пытавшегося ложной романтикой сюжета компенсировать недостаток таланта, — картина вроде тех, что в конечном счете вечно собирают пыль в углу подвала или на чердаке, рядом со старыми номерами «Нэйшнл джиогрэфик» и головоломками из кубиков с давно затерявшимися деталями. Или, наконец, в редко навещаемом третьем проходе какого-нибудь комиссионного магазина.

— Женщина! Эй, женщина!

Рози круто повернулась к Уэнди и увидела, что та нетерпеливо машет рукой.

— Поторапливайся и неси ребенка сюда! Я давно тебя жду!

Рози не обратила на нее внимания. Она рисковала своей жизнью ради этой девчушки и не желала, чтобы ее торопили. Она развернула одеяло и взглянула на нежное и беспомощное тельце. На теле младенца в отличие от самой Рози не было ни шрамов, ни следов ушибов. Насколько Рози могла видеть, на этом маленьком чудном тельце не было ни единого дефекта. Она медленно провела пальцем вдоль всего тельца ребенка, от нежной пятки до мячика плеча. Чудо.

Да, чудо. И теперь, Рози, когда ты и впрямь рисковала ради нее своей жизнью, теперь, когда ты спасла ее от тьмы и смерти под копытами быка или на его рогах и еще бог знает от чего, что могло быть там, внизу, ты собираешься отдать ее тем двум женщинам? У них обеих какая-то заразная болезнь, а у той, что на холме, вдобавок к тому еще и душевное расстройство. Ты намерена отдать этого ребенка им?

— С ней все будет в порядке, — угадала ее мысли темнокожая женщина в красном. Рози резко обернулась на голос. Уэнди Ярроу теперь стояла рядом с ней и смотрела на Рози с пониманием.

— Да, — кивнула она так, словно Рози высказала свои сомнения вслух. — Я знаю, о чем ты думаешь, и говорю тебе, что все будет в порядке. Она безумна, в этом нет сомнений, но ее безумие не простирается на ребенка. Она знает, что, хоть она и родила его, этот ребенок не будет возвращен ей, равно как не останется и у тебя.

Рози взглянула в направлении холма, где была видна женщина в хитоне, стоявшая в ожидании рядом с пони.

— Как ее зовут? — спросила она. — Мать ребенка? Ее зовут…

— Не важно, — ответила коричневая женщина в красном, резко оборвав Рози, словно не давая ей выговорить слово, которое лучше оставить непроизнесенным. — Ее имя не имеет значения. А состояние ее рассудка — имеет. В последние дни она стала очень раздражительной дамой, помимо всех прочих своих причуд. Нам лучше побыстрее пойти наверх.

— Я когда-то решила назвать свою будущую дочку Кэролайн, — сказала Рози. — Норман не возражал. Ему на самом деле было все равно… что так, что этак. — У нее опять потекли слезы.

— Ты знаешь, по-моему, хорошее имя. Чудесное имя. И не плачь ты теперь. Не мучай себя. — Она обняла Рози за плечи, и они вместе начали взбираться на холм. Трава мягко шелестела под голыми ногами Рози и щекотала ей колени. — Хочешь выслушать один совет, женщина?

Рози с любопытством и страхом взглянула на нее.

— Я знаю, трудно принимать совет в делах скорби, но учти, что я вправе давать его: я родилась в рабстве, выросла в цепях и была выкуплена той женщиной, которая отнюдь не богиня — ею. Она указала на ту, в хитоне, что стояла молча и ждала их. — Эта женщина испила воды из ручья юности и заставила меня испить тоже. Теперь мы вместе, и время для нас остановилось. Порой мне хочется иметь морщины. Я схоронила своих детей, и их детей, и детей их детей в пятом поколении. Я видела, как начинались войны и как кончались, оставив после себя развалины. Я видела мучеников, сжигаемых на кострах, и копья с насаженными на них головами, я видела, как убивали мудрых правителей, а на их место приходили злодеи и глупцы, и я все еще живу.

Она глубоко вздохнула.

— Я все еще живу, и если что-то дает мне право давать совет, то именно это. Ты выслушаешь его? Отвечай быстро. Этот совет не для ее ушей, а мы уже подходим к ней.

— Да, я слушаю тебя, — кивнула Рози.

— Прошлое нужно принимать таким, какое оно есть. Не те удары имеют значение, которые обрушиваются на нас сейчас, а те, что мы перенесли. Теперь запомни, если не ради жизни своей, то ради твоего рассудка, не смотри на нее!

Последние слова женщина в красном произнесла еле слышным, но выразительным шепотом. Они прошли еще несколько шагов, и теперь Рози вновь стояла перед блондинкой. Она сосредоточила взгляд на крае хитона Розы Марены, не отдавая себе отчета в том, что опять слишком сильно прижимает к себе ребенка, пока Кэролайн не стала извиваться у нее в руках и похныкивать. Девчушка проснулась и с интересом смотрела на Рози. Ее глаза были такого же светло-голубого цвета, как и летнее небо над головой.

— Ты справилась с задачей, — сказал ей тот же тихий, сладковато-хриплый голос. — Я благодарю тебя. Теперь дай ее мне.

Роза Марена протянула руки к ребенку. На них падали тени. И теперь Рози увидела нечто отвратительно-зловещее: между пальцами женщины, как мох, наросла толстая серо-зеленая грязь. Или чешуя. Инстинктивно Рози прижала к себе ребенка. На этот раз девчушка стала извиваться в ее руках сильнее и заплакала.

Коричневая рука вытянулась и сжала плечо Рози.

— Говорю тебе, не беспокойся. Она не причинит ей никакого вреда, и я тоже буду о ней заботиться, пока не закончится наше путешествие. Это будет недолго, а потом… Впрочем, это еще будет видно. Ненадолго малышка будет ее. Теперь отдай Кэролайн Розе.

Чувствуя, что это самое трудное из всего, что ей приходилось делать в ее нелегкой жизни, Рози протянула ребенка. Раздалось тихое удовлетворенное ворчанье, когда руки в тенях приняли девчушку. Та взглянула вверх — в лицо, на которое Рози было запрещено смотреть, — и… засмеялась.

— Да, да, — прозвучал сладковато-хриплый голос. В нем угадывалось что-то от улыбки Нормана — что-то такое, от чего Рози захотелось кричать. — Да, моя сладкая, там было темно, верно? Темно, и противно, и плохо, о да, мама знает.

Испещренные тенями руки подняли ребенка и прижали к розмариновому хитону. Девчушка взглянула вверх, улыбнулась, потом положила головку на грудь матери и снова закрыла глаза.

— Рози, — произнесла женщина в хитоне. Голос теперь звучал задумчиво, безумно, но одновременно чарующе. Голос гипнотизера или колдуньи.

— Да, — едва прошептала Рози.

— Действительно Рози. Рози Настоящая.

— Д-да. Наверное.

— Ты помнишь, что я говорила тебе перед тем как ты пошла вниз?

— Да, — сказала Рози. — Очень хорошо помню. — Ей хотелось это забыть.

— Что я сказала? — с нетерпением спросила Роза Марена. — Что я говорила тебе, Рози Настоящая, повтори!

— «Я отплачу».

— Да. Я отплачу. Тебе было жутко там, внизу, в темноте? Тебе было плохо, Рози Настоящая?

Рози тщательно обдумала ее слова.

— Плохо, но, мне кажется, хуже всего был ручей. Я хотела выпить той воды.

— Многое в жизни ты хотела бы забыть?

— Да. Многое.

— Твоего мужа?