Зимний сон малинки Логвин Янина

— Маша, может, заказать шампанское или вино? Хочешь?

— Нет, спасибо.

— А что-нибудь из фруктов?

— Не надо, Дим. Я правда не хочу. Всего достаточно.

Мы так увлеклись, переглядываясь с Гордеевым и постепенно затягивая друг друга в немой разговор, что оба не заметили, как к нашему столику подошла молодая пара — крупный полноватый парень и тонкая высокая девушка, на полголовы выше своего спутника, приклеившаяся к нему рукой, как щупальцем.

Хорошо одетые, они держались с тем пафосом, который отличает отмеченных финансовой удачей людей от всех остальных, и, конечно же, не посчитали нужным пройти мимо.

А впрочем, Димка тоже принадлежал к этому кругу. Наверное, поэтому он не удивился, когда его окликнул знакомый.

— Дима? Привет, старина! Давно ты сюда не приходил! Не ожидал тебя здесь встретить!

На секунду мне показалось, что Гордеев не ответит — задержался он с рукопожатием, но все-таки сказал.

— Здравствуй, Влад. Да, давно. Не было повода.

— Я слышал, что Александр Игоревич в городе? Мне отец сказал.

— Да, приехал несколько дней назад.

— А ты что же…

— А я, как видишь, здесь и не один.

Парень видел, и очень отчетливо. Он с интересом на нас посматривал, особенно на малинок. Я же на себе ощущала любопытный женский взгляд.

— Вижу, — он кривовато улыбнулся Лешке, когда тот поднял голову, и подмигнул моему сыну. — Какие милые дети. Случайно не твои? — хохотнул не к месту. — Похожи…

Кто и на кого похож — не поняла. Как не поняла и самой шутки — видимо, парень изрядно выпил. Но напряглась, отложив столовые приборы на тарелку.

Заметив, как в свою очередь напрягся Димка, прямо глядя на знакомого, я встала, улыбнулась и протянула незнакомцу руку. Не хватало еще, чтобы у Гордеева были неприятности по моей вине! Или слухи пошли!

— Здравствуйте, я Мария, одноклассница Димы. Мы с ним сто лет не виделись, а тут случайно встретились. Вот и решили посидеть, поговорить. Сами знаете, как это иногда бывает, когда есть, что вспомнить…

Парень руку пожал, но отпустил не сразу. Дал себе время меня рассмотреть и оценить.

— Нет, не знаю. Интересно, наверное?

Это прозвучало с любопытством и со странным подтекстом, от которого мне стало не по себе. Гадко как-то.

Голос Димки просел.

— Маша, сядь, пожалуйста! Ты не обязана ни перед кем отчитываться и что-то объяснять. А тебе, Влад, пора идти. Всего хорошего!

— Что? — удивился парень. Обстановка за столом словно опустилась до точки замерзания, и дети тоже застыли.

— Я сказал, — холодно повторил Гордеев, развернувшись к знакомцу, — если ты не понял, не твоего ума дело, с кем я здесь сижу. Рад был тебя видеть, а сейчас я занят. В следующий раз, когда захочешь подойти, уважай мое личное время.

Парень посмотрел на Димку, и когда я уже испугалась, что сейчас быть ссоре, вдруг рассмеялся.

— Ладно, как скажешь, Дима. Еще пересечемся!

Он обнял девушку и направился к выходу. А я, как стояла, так и села, не зная, что сказать. Осадок от встречи остался такой же неприятный, как выражение лица парня. Хорошо, что защебетали малинки, тут же позабыв о незнакомце.

— Мама, а можно нам какао, мы уже все съели!

— Мама, такие сливки вкусные, хочешь лизнуть?

Я посмотрела на Гордеева. Он смотрел на меня. Не знаю, о чем думал, но явно никуда не спешил.

Я душой чувствовала, что за любопытством полноватого парня что-то стояло, но что именно — думать не хотела. Не для меня эти мысли, и уж точно — ответы на вопросы.

Похоже, мне просто пора домой.

— Да, пейте, дети. Нам скоро пора уходить.

В горле пересохло, аппетит пропал. Я потянулась к бокалу с соком, как вдруг Гордеев подался вперед и накрыл горячей ладонью мои пальцы. От неожиданности я вздрогнула.

— Маша, забудь! И больше никогда не оправдывайся! Я знаю, что делаю.

Похоже, он и правда знал. Подозвав официанта, попросил его упаковать с собой десерт и попросил счет. Всю дорогу к дому молчал, позволяя малинкам без умолку щебетать, а когда пришла пора прощаться, вручил мне в руки пакет с угощением.

— Спасибо за вечер, Маша.

Я помялась. Почему-то возражать расхотелось. Особенно после того, как он осадил парня. Да и ужин в целом удался, пусть и оказался незапланированным. Во всяком случае, дети точно остались довольны.

— Это тебе спасибо. — Я обняла малинок. — Дети, что надо сказать дяде Диме?

— Спасибо!

— Спасибо, дядя Дима! А ты еще приедешь? — это спросила Дашка, и я чуть не упала в сугроб от вопроса дочери.

Спасибо, Лешка выручил Задергал за руку, заглядывая в лицо.

— Ма-ам, я в туалет хочу! Мама, ну пошли домой!

В таких делах сын не шутил, и следовало поторопиться. Да и поздно уже для прогулки, самое время возвращаться в дом и укладывать детей спать.

— Сейчас, уже идем, сынуль. Я только попрощаюсь.

Я отступила в сторону подъезда и обернулась к Гордееву.

— Ну, пока? — неожиданно для себя улыбнулась. Если и случилась какая-то неловкость в ресторане по моей вине — не хотелось, чтобы он о ней помнил. — Мне пора.

Гордеев стоял молчаливый и серьезный, сунув руки в карманы расстегнутого пальто, словно его не брал холод, и так же серьезно ответил:

— До завтра, Маша. Идите скорее, а то замерзнете.

И мы ушли.

Я больше не оборачивалась, но пока поднималась в квартиру с сумкой и пакетом в руках, думала о том, какие же мы все-таки странные создания — женщины. Сами себя понять не можем, куда уж там мужчинам. Вот даже взять сегодняшний вечер, меня и Гордеева. Сначала я возмущалась, что в этом вечере появился Димка, потом боролась с гордостью, а когда пришло время расставаться, неожиданно поняла, что расставаться-то совсем не хочется. Вот нисколечко.

А хочется совсем другого — того, о чем говорила Феечка. Снова забыться в ночи и ни о чем не думать. Ни о людях, ни о слухах, ни о том, что с нами будет после. Но малинки тянули домой, завтра ждала рабочая суббота, а значит, следовало помнить, что я прежде всего мама, которой надо прокормить свою маленькую семью.

Вернувшись в квартиру, раздела детей, выкупала их и уложила спать — они бедняжки за долгий день в детском саду так устали, что, оказавшись в кроватках, практически сразу же уснули. Уже сама, расчесавшись и переодевшись ко сну в ночную рубашку в горошек, по какому-то наитию подошла к кухонному окну и выглянула на улицу.

Черный Porshe все еще стоял под окнами. Такой же вызывающе-гордый и серьезный, как его хозяин.

Странный ты, Гордеев, знать бы, что у тебя в голове. Ведь наверняка тебе есть, куда возвращаться. А может, даже есть к кому. Так почему ты все еще здесь?

Поколебавшись, все же взяла в руки телефон и, пока не передумала, отправила сообщение:

«До завтра, Дима. Спокойной ночи».

И вроде бы ничего такого не сказала, а словно призналась в чем-то глубоко личном, живущем надеждой, от чего ослабели пальцы. Не знала, ожидать ли от Димки ответ, но он написал сразу же:

«Мне нравится, когда у тебя распущены волосы…»

Господи, разве можно гореть от жара прочитанных слов? Вспыхивать, будто спичка, поднесенная к огню? Оказалось, что можно. Что вид близости может быть вот такой, состоящий из нескольких слов переписки.

Охнув, отшатнулась от окна и выключила свет. Но прежде чем накрыться одеялом и уснуть, еще несколько раз перечитала слова.

«Сладких снов, Малина. Спи…»

Сладких…

Обняла подушку, закрыла глаза и спрятала в нее тихий вздох. Знал бы он, как я одновременно жду и боюсь этих снов — сладких и манящих. Возвращающих меня к нему. Потому что наступит утро и придется проснуться. А в действительности сладость часто соседствует с горечью. Не обмануться бы с послевкусием.

Утром детей не будила. Приехала мама, и я убежала на работу. Чудом не опоздала, неожиданно столкнувшись в лифте здания компании с Гордеевым. Забежала в распахнутые двери подъемника в последний момент, юркнув за незнакомым мужчиной, и напоролась сначала на знакомый аромат одеколона, а затем и на карий взгляд.

Тут же стремительно повернулась к шефу спиной, пряча смущение от других сотрудников, чувствуя, как этот взгляд прожигает затылок.

— Малинкина, подожди! — я споткнулась, но шаг убавила. Позволила Димке себя догнать.

— Д-да, Дмитрий Александрович?

Мы остановились перед родным отделом и повернулись друг к другу. Встретились глазами. Он не знал, что сказать, а я не знала, что ответить. Выдох Гордеева получился вымученно-тяжелым.

— Маша, послушай я…

Он смотрел на мои губы, но договорить не успел, хотя на этот раз помешала отнюдь не Леночка.

Время было без пяти минут восемь, и с лестницы в коридор вошли Юрка с Мананой. Вчера вечером Шляпкину и так много чего показалось подозрительным в поведении Гордеева, а Манана и вовсе слыла той еще сплетницей, и я затараторила, желая избежать лишних вопросов сотрудницы:

— Дмитрий Александрович, извините, что отвлекаю, но я по делу! Мне бы акты сверки получить от Петуховой — по гидропрессам, чтобы список по проекту «Партнер-строй» закрыть. Это можно сделать? Очень надо! Ой, привет, Шляпкин! Привет, ребята! — широко улыбнулась подошедшему Юрке и пропустила их с Эристави в отдел.

— Привет, Маш!

Но поговорить с Димкой все равно не получилось: следом шли ребята-инженеры из соседней группы Носкова, с некоторыми из них мы договорились с утра обсудить заказы, и я кивнула в сторону офиса.

— Ну, я пойду? Надо все успеть…

Димка помрачнел.

— Конечно. Идите, Малинкина.

И почему в его голосе мне послышалась почти боль?

Жанна Арнольдовна оказалась права, и к обеду мы все узнали, что между нашим шефом и советом директоров на самом деле пробежала черная кошка. Гордеева снова вызвали на ковер к коммерческому, и мы затаились, как мыши, когда он не вернулся ни через час, ни через два, а слухи донесли, что за черной дверью главного кабинета компании его распинает сам генеральный. В чем дело, никто не знал, руководители групп строили догадки и нервничали, а нам оставалось делать свою работу и недоумевать: за что?

Как ни крути, а все понимали (и даже мы — новенькие), что начальник нам достался просто умница.

В три часа работу закончили и стали расходиться — все-таки суббота, короткий день. Акты сверки я так и не получила, и решила, что в понедельник сама отправлюсь в бухгалтерию к Петуховой за документами, и будь что будет. В конце концов, здесь собрались все взрослые люди и точно не в бирюльки играть. Надо будет — отвечу. И про уборку вспомню брюнетке, и про шпинат. И вообще, почему мы должны ждать и просить, когда у каждого своя задача? Не должны, вот!

А сейчас я сложила бумаги в папки, убрала все со стола и оглянулась на пустой кабинет начальника. Так и не пришел. А завтра выходной.

И сама не поняла, как вздохнула: значит, не увидимся до понедельника.

При этой мысли грудь скрутила такая тоска, что хоть волком вой, а душу царапнул внезапный страх: что со мной происходит? Сейчас происходит?! Ведь жила же я как-то до Гордеева до сих пор? Так что изменилось?

— Ну, ты идешь, Машка? — позвал Шляпкин. — Или собралась здесь ночевать? Эй, Малинкина! Две минуты четвертого, пора забить на работу, завтра выходной! И так тут ишачим, как папы Карло…

— Да иду я, Юрка! Иду…

Когда приехала домой, день еще не закончился, и получилось поговорить с мамой. Рассказала ей о новой работе и о конфликте в детском саду. Немногим позже проводили с малинками бабушку до остановки, передали Николаю Ивановичу привет, сходили за покупками и даже погулять успели — к вечеру мороз спал и снова пошел легкий снег.

Домой вернулись с румянцем на щеках и аппетитом, и я долго возилась на кухне, чтобы завтра хоть немного себя разгрузить от домашних дел.

— Привет, Машка!

— Привет, Феечка! Как дела? — Наташка позвонила уже в одиннадцатом часу, но я не удивилась. Мы часто созванивались в такое время.

— Неважно, — грустно вздохнула подруга, и по голосу я поняла, что она расстроена. — Ни за что не поверишь, кто мне сейчас звонил.

— Кто? — конечно, у меня в голове промелькнула догадка, но я предпочла промолчать. Каждый раз, когда Наташке звонила мама Жоры Либермана, у позитивной Феечки на несколько дней портилось настроение.

— Крокодиловна. Чтоб ее глисты залюбили до горчичной клизмы!

— Зачем?

— Ха! Конечно же, хотела вернуть сына домой. Зачем ей еще мне звонить? Рыдала в трубку, что я хочу ее смерти.

— А почему Жорика не набрала?

— А потому что он, гад, трубку не берет! Тоже мне, Штирлиц-подпольщик! Спрятался от мамаши, а я тут отдувайся за него!

А вот это было что-то новенькое. Причем настолько необычно прозвучало, что я удивилась. А если честно, то испугалась.

— Подожди, Наташка, ты хочешь сказать… что Жора не у тебя, что ли?

Феечка шмыгнула носом.

— Угу, вот это самое и хочу. Нет, не у меня.

— А где же?

— Не знаю.

— Слушай, а вдруг с ним что-то случилось? Что, если он…

Но подруга прервала мой тревожный спич.

— Исключено, Машка. Я знаю Крокодиловну, и знаю ее сына. Здесь что-то нечисто, иначе бы она уже весь город на уши подняла в поисках своего ненаглядного Жорика.

— И есть догадки?

Мы помолчали. Строить эти догадки самостоятельно я не решилась.

— Есть, правда, неприятные. Она знает, что мы порвали. И я почти уверена, прекрасно знает, где ее сын. А теперь хочет, чтобы об этом узнала я. Само собой, случайно, конечно же. Ошиблась пассией, не той позвонила, бывает. Так она ему потом скажет.

— Но зачем? Не понимаю.

— Ох, Машка, дилетант ты у меня в вопросах женской мести и тонкого надругательства над настоящими чувствами. Не выйдет из тебя интриганки.

— Феечка, ты несешь бред! — я решительно отказывалась верить. — Жорик, он же тебя любит! Какая еще пассия! Откуда? Вы столько лет были вместе!

Наташка молчала, я тоже, а потом услышала очень честное:

— Понимаешь, Маша, я устала. Я правда устала любить того, для кого я навсегда останусь вторым номером. Точнее первым, но после мамы. И мне кажется, что Жорик это понял.

— Что понял?

— Что не быть мне с ним счастливой.

— Глупости!

Но глупости или нет, а настроение подруги меня расстроило. Всегда позитивная Феечка уж точно заслуживала счастья, но я ее понимала. И жалела. И вообще, будь моя воля, я бы ей такого жениха нагадала, чтобы оценил и на руках носил, не веря собственной удаче! Неужели провидению так сложно это устроить?

Поговорив с Наташкой, приняла душ и отправилась спать. Долго лежала в тишине, смотрела в окно и думала. Сначала о Феякиной и Жорике, потом о себе, а там мысли и до Гордеева дошли.

Интересно, где он сейчас? Один ли? И почему меня это беспокоит, когда я и думать о нем не должна?

Но память быстро выдала цепочкой все воспоминания без цензуры. Все, что произошло с нами в отеле, заставив тихонько простонать в темноте от прозвучавшего эхом Димкиного «Хочу», ощущая жар собственного тела.

Нет, лучше сон. Так легче верить, что не во мне дело. Не в том остром желании, которое не проходит, мучая меня каждую ночь.

Телефон ожил, словно отвечая:

«Спокойной ночи, Малина».

«Ты, наверное, уже спишь».

«Не могу не думать о тебе».

«Прости, что забрасываю тебя сообщениями, но я пытаюсь справиться…»

Ответила прежде, чем позволила себе опомниться, как только прочла.

«Я тоже думаю…» — и даже троеточие в конце поставила, как приглашение.

Господи, что я делаю?! Неужели все понимаю?!

«Ты дома?»

«Да».

«Дети?»

«Спят».

«Маша?»

«Да»

Звонок в домофон прозвучал подозрительно быстро, как будто он ждал этого «да». А за ним раздался и тихий стук.

Я открыла дверь, на пороге стоял Гордеев. Как всегда, хмуро-мрачный и красивый. Пальто расстегнуто, на плечах и в волосах снежинки… Увидев меня, шагнул в квартиру и, не успела я охнуть, как сгреб в охапку и прижал к стене.

— Не могу, Машка! Везде ты! Одна ты! Снишься, кажешься! Повсюду тебя вижу. Тебя!

Наши губы встретились, а руки впились друг в друга.

Гордеев как обезумел — целовал жадно, сминая халат. Стащил его с меня и прижал к себе всем телом, упиваясь запахом моих волос.

— Машка! Маша… Ты!

Во мне тоже бушевало сумасшедшее пламя, раскаляющее желание до предела. Отзывающееся вспышками на каждое прикосновение, на аромат морозного тепла, окутавший нас. На мужской стон, который я поймала ртом, когда пальцы Димки нашли и сжали мою грудь.

Я вспомнила слова Феечки и не стала ничего спрашивать и выяснять. Какая разница, откуда он пришел и где был. Зачем мне знать, что будет завтра? Радоваться встрече, так радоваться. Пить мгновения, так до дна.

Оказавшись вдруг под его руками в одной ночной рубашке, только и сказала:

— Дима, разденься!

— Да, сейчас…

Какая к фигам вешалка? Аккуратист Гордеев сбросил пальто прямо на пол, а за ним и тонкий джемпер слетел. И снова припал ко мне уже горячим телом. Да так припал, что захватило дух и зашлось сердце. Целуя шею и сминая грудь, зашептал:

— Не могу, Малина, дурею от твоего запаха. От тебя. Хочу тебя, слышишь? Хочу!

Какой разговорчивый, кто бы мог подумать! Но я и сама сходила с ума, гладя ладонями широкие плечи. Ощущая, как они, налитые силой, перекатываются под пальцами — гладкие и крепкие.

— Да! Только тихо. Дети спят.

— Маша…

— Дима… Сюда!

Надеюсь, соседи не слышали, что мы вытворяли на кухонном столе — я закрыла дверь. И в ванной, лишаясь стыда. И в постели — Гордеев не ушел, мы все не могли расстаться. Мало, нам было мало, и моя спальня услышала наши громкие дыхания и тихие слова.

Я лежала на спине, Гордеев, нависнув сверху, целовал мое плечо и все, что ниже. Его ладонь по-хозяйски скользнула под ягодицы, вторая пробралась между ног, сильные руки подняли меня и поставили в, хм, интересную позицию.

— Димка, — я ахнула, почувствовав, как во мне зажегся огонь. — Ты что собрался делать?

— То же, что мы с тобой делали, сладкая моя. Только немного с другого ракурса.

— Я… Что? О-ох…

Ого. А достоинство у Гордеева такое же гордое, как и он сам. Во всяком случае, у меня ток пробегал от того, что я чувствовала. И глаза закрывались от того, как его чувствовала.

— Малина, ты меня с ума сведешь…

Я? Вот не сказала бы. Это он меня точно с ума сведет, и наша неутомимость.

Пальцы сжали простыню, а спина прогнулась.

И почему мне нравится, как звучит его голос? Как грудь греет спину, а бедра вжимаются в мои. Как губы ласково целуют шею под затылком, отмечают горячими прикосновениями линию позвоночника, а рука по-мужски смело гладит живот, спускаясь ниже…

— Какой у тебя мягкий живот, Маша. Люблю его.

— Ж-живот? — от толчков прерывалось дыхание, но я все равно удивленно хмыкнула. — Ты серьезно?

— Да, — не стал юлить Гордеев. — А ты что во мне любишь? — Он склонился, провел ладонью по моей шее и выдохнул в ухо: — Ну хоть что-нибудь, Малина, тебе во мне нравится? Возможно, — хрипло и многозначительно шепнул, толкнувшись: — Он?

Он мне нравился, да еще как, но я не готова была признаться в этом даже под покровом ночи.

— Хоть что-нибудь — да, — легко улыбнулась, — очень нравится.

— Что, скажи?! — как-то слишком серьезно спросил Димка, крепче меня обняв. Но тут же, опомнившись, нежно куснул плечо. — М-м, Малина?

От поцелуев горела кожа, от подкатившего удовольствия я готова была урчать. Женщина во мне мягко качнула бедрами навстречу ласкающему ее мужчине и прошептала с выдохом:

— Не скажу. Не пытайся выпытать.

Гордеев задохнулся, но только на длинный миг. Перевернул меня на спину и накрыл собой. Поймав губы, поцеловал так глубоко, что закружилась голова. Отпустил, дав вдохнуть воздух, и прижал к себе, теперь целуя висок.

— Машка, ты безумно вкусная. От тебя не оторваться. Скажи, что мне сделать, чтобы ты призналась? Хочу знать.

— Зачем?

— Считай, что для меня это важно.

— А разве тебе не говорили? Другие…

Димка замер, затем привстал на локте и заглянул в мое лицо. И пусть было темно, но я увидела блеск в его глазах.

— Ну, чего молчишь? — протянула руку и погладила темную голову. Провела большим пальцем по щеке, совсем как он в офисе, запоминая ощущения. Не удержавшись, погладила губы. Красивые они у него, нежные и умелые, но разве об этом скажешь?

— Маша, я не хочу говорить о других. Не с тобой. — Ну вот, снова стал серьезным.

— А я не спрашиваю тебя, я просто не хочу повторяться. Вдруг ты у всех интересуешься? А ответ я и так знаю. Говорили.

Я сама привстала и сама поцеловала его в губы. Увлекла за собой, опустившись на подушку. В эту холодную ночь лежать под Гордеевым было тепло и уютно, и тяжесть совсем не мешала.

Мне на самом деле было все равно, в чем ему признавались другие. Я не хотела этого знать. Как не хотела думать о том, был ли он с ними таким же неистовым, как со мной. Говорил ли те же слова, брал ли с таким же желанием. Сейчас он принадлежал мне, и я хотела продлить этот момент.

— Нет, не у всех, Маша.

Шепот защекотал губы, и я тихонько рассмеялась. Игриво толкнув парня в плечи, опрокинула его на подушку и опустилась ему на грудь. Димка тут же накрыл меня одеялом. Погладил спину, а я поцеловала его в подбородок.

— Какой ты упрямый, Гордеев. Совсем как в школе, — удивилась. — Ладно, — сдалась, глядя на него. — Улыбнись, тогда скажу. Ты всегда такой серьезный, Дмитрий Александрович, а так нельзя. Я люблю, когда ты улыбаешься…

Ну вот, расплылся в улыбке — умеет же.

— Еще!

— Мне нравятся твои глаза. Они у тебя, как темный смерч: никогда не знаешь, что от них ожидать. Нравится, как ты пахнешь, словно в тебе живут две стихии — холод и огонь. Нравится, как произносишь мое имя. А еще…

— Что?

Я замолчала. В груди внезапно заворочалась грусть, и улыбка померкла. Его нетерпение напомнило мне о времени. О том, что еще одна наша ночь скоро закончится и придется расстаться.

— Маша…

Я протянула руку и погладила Димку по щеке. Коснулась его губ своими и попросила:

— Дим, поцелуй меня, как ты умеешь. Я хочу.

Ночь продолжилась, и мы отдали ей себя. Уснули без сил, обняв друг друга, и на этот раз совершенно без снов. А когда проснулись…

А когда проснулись, я едва не взвилась с дивана, осознав, насколько забылась. Но вовремя опомнившись, возблагодарила небо за то, что мы укрыты. Как я могла так проспать!

Давно взошло солнце и осветило комнату, но в квартире затаилась непривычная для воскресенья тишина. И в этой тишине у самого дивана в пижамках стояли мои малинки и смотрели на нас в две пары распахнутых васильковых глаз.

Лешка утер кулаком нос, а спросила Дашка, прижав к груди плюшевого зайца.