Когда шатается трон Ильин Андрей
Потянулись воры с топорами и пилами. Запылали костры, возле которых быстро сколотили навесы и сиденья, поставили термосы с горячей едой. Так бы на фронте…
— Партизан, пойди проверь на всякий случай караулы. Ты умеешь, как лисица.
Исчез Партизан в темноте. Прошёл по «секретам».
— Стой, кто идёт?
— Двадцать два.
— Ты, что ли, Партизан?
— Я. Как служба?
— Нормально.
— Когда смена?
— Через полчаса.
Дальше пошёл, да так, что снежок под ногой не скрипнет, ветка не обломится. Умеет Партизан ходить, как зверь лесной — немцы научили. А кого не научили, тех уже нет…
Долгие ночи в начале марта. Томительно идёт время. Дремлют бойцы возле костров, друг на друга навалившись.
Свет какой-то.
— Что там у тебя?
— Машины по дороге прошли. Легковые.
— Сколько?
— Вначале две, потом еще три.
— Какие?..
— Серьёзные машины, на таких дачники не ездят. Они вообще по этой дороге не ездят. Тем более в марте.
— Сидим, ждём.
— Чего?
— Сигнала.
С КПП телефонный провод бросили, затащили аппарат в кабину первого грузовика, куда Пётр Семёнович сел, в тулуп закутавшись. Рядом Абвер.
— За небом в оба смотрите, если связь оборвётся, то будет белая ракета…
Будет ли?..
Горят костры, отбрасывая отблески на лица и погоны, гудят на холостых оборотах моторы, бензинчик кушают.
Уже утро не за горами.
Опять машины, но уже в обратную сторону. Пролетели на скорости, ревя моторами.
Еще час.
Два.
Три…
Звонок… Странный в кабине грузовика. Голос. Его!
— Всем отбой.
— Что?
— Отпускай людей, твоя задача на сегодня выполнена. Дальше обычным порядком. Повтори, как понял приказ.
— Людей с дежурства снять, машины на стоянку, работы продолжать в плановом порядке.
— Правильно понял.
— Как долго здесь будем?
— Столько, сколько нужно. Давай, строй, возводи стены, может, они кому пригодятся. От телефона не отходи. Если что, позвоню тебе лично или пришлю доверенного офицера. Всё. Отдыхай. Пока…
И непонятно, зачем была нужна вся эта ночная карусель.
А утром, по радио:
— От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Совета Министров Союза ССР и Президиума Верховного Совета СССР ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза. Дорогие товарищи и друзья! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что пятого марта в девять часов пятьдесят минут вечера после тяжёлой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин. Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и советского народа — Иосифа Виссарионовича Сталина…
Черт возьми!.. Ошарашенные командиры встали в кружок, слов не находя. Хотя понимали, догадывались, как многие в стране, но всё равно как гром среди ясного неба. Сколько десятилетий с вождём на свободе и на зоне, войну переломили, немца одолели, сколько натерпелись-намыкались, но всё равно оторопь берёт — что теперь будет?.. Без него?.. Может, самое худшее, как в восемнадцатом, и тогда покатится по стране кровавый каток гражданской войны, подминая под себя города и веси и множа по погостам кресты и звёздочки…Ведь никто не знает, куда Русь-тройку понесёт и кто ее будет кнутом охаживать…
Молчат командиры.
— А всё-таки хорошо, — тихо произнёс Крюк.
— Что «хорошо»?
— Что не мы… Что без нас.
— Ты думаешь?
— Я не думаю, я «барбос», я привык фактики один к другому складывать, как кирпичики, а потом выводы делать. Так меня старшие товарищи учили. И жизнь. Мы здесь?.. Здесь! Вчера тревогу сыграли, нас в машины затолкали при полном вооружении, даже в барак не запустили. Почему? А утром отбой объявили — форму долой, оружие — в схрон… И тут же сообщение по радио. Такая цепочка выстраивается.
— Кто мог?
— Тот, кто нас сюда посадил. Или другой. Хозяин многим поперёк горла встал. Как кость. Или всё само собой случилось, а нас на цепи против друзей-соратников держали, потому как они над неостывшим еще телом сцепиться могли. Зачем гадать… Главное, что не мы, что не взяли грех на душу. Покойник, конечно, был тот еще злодей, но страну удержал и немцам не отдал. Под немцами всяко хуже было бы. А может, еще и будет. Без него…
И так все подумали. Вся страна. Потому что не раз разворачивало Русь-матушку на полном скаку оглоблями в обратную сторону, от того, что кто-то новый на козлы взгромоздился и вожжи с кнутом в руки взял. И никто добра от той смены не ждёт, а только сплошную маету.
— Надо бы бойцам сказать.
— Вот и скажи…
Стоят бойцы, в услышанное не верят. Вождь умер… Что теперь со страной будет? И с ними. Но не все растеряны, кто-то улыбается в воротник — теперь амнистия случится непременно. Она всегда случается, когда кто-то из бонз богу душу отдаёт. А всё остальное для зэка неважно, лишь бы с нар соскочить, а там хоть солнце не вставай, хоть трава не расти!
Но гаснут улыбки. Какая амнистия, когда они не зэки, когда они непонятно кто — трупы, похороненные в выбитых в вечной мерзлоте ямах. Не может быть для них амнистии, так как нет их на свете.
— Слушать сюда! — гаркнул Кавторанг. — Нечего тут сопли на кулак мотать. И радоваться тоже. Нечему радоваться. Для нас ничего не меняется. Первая смена заступает на общестроительные работы, вторая и третья — отдыхают. И без разговорчиков — разговоры нас не спасут.
— А дальше что?! — крикнул кто-то из строя.
— Дальше будет вечер и ночь. А потом утро. Это я точно знаю. А всё остальное… это как бог даст. Или гражданин прокурор.
Разговор был странный. Товарищ Берия бегал по кабинету, потирая руки, зачем-то выглядывал в окно, отодвигая шторы. И никакой вселенской скорби, о которой писали в газете «Правда» и говорили по радио.
— Что там твоя стройка?
— Строим. Скоро все фундаменты закончим. А дальше что? Этажи возводить?
— Молодцы, хорошо взялись! Может, вас на московские высотки определить, раз вы такие стахановцы? Мне хорошие строители позарез нужны. — Берия весело рассмеялся. — Ладно, возвращай своих людей в шарашку.
— И что там делать, к чему их готовить?
— Ни к чему не готовь — не к чему их готовить. Сидите, отдыхайте, ваша работа закончена. Или ты не рад?
Пётр Семёнович хотел было что-то сказать да осёкся. Но Берия это заметил.
— Чего мнёшься, как гимназистка перед унтером, чего сказать хотел? Говори.
— Я не по делу.
— Как есть говори. — Берия сел, стал что-то быстро писать в блокноте.
— Я по ситуации. Кто теперь вместо Сталина будет?
Берия поднял глаза от бумаг, хитро глянул.
— Я!.. Даже если не я, а кто-нибудь другой. Всё равно — я! — Он широко улыбнулся.
— А остальные? Они тоже могут захотеть.
— Кто? — поморщился Лаврентий Павлович. — Рубака Будённый или Маленков? Не станут они в такой воз впрягаться, зная, что я уже под оглобли влез. Кишка тонка со мной тягаться!
— А Хрущёв?
— Никитка? Куда ему. Его уровень республиканский — сельское хозяйство на Украине поднимать или на какое-нибудь министерство сесть. Не теперь — после. Он всю жизнь в холуях ходил, гопака на ближней даче отплясывал и теперь одного боится, чтобы его вообще не убрали куда подальше.
— Мне кажется, что ни он, ни другие просто так не сдадутся.
— Конечно, не сдадутся, будут интриги плести, в кучки сбиваться, планы строить. Только что сделать смогут? Все силовые рычаги в моих руках. Так, языком поболтать. Щенки они, которые под Сталиным ходили, голенища сапог ему вылизывая. Тех, кто покрепче был, Иосиф еще в тридцатых и сороковых под корень извёл. За что ему большое спасибо. Не осталось никого.
— А армия?
— Там разброд и шатание, генералы друг на друга кляузы строчат — не сговориться им. По крайней мере, быстро. Они с войны ще славой меряются и заслуги делят. Им в голову не придёт… А потом, после, мы их с почётом и орденами на пенсию отправим, чтобы мемуары писали и пионерам галстуки повязывали.
— Можно честно?
— Валяй.
Берия был расслаблен и до нельзя демократичен, готовый кого угодно выслушать, чтобы разубедить.
— Мне кажется, это… ошибка. Согласен, достойных фигур нет. Но шакалы, которые сбиваются в кучу, любого льва могут загрызть.
— Для этого им сбиться надо, а они теперь друг друга локтями пихают, за тёплые места борьбу ведут. Я знаю. У меня кругом свои информаторы. Амбиции у них, верно, есть, да силёнок маловато. Поднимут голову — я их быстро на Лубянку спроважу, они это понимают. Зачем им мягкие кресла на нары менять? Они знают меня, понимают, что поперёк силы лучше не вставать.
— Именно поэтому. Любой урка понимает — слабых надо резать прежде, чем они силу наберут, после будет трудно. Упустил момент — сам на ножичек угодил. Воры всякий новый этап встречают, чтобы потенциальных конкурентов высмотреть, и либо под себя их подломить, либо жизни лишить. От того и верховодят на зонах, что не расслабляются, всегда и во всех угрозу для себя ищут.
— Это всё слова. Предлагаешь что?
— Теперь всех валить, пока они растеряны.
— Как воры?
— Как воры. Жизнь, она по воровским законам строится, это еще Дарвин замечал: кто первым жертву не сожрал, тот сам жертвой стать может. Или ты, или тебя. Сейчас надо действовать, пока никто удара не ждёт.
— В спину бить?
— Пусть так. В такой драке запрещённых приёмов нет. Ни для кого. И у них не будет. Решайтесь, Лаврентий Павлович. А мы поможем.
— Как?
— Подумаем. Сейчас разброд пойдёт, охрана ослабнет…
— Что это ты так обо мне печёшься? Не замечал я с твоей стороны большой к себе любви.
— Не в любви дело — в расчёте. Мы к вам крепко подвязаны, не один год вместе работаем. Сейчас об этом только мы знаем, а случись что — все узнают. И тогда нас в покое не оставят: найдут, в землю закопают. Когда хозяин… уходит, его псарню отстреливают. А если вы верх возьмёте… то мы вам верой и правдой… Тогда, может, и амнистия нам выйдет… Как вы обещали.
— Обещал, помню. Может, ты и прав. Но не сейчас, чуть позже. Сейчас надо другие рычаги себе взять — главные. А вы… вы погоды не делаете. Но бойцов своих держи на всякий случай в полной боевой. И вот что еще… Отряди несколько человек, из тех, что понадёжней, на охрану моего особняка. Я распоряжусь, чтобы вам какое-нибудь помещение вблизи освободили. Будете там сидеть, дом сторожить.
— Как псы в будке?
— Как псы, — совершенно серьёзно ответил Берия. — Потому что я вас с руки кормлю. Я ваш хозяин. А другие, тут ты верно заметил, вас под нож пустят и шапки из шкур пошьют. Вот и выходит, что вы беречь и защищать меня должны пуще глаза своего, чтобы самим уцелеть.
— Лучшая защита — нападение. Если ждать, то можно опоздать. Нам бы теперь…
— Слышал уже! — раздражённо прикрикнул Берия. — Займись своим делом! А об остальном я позабочусь. Мои возможности побольше будут. Да и опыт… А твой шесток, он лагерный, отчего ты мир воровским аршином меряешь. Нельзя все вопросы «пером» в бок решать. Здесь политика большая и законы свои, в которых ты, как свинья в апельсинах…
Кивнул Пётр Семёнович, хотя при своём мнении остался. Может, там и политика, да только законы, один черт, лагерные и вор, который врага не углядел, может в любой момент удар в спину заточкой получить.
Но ничего не сказал — пёс на хозяина не гавкает, он служить ему должен и хвостиком вилять…
Берия, верно, был почти счастлив. Столько лет под хозяином ходил, каждый день «воронок» к воротам ожидая, боялся лишнее слово сказать. Так жил. Все так жили. А теперь вздохнул свободно, всей грудью: не стала Отца Народов, ушёл страх, который сердце ледяными пальцами тискал. Нет над ним никого, кроме господа бога — свобода! И можно, вернее нужно, о будущем подумать — о стране, о себе. Не мог Берия себя и страну по отдельности представить, слился он с ней, сросся. Ну а кто еще, если не он? Что другие сделали для Союза Советских Социалистических Республик? Он бомбу сладил, американцев утёр, ракеты строит, в войну промышленность из-под самого носа немцев умыкнул, за Волгой и Уралом заводы поставил, да не в чистом поле, а на заранее подготовленные фундаменты, поэтому они с колёс танки, орудия и самолёты выпускать начали. А без них не одолеть бы Гитлера — нынче войны на «ура!» не выигрываются, а только моторами. Кто бы это еще мог сделать — весь мир не верил, что такое возможно. Николашка в мирное время выпуск оружия наладить не мог, а он в военное, когда область за областью сдавали. И это не хвастовство — факты. Хрущёв на фронтах языком молол, в котлы войска загоняя, а товарищ Берия Кавказ удержал, когда там всё на волоске подвисло. Поехал и удержал! Науку создал, учёных из лагерей, куда их его предшественники загнали в шарашки, вытащил, за кульманы усадил. Армии новое оружие дал…
Так что имеет право!.. Кто другой теперь страну не уронит, кто дело социализма продолжит? Есть такие? Нет! И кто бы что про коллективное руководство и руководящую роль партии не говорил — лидер должен быть. Хозяин. Сталин страну крепко держал, иной раз так, что слёзы из глаз ручьями текли, кровь с мозолей на руках капала, но народ ему всё прощал, потому что понимал и помнил… Без народной поддержки Сталин бы дня не усидел. В войну с его именем на танки с гранатами лезли, в индустриализацию такие рекорды ставили, что весь мир только ахал: по несколько заводов в день в эксплуатацию вводили, целые города с ноля строили, тракторы, автомобили, которых селяне отродясь не видели, в каждом колхозе появились. От калош до авиации — все своё! Да, иной раз через колено, с тихим саботажем контрреволюционных элементов, с поклонами друзьям-капиталистам, у которых технологии и станки покупали, но всё равно сдюжили, выстояли и самую могучую страну Европы, а может, и мира в прах развеяли. И это не военная победа была — идеологическая, которая показала миру силу социализма! За десять лет, считай, страну из Средневековья в социализм вытащили, от сохи до бомбы — вровень с самыми развитыми государствами мира поставили. И заслуга это — его. Дорвались бы до власти оппортунисты и прочие заговорщики, неизвестно, что бы еще случилось: за мировую революцию бы дрались, а свою страну профукали.
Но только всё это в прошлом, и нечего оглядываться, новые задачи ставить надо. Теперь, когда страна прочно на ножки встала, можно вожжи слегка ослабить: и республикам больше свободы дать, и странам восточного блока, партию поприжать, опираясь на хозяйственников, Курилы Японии отдать, чтобы наладить добрососедские отношения, лагеря перетряхнуть, невиновных и раскаявшихся на свободу выпустить, частников поддержать. При Иосифе больше шести процентов от валовой продукции промышленности СССР производили кооперативы и частники, на миллионы рублей, причём не только «лапти плели», но и радиоприёмники и фотоаппараты собирали, государственные заказы выполняли, НИИ создавали! Налоги в казну платили от одного до четырёх процентов в год. Что правильно! Только мало этого, надо еще сильнее развивать частный сектор! Пусть народ проявит инициативу, пусть потеснит красных директоров.
Да, наверное, кто-то из братских народов, свободы через край хлебнув, может отшатнуться, уйти из-под опеки «старшего брата». И пусть! Уйдут, поймут, что сообща жить лучше, и вернутся обратно. Обязательно вернутся.
Так думал Лаврентий Павлович. И много чего еще думал.
Вот только прежде надо конкурентов с политического поля вытеснить, мирно и по возможности тихо. Без крови, без шельмования, пусть сами уйдут, пусть освободят дорогу тому, кто знает, куда идти. Он знает! И тогда наступит новая эра свободы и процветания, и каждый не из-под палки, не по указке сверху, а по собственному желанию и для собственной выгоды будет страну строить. Так — будет. Так — должно быть! И он этого добьётся, потому что умеет и за всё, за что брался, у него получалось. И теперь получится! Обязательно!
* * *
— Ну что, Георгий Константинович, пришло твоё время. Вернее, наше. Давай начистоту.
Молчит Жуков, осторожничает, не лезет вперёд.
— У тебя авторитет, ты победу добыл, к тебе прислушиваются. Если не теперь, то Берия всю власть под себя подгребёт, ничего нам не оставит. А так есть шанс. Заодно поквитаешься с ним по трофейному делу.
Жуков болезненно поморщился. Не привык он, не любил сам, лично, на амбразуру лезть, предпочитал других посылать, а потом, если что не сложилось, лампасами вильнув, в сторону уходил. Всегда не сам по себе, всегда под Верховным сидел, приказы и указания его исполняя, а тут надо против течения выгребать. Не его это. Он солдат. Прикажут — исполнит, а лишнего на себя он брать не станет.
— Не знаю… Берия теперь в силе…
— В его силе — слабость его. Ходит, сияет как начищенный самовар, считает, что схватил удачу за хвост, не замечает вокруг себя ничего. Не видит в нас достойных противников, потому что нос выше звёзд кремлёвских задрал. В самый раз теперь ударить. Ты же знаешь, ты воевал: бить надо, пока противник планы твои не раскрыл и резервы не подтянул. Как Ленин говорил: сегодня — рано, завтра будет поздно. Теперь надо! Или… никогда.
— Это так.
— Решайся, Константиныч, пора тебе из тайги уральской выбираться. Сладится всё — в кресло министра сядешь и сможешь армию по своим меркам кроить. Обещаю. Смотри, а то Берия тебя куда-нибудь в Сибирь в военкомы загонит, а то и в лагерь.
Думает Жуков, прикидывает. Велик соблазн, но и опасения немаленькие. Сейчас он хоть что-то имеет, а завтра?.. Или пан или пропал?.. Здесь за чужие спины не схоронишься, и солдат в атаку не погонишь, тут лично самому придётся… И отвечать тоже… Но если выгорит дельце, если министром станет, то много кого можно будет в грязь втоптать, на кого зуб имеется. Выстроить рядком и отвешать, кто что заслужил. Армию-победительницу под себя взять — это дорогого стоит. Если, конечно, Хрущ не обманет. Но не должен, кто он без армии? Мужик-лапотник. Нет у него никого. Без армии Берию ему не свалить…
— Ну что, Георгий Константинович?
— А как другие?
— Что тебе другие? Они к тебе приходили? Нет. А я пришёл. Потому что уважаю и понимаю. Выходит, больше меня тебе никто ничего не предложит. Теперь каждый сам за себя — мы с тобой, они с кем-то другим. Такая ситуация, что кто первый успел, тот больше других откусил.
— Тут надо подумать, план прикинуть.
— Чего прикидывать? Подтянешь к Москве пару дивизий, заткнёшь все входы-выходы, против Лубянки танки и артиллерию выкатишь на прямую наводку, как ты умеешь. Куда им деваться против твоих пушек… А Берию где-нибудь по-тихому в Кремле или на даче возьмём. У него охрана — десяток человек, говорить не о чем. Повяжем, спрячем подальше… Или на месте, чтобы без сюрпризов… А коли время протянем, то Лаврентий в армии кадровые перестановки начнёт, своих людей на должности проталкивая, и тогда не факт, что тебя, что нас кто-то поддержит. А сейчас весь генералитет и офицеры Берию ненавидят, потому что многие через Лубянку и СМЕРШ прошли. Даже если не помогут тебе, то мешать не станут. Вот и прикинь расклад: пара дивизий и два десятка генералов в Кремле — и нет Берии! Сегодня ты в опале, а завтра во власти! Маршалу победы негоже на мелких должностях в округах подвизаться, не его это уровень. Давай, Константиныч, решайся, такой шанс раз в жизни выпадает. И тебе и мне. Нам всем…
Молчат командиры, на Петра Семёновича смотрят.
— Тут расклад такой — не на кого нам теперь рассчитывать, кроме как на самих себя. Не удержится наш хозяин.
— С чего ты взял?
— С того, что он силы свои переоценил, уверовал, что все под ним ходят, а он сверху присел.
— Так оно и есть: все краснопёрые, все менты под ним, под его людьми.
— Так да не так. Это пока он при власти, а случись что — разбегутся все как тараканы во все стороны. Что вы, натуру их не знаете? Им бы только оклады повыше, звёздочек побольше, да хавчик из зэковского котла пожирней. Не станут они за него шкурами рисковать. Может, он иначе считает, а нам снизу, с нар, виднее. Да и авторитет у него не тот. За Сталина народ горой стоял, любого готов был на вилы поднять, а Берию не любят. Никто. Нет у него поддержки, кроме краснопогонников, а им цена — грош в базарный день!
— И что делать?
— Что надо или что будем?.. Если надо, то ему бы теперь ударить, чтобы под самый дых, пока никто не ждёт. Я предлагал придать нам еще пару рот, навести на адреса, а дальше… Дальше дело привычное: стреляй во всё, что шевелится, бросай гранаты, где дырку видишь. Десять минут на всё про всё.
— Там охрана.
— Не смешите меня. Охрана сама не знает куда бежать и под кого ложиться. Теперь никто ничего не знает, все чего-то ждут, боясь шевельнуться. Значит, самое время. Так, Кавторанг?
— Так. Противника бьют, пока он деморализован, тогда, если нахрапом и без соплей, на одном «ура!» прорваться можно. А вот когда он в себя придёт и окопается…
— Вот и я говорю. Говорил…
— Отказался?
— Напрочь. Посоветовал не в своё дело не соваться. Пальцы загибал, сколько под ним служивого народа ходит.
— Думаешь, свалят его?
— Не обязательно, но могут. Есть уверенность в своих силах, а есть самоуверенность. Таких судьба бьёт. Хочешь на трон сесть — территорию вокруг себя очищай под метёлку. Это древние хорошо усвоили и когда к власти приходили, всю прежнюю элиту под корень резали, включая младенцев. Заборы вокруг дворцов с отрубленными головами на кольях городили, чтобы стрелу в спину не заполучить.
— Они же вместе все…
— Были вместе, когда под Сталиным сидели. А нынче разлетелись из гнезда. Скоро оперятся, клювы отрастят и клевать друг друга начнут в темечко. А теперь они тёпленькие и мягонькие, в пушке иллюзий. Только он это не понимает, или не хочет понять, желая крови избежать. Но не выйдет: тут или их кровушка, или его.
— Ну, а если не получается, что будем делать?
— Отход готовить на заранее подготовленные позиции. И это уже начали делать: деньги у нас есть, связи появились. Крюк, бери в оборот воров, хоть душу из них вынимай, но добудь документы и схроны на первое время. Ты, Партизан, где-нибудь в лесах лагерь готовь, поглубже, куда ни зверь, ни охотник не забредают и где отсидеться можно. Сможешь?
— Смогу. Только курортной жизни не обещаю: мошкара жрать поедом будет, холод пробирать.
— Консервов побольше запаси и курева, деньги есть.
— Абвер, можешь личный состав научить от слежки уходить и филеров распознавать, ну и другим премудростям, которым тебя фрицы обучили?
— Всему — нет. Но кое-что попробую.
— Кавторанг…
— Я!
— Тебе дисциплинку подтянуть, чтобы все под козырёк без страха и сомнений. В ком не уверен — того… Сам понимать должен… Бойцов на пятёрки и десятки разобьёшь и связь между ними продумаешь. Абвер поможет.
— Когда обрываться будем?
— Не теперь. Пока хозяин в силе, под ним сидеть будем. Тихо, как мышки. Если сейчас в бега податься, то он страну перевернёт, чтобы нас найти. И родичей подтянет. После, может быть.
— Считаешь, что если его свалят, то до нас дела никому не будет?
— Не считаю, не надо себя обманывать. Новые, которые придут, страну перекорчевывать станут, чтобы себя обезопасить и все корешки, которые прорасти могут, вырвать. С верхов начнут, но рано или поздно до нас доберутся.
— Как?
— В первую очередь через архивы. Это теперь мы в папочках в несгораемых сейфах лежим, а после их взломают и на божий свет дела наши выволокут. Может, не сразу, чуть позже, но обязательно. Полистают, фактики сопоставят, по следам нашим пройдут, чтобы картинку целиком собрать. А картинка самая хреновая нарисуется. Опасны мы, потому что многое умеем и много чему научились.
— Верно толкуешь, — кивнул Крюк. — Одно то, что мы в его личных сейфах лежим, уже, считай, приговор, который без обжалования. Других еще, может быть, в отставку отправят, званий лишат, на нары спровадят, а вот с нами… Сколько у нас времени есть?.. Будет?
— Думаю, месяца три-четыре, может, чуть больше, пока всё устаканится. А потом вцепятся.
— А с родственниками что?
— Не знаю. Совсем — не знаю! Может, новая власть не сообразит, не потянется к ним. Хотя… Если расписки наши всплывут… Одно понимаю: вначале надо себя из этого капкана вынуть, а уже потом их… Такой расклад.
Молчат командиры, думают. Хотя что тут думать? Всё равно ничего не придумаешь, нет из этой ловушки выхода, но какое-то время выиграть можно. А там вдруг… Мало ли кто к власти придёт, и кто знает, насколько. В семнадцатом такая чехарда началась, что никому ни до кого дела не было, тогда многие ниточки оборвались и вместе с полицейскими архивами сгорели. Вдруг и теперь…
— В общем, так, — подвёл черту Пётр Семёнович. — Пока сидим тихо, повышаем боевую и политическую, выявляем слабых, подтягиваем сильных. Лазейки ищем, чтобы нырнуть и без пузырей на дно лечь. Контакты подтягиваем. Связь налаживаем, чтобы, в стороны рассыпавшись, окончательно не разбежаться. Это главное! Воля, она кого угодно размотать может. Это здесь мы все на виду и под контролем, а когда врассыпную уйдём… Если кого-то упустить, если кто-то решит, что надзора за ним нет, что всё кончилось и он сам по себе, то высунуться из норки может. Тут его и прихватят. И он сдаст всех. Так что прав был Крюк, когда говорил, что мы друг дружку изнутри связать покрепче должны, чем снаружи.
— Родственников в заложники брать будем?
— Будем! Лучше мы их, чем другие! Вы — моих, я — ваших и все — всех! Иного выхода нет.
Автомобиль… марка… цвет… номерной знак…
Мужчина сорока — сорока двух лет, худощавый, рост… комплекция… одет… особые приметы… походка… манеры поведения…
Женщина, тридцати — тридцати пяти лет…
Женщина…
Автомобиль…
Заполняется, разбухает журнал наблюдений. Сидят подле задёрнутого шторкой окна бойцы, смотрят в щёлку на улицу. Непрерывно. Круглосуточно. Как Абвер учил.
— А если мне в туалет отойти нужно?
— Значит, кто-то тебя на это время заменить должен.
— Даже если на минуту?
— Даже если на секунду! Буди кого-нибудь из второй смены.
— А если я не успею записать, если сразу четыре машины проедут?
— На этот случай вы вдвоём в окно пялитесь. Сразу решите, кто что смотрит. Например, ты две первые, он — последние. Никаких отговорок я не приму. Смотреть, глаз от улицы не отрывая! Пойдёт толпа, ты всех буди, разбивайте людей по секторам, и каждый пусть своих запоминает и записывает.
— А если ребёнок?
— Всех! В войну малолетки лучшими разведчиками были, в любую дырку пролезали, сквозь любые заслоны просачивались, снабжая партизан ценной информацией. Кто на них подумать мог, когда они от горшка два вершка! Но потом немцы сообразили и стали их пачками на фонарях развешивать. Грудничков можете не фиксировать, а вот мамаш с колясками, беременных, инвалидов, даже если они безногие — в обязательном порядке!
— Ну хоть не кошек…
— Могу и кошек обязать! Больше всего обращайте внимание на тех, кто мелькнул перед окнами несколько раз. С машин, которые на обочине стоят, глаз не спускайте, особенно если из машины никто не выходит и в машину не садится. Постарайтесь разглядеть в бинокль водителя и пассажиров. Только аккуратно, так, чтобы штора не шелохнулась.
— Дворников тоже запоминать?
А вот это вопрос интересный.
— Дворников, сантехников, почтальонов и других постоянных на данной территории работников нужно знать в лицо, и если они вдруг оказались другими, немедленно доложить мне. И еще докладывайте об отъезде жильцов.
— Каких жильцов?
— Таких, что в этом доме жили и вдруг надумали куда-то переехать. Как из этой квартиры.
— А как мы узнаем, мы же за дверь не выходим?
— По погрузочно-разгрузочным работам и шуму в подъезде. Грузовик должен приехать за мебелью или с мебелью, грузчики шмотки по лестницам начнут таскать. А вот если кто-то свой скарб увёз, а новые жильцы шкафы со столами в квартиру не потащили — это сигнал.
— Мудрено всё это.
— Ничего, освоитесь или я из вас душу выну! Кому не нравится в тепле и уюте возле окошечка сидеть, на чердак или крышу загоню.
— Да поняли мы всё, поняли.
— В квартире не шуметь, ходить только в тапочках или босиком, разговаривать шёпотом, не чихать, ни кашлять, посудой не греметь, свет не зажигать, спать посредине комнаты, не соприкасаясь со стенами, по которым звук может идти, унитаз сливать мелкими порциями без шума, воду наливать тонкой струйкой. Кто будет храпеть во сне, того по морде кулаком. Не курить…
— А почему не курить?
— Потому что огонёк сигареты ночью, что тот маяк, за версту видно.
— Это верно. На передке снайперы лихо на огонёк били: закурил человек самокрутку, сделал затяжку, а ему тут же пулька в башку прилетела. Табак тлеет, а человека нет.
— Точно так! И еще запах. Через вентиляцию может пойти, или дымок в подъезд сквозняком затянет. Готовить по той же причине запрещено, только если воду кипятить. Иначе вы до чердака подъезд провоняете. Через запах немало филеров спалилось. Нет вас здесь — пустая квартира.
— Где тебя, Абвер, таким премудростям научили?
— Где учили — мне вовек не забыть.
— А шамать что, если не готовить?
— Сухпаек. Еды запасено на две недели — консервы, сухари, колбаса, сахар. Съедать всё подчистую, чтобы остатки еды не гнили, мусор складывать в коробки. Всё ясно?