Зимний сон малинки Логвин Янина

— Я не передумаю. Уже не будет по-другому, услышь же! Точка. Никогда. Дай мне жить так, как я хочу, иначе…

— Иначе что? Опять грозишь мне? — Вот теперь голос отца повышается и превращается в лед. Но я готов к этому. Мой собственный ответ звучит ничуть не теплее.

— Или я найду работу в другом месте и в другой стране. Ты знаешь, зачем я вернулся. Честолюбие никуда не делось, и у меня его хватит, чтобы добиться всего самому.

Я оставляю машину на парковке и возвращаюсь в свой дом. Не спеша вхожу в квартиру, раздеваюсь, снимаю обувь и останавливаюсь на пороге просторной гостиной-студии, погруженной в полумрак. Здесь так непривычно тихо, словно мир в этих стенах существует в другом измерении, где все застыло без движения. Где я вот уже которую ночь не могу найти себе места, как будто из хозяина превратился в гостя, готового в любой момент уйти.

Я включаю свет в прихожей и подхожу к высокому окну в полстены. Обращаю взгляд на ночной город — тот лежит внизу россыпью мерцающих огней. По-зимнему стылый, холодный и колючий. Неприветливо ощетинившийся к прохожим хрустящим снегом и льдом. Мне бы и самому застыть в его холоде, зима — мое любимое время года, но где-то в этом городе осталось тепло, к которому я хочу вернуться.

Где-то в этом городе живет она. Малина.

Я поднимаю ладонь и касаюсь пальцами стекла. Всматриваюсь в очертания зданий, вспоминая синеглазое лицо, темно-русые волнистые волосы, красивые плечи и нежно-розовые, сочные губы. Улыбку, от которой у меня всегда стучало сердце. Ту единственную, для кого оно стучало.

Подумать только, однажды я смог себя убедить, что для меня она потеряна навсегда. Что мое молчание привело к тупику, за которым больше нет места надежде. Первый в моей жизни проигрыш — и самый болезненный, выбивший почву из-под ног. Я едва начал жить, а уже понял, что окажусь в этой жизни один.

Юные сердца тоже умеют разбиваться, даже если никому нет до них дела.

Как давно это было — наш последний разговор с Кириллом и решение уехать. Ставшая еще красивее Машка, юная и счастливая в своей любви, и насмешливое брата — в ту минуту я хотел верить, что для него она так же серьезна, как для меня:

«Смирись, Гордеев, и запомни: не всегда и не во всем тебе быть первому. Так и скажи своему сухарю папаше. Лучше бы ты сразу уехал отсюда, куда он тебе приказал. Машка от меня не уйдет, зря надеешься. Она влюблена по уши, и плевать ей на тебя. И знаешь, что еще?

— Нет. Не хочу знать.

— А я все равно скажу. Я уже был с ней, и мне понравилось.

Мы стояли в университетском парке и смотрели друг другу в глаза. Злой смешок ударил особенно больно.

— Она беременна от меня. Как тебе эта новость? Зашибись, правда?

Кирилл тогда затянулся сигаретой, выпустил дым и рассмеялся, неожиданно по-братски обняв меня за плечи.

— Поверить не могу! Но ты сам виноват, брат! Смирись! Ну, не любят девчонки таких зануд, как ты…

На этом месте воспоминание о том вечере обрывается. Помню только, как сбросил с плеч его руку, оттолкнул от себя и сказал с яростью в насмешливое лицо:

— Да пошел ты! Какой ты мне брат!»

Но Кирилл ошибся. Оказалось, что любят, да еще как.

Во Франции было достаточно времени, чтобы повзрослеть, остыть и убедиться в обратном. Я пробовал забыть, пробовал не думать, пробовал разбудить в себе чувства, хоть отдалено похожие на те — самые первые. Не искал, — находили сами. Не вышло. Едва начавшись, все заканчивалось досадой и пониманием: не с той, не там, не она.

И все же у меня получилось смириться и забыть. Пусть без чувств, но решиться строить свою жизнь дальше. Я возвращался в город, будучи твердо уверен в том, что часть моей жизни, связанная с юностью, осталась в прошлом.

Был уверен, пока Малина вдруг не стала мне сниться. Сначала появившись несмело, словно ожившее воспоминание, с каждой ночью все ярче воскресающее в памяти. Как проклятие из прошлого, которое с приходом утра я с раздражением гнал прочь.

А затем неожиданно возникла там, где я меньше всего ожидал ее увидеть. В сердце компании моего отца. В тот момент, когда я уже жил будущим и планами. Когда был твердо убежден в том, что даже если и встречу, то ничего не почувствую. Ведь прошло шесть лет, она наверняка стала другой. Как изменился я сам, став черствее, под стать своему отцу.

«Димка Гордеев?! Ты, что ли?! Димка, ну надо же! Смотри, как возмужал! И волосы отрастил. У тебя же всегда был ежик!»

Тонкое лицо, синие глаза, и улыбка искренней радости на мягких, знакомых губах. Русые прядки у нежных щек и голос… ее голос.

Она не изменилась. Совсем. Словно только вчера сошла со школьной скамьи.

И для меня ничего не изменилось. Стоило только ее увидеть, и пришло понимание, что у моего проклятия всегда будет одно имя.

Маша. Малина.

Я не привык улыбаться, но думая о ней, улыбка сама появляется на лице. Я не соврал сегодня, прощаясь. Больше всего на свете я бы хотел, чтобы она сейчас оказалась рядом и подошла ко мне. Почувствовать ее руки на своих плечах, тепло дыхания у губ, и еще раз услышать тихую просьбу, прежде чем прижму к себе: «Дима, поцелуй меня, я хочу».

Я был готов ждать, но в командировке все случилось само собой, и я чуть не убил себя за то, что не сумел сдержаться. А затем едва с ума не сошел от радости, что Малина ответила. Сама ответила, не прогнала.

С того времени во мне словно ожила пустота. Без нее пустота. И чем дальше я отдалялся, тем болезненнее и глубже она ощущалась. Теперь уже не уехать и не забыть, не обмануть себя, как в прошлом. Теперь нет силы терпеть расстояние. До прошлой ночи не знал, нужен ли Малине, а когда прощались…

Ради того, чтобы глаза Машки светились и смотрели на меня вот так же, как смотрели сегодня, я понял, что готов на многое.

Но время не ждет. Чтобы идти дальше, необходимо окончательно поставить точки и начать все с чистого листа, даже если мое решение будет стоить отношений с отцом и будущего в его компании.

Я иду в душ, одеваюсь и собираю сумку. Пью кофе на кухне, поглядывая на часы. Самолет через три часа, и в моих планах успеть на рейс.

Звонок в дверь раздается внезапно. Я никого не жду, но ночной гость явно не смущен данным фактом. Как через минуту я сам не удивлен тому, что вижу на своем пороге Мамлеева.

Это вполне в привычке Кирилла — считаться исключительно со своими желаниями, мне это хорошо известно с детства.

— Ну, привет, старина. А вот и я.

Не считая встречи в гостинице, мы не разговаривали с Кириллом с того самого дня, когда были студентами, и вот, спустя годы, снова с напряжением смотрим в лица друг другу.

Я никогда не приглашу его войти, и он это знает. Оглядывает видимую часть моей квартиры, неосознанно потирая тыльной стороной ладони синяк на подбородке.

— А у тебя здесь прилично. Ничего так устроился, я смотрю.

— Чего тебе?

— Ты один?

Я игнорирую вопрос, честно предупреждая Кирилла:

— У тебя есть минута, Мамлеев. Или говори, зачем пришел, или уходи. Я занят.

Он улыбается так же тонко и криво, как я помню. Шутник. Раньше он любил шуточки и умело втирался в доверие. Старший брат, почти ровесник. Он мне нравился, и я многое ему прощал. До поры.

— Поговорить хотел.

— Говори.

На самом деле, я делаю ему одолжение, и он это понимает.

— Неожиданная у нас с тобой вышла встреча — там, у Ольховской. Не находишь?

— Я бы так не сказал. Судя по всему, ты отлично знал, кто на ней будет и зачем.

Знал, и Кирилл пожимает плечами, пряча руку в карман куртки. Передо мной ему юлить ни к чему.

— Извини, брат, бизнес. Ты же понимаешь, ничего личного. Такой тендер грех было не попытаться перехватить.

Врет. С тех пор, как нам исполнилось десять, это личное всегда между нами, как камень преткновения — однажды появившись, никуда не исчезло. Эту войну не я развязал, но факт: ему никогда не удавалось меня обойти — ни в учебе, ни в спорте, ни в драке.

Ему удалось ударить лишь однажды, и по самому уязвимому.

— Я тебе не брат, Кирилл. Заканчивай с патетикой. Или говори, что надо, или уходи.

— Да ладно, Дим, остынь.

— Пошел ты!

— Стой!

Я собираюсь закрыть дверь, но он останавливает меня, задержав ее рукой. Жует сухие губы, которые еще не успели зажить после нашей последней встречи.

— Я насчет Машки пришел сказать. Понять хочу.

— Что именно?

— Ну, как же, такая выгодная партия с дочкой самого Бартона, все строят догадки, сколько тебе достанется, и нате вам — нежданчик в гостиничном номере. Да еще и с моей бывшей. Я был уверен, что ты и думать о ней забыл, о Малине. А ты решил напоследок отплатить всем по счетам? А, брат?

Кирилл присвистывает и улыбается. Но досаду не удается скрыть, и улыбка сползает.

— Ты ведь для этого разыскал Машку и привез к Ольховской? Чтобы отвлечь меня и забрать тендер?

Громкое заявление от слабого игрока. Однако мои плечи напрягаются, а пальцы впиваются в дверной косяк.

— Не обольщайся. Тебе ничего и никогда у меня не забрать — я тебе не позволю. И Маша здесь ни при чем. Но предупреждаю: хочешь играть втемную — будь готов за это ответить. Не надейся, что я с тобой закончил.

— От кого ты узнал, что именно я буду представлять интересы «Реформ-строй»?

— Твоя минута закончилась, Кирилл. Тебе пора.

— Ладно, как скажешь. — Мамлеев поднимает воротник куртки и отступает. Произносит со смешком, показав зубы: — А ведь Машка наверняка ни сном, ни духом о твоей свадьбе, иначе бы не подпустила к себе. Я знаю ее лучше тебя.

— Не лезь!

— И тебя знаю. Не боишься лишиться денег наследницы? Слухи — они такие, любому репутацию испортят. Я же не дурак, понимаю, что не нужна тебе Машка с детьми, да еще и после меня. Ты всегда был брезгливым чистоплюем.

Рука срывается, и мы все-таки сцепляемся, схватившись в коридоре. Когда мои пальцы сдавливают воротник куртки Кирилла, прижав его к стене, он сцеживает со злостью сквозь зубы мне в лицо:

— Это ты, Гордеев, не лезь к моей семье! Оставь Машку в покое, слышишь! Когда решу и захочу, она снова выберет меня, никуда не денется… Малина моя!

Его заявление заставляет меня ударить. Кажется, мне нравится цвет крови на его губах, она делает ложь отмщенной. Не уверен, что он знает своих детей в лицо.

— Уходи, Кирилл, пока я тебя не убил! Пошел вон!

Я выезжаю в аэропорт через полчаса. Оставляю машину на стоянке, захожу в крытое здание терминала и регистрирую билет. Всё проходит быстро, крупных вещей у меня с собой нет, и в образовавшуюся до посадки паузу я возвращаюсь мыслями к Малине. Думаю о том, что она, должно быть, давно уже спит.

Конечно, спит. В прошлую ночь мы почти не сомкнули глаз.

Рука в сомнении сжимает телефон, но я все же отправляю ей короткое сообщение — когда проснется, прочтет. Пусть так, но я должен ее чувствовать.

«Скучаю. Сильно».

Я не надеюсь на ответ, но получаю его сразу же. Такой же короткий:

«Я больше».

И еще одно:

«Думаю о тебе, Дед Мороз».

На моем лице появляется улыбка, ничего не могу с собой поделать. Все последние дни для меня, как сумасшествие.

«Сейчас позднее время для мыслей, Маша. Спи».

«Когда я сплю, мне снишься ты.

…Ты не оставил мне выбора».

«Надеюсь, я веду себя неприлично? Во сне».

«Совершенно неприлично. О-очень, я бы сказала!»

«Если так, то я горд».

«И почему я не удивлена?»

«Ты мне тоже снишься, Малина».

Вот теперь она отвечает не сразу. Я будто вижу, как она смотрит на экран телефона, закусив краешек нежных губ.

«Правда?»

«Правда.

…Хотел бы я сейчас тебя увидеть.

…У меня даже нет твоей фотографии».

Через пару секунд на мессенджер падает файл, и я спешу его открыть.

И прочесть новое сообщение.

«Теперь есть)

Пришлось включить светильник…

Держи, мой мужчина из снов, пока я не струсила».

Она. Машка. Малина. На подушке, с разметавшимися волосами, открывшими голые плечи. Я не ошибся, она спала, и сонная улыбка и приглушенный свет сделали черты лица еще мягче.

«Спасибо, моя сладкая.

Ты прекрасна…»

«Теперь ты.

…У меня тоже нет твоей фотографии».

«Лови. Само собой, я одет».

«Как жаль)»

«В следующий раз обещаю, что заставлю тебя краснеть».

«Ты красавчик, Гордеев. И ты улыбаешься.

…Тебе очень идет улыбка.

…И почему в школе ты был таким букой? Я бы влюбилась».

Это новый уровень отношений, от которого уходит земля из-под ног и хочется послать к черту поездку и вернуться к ней. Найти ее в этом холодном городе и забыться в ее тепле.

Все обязательно так и случится. Совсем скоро.

«Мне пора. Объявили посадку.

…Что тебе привезти?»

Машка не медлит с ответом. Она отвечает сразу и коротко, заставив меня улыбаться весь полет.

«Себя!»

Я прилетаю в город ранним утром, добираюсь до центра на такси и еще какое-то время сижу в кафе, просматривая новостные статьи, отвлекаясь на мысли и вкус горького кофе. Здесь он отменный. Такой же, каким был пять лет назад, когда я оказался в этом городе впервые.

Парень бариста узнает меня и приветливо машет рукой, желает удачи и хорошего дня, и я отвечаю ему тем же. Хорошее место, приветливые люди — я бы с удовольствием привез сюда Малину и разделил с ней утро, просто сплетя наши пальцы. Она бы вписалась в этот город, с ее синими глазами и улыбкой. С длинными, вьющимися мягкой волной волосами и тихим смехом. Надеюсь, это когда-нибудь случится.

Однако сегодня у меня здесь встреча с другой девушкой, и третья чашка кофе остывает нетронутой в ожидании ее прихода.

Диана Бартон, моя больше не невеста. Красивая шатенка, знающая себе цену, которой уже не стать моей женой.

Мы знакомы не один год, вместе учились в Сорбонне и долгое время были просто друзьями; она была свидетельницей моих увлечений и скорых разрывов, пока однажды жизнь не свела нас вместе. Прошлое лето оказалось долгим и холодным, таким же, как разговоры с отцом. Умеренно-жарким, что касается сближения, и закончилось помолвкой.

Как только я дал согласие, стало ясно, что обратной дороги нет.

Ее и не было — дороги назад, я не привык отказываться от данных обещаний, и наши семьи планировали свадьбу и слияние части бизнеса… Планировали, пока в мою жизнь не вернулась Малина. Сначала ворвавшись в сны, а затем и явившись воочию.

Неважно, что я ничего не знал о ее жизни до этой встречи и не хотел знать. Неважно, что она была не со мной. Важным оказалось то, что едва увидев ее, я понял: мне нечего дать Диане, кроме фамилии. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

Напрасно она ждет моих звонков. Напрасно обижается на редкие встречи и занятость. Напрасно надеется, что ее близость все исправит. Ничего не изменится. Привязав себя обещанием и сделкой, я всегда буду чувствовать удушье и спешить уйти. Все равно куда, как ухожу уже сейчас. До тех пор, пока однажды пустота не разрушит наш брак, а может, и нас самих.

Помолвка была ошибкой, и лучше не допустить продолжения. Тогда, возможно, Диана еще будет счастлива.

Но последнее время разговора с ней не получается, и это измотало нас обоих. Как бы прямо я ни говорил, оказалось, что Диана не готова слышать.

Надеюсь, сегодня мы сможем нормально поговорить и поставить окончательную точку в отношениях, иначе из тупика я выйду один.

Когда над входной дверью звякает колокольчик, я задумчиво кручу чашку в пальцах и не сразу реагирую на появление в небольшом кафе в центре Парижа высокой и красивой девушки в меховом манто. В эти предновогодние дни в городе царит настоящая зима, а Диана всегда боялась холода. Вот и сейчас она кутается в мех, желая оказаться в тепле своего дома. Она не привыкла к чужим условиям и ранним пробуждением, но я не оставил ей выбора, отказавшись приехать на ее квартиру.

— Дима! Привет! Как же я рада тебя видеть!

Диана приходит не по-утреннему нарядная, принеся за собой шлейф дорогих духов. Я встаю к ней навстречу и обнимаю. Целую в щеку, минуя губы, не позволяя поцеловать мои, и так же, как в прошлую встречу, твердое движение моих рук не остается незамеченным.

Она огорчается, но виду не подает. Она слишком горда, чтобы спросить меня о причине — расстояние между нами никогда не сокращалось до откровения.

А я после Машки не могу чувствовать другие губы. Слишком сладкий вкус Малина оставила после себя, чтобы разменять его с кем-то.

Я помогаю Диане раздеться, мы садимся за столик, и я делаю заказ. Угадать с выбором несложно, мы изучили друг друга довольно хорошо.

— Странное место для встречи, Дима, — улыбается Диана. Откинув плечи на спинку стула, она поправляет волосы, убирая их рукой на плечо. — Ты мог просто приехать ко мне. Ты ведь с дороги. Эти перелеты утомят кого угодно.

— Не мог. Ты помнишь, чем закончилась наша последняя встреча. Я решил, что так будет лучше для нас двоих.

Она помнит, но вспоминать не хочет. В прошлый раз разговора не получилось. Когда дошло до просьб и предложения близости — пришлось уйти. Я уже не принадлежал ей, и понимал, что завтра будет только хуже.

Диана не отвечает. Продолжая улыбаться, пробует кофе, берет в руки столовые приборы и разрезает пирожное. Кладет маленький кусочек себе в рот, с удовольствием прикрыв глаза.

— М-м, мои любимые профитроли, ты не забыл. Я их обожаю! Здесь их готовят ну просто пальчики оближешь! Как жаль, что приходится следить за фигурой. Вот так и начинаешь ценить подобные моменты. Ты помнишь, как я попробовала их испечь, но у меня ничего не вышло? — смеется, подхватывая ложечкой крем. — В чем секрет — до сих пор не пойму! Но было очень обидно. Иногда я чувствую себя ужасно беспомощной…

— Помню. Все получилось вкусно.

— А помнишь, как я мучилась с выбором квартиры, а ты сразу сказал, на которой остановиться? Как будто знал, что для меня подойдет лучше. Я так рада сейчас, что тогда тебя послушала. Вот смотрю назад и не понимаю, как я могла сомневаться? Я без тебя, как без рук!

Диана игриво щурит карие глаза и вдруг начинает щебетать, не умолкая, словно между нами и не было разговора, и я не разорвал помолвку, объяснив, что наше общее будущее больше невозможно. Невзначай касается моей руки и не убирает пальцы.

— Диана, послушай…

— Дима, не начинай. Пожалуйста! — отшатывается. — Неужели ты не видишь, что я не хочу об этом говорить?

Но говорить придется — и ей, и мне. Для этого мы встретились.

Я сжимаю ее ладонь в своей и серьезно смотрю в лицо.

— Не могу. Три недели назад я сказал тебе, что свадьбы не будет. Я прилетал в позапрошлое воскресенье, но с тех пор ничего не изменилось — ты все так же молчишь, и твоя семья тоже. Диана, пойми, ничего не вернуть — мы оба ошиблись, и хорошо, что для нас это не зашло дальше. Два дня назад я говорил с твоим отцом, а сегодня прилетел сказать, что больше не стану ждать и… попрощаться.

Девушка каменеет. Я отпускаю ее руку и снова говорю то, что должен сказать, как можно мягче:

— Прости меня.

Игривость исчезает из ее глаз и появляются слезы. Пока они еще не пролились, но их горечь поправима. Диана красивая девушка, и совершенно точно достойна найти любящего ее мужчину.

Мы сидим в молчании и пьем кофе. Смотрим друг на друга, и мне бы хотелось облегчить расставание, но я не знаю, как.

Я никогда не говорил ей о чувствах, иногда сам себя ненавидел за сухость, но не играл. Я тоже верил, что мы можем быть вместе. Что я научусь если и не любить, то чувствовать к ней что-то похожее на любовь. Верил, что иначе в моей жизни уже не будет.

Она заговаривает сама. Спрашивает с колкой обидой, остудившей ее голос до отстраненного тона. Забыв о профитролях и кофе.

— Почему, Дима? Почему я нравлюсь всем, но не тебе? Что тебя во мне не устраивает? Я косая, кривая, ревнивая?

— Диана, не надо. Ты же знаешь, что это не так.

— А как? А может, я недостаточно богата по меркам твоего отца? Знаешь, я же не дура и не слепая, вижу, как ты ко мне относишься. Не приближаешься, и к себе не подпускаешь ближе отведенных границ. Это неприятно, знаешь ли — спать с мужчиной и знать, что ничего особенного для него не представляешь. Что твои надежды не оправдались. Но я смирилась.

Думаю, я смогла бы смириться даже с другой… со временем, не сейчас. И не смотри на меня так, как будто не догадывался об этом или не думал сам. А знаешь почему? Мне уже двадцать шесть, и все, что я хочу — это получить мужа. Надежного друга и отца для своих детей, в ком будешь уверен и через годы. До сих пор нас и наши семьи это устраивало. Так что изменилось сейчас?

На это просто ответить. Лишние объяснения только усложнят дело:

— Для меня — все.

— И как понимать твое «все», Дима? Не думаешь, что я заслуживаю знать правду?

Пальцы смыкаются на чашке, но я говорю:

— Есть девушка, которую я люблю и с которой хочу быть. Вот правда.

Брови Дианы поднимаются, а щеки бледнеют. Это непростое признание для нее, но мне не сделать его легче.

— Любишь? Ты?!

Она долго смотрит. Спрашивает, не удержавшись от колючего укора, пряча за ним удивление и боль:

— А разве ты умеешь любить, Гордеев? Ты же кусок льда. Не замечала за тобой подобной ерунды, а я видела тебя с другими девушками. Я даже не помню, как ты смеешься. И… как давно это у вас продолжается? Ваша любовь.

Она вдруг хмурится, задохнувшись:

— Постой, ты хочешь сказать, что…

— Нет. Когда я сказал, что свадьбы не будет, и когда прилетал к тебе в прошлый раз, между нами ещё ничего не было. Тогда и не могло быть.

Я наклоняюсь и снова беру в руку ее ладонь. Сжимаю пальцы, желая, чтобы Диана меня услышала.

— Пойми, Диана, дело не в ней. В нас. В той ловушке отношений, в которой мы могли оказаться. Я просто понял, что мне не сделать счастливой тебя и не стать самому. Я не могу больше врать ни себе, ни тебе. Неужели ты, и правда, готова так жить? Когда у твоего мужа есть другая, довольствуясь лишь статусом?

Она не произносит это твердо. Глядя в мои глаза, она скорее тихо выдыхает:

— Да.

Спрашивает уже громче, сделав паузу:

— А сейчас, Дима, получается, уже было? С той, другой?

Я ничего не отвечаю, отпускаю руку, но взгляд не отвожу. Все, что происходит в моей жизни сейчас, касается только нас с Малиной.

Жаль, что и этот разговор зашел в тупик, и нам уже никогда не быть друзьями.

Я расплачиваюсь за кофе, встаю из-за столика и надеваю пальто. Еще раз оборачиваюсь к девушке, которая смотрит на меня, словно не верит, что все происходит всерьез, и ее отцу и на этот раз не удастся договориться.

Не удастся, я для себя уже все решил.

— Я не передумаю, Диана. Если я не буду с ней, я не буду ни с кем. Прощай.

POV Малина

— Машка, да ты влюбилась! И не отрицай! — выдохнула довольно Феечка в телефон, а я и не пыталась, только удивлено спросила подругу.

— Думаешь?

— Конечно! Слышала бы ты себя сейчас, только и разговоров, что о Димке. Какой он, оказывается, стихоплет, и как дети были ему рады. Честное слово, была бы я с Дашкой и Лешкой в тот момент — тоже визжала бы от восторга! Я о такой кукле с розовыми волосами всё детство мечтала, а что в итоге?

— И что?

— А то! Выросла и сама себя перекрасила, вот что! До сих пор остановиться не могу, все экспериментирую. Но цветы от Гордеева, от нашего гордеца — ты меня убила! Это же так романтично и совсем не дежурный пустяк. Это же язык чувств, понимаешь? Тем более, что у вас все уже случилось, и ему нет смысля тебя впечатлять.

— Да ну тебя, Наташка! Скажешь тоже…

— И ничего не ну! Вот возьму и скажу! Гордеев — лапочка и настоящий мужик! Поверь знающему человеку. Я их нюхом чувствую!

— Чем?!

— Ну, хорошо — душевными фибрами! Но ведь чувствую!

В этом месте я усомнилась, и было от чего. Именно сейчас, пока я лежала в собственной постели, а часы показывали полночь, моя подруга, собрав сумки, уезжала из дома в неизвестном направлении. А все потому, что снова поссорилась с Жориком. И, конечно же, вновь окончательно и бесповоротно. Но на этот раз настроение у Наташки было боевым и немного загадочным, словно она вошла в море, которое по колено. В общем, она напрочь запретила мне расстраиваться.

Но не вздохнуть я не смогла.

— Ага, уж кто бы говорил про фибры. Видимо, поэтому ты, Феякина, сейчас едешь неизвестно куда на ночь глядя, пока твой мужик пошел к маме? Очень умно.

— А я себя в расчет не беру. Когда дело касается личного счастья — у меня нюх, как у старой собаки: хоть вынь глаза и плачь! Ну, не во всем же мне быть идеальной? И потом, я еду ни куда-нибудь, а на съемную квартиру — попробую пожить инкогнито, чтобы никто не знал, где я. Если через месяц не смогу жить без Жорика — так и быть, вернусь к нему и к Крокодиловне. Ну, не могут же наши ссоры продолжаться вечно? Ведь сил же нет!

— А если сможешь?

— А если смогу, значит, переверну страничку и начну новую жизнь. Э-эх, — засмеялась Феечка, — и где же мой Дед Мороз запропал? Хочу сказку, Машка, как в кино! Эскимосы его, что ли, споили в тундре? Что он никак до меня не доберется, до принцессы своей?