Доверие Дуглас Пенелопа

Джейк прав. Я понятия не имею, как сосуществовать с другими людьми.

Слезы по-прежнему струятся по лицу, пока я смотрю в пол.

– Я не привыкла к людям, – шепчу. – Со мной дома не разговаривают.

Он молчит, со стороны мальчиков тоже ни шороха не слышно. Из-за повисшей тишины комната, кажется, уменьшается в размерах.

Уже не заботясь о том, увидит ли Джейк красноту моих глаз и мокрые щеки, поднимаю голову.

– Никто со мной не разговаривает.

Прежде чем он вымолвит хоть слово, я бегу вверх по лестнице, отчаянно желая оказаться в своей комнате, подальше от их взглядов. Запираю дверь и падаю на кровать, накрыв глаза руками, чтобы остановить слезы.

Боже, зачем я это сделала? Твою мать, ну что за идиотка. Теперь дядя отправит меня домой, потому что я не могу совладать с эмоциями и со мной слишком много хлопот.

Я тихо плачу.

Не нужно было этого делать. Я никогда не конфликтую, но скорее с кем-нибудь поругаюсь, чем пролью слезы. Это тактика слабого человека для прекращения спора. Нечестно, когда кто-то начинает рыдать.

Ах, посмотрите на несчастную богатенькую девочку. Ее мамочка и папочка обеспечивали ее всем, чего она хотела, только за руку не держали, не целовали и не обнимали каждый день. Бедный ребенок.

Теперь Ван дер Берги будут считать меня еще более никчемной, чем прежде. Слабой. Той, кого легко сломить. Проблемой, вокруг которой нужно ходить на цыпочках.

Сколько детей с радостью бы согласились жить с моими родителями, если бы это означало, что они будут обеспечены едой и одеждой каждый день? У меня есть все, и я сейчас расклеилась перед ними из-за пустяка.

Всем бы так повезло, как мне.

– Ты можешь в это поверить? – послышался крик матери.

– Ох, да ладно тебе, – хохотнул отец. – Мы знали, что это случится.

Я медленно вошла в отцовский кабинет, увидев, как они с Мираи улыбались, а мать, сложив ладони перед грудью, смеялась. Затем она протянула руки к отцу и обняла его.

– Что происходит? – тихо спросила я, тоже улыбнувшись и прокравшись глубже в комнату.

Но они смотрели только друг на друга.

Глянув на меня, Мираи улыбнулась шире.

– Твоя мама…

Вдруг голос отца прервал ее:

– Мне нужно позвонить Тому, – сказал он, обогнув свой стол. – Все промо-материалы к новому фильму необходимо изменить.

Я перевела взгляд с него на маму, остановившись перед диваном, чтобы родители меня заметили.

– Актриса Амелия де Хаас, номинантка на «Оскар», – произнес отец, словно прочитав афишу.

Моя челюсть отвисла, потом губы растянулись в еще более широкой улыбке.

– «Оскар»?

Серьезно? Это чудесно.

– Ну нет, – поддразнила мать, не сводя с него глаз. – А что, если я выиграю? Тогда я буду лауреаткой премии «Оскар». Лучше подожди.

Он вновь рассмеялся, подошел к ней и поцеловал.

– Моя жена.

Они смотрели друг на друга, сияя от восторга и счастья. Я сделала шаг в сторону, стараясь попасться им на глаза.

Мне хотелось обнять маму, поздравить ее. Хотелось, чтобы она знала, как я горжусь ею.

– Мам…

– Начинай всех обзванивать, – сказала мать Мираи, не услышав меня. – Ты знаешь, что делать.

Мираи встретилась со мной взглядом, полным неизменной жалости, после чего скорбно взглянула на моих родителей и тихо покинула комнату.

– Поздравляю, – произнесла я, приближаясь к ним и по-прежнему улыбаясь.

Только мама уже упорхнула.

– Ладно, поехали к Джейн в офис. Я должна сделать заявление.

– Я безумно горд тобой, дорогая.

Они вышли из кабинета вдвоем, забрав радостное воодушевление и суматоху с собой. Такое ощущение, будто я тень для них. Призрак, обитающий в стенах их дома, которого никто не слышит и не видит.

Стоя на месте, я провожала взглядом удаляющихся по коридору родителей, пока они не скрылись из виду, свернув за угол. Сцепив руки перед собой, пыталась проглотить ком, застрявший в горле.

Я радовалась за нее. Хотела, чтобы мать знала, насколько она великолепна, и что я любила ее фильмы.

Я хотела, чтобы она об этом знала.

Почему мама никогда не разделяла со мной прекрасные события, происходившие в ее жизни? Ведь она была первой, к кому в детстве мне хотелось бежать с хорошими новостями.

Прежде чем я не бросила тщетные попытки.

Замерев на месте, я смотрела в пространство перед собой. Все в порядке.

Я тут ни при чем. Это ее день. Я не имела права требовать внимания.

Послышался хлопок входной двери, и дом погрузился в тишину, время словно остановилось.

Как будто здесь не осталось жизни.

Как будто, помимо них, здесь не существовало ничего живого.

Проснувшись, я моргаю. Перед глазами уже все плывет из-за слез. Сажусь, свешиваю ноги с края кровати, склоняю голову и делаю глубокие вдохи.

Сейчас ранее утро, судя по синеватому оттенку света, просачивающегося через балконные двери.

Слеза повисает на моей губе. Я вытираю ее рукой. До сих пор помню множество мелочей из детства. Сами по себе эти детали никогда не казались ужасными, но спустя годы стало ясно… разговоры, которые я, как казалось, прерывала, мероприятия, куда меня не приглашали или где мне были не рады, ласка, которой родители так свободно делились друг с другом, но не давали мне… все это очень больно ранило. Боль накапливалась год за годом, пока я не перестала переживать из-за этого.

Точнее, перестала показывать, что переживаю.

Выдохнув, запрокидываю голову назад. Вдруг что-то привлекает мое внимание – на прикроватном столике стоит белый пакет. Я прищуриваюсь, протягиваю руку и поднимаю его. Помятая бумага уже не такая жесткая и хрустящая на ощупь.

Это?..

Горсть содержимого на дне умещается на моей ладони, и я чую запах мишек с корицей раньше, чем открываю пакетик.

Откуда он взялся? Ведь я выбросила конфеты.

Однако теперь спереди на упаковке появилась надпись черным маркером. Расправив пакет, читаю слова в луче солнечного света.

Твои родители никогда не давали тебе ничего сладкого. Поэтому и в тебе сладости нет.

Бросив взгляд на дверь спальни, замечаю, что та приоткрыта. Я закрыла и заперла ее на замок, когда легла спать.

Меня захлестывают мысли, но пульс не ускоряется. Мне стоит рассердиться. Кто-то вошел сюда, пока я спала. Кто-то рылся в моем мусоре.

Кто-то оставил издевательскую записку на бумажном пакете.

Только он не ошибся. Я провожу большим пальцем по буквам.

То, как это написано. Поэтому и в тебе сладости нет. Так инфантильно, но просто.

Поднявшись, выбрасываю конфеты обратно в мусорную корзину, а пакет сохраняю. Разгладив его, кладу на комод. Не знаю, есть ли достаточно веская причина обвинять моих родителей в том, каким чертовски несчастным человеком я стала, однако кто-то в этом мире меня понимает, и я даже не обиделась, что он считает, будто во мне нет сладости. Это правда, я сама в курсе, а ему понятны причины.

Выхожу из комнаты, спускаюсь вниз. Ветер, колышущий деревья вокруг дома, напоминает неустанный шум водопада на заднем фоне. Я сворачиваю к кухне, тихо иду к раковине, чтобы налить стакан воды. Глядя в окно, наблюдаю, как перья куриц в курятнике трепещут на утреннем ветру.

Мне не хочется возвращаться домой. Но оставаться здесь и привлекать к себе внимание тоже не хочу, потому что я делаю их мир немного хуже. Я не проблема Джейка Ван дер Берга.

Поначалу даже не осознаю, что принимаюсь менять фильтр в кофеварке, пока чья-то рука осторожно не забирает у меня упаковку. Подняв глаза, вижу своего дядю. Он стоит рядом, насыпает кофе в фильтр. Думала, Джейк до сих пор останется напряженным. Будет кипеть от гнева. Или в плохом настроении по меньшей мере, ведь со мной слишком много хлопот.

Но мужчина спокоен. И молчалив. Он закрывает крышку, включает машину, которая с клокочущим звуком начинает варить кофе, затем берет чашку с сушилки и ставит ее перед собой.

– Я возвращаюсь домой, – произношу тихо.

– Ты уже дома. – Джейк и мне дает чашку.

Мой подбородок слегка дрожит.

Не желая снова показывать ему свои слезы, отворачиваюсь. Спустя мгновение чувствую, как он заправляет пальцами волосы мне за ухо. От подобного жеста мои глаза закрываются. Это настолько приятно, что вновь хочется заплакать, мать твою.

Не теряя больше ни секунды, Джейк притягивает меня к себе, обнимает и прижимает мою голову к своей груди.

Весь воздух покидает мои легкие, руки безвольно опускаются вдоль тела. Не могу заставить себя ответить на объятие и в то же время не отстраняюсь. Чувствую щекой его тепло сквозь ткань футболки, его знакомый запах проникает в ноздри и убаюкивает. Слезы высыхают.

Меня часто обнимали. Больше, чем хотелось бы. Похоже, это сейчас в тренде. Женщины – совершенно незнакомые – обнимаются в качестве приветствия. Да и знакомые. Люди, с которыми сталкиваешься на улице, тоже всегда подбегают, словно мы ближайшие друзья, хотя они едва к тебе притрагиваются.

Ненавижу фальшивую заботу.

Но сейчас все иначе.

Он держит меня, будто, если отпустит, я могу упасть.

Мышцы, о существовании которых я не подозревала, расслабляются. Его губы касаются моей макушки. Теплый трепет разливается по телу. Хочется укутаться в это тепло и просто уснуть.

Почему моим родителям было сложно делать так же? В моем желании получать от них подобную ласку не было ничего противоестественного. В желании разделить свою жизнь с людьми, которые меня любят. Смеяться, плакать и вместе создавать воспоминания.

Ведь жизнь может быть счастливой только тогда, когда делишь ее с кем-то.

Слезы зависают на ресницах. Мною овладевает внезапный порыв обвить его руками.

Я больше не хочу одиночества.

Не хочу возвращаться домой, где останусь одна.

Шепот Джейка щекочет кожу моей головы:

– У всех есть проблемы, Тирнан. – Он делает паузу; размеренный ритм его дыхания успокаивает. – Ты не одинока. Поняла?

Мужчина приподнимает мой подбородок. Я смотрю в его теплые глаза, буквально пронизывающие меня насквозь, и едва не перестаю дышать.

– Ты не одна, – повторяет Джейк шепотом.

Опустив взгляд к его губам, на миг дышу вместе с ним. Моя кровь разгорячается, пока я разглядываю загорелое лицо Джейка, мягкие линии рта, колючую щетину на щеках.

Почему-то непреодолимо тянет обнять его, уткнуться лицом ему в шею. Он проводит большим пальцем вдоль моей челюсти. Жар под кожей распространяется вниз. Улыбка меркнет на его лице, в то время как он пристально смотрит мне в глаза.

Наконец Джейк моргает, тем самым разрушив чары, и опускает руку.

– Оденься, ладно? В брюки и рубашку с длинным рукавом. Сегодня утром ты со мной.

Отпустив меня, он наливает себе кофе. Я вздрагиваю от прохладного воздуха, желая лишь одного – снова оказаться в его объятиях. Однако на сердце все равно теплеет. Сегодня утром я с ним. Я поднимаюсь на второй этаж, надеваю чистые джинсы и носки. Собрав волосы в высокий пучок, после мимолетных колебаний стучусь к Ною. Во время нашего последнего разговора он угрожал отшлепать меня.

Несколько ударов, и я слышу его тяжелые шаги по полу.

Парень распахивает дверь, опирается руками на дверную раму, одной – сверху, второй – сбоку. Похоже, у него похмелье.

Я не собираюсь извиняться, но и от Ноя извинений не жду.

– Могу я взять взаймы рубашку с длинным рукавом? – спрашиваю я.

Он кивает, затем разворачивается, прикрыв глаза и зевнув.

– Да, валяй.

Я вхожу в комнату, направляюсь к его шкафу, дверца которого не закрыта, и сразу же мне в поле зрения попадает фланелевая рубашка.

– Черт, слишком рано, – ворчит парень. – Отец хочет, чтобы я тоже встал?

– Он ничего не сказал.

– Клево, – бормочет Ной, рухнув обратно на кровать лицом вперед.

Он до сих пор во вчерашних джинсах. Оглядев его комнату, я обнаруживаю ворох ношеной одежды, обувь и прочий хлам, разбросанный повсюду. Неряшливо, но в целом не грязно.

Взяв рубашку, повязываю ее вокруг талии, выхожу и закрываю за собой дверь. Поворачиваюсь к лестнице, как вдруг слышу что-то у себя за спиной. Когда оглядываюсь, вижу Калеба, спускающегося с третьего этажа.

Он направляется к ванной. Несмотря на то что я стою менее чем в двух метрах от него, парень притворяется, будто не замечает меня, заходит внутрь и громко хлопает дверью.

Задерживаюсь на мгновение. В темном коридоре я толком не рассмотрела ссадины на его лице, но определенно увидела рану на губе.

Я не виновата в том, что Калеб ввязался в драку. И все же…

Подойдя к ванной, поднимаю руку, собираясь постучать, однако останавливаюсь и прижимаюсь ухом к двери. Ничего не услышав, гадаю, уйти или нет.

У меня есть мазь… для его ран… если он захочет.

Я…

Ох, да какая разница. Сжимаю пальцы в кулак, наконец-то опускаю руку и иду вниз. На улице, заметив Джейка на террасе, присоединяюсь к нему. Он вручает мне чашку кофе, после чего устремляет взгляд в лес, на туман, окутывающий стволы деревьев.

– Люблю рано вставать, – говорит Джейк. – Только в это время в доме и окрестностях царит тишина, а у меня достаточно энергии, чтобы этим насладиться.

Смотрю на него. Я тоже. Сделав глоток, выдавливаю из себя слова, вопреки инстинкту, диктующему помалкивать. Хочу попытаться.

– Мне нравится, что вы все работаете дома. – Боковым зрением вижу, как он переводит взгляд на меня. – Тут всегда есть люди.

Немного неотесанные, грубые, властные люди, но я сама далеко не идеальна.

Мужчина посылает мне полуулыбку. Отпиваю еще кофе и ставлю кружку на перила.

– Идем, – зовет Джейк, тоже поставив свою кружку.

Обогнув меня, он спускается по ступенькам и движется к амбару, по пути подхватив с рабочего стола ремень для инструментов.

Мы минуем конюшню и шагаем к загону, где Бернадетт и Шони уже пасутся на свежем воздухе.

Уставившись Джейку в затылок, следую за ним, пока он застегивает рабочий ремень.

Вопросы. Мой дядя упомянул, что я ни разу не задавала им вопросы.

Не то чтобы меня ничего не интересовало, только с вопросов начинаются разговоры.

– Придержи это, – просит он, подняв фрагмент ограды загона.

Нагнувшись, выравниваю доску, в то время как Джейк, нырнув в просвет, перебирается на противоположную сторону, достает молоток с гвоздем и прибивает ее.

– Почему Калеб не разговаривает? – спрашиваю я.

Джейк не смотрит на меня, принявшись забивать второй гвоздь.

– Не уверен, что должен обсуждать это без согласия Калеба.

– Это имеет какое-то отношения к их матери?

Он резко поднимает глаза.

– Что ты знаешь об их матери?

Я пожимаю плечами.

– Ничего. Однако мальчики откуда-то появились и явно не от двадцатипятилеток, покидающих твою спальню каждое утро.

Хохотнув, мужчина стучит по гвоздю.

– Не каждое утро, спасибо.

А ей все-таки двадцать пять. Или меньше, потому что насчет возраста он меня не поправил.

Повисает молчание. Его лицо приобретает задумчивое выражение. Наметив положение следующего гвоздя, Джейк заявляет:

– Их мать в тюрьме. От десяти до пятнадцати, в Кинтане.

В Кинтане.

От десяти до пятнадцати… лет?

Пристально гляжу на дядю, который избегает зрительного контакта, и уйма новых вопросов готова вырваться наружу. Что она сделала? Он был причастен?

Ной и Калеб по-прежнему с ней разговаривают?

Джейк перемещается дальше, я следую за ним, обратив внимание на еще одну отвалившуюся доску.

Когда ее осудили? Давно он воспитывает мальчиков в одиночку?

Мой взгляд смягчается. Наверное, ему тяжело пришлось. Это другого рода боль, я уверена. Если у тебя отнимают близкого человека, в отличие от ситуации, когда близкий человек бросает тебя по собственному желанию.

– Ты ее любил?

После этих слов я смущенно потупляю взгляд. Естественно, он ее любил.

– Я утопил в ней свои чувства, – поясняет Джейк. – Потому что не мог разлюбить другую.

Я прищуриваюсь.

Он прерывается, вытаскивает бумажник, открывает его, достает фото и протягивает мне.

Изучая выцветшие лица на старом снимке «Полароида», согнутом пополам, сразу же узнаю своего дядю и слегка улыбаюсь.

Он лежит на подстилке для пикника, без рубашки, в длинных шортах-хаки, и крепко обнимает темноглазую девушку с черными волосами.

Джейк бледный, гораздо щуплее, чем сейчас, но его улыбка нисколько не изменилась – он либо смеется над тобой про себя, либо думает о вещах, заниматься которыми приемлемо лишь за закрытыми дверями. Правда, с такой стильной стрижкой и мальчишеским лицом он скорее похож на мажора-квотербека[12] из сериала на канале CW.

– Ты? – Посмотрев на него, стараюсь скрыть свое веселье.

Нахмурившись, мужчина выхватывает фотографию из моих рук.

– В свое время я был королем бала, знаешь ли.

Был? Похоже, до сих пор им остается.

Взяв лопату, он начинает подсыпать землю в ямку, образовавшуюся вокруг заборного столба.

– У твоего дедушки был дом в долине Напа, – рассказывает Джейк, пока я помогаю удержать столб в вертикальном положении. – Мы ездили туда каждое лето, играли в гольф, напивались, развлекались с девчонками…

Мы… Мой отец тоже?

Я смутно помню деда, так как тот умер, когда мне исполнилось шесть. Однако знаю, что он развелся со своей первой женой – матерью папы (ему тогда около двенадцати лет было) – и во второй раз женился на еще одной голландке, у которой уже имелся собственный сын – Джейк.

– Флору я встретил в восемнадцать, – продолжает дядя. – Боже, она была чертовски красива. Ее семья работала на винограднике. Иммигранты. Бедные… – Он мельком смотрит на меня. – И, конечно же, наши семьи не могли допустить подобного.

Мне почти хочется рассмеяться – не потому, что это смешно, а потому, что я понимаю. Я впервые осознаю: мы с Джейком – члены одной семьи, и он знает их не хуже меня.

– У нее не было купальника, – задумчиво произносит Джейк. – Помнится, на протяжении всего лета. У меня даже мысли не возникало, что она не могла позволить себе купить его. Когда мы ходили на озеро, она купалась в белье и футболке, и мне это нравилось. Ее тело, подчеркнутое прилипшей к коже мокрой одеждой, было невероятно прекрасным.

Я представляю, как бушевали его гормоны и эмоции. Какой он, когда влюблен?

Джейк вздыхает.

– Так она выглядела сексуальнее, чем в бикини. Мне не хотелось, чтобы то лето заканчивалось. Мы не могли оторваться друг от друга. Я был без ума от нее.

Но этой женщины в данный момент здесь нет.

– Однажды вечером твоя мать…

– Моя мать? – Мои глаза резко устремляются на него.

Он избегает моего взгляда, плотно сжав губы.

– Твоя мать была восходящей звездой, они с Ханнесом только начали встречаться. Она пригласила Флору погулять и напоила ее. Проснулась Флора в постели с другим мужчиной. – Сделав паузу, Джейк наконец-то смотрит на меня. – Не со мной.

Моя мать пригласила ее погулять, напоила и…

– С моим отцом, – произношу я, сопоставив факты.

Он кивает.

– Твой дедушка понимал, что я от нее не откажусь, поэтому твои родители помогли ему избавиться от Флоры.

Усиленно моргаю. Поверить не могу, что защищала их перед дядей. Его ненависть к ним не удивительна.

– Она чувствовала себя ужасно виноватой, думая, будто занялась сексом с другим мужчиной. – Дальше Джейк ведет меня в конюшню наполнить кормушки для лошадей. – Семья с легкостью убедила ее, что нашим отношениям конец, если она, конечно, не хотела, чтобы я узнал о ее поступке. «Эй, а вот тебе еще и пятьдесят штук на переезд. Исчезни, деточка. Не звони ему».

– Ты не пытался ее найти?

– Я нашел. В какой-то квартире в Сан-Франциско.

Мой дядя замолкает на мгновение, натягивая перчатки.

– Она меня даже на порог не пустила. Не могла смотреть мне в глаза. Флора сказала, что больше не может меня видеть и не хочет, чтобы я ей даже звонил.

Он разрезает веревку, которой обмотаны тюки. Я беру вилы и распределяю сено по стойлам.

– Когда ты узнал, что они с ней сделали?

Несколько секунд Джейк молчит, затем отвечает едва слышным голосом:

– Примерно через неделю после того, как покинул ее квартиру. Сестра Флоры позвонила и сообщила, что она умерла.

Умерла?

Я замираю.

– Суицид?

Кивнув, он продолжает работать.

– О боже.

– Спустя шесть часов я собрал вещи и ушел без оглядки, – говорит Джейк, натянуто улыбнувшись. – Планировал направиться во Флориду, но оказался здесь и… не захотел уезжать. – Его взгляд смягчается.

Все, что я знала, как мне казалось, рассеивается, пока пазл складывается воедино деталь за деталью.

– Я поселился на этой земле в обветшалом трейлере без водопровода. Теперь у меня есть дом, мастерская, собственный бизнес и сыновья. Моя жизнь сложилась намного лучше, чем я заслужил.

Почему он думает, будто не достоин того, что имеет? Джейк невиновен в случившемся. Он пытался ее найти. Раз они действительно решили навредить той девушке, все равно бы это сделали.

Мои родители. Они бы вмешались подобным образом, если бы я влюбилась в кого-то, не соответствующего их представлениям?

– Извини, – выпаливаю я. – Мне жаль, что они так поступили…