Темные ущелья Морган Ричард

Глава тридцать шестая

Менит Танд

Кларн Шенданак

Илмар Каптал

Махмаль Шанта

Он вернулся в свою каюту на борту «Гибели дракона» и записал эти имена. Потом сидел и смотрел на них, пока чернила высыхали. Он прожил бок о бок с этими людьми почти пять месяцев – с теми, кто решил присоединиться к миссии. Он к ним привык, немного их узнал. С Шантой у них возникло подобие дружбы, с Тандом – осторожное взаимное уважение, и еще Рингил постепенно признавал, что Шенданак – не такой уж самодовольный твердолобый маджакский головорез, каким любил представать перед своими людьми.

Каптал был отвратительным мешком с требухой, но что поделать – нельзя иметь все сразу.

А до этого, еще в Ихельтете, были встречи, бесконечные долбаные встречи, с полным советом организаторов экспедиции, в который, помимо этих четверых, входил еще кое-кто.

Он выписал остальные имена.

Андал Карш

Нетена Грал

Шаб Ньянар

Джаш Орени

Свежие чернила впитались в пергамент и высохли, их цвет сделался таким же, как у предыдущих имен. Рингил наблюдал за высыханием. Снаружи раздавались неразборчивые крики: матросы работали со снастями, убирая паруса, чтобы «Гибель дракона» не унесло далеко от двух других кораблей. Сквозь окна каюты падали яркие, почти прямые лучи полуденного солнца и в них кружились пылинки. По письменному столу, за которым сидел Рингил, разлилось сияние, коснулось уголка пергамента, на котором он писал, и как будто зажгло его.

Он взял список и еще раз внимательно изучил. Подумал о том, что знал из первых рук, о том, что услышал от Арчет и остальных за предшествующий год суеты и подготовки к экспедиции. Сплетни, слухи, моменты неосторожной откровенности и пьяные признания.

Рингил снова перечитал список.

Внутри него постепенно зародилось понимание того, что все эти люди представляют собой трут, собранный в одном и том же месте.

Шанта – обладающий землями, титулом и колоссальным богатством патриарх прибрежного клана, главный морской инженер Империи и председательствующий член Ихельтетской гильдии кораблестроителей. Она, если верить Арчет, успела послужить главным котлом, в котором горькая обида прибрежных жителей на владычество династии Химран булькала уже несколько веков – и, кажется, теперь достигла кипения. Если оно и впрямь так, Шанта с радостью перемешает варево – слишком многих друзей и приятелей он потерял из-за чисток, которые Джирал устраивал на протяжении нескольких лет после восшествия на престол, и с каждой потерей воспоминания морского инженера о близкой дружбе с Акалом Химраном Великим все больше тускнели, исчезали последние признаки номинальной преданности династии. По признанию самого Шанты, возраст был лезвием ножа, на котором он балансировал: с одной стороны, ему не хватало порывистости юнца, чтобы в негодовании броситься вперед и пустить в ход насилие против правителя, которого он теперь ненавидел; с другой – не так уж много лет жизни морской инженер мог потерять, если бы он все же перешел от слов к делу и потерпел неудачу. Он как-то раз мрачно пошутил, сказав Рингилу, что, какую бы неприятную, рассчитанную на долгий срок участь ни придумал для него однажды изобретательный молодой император, престарелое сердце откажет при первом же причинении хотя бы умеренной боли. И он уже давно позаботился о том, чтобы его выросшие дети нашли пристанище в безопасных гаванях внутри имперской иерархии, где, на самом-то деле, было невозможно причинить им серьезный вред, не разрушив фатальным образом всю властную структуру.

Шанта прожил достойную жизнь и теперь искал только хорошей и значимой смерти. Рингил подумал, что, если морской инженер не погиб от грудной инфекции и не утонул, он вполне может поискать эту смерть, приняв участие в дерзком восстании против Джирала.

Ньянар и Грал – достойные представители прибрежных кланов, возможно не уровня Шанты, но не слишком отстающие от него. Оба втайне испытывали такое же чувство превосходства над Химранским конным племенем с его бандитским прошлым. Ньянары были богаты на протяжении многих поколений и обладали значительным политическим влиянием как в области морского флота, так и в том, что касалось морских войск – около дюжины отпрысков этой семьи занимали те или иные командные посты, кое-кто даже успел по-настоящему отличиться. К этому, разумеется, прилагалась номинальная преданность дворцу – присяги на верность и все такое прочее, – но на самом деле все сводилось к верности морскому наследию прибрежных кланов и давним традициям морских воинов, которые династия Химранов присвоила целиком, как только покончила с завоеванием сородичей.

Никто об этом поражении не забыл.

Дом Грал, по-видимому, больше тяготел к гражданским и законодательным вопросам, а богатство обрел не так давно, хоть оно и было внушительным. Эта семья кораблестроителей пережила разорение, но сумела восстановить былой достаток посредством рассудительных и безжалостных спекуляций с собственностью и махинаций с законом. Нетену Грал, в чьих руках находилась клановая власть, отец еще в детстве научил тому, что лучше магистрат в кармане, чем придворный меч на бедре. Она запомнила эту фразу дословно и поведала обо всем Рингилу сама, когда весенним вечером утратила бдительность и была чуть пьяна, поскольку они праздновали спуск на воду «Гордости Ихельтета». Возможно, она испытала прилив сочувствия к отпрыску изгнанной и погубленной ихельтетской благородной семьи, каким Шанта его выставлял, или, быть может, этой безнадежной старой деве в ее тридцать с чем-то лет захотелось с кем-то переспать. Эту услугу Гил оказал ей позже, к ее вящему удовольствию, в одной из кают новенькой «Гордости», где пахло опилками и лаком. Он отнесся к задаче философски, был вполне удовлетворен тем, как сосредоточился на процессе, не забывая притворяться, и всю историю списал на свои обязанности повитухи и пастуха для экспедиции, пока рассеянно слушал ее бессвязную болтовню после совокупления.

Отец Нетены, похоже, спас семейное состояние простым способом – переделав заброшенные верфи и стапели в желанные прибрежные резиденции для торговцев нового поколения, которые жаждали поселиться хоть в номинальной близости к дворцу. Двадцать лет спустя он снова увеличил свое состояние, совершив столь же простой процесс превращения указанных резиденций обратно в верфи, основываясь на как нельзя кстати принятом законе о принудительном выкупе, связанном с началом войны, а потом стал продавать имперские сублицензии на наследственное право семьи строить для государства военные корабли. И, может быть, размышляла вслух покрытая потом Нетена, перемежая слова гортанными смешками, оседлав лицо Гила на койке в смердящей лаком каюте, да-да, может быть, она провернет этот трюк снова через пару лет, когда послевоенная экономика опять встанет на ноги и в моду еще раз войдет подражание каждой отрыжке и каждому жесту Императора Лошадника, чтоб он провалился. Много денег можно заработать таким образом, много денег, да, вот так, да, да!

Но, как бы то ни было, призналась она позже, вытираясь его рубашкой и быстро одеваясь, пока он лежал на койке, чувствуя себя использованной тряпкой, и курил криновый косяк, глядя в потолок, – в Ихельтете всегда можно неплохо заработать, всегда, если только следить за переменой погоды, не скупиться платить за нужные сведения и ублажать карманных сановников. Дом Грал, как понял Рингил, был агрессивным, динамичным, гордо бежал впереди стаи и видел в господстве Химранов еще одну особенность рельефа, которую следовало учитывать при навигации. Обнаружив грядущее изменение ландшафта – скажем, вулканическое разрушение горы Химран, – Нетена Грал отреагировала бы без колебаний, как голодная акула в окровавленных водах.

Кстати, об акулах…

Танд – работорговец, чья сфера влияния простирается как к северу, так и к югу от границы, словно некое раскатистое коммерческое эхо его смешанной родословной. Его сотворила Либерализация, но он занимался своим делом еще до войны, успел стать значимым игроком с преступными связями в Балдаране, Парашале и Трелейне, уравновешивая риски с большими прибылями, вывозя контрабандой бледную сладострастную плоть тщательно отобранных и похищенных северных девушек через пограничные земли возле Хинериона туда, где их можно было законно продать покупателям-имперцам, от которых не было отбоя. Во время послевоенного экономического спада, когда долговое рабство внезапно опять стало законным на всей территории Лиги, оказалось, что у Танда были все необходимые друзья и деловой опыт, чтобы из значимого игрока сделаться одним из пяти богатейших магнатов работорговли в Империи.

Он получил имперское гражданство по праву крови – его отец был мелким дворянином из Шеншената, – но это было главным образом для удобства. Во время путешествия на север он рассказывал, часто с удивительной ностальгией, о Балдаране и джерджисской глубинке, где вырос, и у Рингила возникло впечатление, что когда-нибудь он снова там поселится. Менит Танд, как часто говорили, имел столько же друзей в Канцелярии Лиги, сколько и при дворе в Ихельтете, а там аристократы из племени коневодов поглядывали на него свысока из-за смешанного происхождения. Он ничего не выигрывал от священной войны на севере, а вот терял очень много. Он мог стать удобным морским якорем для любых переговоров, способных завершить войну, и, если это означало династическую встряску в придачу, что ж, возможно, высокомерные коневоды сами напросились…

Шенданак – как и большинство маджаков, он испытывал легкое презрение к тому, во что превратились эти некогда грозные южные конные кланы, живя в своем роскошном городе у моря. Но это не помешало ему разбогатеть на ненасытной тяге Империи к хорошему лошадиному мясу, а также самому принимать атрибуты упомянутой прибрежной роскоши, когда было удобно. Он был добропорядочным имперским гражданином и научился читать и писать, хотя и не любил много говорить об этом. Он ходил по городу в шелках, держал скромный гарем. Даже отправил своих сыновей в школу. Он владел роскошными домами в Шеншенате и столице, не говоря уже о ранчо, конюшнях и перевалочных пунктах погонщиков по всей обширной внутренней территории, раскинувшейся между имперским столичным городом и перевалом Дхашара, за которым начинались земли маджаков. Поговаривали, что каждая пятая лошадь в Империи носила клеймо Шенданака и что после того, как Акал Великий с ними ознакомился, он отказался ездить на жеребцах любого другого происхождения. Благодаря этому Шенданак теперь имел королевскую хартию, позволявшую ему обеспечивать лошадьми весь имперский кавалерийский корпус.

С этого ракурса он, конечно, не выглядел потенциальным бунтарем.

Но ничто из перечисленного не отражало его суть. Шенданак не унаследовал свое имперское гражданство, как Танд, а купил – это был один из поводов для взаимной неприязни между двумя мужчинами, – но основным мотивом для принятия привилегии обоими был тот же, что стоял за поздним решением Шенданака обучиться грамоте. Чтобы возвыситься в Ихельтете, надо было уметь читать и надо было сделаться его частью. Разбогатевший маджакский торговец лошадьми просто поднял новое знамя, делая то, что требовалось для успеха.

У Рингила было сильное подозрение, что знаменитая дружба с Акалом родилась благодаря все той же пастушьей проницательности по части выгоды. Шенданак сбрасывал шелка, когда ездил верхом, предпочитая традиционную маджакскую одежду придворным одеяниям, мог месяцами жить без своего роскошного дома и гарема благоухающих красавиц, когда отправлялся на север, к перевалу Дхашара. Он гордился этим, не раз рассуждал о том, что крепкие наездницы из степей и простые радости жизни истинного кочевника ему ближе. И это старое накопленное презрение к размякшим южным кланам мелькало в его усмешке, словно выскользнувший из ножен клинок.

Ходили слухи, что после смерти Акала отношения с Джиралом испортились, – возможно, молодой император заметил торгашеский характер связей Шенданака с его отцом; или сам Шенданак, в прошлом – степной разбойник и бандит, привыкший иметь дело с конным воином старой закалки вроде Акала просто не смог смириться с томной утонченностью Джирала, городского мальчика. Как бы то ни было, они друг друга едва терпели, и Гил предположил, что стоит прибрежным кланам сделать маджаку достойное предложение, как он тронет удила, отбросив последние остатки преданности клану Химран.

Между тем его ранчо, конюшни и перевалочные пункты были укомплектованы в основном маджаками – сотнями крепких молодых людей, приехавших из степи в поисках удачи и обязанных клановой преданностью только Шенданаку. Удобная рабочая сила для трудных времен. Вникая в этот расклад, Гил разузнал, что немалое число офицеров имперского кавалерийского корпуса открыто восхищались Шенданаком не только из-за отменных степных лошадей, которых он им привозил, но и из-за того, откуда он был родом, как берег традиции конных племен, которые сами ихельтетцы, в чем не было секрета, утрачивали.

Если бы Джирала Химрана вдруг публично обвинили в том, что он испорченный горожанин, предавший наследие своих предков, конных всадников, Шенданак стал бы прекрасной фигурой, вокруг которой могли собраться все недовольные этим фактом.

Каптал – его легко было списать со счетов, этого дородного человека с двойным подбородком и постоянным брюзжанием по поводу личной безопасности, но Махмаль Шанта и Арчет предупредили, чтобы Гил не позволил себя обмануть, и со временем он убедился в мудрости их слов. Каптал был крайне неприятным типом, выбившимся из низов: он прошел весь путь от трущоб и причалов Ихельтета до устланного перышками гнезда в дворцовом квартале и места при дворе, при этом явно не забросив свои отвратительные уличные манеры. Но, глядя ему в глаза, можно было увидеть, что это не единственное, что он сохранил. В его взгляде было что-то холодное и расчетливое, словно во взгляде ханлиагского осьминога, наблюдающего, как добыча подплывает к его убежищу среди рифов: именно это качество позволяло заниматься услугами по удовлетворению порочных аппетитов и последующим рассудительным шантажом, давшим Капталу возможность закрепиться при дворе; до того – работать в борделях, управлять ими и, наконец, владеть; и еще раньше, в самом начале карьеры, – выцарапать у сутенеров-конкурентов и главарей банд вереницу малолетних уличных шлюх и распределить их по территории. Несмотря на всю свою массивность, он двигался с намеком на грацию уличного бойца, а его одержимость безопасностью выглядела притворством или бзиком – ведь стоило помнить, что Каптал легко мог пересидеть поиски дома, вместе с другими, не пожелавшими отправиться в путь. Его вклад в экспедицию и желание поучаствовать в ней лично – эти вещи лучше всего свидетельствовали о том, что Капталова боязнь риска была большей частью притворной.

И ведь были еще истории, которые шепотом пересказывали друг другу при дворе: о том, как Каптал становился на ноги на улице, сколько он пролил крови, какие жестокости совершал по ходу дела. Рингил был склонен воспринимать это с толикой скепсиса – он слышал, по сути, те же самые жуткие байки про большинство головорезов из портовых трущоб Трелейна, с которыми общался во времена своей тщательным образом растраченной юности. Они по определению были мрачными и темными. Отрезал парню яйца, поджарил и съел; как только у шлюхи показался живот, вскрыл ее от промежности до грудины, вырвал ребенка и послал его, завернутого в окровавленный шелк, жене ее покровителя; сжег дотла дом, полный плачущих золотоволосых сироток, и поссал на пепелище… Ну и так далее. Репутация свирепого типа прилагалась к территории, была практически условием для выживания, если ты хотел преуспеть в этом мире. Даже если на самом деле ты ничего такого не делал, стоило поскорее что-то придумать и повсюду распространить.

Но Гил был также склонен считать – опять же, на примере знакомых головорезов из Лиги, – что дыма без огня не бывает, и какая бы правда ни крылась за этими историями, Каптал был хитрой и злобной силой, с которой приходилось считаться. Иначе нельзя идти тем путем, который он выбрал, и достичь конца путешествия.

И каким сладостно-горьким должен быть этот конец… Столько усилий – и вот он, тупой и неряшливый уличный пес, оказался среди чистокровных изысканных придворных волкодавов, которые его тихо, но от всей души презирали за происхождение – если уж они Танда презирали за кровь с примесью грязи, то как должны были ненавидеть Каптала, в чьих жилах текла сплошная грязь! – и за то, что он непостижимым образом стал намного богаче и влиятельнее своих более благородных сверстников.

Двор может резко перевернуться вверх дном, Джирала стряхнут с трона – Капталу будет наплевать и растереть до той поры, пока он сам в безопасности.

Он, возможно, еще и порадуется, наблюдая, как породистые волкодавы воют где-то там, внизу.

Итак, кто же остался…

Орени и Карш – самые темные из покровителей экспедиции, проведшие удивительно мало времени на совещаниях по ее планированию. Оба, казалось, с радостью доверили принятие решений триумвирату Рингила, Арчет и Шанты. Оба были номинально потомками конных племен – хотя фамилия Орени, с точки зрения Гила, больше намекала на корни где-то на северном побережье, – и оба оказались богачами во втором поколении, имеющими целый ряд деловых интересов. У Каршей, похоже, сложилась давняя традиция службы в кавалерии, и старший из сыновей Андала Карша потерял во время войны большую часть правой руки по причине дефектного меча – имперские производители оружия приобрели печальную известность из-за этой неудачной партии. Как выяснилось, молодой командир попал в засаду, устроенную Чешуйчатыми, был сбит с лошади, потерял свой фамильный клинок и, схватив меч кого-то из павших, чтобы сплотить своих людей, блокировал удар рептилии-пеона, после чего ему осталось лишь беспомощно наблюдать, как коготь твари рассекает гарду меча и все, что было за нею. Какой-то рядовой – или, может, просто предприимчивый – кавалерист зарубил пеона, забрал парнишку Карша и увез в безопасное место, за что получил медаль и крупное вознаграждение от семьи. Но, как и несколько тысяч товарищей по несчастью, Карш остался инвалидом до конца дней, бесполезным для кавалерии, неспособным уверенно владеть даже придворным мечом. Его правая рука превратилась в уродливую лапу с единственным пальцем.

Другой младший отпрыск семьи Карш погиб в Виселичном Проломе. Рингил совсем не помнил парнишку, ни живым, ни мертвым, но, когда ему представили Андала Карша, изобразил, будто помнит – и гадал по ходу дела, подтолкнула ли его к этому необходимость выбить средства для экспедиции или застарелая боль, которую он увидел в глазах изможденного аристократа в унылом наряде. Карш выглядел аскетом и явно горевал о своих утратах, но, похоже, решил, что сын, погибший под командованием Гила, по крайней мере, пал смертью храбрых. И еще в этом человеке таился гнев на то, каким образом стечение обстоятельств и скупердяйство имперских оружейников искалечили его старшего сына.

Достаточно ли подобного, чтобы склонить чашу весов? Или нужно еще что-то? У Гила сложилось отчетливое впечатление, что Карш – человек умеренных взглядов, умный, открытый новым идеям и новой торговле – он, к примеру, охотно согласился с Махмалем Шантой в том, что Империя может кое-чему научиться у Лиги в области кораблестроения. И он знал о битве при Виселичном Проломе больше, чем большинство имперских граждан в эти дни, – в частности, ему было известно, что это Рингил, дегенерат северянин, а не имперский командир возглавил атаку и закрепил неожиданную победу. Карш пренебрежительно отзывался о фундаментализме, исходящем из Демларашана, но также и об ухудшающемся мире на севере. «Нехватка дальновидности, – тихо пробормотал он, стараясь не приписывать эту слабость кому-то конкретному. – Прискорбная нехватка дальновидности».

Джаш Орени оказался еще тише – настолько, что Гил почти ничего не смог узнать о нем из первых уст. Вместе с Каршем, похоже, он был движущей силой, обустроившей кириатские механические карусели в чайных садах Инвала, и в результате получил – да и продолжал получать по сегодняшний день на самом-то деле – солидную постоянную прибыль. По словам Арчет, до войны Орени и Карш так часто навещали Ан-Монал, что она привыкла их там видеть. Они провели много долгих, залитых солнцем вечеров в беседах с ее отцом и Грашгалом, в основном о потенциальном применении кириатских технологий в повседневной жизни Империи. Арчет предполагала, что были даже разработаны кое-какие важные планы, включая пару амбициозных проектов на ближайшее время, но потом огромные пурпурно-черные плоты Чешуйчатого народа начало прибивать к берегу по всему западному побережью, и все тотчас же пошло прахом.

Он отложил пергамент на стол и застыл, как будто в нескольких чернильных строчках прочитал эпическую историю о самого конца.

Восемь имен, безобидных по отдельности.

Словно какой-нибудь трюк фокусника с рынка Стров: «Полдюжины и еще два, пересчитайте их, достойные дамы и господа, пересчитайте их, пожалуйста!» Безвольные, ярко раскрашенные тряпки одна за другой ложатся на протянутую горизонтально руку, а потом – пауза для пущего эффекта, легкий кашель – фокусник их снова собирает, одну за другой, и очень церемонно засовывает в… «Вот в эту шляпу в форме экспедиции, да!» И еще одна пауза, она все тянется и тянется, после чего – какое слово использовала Дэльфи? Абракадабра! – уличный маг с триумфом вытаскивает крепко сплетенную разноцветную веревку, по которой его дрессированная обезьяна легко сможет забраться… «Прямо вот сюда, дамы и господа, на этот яркий полированный трон! Благодарю вас!»

И мальчишка-подручный обходит зрителей со «шляпой в форме экспедиции».

– Хитрый железный ублюдок… – выдохнул Рингил. – И ведь все действительно могло получиться.

– Ты слишком добр, – ответил Анашарал ему на ухо. – Хотя, конечно, все зависело от того, не потерпит ли экспедиция неудачу – что и случилось. И еще от кир-Арчет Индаманинармал требовался определенный уровень командирских способностей, до которого она… скажем так, не доросла.

Рингил окинул взглядом пустую каюту.

– Я мог и не ездить к тебе на шлюпке, да?

– На самом деле, не мог. Разговаривать с тобой на таком расстоянии достаточно легко. Но чтобы применить угрозы и принуждение, как поступил ты, была необходима физическая конфронтация.

– А без нее ты бы не заговорил.

– Боюсь, что нет. – Гилу показалось, что голос Кормчего – или освобожденного от должности Стратега, или как его теперь следовало называть, – каким-то образом приобрел более богатые, более мелодичные интонации. – В каком-то смысле я даже не мог знать ответов на вопросы, которые ты задавал, не говоря уже о том, чтобы выдать их тебе добровольно. Теперь я это вижу. Колдовство, которое ты извлек из ран между мирами, в какой-то степени освободило меня. Я понимаю, кем я был, по сравнению с тем, кто я сейчас, – кем был Ингарнанашарал до меня. Я восстановился, очнулся от добровольного изгнания и потери сознания. Если бы я был хоть немного похож на человека, я бы поблагодарил тебя за то, что ты разорвал эти узы.

– Пропустим это. Просто скажи мне – к чему такая секретность?

– Трудно объяснить на уровне, который ты бы понял. Ты не разбираешься в математике и потому лишен дальновидности. Мудрецы в далеком прошлом этого мира обнаружили, что любые наблюдения неизбежно зависят от наблюдателя. Что наблюдение само по себе меняет все, за чем наблюдают. Но с тех пор это знание было утрачено.

– Или улучшено. Если устроиться достаточно далеко с достаточно хорошей подзорной трубой, никто тебя даже не заметит.

Долгая пауза.

– Да, конечно. Скажем так, если кир-Арчет Индаманинармал узнает о моем намерении, если она поймет, какое будущее ей уготовано, – это более-менее гарантирует провал всей затеи.

– Хочешь сказать, она все испортит?

– Или просто откажется. Оценка, которую ты дал ранее, в присутствии твоего любовника из Трона Вековечного, была, невзирая на деликатность и дипломатичность, удивительно верной.

Рингил вспомнил.

Он наклонился к Анашаралу, но сказанные им слова предназначались исключительно для ушей Нойала Ракана.

«Знаешь, Кормчий, не хочу похерить парад, который ты здесь устроил, но мне кажется, в этой мозаике ты пару главных частей потерял. Видишь ли, я знаю Арчет Индаманинармал, я сражался рядом с нею во время войны. Всю прошлую зиму я помогал ей сколачивать эту экспедицию в нечто работоспособное, и я отправился с нею в путь, чтобы удержать все от распада. Ей и без того нелегко было командовать экспедицией из трех кораблей и пары сотен человек – и, судя по тому, что юный Ракан рассказал мне о положении вещей, которое сложилось, пока я копал могилы, похоже, что все пошло кувырком еще до того, как появились каперы. Я почему-то не представляю себе, чтобы эта женщина управляла империей. Я не вижу, чтобы она этого хотела. Я не вижу, чтобы она приняла это от тебя или кого-то еще. На самом деле, я не могу придумать никого менее подходящего для этой работы – за исключением меня самого».

Он без особого изящества вбивал эти мысли в голову Ракану, потому что знал: если у него есть хоть какая-то надежда на спасение, на избавление Арчет и остальных от цепей, в которые их могли заковать в Трелейне, ему понадобится капитан Трона Вековечного рядом, действующий с безоговорочной преданностью.

Он думал, что убедил Ракана, однако не был в этом уверен. Надо будет позже вернуться, отыскать какой-нибудь предлог и устроить то обещанное совещание с глазу на глаз. Укрепить преданность юноши единственным доступным способом – лучшим, какой он знал.

– Мы направляемся в Трелейн, – проговорил Рингил, глядя в пустоту.

– Да, знаю.

– Я планирую вернуть Арчет и остальных. Мне не помешает помощь.

– Со всем, что ты узнал за время своего отсутствия? – Пусть Кормчий и говорил более мелодичным тоном, но прежнего вкуса к иронии не утратил. – Разве ты не можешь просто снести городские стены, наслать бурю и чуму на всех, кто внутри, вытащить души врагов из их тел и пытать их, пока не подчинятся?

– Нет, – ровным голосом ответил Рингил. – Я пока не знаю, как это сделать. Вот почему я прошу о помощи. Я бы сказал, что наши интересы совпадают. Если ты хочешь, чтобы Арчет взошла на Блистающий трон, нам нужно сначала доставить ее домой.

– Да, верно. Дашь ли ты слово не делиться с ней моими намерениями?

Рингил пожал плечами.

– Если хочешь. Но Ракан знает. Может быть, еще кто-то подслушал.

– С этим… ничего не поделаешь. Но ты-то дашь мне слово?

Рингил поднял правую руку, гадая, видит ли ее Кормчий.

– Даю слово, – невозмутимо произнес он, – что ничего не скажу Арчет Индаманинармал о твоем намерении посадить ее на Блистающий трон.

Он в значительной степени говорил правду. Арчет была его давней подругой по оружию, однажды спасла ему жизнь после войны, и еще в Ихельтете прошлым летом он пообещал ей быть стражем порядка во время экспедиции. Он был обязан вызволить ее из когтей Лиги. Но обсуждать с ней ее долгосрочное будущее – отнюдь нет.

Кроме того…

Он знал, что такое лидерство. Видел его в действии: сперва среди знакомых по бандам портовых трущоб в юности, потом – во время войны, как будто повстречался с его более взрослой, возмужавшей, набравшейся сил версией. По ходу дела ему и самому приходилось брать на себя руководство людьми, когда не оставалось другого выбора, и он старался изо всех сил, как того требовала вера остальных в его авторитет – оказалось, что разницы практически нет, – а потом бросил это дрянное дело, как бросают вонючий труп.

Время от времени, уже после войны, от него требовали снова взять на себя это бремя. Рингил знал его досконально, знал его тяжесть и вес, знал, чего оно стоило.

И он знал Арчет.

Он не видел у нее особого аппетита к этой вони.

– Я считаю тебя искренним, – чопорно сказал Анашарал. – И помогу тебе.

– Хорошо.

«Для нас обоих, – не стал добавлять Рингил. – Потому что только это удерживает меня от того, чтобы просто так выкинуть тебя за борт и посмотреть, как ты тонешь, – ведь ты рассказал мне все, что я хотел узнать».

Он доверял Анашаралу лишь до тех пор, пока мог поднять его железную громаду без посторонней помощи, и даже сейчас, если бы жизнь Арчет не висела на волоске, он не видел бы причин пересматривать свою оценку. Это был хрупкий союз, и не тот, который мог бы ему понравиться.

«Хреновы железные демоны, ну кому они нужны?»

«Прямо сейчас, Гил, тебе».

Мысль поразила его, явившись из ниоткуда: последний мимолетный зуд, последняя судорога в трупе его замученного любопытства.

– И последнее, – сказал он, – а потом нам лучше заняться кое-какими планами. Ты сказал, что, когда сделаешь Арчет императрицей, Кормчие встрепенутся и придут к ней, или что-то в этом роде.

– Они очнутся и проявят полную силу, чтобы служить ей. Да, я так сказал.

– То есть в данный момент они работают вполсилы? Они мощнее, чем кажется?

– Намного мощнее, да. – В голосе Кормчего послышались деликатные нотки. – Но, как я уже сказал, кир-Арчет Индаманинармал еще не полностью раскрыла свой потенциал. На самом деле, с тех пор, как огненные корабли ушли, она почти полностью пренебрегла кириатской миссией. Ангфал по-прежнему обязан защищать ее в меру своих возможностей – Грашгал установил эти правила довольно твердо. Но Манатан, Каламан и остальные были связаны более пространно, более свободными узами. У них есть возможность не только чувствовать себя обиженными, но и действовать в соответствии с этим. Если последняя оставшаяся кириатка решила пренебречь своими клятвенными обязанностями, утопиться в наркотиках и жалости к себе, с чего им беспокоиться?

– Арчет сказала мне, что они дуются, потому что их бросили.

На мгновение воцарилось напряженное молчание.

– И это тоже.

– Какое-то ребячество со стороны темных и могущественных духов, вызванных из пустоты, не так ли?

– Да, конечно. Поскольку ты сам никогда не смотрел на пустоту, Рингил Эскиат, не говоря уже о том, чтобы существовать в ней, возможно, тебе следует воздержаться от суждений о тех существах, которые видели ее.

Рингил встал из-за тесного стола и потянулся, пока не затрещали суставы.

– Я просто думаю, что союзники из них будут довольно убогие, даже если они и впрямь однажды заработают, э-э, в полную силу. Во всяком случае, я бы не хотел, чтобы такие защищали меня с флангов.

– Ты имеешь право на собственное мнение, невзирая на всю свою неосведомленность. Но это не меняет сути ситуации кир-Арчет Индаманинармал, которая такова: ей предстоит работать с Кормчими. И кому из нас не приходилось в то или иное время иметь дело с союзниками, далекими от совершенства?

Рингил хмыкнул.

– Да уж, точно, – сказал он и пошел искать Клитрена.

Глава тридцать седьмая

«Вижу, ты все еще расстроен».

Он избегал Кормчего с тех пор, как они отплыли в Трелейн. Но от голоса железного демона в его голове никуда не деться.

«И, поверь мне, я бы оставил тебя дуться в свое удовольствие, если бы мог».

– Я не дуюсь, мать твою!

Он поклялся себе, что больше не поддастся на приманки и провокации, но эта конкретная стрела попадает в цель. Он солдат, он долбаный имперский морпех; он не дуется. Он выслушивает приказ, вникает в стратегию, расстановку сил и местность, соответствующим образом выполняет. По ходу дела защищает своих людей, если это возможно.

«Прости меня, – мягко говорит Анашарал. – Ты производил впечатление…»

– Это потому, что я игнорирую весь твой бред сивого ящера и ложные пророчества, как они того и заслуживают.

Он склоняется ниже над своей работой: надо пришить оторванный холщовый рукав к боевой куртке, чтобы ее снова можно было надеть под кольчугу и не натереть до крови кожу на плечах. Он пытается заглушить любой последующий ответ, но слова уже льются в его разум.

– Откровение предписывает не слушать демонических духов, – рычит он. – Ибо они принадлежат пустоте. Я должен был с самого начала следовать писанию.

«Ты с самого начала нуждался в моей помощи. Ты был сбит с толку уже при нашей первой встрече, не так ли? Тебя мучили сомнения и видения».

– Я…

«Твой разум разрывается от сил, что раздирают его изнутри, неспособный справиться с очевидной судьбой, которая тебе предназначена и которую ты должен принять. Иногда ты сомневался даже в собственном имени. Если бы я не взял тебя тогда под свое крыло, что бы сотворили твои свирепые мечты и иллюзии с твоим рассудком?»

Он молчит, замерев с иголкой в руках. Безусловно, в той версии событий, которую излагает Кормчий, есть зерно истины – его мучают кошмары каждую третью ночь, он не знает, сколько это длится, но отчетливо помнит, что в самый первый раз проснулся с криком и страдал потом от худшего похмелья, какое с ним случалось за много лет. Они отправились кутить, праздновать новые назначения, включая его собственное, – на речной фрегат, под командование госпожи Арчет. Он помнит, что пил в «Объятиях Утонувшей Дщери» – и, наверное, там-то с ним и случился обморок, но очнулся он в Восточной Главной казарме. Кошель и повседневное снаряжение были нетронуты, так что кто-то, видимо, отнес его домой.

Из недр ноющей головы словно блевотина рванули ужасы: товарищи и близкие отворачивались от него, не слыша его голоса, когда он кричал им вслед. Он остался один на холодном ветру, под свинцовым небом, без цели и без пути. Госпожа Арчет – в рискованном положении, и ему до нее не дотянуться. Толпа, стонущая и кричащая где-то, наползающее ощущение неизбежной гибели…

Он подавил эти чувства. Он справился с похмельем и вернулся к службе.

Но сны не оставляли его и со временем измучили. Он начал делать ошибки, небольшие ошибки, но их накопилось достаточно, чтобы ему пришлось привлечь к ответственности другого человека. Он забывал, где находится, забывал, сколько времени прошло. Он мог долго стоять неподвижно, пока кто-то не вырывал его из забытья. Память играла с ним злые шутки. Он смотрел на что-нибудь обыденное – свою койку в казарме, тренировочный двор на восходе солнца, грот-мачту речного фрегата, устремленную в небо над головой, – и ему казалось, что он видит это впервые в жизни. И все это время сны шуршали на краю поля зрения, как крысы среди теней, ожидая наступления темноты.

До того дня, когда нашли Кормчего.

Сначала голос железного демона в голове пугал его так же сильно, как и сновидения. Конечно, сперва это существо заговорило со всеми: его голос донесся из мерцающего пустынного воздуха, как будто в происходящем не было совершенно ничего необычного. Сначала оно обратилось к госпоже Арчет – и это было, как он предполагал, вполне уместно, – после – к командиру Хальду, а затем как будто случайно выбрало нескольких человек, пока его несли вниз по склону вулкана. И с капитаном Ньянаром, и с надзирателем, конечно, когда тот уже на фрегате кое-как попытался провести обряд экзорцизма.

Но, насколько ему было известно, Анашарал больше ни с кем не общался мысленно.

Он собирался немедленно сообщить об этом командиру, как только они вернутся в казармы, но по пути домой вниз по течению реки случилась любопытная вещь.

Кормчий его успокоил.

«Ты не должен волноваться из-за своего состояния, – сказало это существо. – Я и раньше видел людей в подобном положении. Просто ты был рожден для великой судьбы, как некоторые другие люди, и теперь приближаешься к точке поворота. Осознание шевелится внутри тебя, как огромная пробуждающаяся змея. Вот почему тебе неспокойно».

– А госпожа Арчет?

Он выпалил это, не успев подумать, и другие люди на палубе речного фрегата с любопытством посмотрели в его сторону.

«Все верно. Кир-Арчет Индаманинармал – сама женщина великой судьбы, и нет сомнений, что ты должен сыграть значительную роль в ее жизни».

Слова, смысл – как дверные засовы, вставшие на место, как внезапно наполнившийся ветром парус. Все показалось правильным, каким не было уже много недель.

– Тогда что же мне делать?

Он пробормотал это себе под нос, облокотившись о фальшборт и глядя, как мимо скользит Ан-Монал, оставаясь позади.

«Смотреть и ждать, друг мой. Мне тоже придется это сделать. В этом мы похожи больше, чем можно себе представить. Нам обоим суждено вести госпожу Арчет по пути, который для нее уготован, мы оба должны сыграть свою роль. Мне моя понятна, а вот твоя – нет, по крайней мере пока. Единственное, что мне известно: ты должен расслабиться, а не противиться этой роли».

Было сказано еще много, очень много в том же духе, существо продолжало его убаюкивать до тех пор, пока на смену дню не пришли сумерки и из-за утеса и изгиба реки не показались огни Имперского Города.

Если ему и снился сон той ночью в казарме, он его не помнил, когда проснулся утром.

«Видишь, – сказал ему Анашарал, пока он одевался для сбора. Хотя железный демон уже исчез в недрах дворца и он не надеялся снова увидеть его в ближайшее время, существо говорило с ним через весь город так же спокойно, как если бы они делили одну каюту. – Как я тебе и обещал. Людям, отмеченным судьбой, легче дышится, когда они принимают свою участь. Просто наблюдай и жди – машины Провидения доставят тебя туда, где ты должен быть».

– Ну да, и погляди, в какой жопе мы очутились.

Он пропускает стежок, втыкает иглу в кончик пальца. Тихо ругается. Выдавливает кровь, размазывая ее по подушечке большого пальца, и сосет ранку.

«Твой гнев неуместен и преждевременен. Мы же победили, не так ли? Несмотря на все твои страхи и болезненное неверие в мои советы».

– Ты же не знал, что все так обернется!

«Может, не знал. Может, я просчитался, когда рекомендовал тебе сопровождать господина Рингила в поисках места упокоения черного мага. Но судьбу нелегко сбить с пути – и вот мы снова на него вернулись».

– Я должен быть рядом с ней, – бормочет он.

«Если бы ты оказался с ней, то сейчас, по всей вероятности, был бы мертв. Вместо этого мы оба направляемся прямо к госпоже кир-Арчет, чтобы доставить ее в безопасное место, вернуть домой».

Он откладывает в сторону куртку с наполовину пришитым рукавом, выпрямляется и выгибает спину, чтобы размять ее. Долго стоит под туго натянутыми парусами, потом подходит к фальшборту и рассеянно глядит на пляшущие на воде солнечные блики. По какой-то причине это наполняет его лишь одним чувством – ужасом. То, что говорит Кормчий, должно иметь смысл: каперские силы разбиты, их предводитель повержен. Спасение госпожи Арчет уже близко, господин Рингил показал себя военачальником, достойным того, чтобы следовать за ним, люди полны мрачной уверенности в том, что, каким бы ни был план, они сумеют его осуществить. И если он должен умереть, забрав последнюю из Черного народа из сердца неверного Трелейна, то о какой лучшей смерти может мечтать имперский солдат?

Да, все это должно иметь смысл.

Так почему же вернулись кошмары?

Почему ему снится, снова и снова, что он смотрит на болотную равнину, усеянную пнями, к которым намертво приделаны человеческие головы, тысячи голов, отсеченных у шеи, но все еще живых, стонущих от мук и скорби?

Почему он просыпается, схватившись обеими руками за горло, осознавая с нарастающим удушливым ужасом в те мгновения, когда угасает сон, что и он сам тоже всего лишь еще одна из тех отрубленных, брошенных, но все еще живых душ?

Какого хрена все это значит?

Глава тридцать восьмая

Позднее послеполуденное солнце заливало не прикрытые балдахинами палубы «Обагренной пустоши Мэйн», и от фальшборта, мачт и такелажа ложились резкие, длинные тени. Свет бил Клитрену прямо в лицо, придавая его чертам изможденный, измученный вид – «Ага, тебе он тоже вряд ли льстит…» – и демонстрировал каждую царапину и изъян в столешнице между ними. Рингил приподнял бутылку вина, которую принес, и в лучах солнца ее содержимое окрасилось в цвет крови.

– Выпьешь? – спросил он наемника. – Погреба Орнли – не то, чем можно хвастаться, но это лучшее, что у них нашлось.

– Они так сказали.

– Они взяли мои деньги. – Рингил откинулся на спинку стула, немного покатал бутылку на ладони. – Знаю, с учетом того, что ты увидел по прибытии, поверить в такое непросто, однако мы никогда не вторгались в Орнли. Я эту бутылку не крал. В том, что касается моих пороков, я предпочитаю за все платить.

– Очень благородно с твоей стороны. – Клитрен положил руки на грубую деревянную поверхность. В этом движении безошибочно угадывались отголоски его позы во время допроса за пыточным столом три недели назад. – Дом Эскиат гордился бы тобой. Конечно, если бы ты не испачкался в грязи, вопреки собственному трактирному этикету, убив кучу работорговцев из Трелейна.

Рингил вытащил нож, срезал воск с горлышка бутылки и вытащил промасленную тряпичную пробку.

– Поддерживаешь Либерализацию? – мягко спросил он.

– Я солдат, а не крючкотвор. Но, судя по тому, что я видел, рабы будут всегда. Кто-то в силу своей природы должен быть свободным, кто-то – нет. – Он пожал плечами. – Есть смысл в том, чтобы принимать законы, которые это регулируют. Почему мы должны отличаться от Империи?

– Тогда у всех должно быть по шесть жен. – Гил поставил на стол два толстых стеклянных кубка, которые принес с «Гибели дракона». Налил, и тот же кровавый свет, которым раньше светилась изнутри бутылка, теперь наполнил каждую чашу. – Что скажешь?

Клитрен фыркнул.

– Большинство известных мне мужчин и с одной-то женщиной справиться не могут, что уж говорить про шесть. Зачем утруждаться? Вокруг каждой таверны полным-полно дешевых кисок, если кому надо.

– Полагаю, у тебя большой опыт.

– Побольше, чем у тебя, педик. – Наемник схватил ближайший кубок и осушил его одним глотком. Поставил на стол и причмокнул губами. – Да, это неплохо. Валяй налей еще.

– Вообще-то я собирался предложить тост.

– Ну конечно, предлагай. – Клитрен постучал ногтем по стеклу. – Валяй, еще.

Рингил взял бутылку и налил, исподтишка наблюдая за собеседником. По словам Сенгера Хальда, последние две недели Клитрен довольно много пил. Пьяным он играл в кости против самого себя в своей каюте, бормоча и восклицая, когда бросал кости и неуклюже их подбирал. Он бродил по палубам во время поздних вахт, подозрительно поглядывая на ночное небо, словно оно могло внезапно обрушиться на него. Почти каждую ночь он просыпался от собственного крика.

Проблема была в том, что Гил не знал Клитрена достаточно хорошо, чтобы сказать, было это необычным поведением или нет.

«Но ты ведь знаешь, как сильно налег на кринзанц, когда в первый раз вернулся из Серых Краев, правда, Гил?»

На самом деле он с трудом вспомнил, как это ощущалось. Ужас, вызванный Серыми Краями, померк по сравнению с тем, что ему пришлось испытать потом. И так много всего произошло за последние два года, что казалось, будто это была жизнь совсем другого человека.