Зло под солнцем / Evil Under the Sun Кристи Агата
He looked distressed.
Rosamund said: “Christine Redfern was a school teacher, I believe. She’s the kind that thinks that mind has a pull over matter. She’s got a rude shock coming to her.”
Poirot shook his head vexedly.
Rosamund got up.
She said: “It’s a shame, you know.” She added vaguely: “Somebody ought to do something about it.”
Linda Marshall was examining her face dispassionately in her bedroom mirror. She disliked her face very much. At this minute it seemed to her to be mostly bones and freckles. She noted with distaste her heavy bush of red-brown hair (mouse, she called it in her own mind), her greenish-grey eyes, her high cheekbones and the long aggressive line of the chin. Her mouth and teeth weren’t perhaps quite so bad – but what were teeth after all? And was that a spot coming on the side of her nose? She decided with relief that it wasn’t a spot. She thought to herself:
“It’s awful to be sixteen – simply awful.”
One didn’t, somehow, know where one was. Linda was as awkward as a young colt and as prickly as a hedgehog. She was conscious the whole time of her ungainliness and of the fact that she was neither one thing nor the other. It hadn’t been so bad at school. But now she had left school. Nobody seemed to know quite what she was going to do next. Her father talked vaguely of sending her to Paris next winter. Linda didn’t want to go to Paris – but then she didn’t want to be at home either. She’d never realized properly, somehow, until now, how very much she disliked Arlena.
Linda’s young face grew tense, her green eyes hardened. Arlena… She thought to herself:
“She’s a beast – a beast…”
Stepmothers! It was rotten to have a stepmother, everybody said so. And it was true! Not that Arlena was unkind to her. Most of the time she hardly noticed the girl. But when she did, there was a contemptuous amusement in her glance, in her words. The finished grace and poise of Arlena’s movements emphasized Linda’s own adolescent clumsiness. With Arlena about, one felt, shamingly, just how immature and crude one was. But it wasn’t that only. No, it wasn’t only that. Linda groped haltingly in the recesses of her mind. She wasn’t very good at sorting out her emotions and labelling them. It was something that Arlena did to people – to the house —
“She’s bad,” thought Linda with decision. “She’s quite, quite bad.”
But you couldn’t even leave it at that. You couldn’t just elevate your nose with a sniff of moral superiority and dismiss her from your mind. It was something she did to people. Father, now. Father was quite different… She puzzled over it. Father coming down to take her out from school. Father taking her once for a cruise. And Father at home – with Arlena there. All – all sort of bottled up and not – and not there. Linda thought:
“And it’ll go on like this. Day after day – month after month. I can’t bear it.”
Life stretched before her – endless – in a series of days darkened and poisoned by Arlena’s presence. She was childish enough still to have little sense of proportion. A year, to Linda, seemed like an eternity. A big dark burning wave of hatred against Arlena surged up in her mind. She thought:
“I’d like to kill her. Oh! I wish she’d die…”
She looked out above the mirror onto the sea below. This place was really rather fun. Or it could be fun. All those beaches and coves and queer little paths. Lots to explore. And places where one could go off by oneself and muck about. There were caves, too, so the Cowan boys had told her.
Linda thought: “If only Arlena would go away, I could enjoy myself.”
Her mind went back to the evening of their arrival. It had been exciting coming coming from the mainland. The tide had been up over the causeway. They had come in a boat. The hotel had looked exciting, unusual. And then on the terrace a tall dark woman had jumped up and said:
“Why, Kenneth!”
And her father, looking frightfully surprised, had exclaimed:
“Rosamund!”
Linda considered Rosamund Darnley severely and critically in the manner of youth. She decided that she approved of Rosamund. Rosamund, she thought, was sensible. And her hair grew nicely – as though it fitted her – most people’s hair didn’t fit them. And her clothes were nice. And she had a kind of funny amused face – as though it were amused at herself not at you. Rosamund had been nice to her, Linda. She hadn’t been gushing or said things. (Under the term of “saying things” Linda grouped a mass of miscellaneous dislikes.) And Rosamund hadn’t looked as though she thought Linda a fool. In fact she’d treated Linda as though she were a real human being. Linda so seldom felt like a real human being that she was deeply grateful when any one appeared to consider her one.
Father, too, had seemed pleased to see Miss Darnley. Funny – he’d looked quite different, all of a sudden. He’d looked – he’d looked – Linda puzzled it out – why, young, that was it! He’d laughed – a queer boyish laugh. Now Linda came to think of it, she’d very seldom heard him laugh. She felt puzzled. It was as though she’d got a glimpse of quite a different person.
She thought: “I wonder what Father was like when he was my age…”
But that was too difficult. She gave it up.
An idea flashed across her mind. What fun it would have been if they’d come here and found Miss Darnley here – just she and Father. A vista opened out just for a minute. Father, boyish and laughing. Miss Darnley, herself – and all the fun one could have on the island – bathing – caves – The blackness shut down again.
Arlena. One couldn’t enjoy oneself with Arlena about. Why not? Well, she, Linda, couldn’t, anyway. You couldn’t be happy when there was a person there you – hated. Yes, hated. She hated Arlena.
Very slowly that black burning wave of hatred rose up again. Linda’s face went very white. Her lips parted a little. The pupils of her eyes contracted. And her fingers stiffened and clenched themselves…
Kenneth Marshall tapped on his wife’s door. When her voice answered, he opened the door and went in. Arlena was just putting the finishing touches on her toilet. She was dressed in glittering green and looked a little like a mermaid. She was standing in front of the glass applying mascara to her eyelashes.
She said: “Oh, it’s you. Ken.”
“Yes. I wondered if you were ready.”
“Just a minute.”
Kenneth Marshall strolled to the window. He looked out on the sea. His face, as usual, displayed no emotion of any kind. It was pleasant and ordinary.
Turning around, he said: “Arlena?”
“Yes?”
“You’ve met Redfern before, I gather?”
Arlena said easily: “Oh, yes, darling. At a cocktail party somewhere. I thought he was rather a pet.”
“So I gather. Did you know that he and his wife were coming down here?”
Arlena opened her eyes very wide. “Oh, no, darling. It was the greatest surprise!”
Kenneth Marshall said quietly: “I thought, perhaps, that that was what put the idea of this place into your head. You were very keen we should come here.”
Arlena put down the mascara. She turned towards him. She smiled – a soft seductive smile.
She said: “Somebody told me about this place. I think it was the Rylands. They said it was simply too marvellous so unspoilt! Don’t you like it?”
Kenneth Marshall said: “I’m not sure.”
“Oh, darling, but you adore bathing and lazing about. I’m sure you’ll simply adore it here.”
“I can see that you mean to enjoy yourself.”
Her eyes widened a little. She looked at him uncertainly.
Kenneth Marshall said: “I suppose the truth of it is that you told young Redfern that you were coming here?”
Arlena said: “Kenneth darling, you’re not going to be horrid, are you?”
Kenneth Marshall said: “Look here, Arlena. I know what you’re like. That’s rather a nice young couple. That boy’s fond of his wife really. Must you upset the whole blinking show?”
Arlena said: “It’s so unfair blaming me. I haven’t done anything anything at all. I can’t help it if – ”
He prompted her. “If what?”
Her eyelids fluttered.
“Well, of course, I know people do go crazy about me. But it’s not my doing. They just get like that.”
“So you do admit that young Redfern is crazy about you?”
Arlena murmured: “It’s really rather stupid of him.” She moved a step towards her husband. “But you know, don’t you, Ken, that I don’t really care for anyone but you?”
She looked up at him through her darkened lashes. It was a marvellous look – a look that few men could have resisted.
Kenneth Marshall looked down at her gravely. His face was composed. His voice quiet. He said:
“I think I know you pretty well, Arlena…”
When you came out of the hotel on the south side the terraces and the bathing beach were immediately below you. There was also a path that led off round the cliff on the southwest side of the island. A little way along it, a few steps led down to a series of recesses cut into the cliff and labelled on the hotel map of the island as Sunny Ledge. Here cut out of the cliff were niches with seats in them.
To one of these, immediately after dinner, came Patrick Redfern and his wife. It was a lovely clear night with a bright moon. The Redferns sat down. For a while they were silent.
At last Patrick Redfern said: “It’s a glorious evening, isn’t it, Christine?”
“Yes.”
Something in her voice may have made him uneasy. He sat without looking at her. Christine Redfern asked in her quiet voice:
“Did you know that woman was going to be here?”
He turned sharply. He said:
“I don’t know what you mean.”
“I think you do.”
“Look here, Christine. I don’t know what has come over you – ”
She interrupted. Her voice held feeling now. It trembled.
“Over me? It’s what has come over you!”
“Nothing’s come over me.”
“Oh! Patrick! It has! You insisted on coming here. You were quite vehement. I wanted to go to Tintagel again where where we had our honeymoon. You were bent on coming here.”
“Well, why not? It’s a fascinating spot.”
“Perhaps. But you wanted to come here because she was going to be here.”
“She? Who is she?”
“Mrs Marshall. You – you’re infatuated with her.”
“For God’s sake, Christine, don’t make a fool of yourself. It’s not like you to be jealous.”
His bluster was a little uncertain. He exaggerated it.
She said: “We’ve been happy!”
“Happy? Of course we’ve been happy! We are happy. But we shan’t go on being happy if I can’t even speak to another woman without you kicking up a row.”
“It’s not like that.”
“Yes, it is. In marriage one has got to have – well – friendships with other people. This suspicious attitude is all wrong. I – I can’t speak to a pretty woman without your jumping to the conclusion that I’m in love with her – ” He stopped. He shrugged his shoulders.
Christine Redfern said: “You are in love with her…”
“Oh, don’t be a fool, Christine! I’ve – I’ve barely spoken to her.”
“That’s not true.”
“Don’t for goodness’ sake get into the habit of being jealous of every pretty woman we come across.”
Christine Redfern said: “She’s not just any pretty woman! She’s – she’s different! She’s a bad lot! Yes, she is. She’ll do you harm. Patrick, please, give it up. Let’s go away from here.”
Patrick Redfern stuck out his chin mutinously. He looked somehow very young as he said defiantly:
“Don’t be ridiculous, Christine. And and don’t let’s quarrel about it.”
“I don’t want to quarrel.”
“Then behave like a reasonable human being. Come on, let’s go back to the hotel.”
He got up. There was a pause, then Christine Redfern got up too.
She said: “Very well…”
In the recess adjoining, on the seat there, Hercule Poirot sat and shook his head sorrowfully. Some people might have scrupulously removed themselves from earshot of a private conversation. But not Hercule Poirot. He had no scruples of that kind.
“Besides,” as he explained to his friend Hastings at a later date, “it was a question of murder.”
Hastings said, staring: “But the murder hadn’t happened, then.”
Hercule Poirot sighed. He said:
“But already, mon cher, it was very clearly indicated.”
“Then why didn’t you stop it?”
And Hercule Poirot, with a sigh, said, as he had said once before in Egypt, that if a person is determined to commit murder it is not easy to prevent them. He does not blame himself for what happened. It was, according to him, inevitable.
Глава 2
Когда Розамунд Дарнли подсела к Эркюлю Пуаро, тот даже не попытался скрыть свою радость. Как он уже признался, он восхищался Розамунд, как никакой другой женщиной на свете. Ему нравились изящные линии ее фигуры, гордо вскинутая головка, манера держаться. Нравились аккуратные гладкие волны ее темных волос и ироничная улыбка. На Розамунд Дарнли было платье из темно-синей ткани с белой отделкой. Оно выглядело очень просто, но за этой простотой стояли большие деньги. Мисс Дарнли, владелица «Роз монд», являлась одним из самых известных лондонских модельеров.
– Мне здесь не нравится, – сказала она. – Я недоумеваю, зачем сюда приехала!
– Но вы ведь уже бывали здесь, разве не так?
– Да, два года назад, на Пасху. Но тогда здесь было гораздо меньше народу.
Пуаро внимательно посмотрел на нее.
– Что-то стряслось, и вас это беспокоит, – мягко сказал он. – Правда?
Розамунд кивнула, покачала ногой и опустила глаза.
– Я встретила призрака, – сказала она. – Вот в чем дело.
– Призрака, мадемуазель?
– Да.
– Призрака чего? Или кого?
– О, призрака себя самой.
– И этот призрак причинил вам боль? – мягко спросил Пуаро.
– Причем совершенно неожиданно. Понимаете, он увел меня в прошлое… – Умолкнув, она задумалась. – Представьте себе мое детство… Нет, у вас не получится! Вы не англичанин.
– У вас было настоящее английское детство? – спросил Пуаро.
– О, до невозможности английское! Сельская местность… большой запущенный дом… лошади, собаки… прогулки под дождем… костры в лесу… яблоки в саду… вечная нехватка денег… старые твидовые костюмы… одни и те же платья… заброшенный сад, с огромными астрами, распускающимися осенью подобно знаменам…
– И вы хотите вернуться туда? – мягко спросил Пуаро.
Мисс Дарнли покачала головой.
– Возвратиться в прошлое нельзя, ведь так? – сказала она. – Нет, этого я не хочу. Но мне хотелось бы идти дальше… другим путем.
– Даже не знаю… – пробормотал Пуаро.
– На самом деле и я не знаю! – рассмеялась Розамунд.
– Когда я был молодым – а с тех пор, мадемуазель, на самом деле минуло много времени, – все увлекались одной игрой под названием «Если б ты не стал самим собой, то кем бы ты стал?». Ответы записывали в альбомы молодым девушкам. Ответ, мадемуазель, на самом деле найти очень непросто.
– Да, пожалуй. Это был бы большой риск. Мало кому захочется быть Муссолини или принцессой Елизаветой. Что касается друзей, то мы о них почти ничего не знаем. Помню, я как-то познакомилась с очаровательной супружеской парой. После многих лет брака они были так любезны и предупредительны по отношению друг к другу, что я позавидовала этой женщине. Я готова была с радостью поменяться с нею местами. А потом кто-то поведал мне с глазу на глаз, что на самом деле они вот уже одиннадцать лет не разговаривают друг с другом! – Она рассмеялась. – Это показывает, что на самом деле ни в чем нельзя быть уверенным, так?
Помолчав, Пуаро сказал:
– Наверное, многие вам завидуют, мадемуазель.
– О да, – спокойно подтвердила Розамунд Дарнли. – Естественно.
Она задумалась, и уголки ее губ изогнулись вверх в ироничной усмешке.
– Да, я действительно представляю собой образец женщины, добившейся успеха в жизни. Я получаю наслаждение от своего творчества – мне действительно нравится создавать одежду, – и при этом я успешная деловая женщина. Я не стеснена в средствах, у меня хорошая фигура, я не уродлива и знаю, что сказать. – Мисс Дарнли помолчала, ее улыбка стала еще шире. – Ну конечно – у меня нет мужа! Тут у меня провал, не так ли, месье Пуаро?
– Мадемуазель, – галантно произнес детектив, – если вы не замужем, это лишь потому, что среди представителей моего пола не нашлось никого, владеющего в достаточной степени даром красноречия. Вы остаетесь одна по своей воле, а не в силу обстоятельств.
– И тем не менее, – сказала мисс Дарнли, – я не сомневаюсь в том, что вы, подобно всем мужчинам, в глубине души уверены в том, что ни одна женщина не может быть довольна жизнью, если она не замужем и у нее нет детей.
Пуаро пожал плечами.
– Выйти замуж и завести детей – общий удел всех женщин. И только одной женщине из ста – нет, из тысячи! – удается сделать себе имя и добиться положения в обществе, как это сделали вы.
– И тем не менее я всего-навсего несчастная старая дева, – усмехнулась Розамунд. – По крайней мере, вот кем я чувствую себя сегодня. Я была бы гораздо счастливее, если б зарабатывала гроши, имела бы здоровенного неразговорчивого грубияна-мужа и целый выводок надоедливых детей. Как вы считаете?
– Раз вы так говорите, мадемуазель, – пожал плечами Пуаро, – значит, так оно и есть.
Розамунд рассмеялась. К ней тотчас же вернулось хорошее настроение. Она закурила сигарету.
– Определенно, месье Пуаро, вы умеете разговаривать с женщинами. Теперь мне уже хочется принять противоположную точку зрения и отстаивать необходимость карьеры для женщин. Конечно, у меня все прекрасно – и я это знаю!
– В таком случае, в саду – или лучше сказать на взморье? – все отлично, мадемуазель.
– Совершенно верно.
Пуаро также достал портсигар и закурил свою любимую тонкую сигаретку. Провожая взглядом поднимающееся облачко дыма, он пробормотал:
– Значит, мистер… нет, капитан Маршалл – ваш старый друг, мадемуазель?
Розамунд выпрямилась в кресле.
– Откуда вы это узнали?.. А, должно быть, вам сказал Кен.
– Никто мне ничего не говорил, – покачал головой Пуаро. – Как-никак я детектив, мадемуазель. Это заключение было очевидным.
– Не понимаю, – сказала мисс Дарнли.
– Но подумайте сами! – Маленький бельгиец возбужденно всплеснул руками. – Вы здесь уже неделю. Вы были жизнерадостной, веселой, беззаботной. Но сегодня неожиданно заговорили о призраках, о былых временах… Что произошло? Вот уже несколько дней новые гости сюда не приезжали, и только вчера вечером приехал капитан Маршалл с женой и дочерью. А сегодня – такая перемена! Это же очевидно.
– Что ж, вы правы, – согласилась Розамунд Дарнли. – Мы с Кеннетом Маршаллом выросли вместе. Маршаллы жили по соседству с нами. Кен всегда относился ко мне хорошо – но с некоторой снисходительностью, разумеется, поскольку был на четыре года старше. Я его очень долго не видела – пожалуй, лет пятнадцать, не меньше.
– Очень долго, – задумчиво произнес Пуаро.
Розамунд кивнула.
Какое-то время они молчали, затем детектив спросил:
– Он приятный человек, да?
– Кен просто прелесть! – с теплотой в голосе сказала Розамунд. – Один из лучших! Ужасно спокойный и сдержанный. Я бы сказала, единственный его недостаток – это склонность к неудачным бракам.
– А… – тоном полного понимания протянул Пуаро.
– Кеннет глупец – полный глупец во всем, что связано с женщинами! – продолжала Розамунд Дарнли. – Вы помните дело Мартингдейлов?
– Дело Мартингдейлов? – наморщил лоб Пуаро. – Дело Мартингдейлов… Мышьяк, кажется?
– Да. Семнадцать или восемнадцать лет назад. Жену судили за убийство своего мужа.
– Но выяснилось, что он сам принял мышьяк, и ее оправдали, так?
– Совершенно верно. Так вот, после того как эту женщину оправдали, Кен на ней женился. Вот какие глупости он совершает.
– Но что, если она была невиновна? – пробормотал Пуаро.
– О, думаю, она действительно была невиновна, – нетерпеливо сказала мисс Дарнли. – На самом деле никто ничего не знает! Но в мире полно женщин, и вовсе не обязательно брать в жены ту, которую судили по обвинению в убийстве.
Пуаро ничего не сказал. Возможно, он понимал, что, если будет молчать, Розамунд Дарнли станет говорить дальше. Так она и поступила.
– Конечно, Кен тогда был очень молод, всего двадцать один год. Он был без ума от этой женщины. Она умерла при родах Линды – через год после свадьбы. Я так понимаю, Кен был буквально разбит ее смертью. Потом он надолго пустился во все тяжкие – полагаю, чтобы забыть. – Розамунд помолчала. – А затем случилась эта история с Арленой Стюарт. Та тогда выступала в варьете. И как раз в это время был шумный развод Кодрингтонов. Леди Кодрингтон развелась с мужем, обвинив его в связи с Арленой Стюарт. Говорят, Лорд Кодрингтон был просто без ума от нее. Считалось, что они поженятся, как только решение о разводе вступит в силу. Однако в действительности, когда до этого дошло, он на ней не женился. Оставил ее с носом. Кажется, она даже подала на него в суд, обвинив в том, что он нарушил свое обещание. Так или иначе, это дело наделало много шума. И тут появляется Кен и женится на Арлене… Дурак, полный дурак!
– Мужчине простительно подобное безумство, – пробормотал Пуаро. – Она прекрасна, мадемуазель.
– Да, в этом нет никаких сомнений… А года три тому назад разразился еще один скандал. Старый сэр Роджер Эрскин оставил Арлене все свои деньги до последнего пенни. Можно было бы предположить, что уж это-то должно было наконец открыть Кену глаза.
– Но не открыло?
Мисс Дарнли пожала плечами.
– Я же сказала вам, что много лет не виделась с ним. Однако говорят, что он отнесся ко всему с полным безразличием. Почему, хотелось бы знать? Неужели в нем живет абсолютно слепая вера в свою жену?
– Могут быть и другие причины.
– Да. Гордость с презрительно вздернутой верхней губой!.. Не знаю, какие чувства Кен в действительности к ней испытывает. Этого никто не знает.
– Ну, а она? Какие у нее к нему чувства?
Розамунд смерила Пуаро взглядом.
– У нее? Она первая во всем мире охотница за сокровищами. Да к тому же еще и людоедка! Как только в радиусе ста ярдов от Арлены появляется хоть что-нибудь стоящее, одетое в брюки, для нее это новая добыча! Вот она какая.
Пуаро медленно кивнул, выражая свое полное согласие.
– Да, – сказал он. – Все, что вы говорите, правда… Ее глаза видят только одно – мужчин.
– И вот теперь Арлена положила глаз на Патрика Редферна, – сказала Розамунд. – Он весьма привлекательный мужчина – и весьма простой, понимаете, не ловелас, любит свою жену… Именно такие для Арлены самый лакомый кусочек. Мне нравится малышка миссис Редферн – она весьма недурна в этом своем утомленном образе, – но, по-моему, у нее нет никаких шансов против этой тигрицы-людоедки, Арлены.
– Да, все обстоит именно так, как вы говорите, – согласился Пуаро.
Вид у него был удрученный.
– Насколько мне известно, Кристина Редферн работала в школе учительницей, – продолжала мисс Дарнли. – Она из тех, кто верит в то, что разум имеет силу над материей. Ее ждет горькое разочарование.
Пуаро печально покачал головой.
Розамунд поднялась.
– А жаль. – Помолчав, она туманно намекнула: – Кто-то должен что-либо предпринять.
Линда Маршалл стояла в ванной комнате и изучала свое лицо в зеркале. Она ненавидела его. В настоящий момент ей казалось, что оно состоит в основном из костей и веснушек. Линда с отвращением смотрела на густую копну своих темно-русых волос (сама она мысленно называла их «мышиными»), на широкие скулы и агрессивно выступающий подбородок. Зубы и рот, пожалуй, были не так уж и плохи, – но, в конце концов, что такое зубы? И что это за пятно появилось у нее сбоку на носу? Линда с облегчением увидела, что это не прыщ.
«Шестнадцать лет – это ужасно, – подумала она. – Просто ужасно!»
В этом возрасте человек не знает, кто он такой. Линда была нескладной, словно новорожденный жеребец, и колючей, словно еж. Она постоянно со всей остротой чувствовала свою неуклюжесть, а также то, что она представляла собой ни то ни се. Пока Линда училась в школе, было еще не так плохо. Но вот школа осталась позади. И теперь, похоже, никто не знал, что ей делать дальше. Отец туманно намекнул, что собирается осенью отправить ее в Париж. Линда не хотела уезжать в Париж – но, с другой стороны, она не хотела оставаться дома. Почему-то только сейчас она в полной мере осознала, как же сильно не любит Арлену.
Юное лицо Линды напряглось, зеленые глаза стали твердыми. Арлена…
«Она зверь! – подумала девушка. – Самый настоящий зверь!»
Мачехи! Все говорят, что жить с мачехой просто отвратительно. И это правда! И не то чтобы Арлена была злой по отношению к падчерице. По большей части она вообще не обращала на нее внимания. А когда все-таки общалась с девушкой, в ее взгляде, в ее словах сквозила презрительная насмешливость. Отточенное изящество и грация движений Арлены подчеркивали подростковую неловкость Линды. В обществе мачехи девушка острее сознавала свою незрелость. Но дело было не только в этом. Нет, не только в этом. Линда лихорадочно порылась в задворках памяти. Она плохо разбиралась в своих чувствах и не умела давать им определение. Все было в том, как Арлена поступала с людьми…
«Она плохая, – решительно подумала Линда. – Она очень-очень плохая!»
С этим надо что-то делать. Нельзя просто презрительно задрать нос с чувством морального превосходства и выбросить Арлену из головы. Все дело в том, как она поступает с людьми. Отец – теперь и отец стал совсем другим… Линда задумалась, вспоминая. Вот отец, приехавший, чтобы забрать ее из школы. Вот отец, как-то взявший ее с собой на морскую экскурсию. И вот он дома – вместе с Арленой. Весь какой-то закупоренный и… и отсутствующий, как будто его здесь нет.
«И все будет продолжаться так и дальше, – подумала Линда. – День за днем, месяц за месяцем… Я этого не вынесу!»
Впереди простиралась жизнь – бесконечная череда дней, омраченных и отравленных присутствием Арлены. Линда еще не вышла из детства и плохо представляла себе пропорции времени. Для нее год казался вечностью. В груди у девушки поднялась волна черной, жгучей ненависти к Арлене.
«Я готова ее убить! – подумала она. – О, как мне хочется ее смерти…»
Оторвавшись от зеркала, Линда посмотрела на раскинувшееся внизу море. Здесь действительно было чудесно. Точнее, могло бы быть чудесно. Столько всего интересного – пляж, бухты, петляющие тропинки… Есть где побыть в одиночестве, подурачиться. И потом еще эти пещеры, о которых рассказывали мальчишки Коуэны…
«Как было бы здесь здорово без Арлены!» – подумала Линда.
Она вернулась в мыслях к тому вечеру, когда они приехали сюда. Переправа с большой земли получилась такой захватывающей! Высокий прилив затопил дамбу, и пришлось плыть в лодке. Пансионат выглядел необычным, волнующим. И тут сидевшая на террасе высокая темноволосая женщина вскочила и воскликнула:
– О, Кеннет!
А отец Линды, страшно удивившись, сказал:
– Розамунд!
Как это свойственно юности, Линда строго и критически оценила Розамунд Дарнли. И заключила, что та пришлась ей по душе. Розамунд показалась Линде рассудительной. И прическа у нее была хорошая – она ей шла, а большинству людей их прически не идут. И одета она была замечательно. И у нее было озорное веселое лицо – словно она смеялась над собой, а не над окружающими. К тому же с Линдой Розамунд говорила не как с маленькой. Она не говорила всякое там. (Под выражением «говорить всякое там» Линда объединяла множество самых различных неприятных тем.) И, судя по всему, не считала ее, Линду, несмышленышем. Напротив, она обращалась с ней как с настоящим человеческим существом. Девушка так редко чувствовала себя настоящим человеческим существом, что испытывала глубокую признательность к тому, кто так считал.