Остров забвения Хилл Сьюзен

Сорок

Он ничего не слышал, но кто-то сунул бумажку в щель его двери. Почтового ящика у него не было. Он не получал писем. Унего не было адреса. Он не существовал. Его не существовало уже почти два года.

Тонкий дешевый коричневый конверт. Сверху ничего не написано. Он посмотрел на него, поднял, перевернул.

Оставил и пошел сделать чай. Когда он вернулся, но еще не успел серьезно о чем-то задуматься и начать задавать себе вопросы, на которые не мог ответить, он открыл его и достал лист бумаги. На нем было напечатано четыре строчки.

Без подписи.

Он испытал две реакции, одна сразу последовала за другой. Сначала прилив возбуждения. Апотом страх.

Возбуждение было подлинное и такое сильное, какого он никогда не испытывал. Но страх тоже был сильным. Ему не хотелось сталкиваться с возможными опасностями, возможными последствиями, если что-то пойдет не так, а они подстерегали со всех сторон, практически били ему в глаза. Но также и возбуждение. Предвкушение. Всепоглощающее чувство, что это может стать вершиной: тем, к чему он шел все это время; планировал, даже не осознавая этого.

Последняя строчка была: «Свяжусь с тобой. До этого времени не высовывайся».

Сорок один

Саймон не поехал обратно в коттедж. Вместо этого он отправился на север острова, в самую его дикую часть, куда почти не захаживали люди и не забредали овцы, где не было ничего, кроме островков почвы с пожухлой травой на твердой каменистой земле, коварных спусков к берегу и ветра. Но отсюда открывался несравненный вид на горизонт, где бесконечное море встречается с бесконечным небом, переливается и меняет цвет с синего на серый, со светлого на темный, и по его поверхности проходят мелкие волны или пестрая рябь от малейшего движения в воздухе. Он присел на выступ и посмотрел вдаль. Он никогда не приходил сюда с альбомом, потому что рисовать тут было нечего. Карандаш и чернила никогда не смогут передать это непрерывное движение, к тому же тут совсем отсутствовали детали — хотя часто он подмечал камни, причудливо изогнутые ветки или травинки или даже кости, которые он потом мог изобразить.

Посидев несколько минут, просто глядя на море, он начал размышлять, спокойно и методично, и перебирать в памяти все события с момента исчезновения Сэнди и до его отъезда из паба только что. Его давнее умение разбирать дело по косточкам, раскладывать на мелкие взаимосвязанные части вновь нашло себе применение. Кирсти произнесла четыре слова: «Йен был в армии». Вэтот момент все стало абсолютно ясно, но признание Йена имело принципиальную важность. То, что он был солдатом двадцать с лишним лет назад, еще не значило, что он хранил оружие или убил Сэнди, и задача вскрыть правду могла бы лечь на плечи полиции Шотландии.

Но Йен признался в убийстве.

Следующим действием Саймона должен был стать звонок инспектору, после которого он сможет либо арестовать Йена сам, либо дождаться, пока они прибудут на следующем пароме и сделают это самостоятельно. Особой разницы не будет. Йена отвезут на Большую землю. От Саймона потребуют полного отчета, после которого он больше не будет иметь никакого отношения к этому делу. Снова. Ипосле этого Йен уже никогда не вернется в Тарансуэй и, скорее всего, будет приговорен к пожизненному. Волны набегали на берег с запада. Саймон следил за их ритмом: они накатывали на берег, накрывая друг друга и уносясь, накрывая и уносясь. Это помогло ему понять, что он будет делать.

А делать он не будет ничего. Совсем ничего. Закон требовал от него сделать один звонок. Справедливость требовала. Или нет? Да, Йен был виновен, и да, как полицейский офицер он был по долгу службы обязан передать полученную информацию. Но ничто уже не вернет Сэнди Мердок. Почему он приехал на остров и остался здесь? Семья отвернулась от него? Друзья? Общество? Саймон понял, что, разбираясь со случившимся в последние полчаса, он — или, по крайней мере, его подсознание — разбирается и с решением задачки, которая складывалась у него в голове, пока он спал, гулял и слушал Йена.

Он взглянул на волны, и на несущиеся облака, и на меняющийся свет на горизонте и на поверхности моря. Он принял решение.

Он всегда думал, что если однажды забудет, что он в первую очередь человеческое существо, а только во вторую — коп (или, по крайней мере, человек и коп в равной мере), то в этот день он должен уйти. Он надеялся, что никогда не забудет об этом — ни в своих мыслях, ни в своих поступках. Человеческое существо было полностью уверено, что он сейчас должен делать, и старший суперинтендант не возражал — он оставался нейтрален. Его совесть была спокойна.

Он побрел обратно по тропинкам к своей машине, наслаждаясь простором, раздольем и возможностью думать обо всем подряд после того, как он принял решение. ОКэт и Сэме, об их отце, о предстоящем визите в больницу, о своем будущем в полиции и об изменениях, которые ожидают его на работе в связи с травмой, — хоть Кирон и говорил, что их не будет. Он думал о Кирсти, Дугласе и Робби. Отом, когда он уедет с Тарансуэя.

В коттедже было холодно, но он не хотел разжигать огонь и прогревать камин прежде, чем сделает один звонок.

— Йен?

Пауза.

— Ты в порядке?

— А ты как думаешь?

— У тебя там кто-нибудь есть?

— Пара человек, но я в подсобке. Ты приедешь? Или это будут уже другие?

— Я думаю, это тебе решать, Йен. Не мне. Уменя есть только твое слово — и больше ничего, ни улик, ни доказательств. Так что вот как все будет происходить. Ты должен сам сказать им. Позвонить. Поговорить с ними так или попросить, чтобы они приехали. Ирассказать им то, что ты рассказал мне. Теперь это не мое дело, а их. Ты говорил со мной как с другом, не как с полицейским, и я уеду через пару дней. Но моя совесть по этому поводу чиста. От тебя зависит, затянется ли расследование, при котором остров много месяцев будут изучать под микроскопом, или ты выберешь все просто и понятно объяснить. Потому что все так и есть. Это твой долг перед самим собой, и даже в большей степени это твой долг перед Сэнди. Мне ты ничего не должен. Поразмысли об этом, но не затягивай. Дело за тобой, Йен.

Он принял свое решение. Теперь ему придется жить с ним — но этому каждый коп начинает учиться с первого дня в полиции.

Оставалась всего одна вещь. Никто, насколько он знал, не был в курсе про Сэнди. Ихотя в обязанности Саймона не входило сообщать новости всем жителям острова, он решил, что ей сказать должен.

— Кирсти?

— Привет, Саймон. Все нормально?

— Ты кое о чем должна знать, но тебе нужно держать это при себе, по крайней мере пока. Ты поймешь, когда придет время рассказать еще кому-нибудь.

— Господи, ты меня пугешь.

— Это касается Сэнди.

— Что случилось? Что ты выяснил?

— Что Сэнди была Александром… Она была мужчиной.

— Что? Очем ты говоришь? Быть такого не может.

— Я видел тело, Кирсти. Кто знает, решилась бы Сэнди когда-нибудь рассказать это кому-то на острове… может, да, а может, нет. Она принимала гормоны, но больше никакого вмешательства не было, насколько мог судить патологоанатом: в полном отчете будет больше информации. Япросто хотел, чтобы ты знала… Ты сможешь помочь, если это всплывет.

— Помочь? Сэнди уже ничто не поможет.

— Да, но я скорее про то, чтобы смягчить удар. Никогда не знаешь, как люди отреагируют.

— Так же, как они отреагировали бы где угодно. Кто-то это примет, кто-то нет, но это точно станет для всех шоком — хотя, вероятно, пережить его будет проще.

— Это почему?

— Теперь им не придется демонстрировать свою реакцию при ней, думать, что говорить, и так далее. Ведь что бы они ни думали, это было бы для них непросто, дико. Аты сам не удивлен?

— Очень. Мне это даже никогда в голову не приходило.

— Ну вот. Мне надо бежать, а то у меня сейчас весь суп выкипит. Яникому ничего не скажу.

В этом он был уверен.

Теперь оставалось только собраться и подготовить дом к отъезду, но это не займет много времени. Он отправит владельцу сообщение, оставит ключ и деньги на уборку и сядет на вечерний паром.

Он ни с кем не разговаривал, никого не встретил и, встав в очередь, увидел только полдюжины студентов из исследовательского центра с огромными рюкзаками и тряпичными дорожными сумками за спинами. На них были яркие цветастые куртки, и выглядели они радостно — и, как подумал Саймон, не старше, чем на пятнадцать лет, хотя он знал, что все они выпускники. Он взглянул на паб, увидел свет в окне и рослую фигуру Йена за баром.

Дома Дугласа и Кирсти отсюда видно не было. Он мысленно простился с ними. Они не удивятся, что он решил уехать внезапно. Теперь они уже достаточно хорошо его знали. Робби, может, задаст какие-то вопросы, но если и так, то все они скорее всего будут про бионическую руку. Спарома спустили трап. Саймон кивнул Алеку, который держал веревку, но тот был так занят работой, что едва ответил на приветствие. Больше никто не видел, как он покидает Тарансуэй.

Сорок два

— Доктор Дирбон? Здравствуйте, это сестра Одон из палаты «Джи» Бевхэмской центральной больницы. Только не волнуйтесь…

Они всегда так говорят. Она помнила, как и сама так говорила.

— Ему хуже?

— Нет, на самом деле нет, у него отлично идут дела, мы им очень довольны.

Да, подумала Кэт, и я могу себе представить его выражение, когда вы говорите: «Мы очень вами довольны, доктор Серрэйлер, вы наш любимый пациент!»

В ответ он бы заворчал и нахмурился, а когда она бы к нему приехала, сообщил ей, что ему уже надоела опека медсестер и врачей, которые годятся ему во внуки.

— Вы приедете к нему сегодня?

— Да, наверное, после обеда.

— А не могли бы вы сделать это до четырех?

— Могу попробовать. Азачем?

— Есть хорошие новости — вы можете снова забрать его домой.

Ричард посерел, и у него как будто впали щеки. Его глаза ввалились в череп, и Кэт впервые заметила, что у него легкий тремор. За неделю ее отец постарел на десять лет.

— Я не уверена, что он готов выписываться из больницы, — сказала она администратору, стараясь дать ему понять, что она скорее просит, а не спрашивает.

— Я не буду чувствовать себя спокойно, если позволю ему и дальше занимать койку.

— Но он же не просто «занимает койку», верно? Он болен и лежит тут из-за этого.

Администратор пожал плечами.

— Я прекрасно понимаю, что такое лишняя койка.

— Дело в том, док, что он в привилегированном положении.

— С чего вы так решили?

— Ну, очевидно, он останется у вас, так что получается, за ним будет присматривать не только родная дочь, но еще и личный терапевт. Сколько пожилых людей может таким похвастаться?

Кэт захотелось ударить его. Но она понимала, что спорить бесполезно.

— Я соберу его вещи.

— Ему еще нужно дождаться лекарств.

— Каких лекарств?

Он перечислил.

— Ладно, я могу выписать на них рецепт самостоятельно, это будет гораздо эффективнее, чем ждать здесь два часа, пока до нас дойдет очередь в аптеку, где и так рук не хватает. Иу них на одного пациента меньше.

— В этой больнице замечательная аптека, и если у вас какие-то жалобы…

— У меня нет. Но там никогда, никогда не хватает рук. Вы не могли бы предоставить мне копию записей из его медкарты, мистер Гирлинг?

— Боюсь, нет, это полностью нарушает право пациента на конфиденциальность, как вы понимаете.

— Хорошо, не могли бы вы предоставить копию записей моему отцу? Он тоже врач, вы ведь знаете.

У него сработал пейджер. Кэт поняла, что это облегчение для них обоих.

— Спросите у сестер. Янужен в другом месте.

Ричарда выписали только после семи часов вечера. Еще какое-то время он просидел в кресле-каталке у входа в больницу, ожидая, пока Кэт найдет свою машину и сдерет наклейку со штрафом за просроченную стоянку с лобового стекла. Ричард был слаб и долго не мог удобно устроиться. Ей пришлось дважды остановиться, чтобы помочь ему справиться с судорожными приступами кашля.

Она никогда не была так счастлива увидеть зажженные окна своего дома и дым из каминной трубы. Кирона не было, но, когда она позвонила, Сэм помог своему деду дойти до дома, Феликс взял и его, и ее сумки, и вместе они сумели уложить его в постель со всеми удобствами. Он ругался на машину, на ремни, на дороги, на кочки, на лестницу и остановился, только когда снова зашелся кашлем.

Она не отвечала на его ворчание, потому что привыкла к нему и умела пропускать мимо ушей, но ей не нравилось, что он был резок с мальчиками, и когда она спустилась на кухню, то уже готова была заплакать — скорее от обиды и усталости, чем от какой-то печали.

— Мам… пошли со мной. — Сэм подал ей руку. Они зашли в гостиную, и Сэм придвинул кресло поближе к огню.

— Садись и не двигайся. Ясейчас приду.

На секунду в комнату со взволнованным видом вбежал Феликс, быстро обнял ее и снова испарился.

— Вот. Тебе это нужно.

В одной руке у Сэма была кола, которую он взял для себя, а в другой — огромная порция джина с тоником. Край стакана украшал ломтик лимона. Внутри был лед.

— Сэмми, ты лучший. Наверное, даже самый лучший.

Он усмехнулся, но спрятал кривую улыбку за бутылкой колы. Кэт сделала большой глоток и закрыла глаза. Большего удовольствия она сейчас получить не смогла бы.

Наверху раздался крик. Сэм вскочил. Снова крик. Но Сэм показал ей рукой, чтобы она сидела.

Что делать? Что делать, что делать, что делать? Ричард поправится, если только не случится что-то непредвиденное. Он был физически крепким человеком, довольно моложавым для своих лет, и, хотя он был серьезно болен, он не стоял на пороге смерти. Она не волновалась за него — только относительно того, что понятия не имела, как быть с его дальнейшим будущим, насчет которого он, впрочем, может и не спросить ее мнения. Старый дом освободится через пару месяцев, и он, вероятно, захочет вернуться туда. Аможет, он захочет вернуться во Францию и остаться там. Кэт эгоистично полагала, что это будет лучшим вариантом для нее, для всей остальной семьи и даже для него — до какого-то момента. Но потом возникнут неизбежные проблемы, экстренные поездки туда и обратно, вопросы с продажей дома…

Она участвовала во множестве обсуждений, во время которых родственники решали судьбу пожилого пациента. Была свидетельницей эмоционального шантажа, срывов и истерик с той и с другой стороны, но всегда пыталась быть одновременно и полезной, и беспристрастной. Все никогда не решалось просто, никогда не было легко. Теперь настала ее очередь. Если бы Джудит осталась, то все было бы не так сложно, но она бы ей этого не пожелала. Джудит и так вынесла более чем достаточно. Они оставались на связи, в основном переписывались иобменивались открытками и подарками для детей на Рождество и дни рождения, и между ними установились абсолютно нежные отношения. ОРичарде они никогда не упоминали. Они не упоминали о нем с тех пор, как Джудит ушла от него.

В комнате было тихо, огонь горел слабо. Она допила свой джин с тоником. Она услышала, как Феликс поет в ванной наверху. Она снова закрыла глаза и погрузилась в мысли о новой работе. Она была на финальной стадии подписания договора с Люком. Она будет снова практиковать подход, при котором внимание врача сосредоточено на пациенте. Но она все еще слышала осуждающий голос Криса. Она будет лечить богатых, она предаст Государственную службу здравоохранения, которая взрастила ее, она отвернется от тех, кому нужна больше всего, но кто не может заплатить: все это и еще многое, многое другое. Иногда она просыпалась по ночам, и голос был рядом — изводил ее, напоминал, подстрекал, заставлял мучиться тяжелыми сомнениями. По этому вопросу он всегда оставался тверд и непоколебим.

Она вздрогнула, когда Сэм позвал ее сверху, и она услышала, как у дома останавливается машина Кирона.

Ричард восседал на трех подушках, у него был стакан воды под рукой, книга, очки, коробка с салфетками и недовольное выражение лица. Сэм выразительно посмотрел на нее и вылетел из спальни, когда она зашла внутрь.

— Пап? Как ты себя чувствуешь? Кажется, Сэм позаботился обо всем.

— Мне нужно что-нибудь принять?

— Да. Антибиотики через полчаса. Ия послушаю твою грудь.

— Спасибо. — Первый раз он позволил ей вести себя как его врач, не жалуясь и не критикуя ее.

— Ты по-прежнему сильно хрипишь. Икак будто слышно присвист. Они давали тебе сальбутамол?

— Я не астматик.

— Вообще нет, но у тебя сдавливает грудь, а от него бы полегчало. Иты это должен знать лучше всех. Как насчет поесть? Ясделаю омлет с овощами, и еще есть запеченные яблоки.

— Я не смогу есть.

— Ты ел что-нибудь в больнице?

Он скривился и поморщил нос.

— Понимаю. Ну, здесь все будет по-другому, и я дам тебе всего несколько маленьких кусочков. Хочешь добавлю льда в воду?

— Будь так добра. Не понимаю, почему он до этого не додумался.

Она не обратила внимания на эту ремарку.

Кирон обернулся, когда она зашла на кухню.

— Привет, милый. Извини, я была наверху.

— Сэм сказал.

— Я не ожидала, что он так быстро вернется, но как есть. Ужин через полчаса. Ты с нами?

— Слава богу, да. Самая долгая и бесполезная встреча полицейского комитета по жалобам в истории. Ив итоге обе жалобы отклонили. Просто бездарная трата времени. Ябыстро приму душ и переоденусь.

Его голос звучал устало и раздраженно, но эти встречи, которых всегда было слишком много, не способствовали проявлению лучших черт старшего констебля.

— Подожди секунду, дорогой… ты можешь отнести это наверх папе?

Кирон остановился. Нахмурился. Потом взял кувшин со льдом, не сказав ни слова.

Это что-то новенькое, подумала Кэт. Что-то, мать его, новенькое.

Сорок три

К тому времени, как Саймон приехал в Бевхэм, — а это был очень поздний вечер, — у него все болело, он хотел есть, пить и мечтал о горячем душе. На всех пересадках поезда либо задерживались, либо их вообще отменяли, три часа ему пришлось простоять в забитом вагоне, а по дороге из Глазго он даже не смог зайти в вагон-ресторан.

Он планировал доехать на такси до супермаркета, купить еды, а потом ввалиться в свою квартиру и несколько дней подряд только есть, спать и мыться. Но было уже почти одиннадцать часов, отопление он отключил, и внезапно у него возникло острое желание, которое, как он знал, было жалким, но он отдался ему без всякого сопротивления: он хотел, чтобы о нем позаботились.

Рядом с вокзалом такси не было, и после двадцатиминутного ожидания он нарвался на водителя, который был явно недоволен тем, что обязан брать заказ и ехать в противоположную от своего дома сторону. Он посмотрел на Саймона так, будто тот может вырубить и ограбить его прямо по дороге. Или как минимум провонять салон автомобиля. Только после того, как Серрэйлер сунул ему тридцать фунтов, еще даже не сев в машину, он согласился поехать. Он хотел позвонить Кэт, но в его телефоне села батарея. Он не беспокоился, у него был ключ от загородного дома, к тому же он знал, что он ему не понадобится. Они никогда не ложились спать рано. Без ужина, виски, горячего душа и ночлега он не останется.

После того как он дважды позвонил в дверь, он услышал внутри какие-то крики, потом щелканье задвижки, а потом Сэм открыл дверь, не снимая цепочку.

На его лице сменилось сразу несколько выражений: удивление превратилось в беспокойство, а потом — в радость. Но потом он все объяснил:

— Слушай, у них сейчас в самом разгаре мегассора, а еще здесь дедушка… — Саймон бросил свои сумки в прихожей. Он услышал голоса наверху: разговор шел на повышенных, но не особо агрессивных тонах.

— Я налью тебе выпить, — сказал Сэм.

— Есть что-нибудь в холодильнике? Вэтих чертовых поездах вообще ничего не продают.

Сэм задумался.

— Конечно. — Но с места он не сдвинулся.

— Что такое?

Сэм пожал плечами. Унего был такой вид, будто ему семь лет и его на чем-то поймали.

Наверху хлопнула дверь. Через секунду Саймон услышал раздраженный голос своего отца.

— Мне лучше подняться.

— Не уверен, — сказал Сэм с еще более смущенным видом.

— Ты можешь хотя бы намекнуть, что тут вообще происходит?

Но Сэма освободил от объяснений шум шагов на лестнице.

— А ты еще какого черта здесь делаешь?

Кэт слегка раскраснелась, ее волосы были растрепаны — она еще с детства взъерошивала их одной рукой, когда нервничала или злилась. УСаймона была похожая привычка убирать волосы назад, когда они падали ему на лоб. Втакие моменты они становились максимально похожи друг на друга. То есть — не очень сильно.

— Извини. — Она подошла к шкафу и достала бутылку виски. — Тебе?

Он кивнул.

— Я так понимаю, папа здесь.

— Господи. — Она села за стол. — Яего слишком хорошо знаю, и у меня нет ни малейшего желания видеть его здесь в ближайшем будущем, особенно учитывая то, как он себя ведет. Но он все еще сильно болен, и ему нельзя оставаться одному в старом доме, даже если бы тот не был сдан, а больнице нужна свободная койка. Ну, естественно, ведь они полагают, что в моем лице он получает врача, медсестру и преданную дочь. Не обращай на меня внимания.

— Нет. Ябы чувствовал примерно то же самое. Даже, наверное, что похуже. И, полагаю, Кирон не очень рад?

Кэт выпила свой скотч.

— Мы с ним ни разу не спорили, не то что ссорились. Ни разу. Конечно, папа просто обязан был нарушить эту славную традицию.

Саймон подошел к сестре, крепко ее обнял и взял свой виски.