Черный человек Морган Ричард

– От мужчин, да. – Явуз отхлебнул салеп и улыбнулся. В вечернем полумраке и льющемся из ларька желтоватом свете он производил впечатление человека жизнерадостного. Над воротником куртки – загорелое лицо хорошо питающегося человека, да и под свитером виднелось небольшое, но приметное брюшко. Казалось, жизнь обошлась с ним милостиво, поместив в европейское отделение АГЗООН. Волосы его пребывали в академическом беспорядке, глаза, в которых отражался свет, смотрели весело. – Естественно. Интересно вы, люди, устроены по сравнению с нами!

– «Вы, люди»?

– Я, конечно, шучу. Но мужчины и женщины существенно различаются между собой генетически, – тут Явуз ткнул большим пальцем в сторону залитого светом ресторана и двух мужчин возле окна, смотревших друг на друга, – и точно так же эти двое отличаются и от меня, и от вас.

– Это из той же серии, что и «вы, люди», – кисло сказала Севджи. – Так?

Явуз хохотнул:

– Справедливое замечание. Если говорить о выработке тестостерона, готовности к насилию и сниженной способности к сочувствию, пожалуй, да. Это скорее мужские черты, чем женские. Но с другой стороны, никто никогда не пытался создать женский вариант тринадцатых.

– Насколько нам известно.

– Насколько нам известно, – вздохнув, вторил он ей. – Как я понимаю, готовность к насилию и пониженная эмпатия именно те свойства, которые старались усилить ученые, поэтому неудивительно, что они предпочли создать мужчин, а не женщин.

Его взгляд всего на миг переместился куда-то за ее плечо, в сторону моря.

– Порой, – сказал тихо он, – я стыжусь того, что мужчина.

Севджи, чувствуя неловкость, поерзала на своем табурете, вертя в руках кружку с напитком. Разговор шел по-турецки, и она говорила несколько коряво из-за недостатка практики, и по какой-то причине, быть может из-за детских воспоминаний, связанных с тем, как взрослые бранили ее за плохое поведение, турецкое слово «стыжусь» придало словам Яуза какую-то мрачную силу. Она почувствовала, как к щекам, несмотря на холод, прилила кровь, и причиной тому было сочувствие.

– Я имею в виду, – продолжил он, по-прежнему не глядя на Севджи, – мы определяем уровень цивилизованности страны по тому, какими правами обладают в ней женщины. Мы опасаемся государств, где женщины до сих пор дискриминируются, и не зря. При расследовании насильственных преступлений справедливо предполагается, что нарушителем, скорее всего, окажется мужчина. Социальное доминирование мужчин в обществе предвещает несчастья и страдания, потому что, в конце концов, все беды от мужиков.

Взгляд Севджи метнулся к окну ресторана. Стефан Неван, подавшись вперед и жестикулируя, что-то убежденно говорил. Марсалис бесстрастно смотрел на него, забросив руку на спинку стула и склонив голову набок. Эти двое мужчин вели себя совершенно по-разному, но от обоих исходила одна и та же энергия. Одно и то же ощущение первобытной силы. Сложно вообразить, чтобы кто-то из них заговорил о стыде. Каким бы ни был повод.

Вопреки себе она ощутила глубоко внутри, в животе, какое-то теплое чувство. Щеки снова вспыхнули, на этот раз сильнее. Она откашлялась и быстро сказала:

– Думаю, можно взглянуть на это иначе. В Нью-Йорке у меня есть подруга, Мелтен, она – имам. Она говорит, что это социальный вопрос, про стадию эволюции. Вы ведь мусульманин, да?

Явус ткнул языком в щеку и улыбнулся:

– Номинально.

– Так вот, Мелтен говорит… Она тоже турчанка, в смысле американская турчанка, и, конечно, верующая, но…

– Ну да, – протянул Явуз, – представляю себе, на такой-то работе.

Севджи засмеялась:

– Точно. Но она суфий-феминистка. До разгона училась в Ахвазе[49] у Назли Вальпур. Вы слышали о школе Рабиа?[50]

Сидевший напротив нее мужчина кивнул:

– Я о ней читал. Это же насчет ибн Идриса[51], так? И вопросов власти во времена после пророка?

– Ну, Вальпур и Идриса она цитирует, но в основном обращается к самой Рабии аль-Басри[52] и рассматривает ее интерпретацию религиозного долга как чистой религиозной любви в качестве… э-э… ну, знаете, прототипа феминистического понимания ислама.

Затем она вдруг замолчала, осознав происходящее. Дома, в Нью-Йорке, она не разговаривала о подобных вещах. Она редко ходила в мечеть, времени на это вечно не хватало, а беседы с Мелтен прекратились вскоре после смерти Итана. Она была слишком зла на Бога, в которого, возможно, больше не верила, а из-за его предполагаемого отсутствия злилась на всякого, кто совершал ошибку – становился на его сторону.

Но Баттал Явуз лишь улыбнулся и отпил салеп.

– Ну да, похоже, интересный подход, – сказал он. – А как ваша подруга-имам увязывает свой исламский феминизм со всяким противоречащим ему дерьму в текстах хадисов[53] и Корана?

Севджи нахмурилась, мобилизуя заржавевший турецкий словарный запас.

– Ну, знаете, дело в циклах. С точки зрения исторического контекста, вначале нужен был ориентированный на мужское начало цикл цивилизации, потому что без мужской силы создать культуру невозможно. Чтобы появился закон, и искусство, и наука, вначале должно появиться аграрное общество и не вовлеченный в трудовые процессы класс, который мог бы все это развивать. Но общество такого рода должно поддерживаться принуждением, и довольно жестким, если судить с точки зрения сегодняшнего дня.

– Это так. – Явуз кивнул на двух тринадцатых в окне ресторана: – Для начала пришлось бы уничтожить всех ребят вроде этих.

– Она – клиентка. – Карл взял вилку и подцепил с подноса ломтик баклажана. – Мы, вообще, собираемся это есть?

Глубокая последняя затяжка, поднятые брови. Неван затушил окурок.

– Ты теперь на вольных хлебах?

– Так было всегда, Стефан. У меня есть лицензия от АГЗООН, и Агентство обращается ко мне, когда я им нужен. В остальное время я живу как любой другой человек.

– И чего твоей клиентке надо от меня?

– Мы ищем, как выйти на familia andina. Пытаемся накрыть шайку мошенников в подготовительных лагерях «Марсианских технологий».

– И есть причина, по которой я стану помогать вам в этом?

– Кроме той, что Манко Бамбарен продал тебя три года назад? Нет, другой причины я придумать не могу. Но мне казалось, ты не из всепрощающих ребят.

Неван на миг осклабился:

– Да, tayta[54] Манко меня продал. Но за покупкой пришел ты.

– Ага, посланника винишь?

– Да, виню.

Карл взял еще мезе.

– Ты правда думаешь, что мелкий пахан, помешанный на своей этнической принадлежности, пойдет ради тебя против АГЗООН? Правда так отчаялся, что веришь, будто там можно найти убежище? Манко не просто так поднялся до tayta, и помогло ему в этом отнюдь не человеколюбие.

– Ты ни хера об этом не знаешь, марсианин. Насколько мне помнится, ты, блин, по большей части, на Ближнем Востоке восстания усмирял, в городах.

– Я знаю, что…

– А ты знаешь, что в Средней Азии до сих пор функционирует альянс полевых командиров, который я, на хер, создал на пустом месте аж в восемьдесят седьмом? Знаешь, сколько марионеточных президентов, которых ты видишь, когда они разоряются на канале «Аль-Джазира», создано с моей помощью?

Карл пожал плечами:

– То, что работает в Средней Азии, необязательно подойдет для Южной Америки. Совсем другой континент, Стефан.

– Да, и совсем другая цель. – Неван вытряс из пачки новую сигарету. Сунул ее в уголок рта, прикурил и поднял брови: – Тебя угостить?

– Я ем.

– A-а, на здоровье. – Он наклонился над столом, выпустил клуб дыма и усмехнулся. – Смотри, familias не такие, как эти сраные полевые командиры, вообще ничего общего. Полевые командиры хотят того же, что и политики губожевов, – легитимности, признания и уважения стада. И девять автомобилей кортежа.

Карл, не переставая жевать, кивнул. Почти такую же лекцию он уже прослушал три года назад, ожидая, когда подготовят документы на Невана, и его можно будет вывезти из Лимы в наручниках. Но пусть себе ораторствует. Для Карла это отличный шанс узнать что-то полезное.

– Так что, как правило, ситуация такова: имеется вакуум законной власти и кучка говнюков, сражающихся за право установить в стране новый порядок и усесться в главный лимузин. С familias этого не произойдет. В Южной Америке уже есть государственные структуры, там полно легитимных отморозков, белых criollo[55], а для мебели – indigenas [56], в чьих карманах парламент, армия, банки, аграрии и прочее добро-говно. A familias остались не у дел, все, что у них есть, – это организованная преступность и слабые отзвуки недовольства коренного населения. – Неван приложил ладонь к уху: – И, мужик, эти отзвуки глохнут. За последние пятьдесят лет КОЛИН сплавила на Марс столько альтипланцев и влила в регион столько денег, что вербовать столько же новобранцев, сколько раньше, стало невозможно. Familias по-прежнему сильны лишь в Республике, среди населения трущоб. Больше никому до них дела нет. Их перестали бояться.

– А ты собирался сделать так, чтобы снова начали. Обеспечить народ страхом.

Новый клуб дыма; Неван за ним махнул рукой:

– Нужно использовать свои сильные стороны. Тринадцатых все боятся.

– Ну да, боялись бы, только они все в поселениях сидят.

Француз усмехнулся:

– Это ты так думаешь.

– Слушай, ладно тебе, – взмахнул вилкой Карл, – за пределами поселений в лучшем случае наберется два десятка единовременно.

– Суть не в этом, марсианин. Совсем не в этом.

– Нет? А в чем?

Неван развлекался, крутя в правой руке столовый нож из ресторанных, едва касаясь его кончиками пальцев.

– Суть в том, что мы существуем. Мы – идеальное пугало для всех, кто подвержен атавистическим страхам. С тех самых пор, как нас изолировали, многие отчаянно искали ведьм и монстров достаточно страшных, чтобы занять наше место. А теперь у них снова есть мы.

– Хорошо, значит, мужское начало и иерархия поставили человечество в определенные социальные условия, отбраковали самых непредсказуемых, социально опасных типов и обеспечили стабильную почву для того, чтобы тысячелетия спустя женское начало стало править с толикой цивилизованной добропорядочности. Позиция вашего имама такова?

Севджи кивнула:

– Это близко и к позиции Вальпур. И к позиции современного суфизма тоже, поскольку он олицетворяет непрерывное откровение.

– Однако недовольство вроде как понятно, правда же? – усмехнулся Явуз. – «Спасибо, парни, вы проделали великолепную работу, учитывая ваши гендерные ограничения, а теперь за дело возьмемся мы». Думаю, сложно вообразить, что шахада это проглотят.

– Ну так, – пожала плечами Севджи, – они и не проглотили.

– Да, припоминаю, как в моем детстве по улицам ходили скандирующие толпы. – И Явуз забубнил на повышенных тонах: – «У мужчин есть власть над женщинами, потому что им дал ее Аллах». И так далее.

Севджи фыркнула:

– Все то же старое надоевшее дерьмо.

– Насколько мне помнится, это старое надоевшее дерьмо из Корана. Разве в Нью-Йорке Коран уже не является важным атрибутом ислама?

– Очень смешно. Разве исторический контекст уже не является важным атрибутом мыслящего человека в Стамбуле?

Новый смешок. Казалось, Явуз избавился от недавно накатившего стыда по поводу принадлежности к мужскому полу.

– В Стамбуле, конечно, является. Но к юго-востоку отсюда, причем даже не слишком далеко, мыслящие люди довольно сурово относятся к этой идее. Кстати, судя по тому, что я слышал, незачем ехать слишком далеко к юго-западу от Нью-Йорка, чтобы обнаружить ту же картину.

Она рассмеялась:

– Верное замечание. Марсалис говорил, что вы рассматриваете эти вопросы в своей диссертации. Сходство США до Раскола и Турции, что-то вроде этого, да?

– Психологические параллели в турецком и американском национальном самосознании, – с глумливым пафосом, которому противоречила скромная жестикуляция, продекламировал Явуз. – Конечно, все не слишком просто, но очевидное сходство все-таки существовало. Оба национальных сознания, такие ярко выраженные и негибкие, базировались на весьма неглубокой культурной почве. Оба этих секулярных – согласно конституции – государства кусал за пятки возмущенный фундаментализм. В обоих существовал заметный культурный зазор между городом и селом. В обоих сложились непростые отношения с Новой Математикой, в обоих пытались отбить атаку на маскулинность при помощи драконовских законов, регулирующих оборот медикаментозных средств и самоуспокоения. Вы знаете, что эта страна тоже могла развалиться на части, как это произошло с США, если бы Европа не дергала тут тайком за нужные ниточки.

– Непохоже, чтобы вы были особенно за это благодарны.

Турок вздохнул:

– Да, я знаю, хотя, наверно, и следовало бы. Точно не хотелось бы, чтобы фанатики шахада рыскали тут по улицам и побивали камнями моих дочерей, если бы те вышли без сопровождения или не были по самые глаза завернуты в тряпье. Но все равно не слишком-то весело знать, что твоя страна – всего лишь новый задний двор для кучки забугорных циников периода постимпериализма.

– Теперь вы говорите почти как патриот.

– Ошибочное впечатление. – Он угрюмо покачал головой. – Карл рассказал вам, что, до того как получить нынешнюю работу, я преподавал в тюрьме?

– Он упоминал об этом.

– Ну, в общем, турецкая пенитенциарная система – штука довольно неприятная. Я видел слишком много шрамов от пыток на телах политзаключенных, чтобы остаться патриотом. Мне кажется, всякий, кто гордится своей страной, либо бандит, либо пока недостаточно хорошо изучил историю.

– Здорово сказано, – улыбнулась в свой салеп Севджи. – Значит, вы думаете, что США могли сохранить свою целостность тем же способом, что и Турция? Я имею в виду некую внешнюю силу, которая оказывала бы на них давление.

– Нет, не обязательно. – Произнося эти слова, Явуз непонятно почему выглядел грустным. – Я в том смысле, что у вас имелся нерешенный правовой вопрос, которого у нас никогда не было. Два века культурных трений с южными штатами, обид, религиозного негодования, межрасового напряжения. Трещины были довольно глубоки. Да еще законы, регулирующие фармакологию, которые не позволяли маскулинности сдавать позиции так же быстро, как в других местах.

Он поставил кружку на прилавок, откинулся назад и выставил перед собой раскрытые ладони, как будто собирался поколдовать.

– Как бы там ни было, это же чистой воды теория, не правда ли? Потому не существовало силы, способной существенно повлиять на ваш народ. КОЛИН тогда еще не возникла, ООН была всего лишь беззубым тигром, искавшим способ раздобыть вставную челюсть, а до Китая дела никому не было. Доморощенные корпорации с их интересами вели себя как настоящие бандиты, им нужны были лишь дешевое сырье и рабочая сила. У вас было крикливое экологическое лобби и лихорадка Чжана, до мокрых штанов перепугавшая азиатское население. Коммерческие интересы Тихоокеанского Кольца не предполагают войн, их корпорации просто выступают со своими предложениями, и когда это происходит, почти все западное побережье с облегчением переводит дух. Лос-Анджелес первым пробует ногой водичку, и, когда это срабатывает, за ним подтягиваются и все остальные прибрежные города.

Севджи кивнула. Где-то на шкафу она до сих пор хранила в коробке копию Хартии Вольной Гавани Анджелин. Марат привез ее дочери с медицинской конференции на Западном побережье, когда та еще училась классе в восьмом-девятом. Как и большинство добившихся успеха иммигрантов в первом поколении, он горячо любил новую родину, даже после того, как она развалилась на части, стоило ему покинуть самолет и ступить на ее землю.

– Да, – сказала она невесело, – а раз Западному, мать его, побережью можно…

Явуз по-учительски кивнул:

– Вот именно. Северо-восточные штаты воспользовались прецедентом и тоже отделились. При этом все стороны так горячо краснобайствовали и позволяли себе такие высказывания, что отмотать назад и договориться стало уже невозможно. Классический образец мужского тупика. Честь удовлетворена и все потеряно. Хрестоматийный случай. Вы читали Мариэллу Грум-бридж? «Формирование государств»?

Она покачала головой.

– Непременно почитайте. Она великолепна. Преподавала в университете Техаса, пока ее не уволили за подписание антикреационистской петиции. Теперь живет в Вене. Она утверждает, что Раскол – это пример того, как умирает государство, не способное адаптироваться. Америка не смогла освоиться с современностью, умерла от шока и была разорвана на части более адаптивными структурами. Хотя я думаю, что Грумбридж предпочла не назвать истинную причину, по которой умерла Америка.

– И что это за причина?

Явуз пожал плечами:

– Страх.

– Эта сила, которая не имеет численного выражения. – Неван так и не притронулся к мезе, но ракы в его стакане уже поуменьшилось. Он ухмыльнулся: – Думаешь, губожевам есть дело до фактов? До статистики и официальных исследований? Мужик, у них есть только бессознательные рефлексы. Так эти люди живут и дышат. Существуют монстры, существует зло, и все это кроется где-то во тьме. У-у-у-у, страх-то какой. Знаешь, до того как я приехал в Перу, Манко пустил слух, что на него работают пиштако. Так он сводил счеты после разборок за территории, которые были аж в третьем году.

Карл кивнул. На Марсе он видел, как families используют этот же метод с наименее образованной частью рабочих «Горной инициативы». Ему и самому пару раз предлагали подработать пиштако, хоть он и не славился бледной кожей.

– Думаю, ему-то все равно, лишь бы сработало.

– Ну да, оно некоторое время и срабатывало. – Неван с отвращением фыркнул и снова отхлебнул ракы. – Этот гондон Манко был очень собой доволен, до него не доходило, что все пойдет прахом, как только один из его фальшивых пиштако явится по вызову и не сможет выполнить свою работу. Я говорил ему, что, если сделать по-моему, у него будут по-настоящему опасные монстры. Настоящие честные монстры с модифицированной ДНК станут выполнять его указания. Ими можно пугать кого угодно, не только неучей темных. Только представь, что было бы, если бы пошел слух, мол, перейдешь дорогу familias, и надрать тебе жопу придет тринадцатый.

– И при этом предполагается, что ты со своей будущей армией тринадцатых справишься с этим лучше, чем фальшивки tayta Манко.

Неван посмотрел на него:

– Тебя в последнее время часто побеждали обычные люди?

– Нет. Но, как ты сказал мне совсем недавно, народу нет дела до фактов. Может, Манко не нужны реальные монстры. Или, во всяком случае, нужны не настолько, чтобы раскрыть объятия своре мутантов.

– Ну, этой гиберноидной манде Юргенс он не погнушался раскрыть объятия, – кисло сказал Неван. – Удивительно, как легко могут исчезнуть предрассудки, когда на сцене появляются красивые сиськи.

– Грета Юргенс? – Карлу смутно припомнилась томная сероглазая блондинка, которую он три года назад встретил во время поисков Невана. Она выполняла административную работу для Манко в Арекипе. – Так она гиберноид?

– Да, а что?

Карл пожал плечами:

– Да ничего. Просто Манко постоянно поносит мутации, поэтому странно, что он позволил мутантке так высоко подняться в его организации.

– Я же говорю, сиськи. И задница. А потом, я слышал, гиберши знают, чем мужчину порадовать, такие штучки могут, которые человечьм бабам и не снились.

Карл пригубил свой стакан, покачал головой:

– Нет, это бонобо, и даже их способности сильно преувеличивают. К тому же, если Манко хочется такого кайфа, он может поехать в Лиму и навестить какой-нибудь бордель с мутантами. Так что брось, что-то тут не складывается.

– Ну ладно тогда, может, просто есть мутанты чужие, а есть свои, – скривился Неван. – Мало кто боится тех, чьи странности спят, свернувшиь калачиком, четыре месяца подрад. В таких условиях они не больно-то опасны чьему-то мужскому началу. Это только таких, как мы, нужно изолировать, запретив размножаться.

Карл сверлил взглядом столовые приборы. Он кивнул, немного грустно.

– Таких, как ты. Они изолируют таких, как ты. К у меня лицензия.

– Значит, тебя одомашнили.

– Называй это как тебе угодно. Ты не сможешь перевести часы на двадцать тысяч лет назад, Стефан.

Неван снова по-волчьи ухмыльнулся:

– А ты?

– Видите ли, давным-давно, – говорил тем временем Явуз, – страх был объединяющей силой. В те времена можно было, используя ксенофобию, сделать страну сильной. Это старая модель, когда национальное государство становится чем-то вроде крепости. Но жить в крепости нельзя, когда вся жизнь зависит от международных связей и торговли. Когда началась глобализация, ксенофобия стала помехой, в терминах Грумбридж – дисадаптивным фактором. Она пишет…

От ресторана разнесся звон стекла. Севджи стремительно обернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как вокруг двух сцепившихся в драке тел во все стороны разлетаются осколки.

– Ну твою налево!

Севджи потянулась за пистолетом, хотя здесь у нее не было права носить оружие, но рефлексы опережали мысль. Вскочив с табуретки – слышно было, как та со стуком опрокинулась за ее спиной, – она бросилась к дерущимся. Явуз бежал рядом, размахивая пистолетом – у него-то разрешение было…

Бледный тринадцатый прижимал Марсалиса к земле. Его рука с чем-то зажатым взметнулась вверх, пошла вниз. Марсалис непонятно как вывернулся, сделал что-то ногами, и ситуация изменилась. Неван качнулся, тряся рукой, которой, должно быть, здорово приложился о бетон набережной, возможно вплоть до перелома. Другой рукой он пытался не дать черному человеку подняться, но из этого ничего не вышло. Марсалис сдвинулся в сторону, высвободив одно плечо, его рука взметнулась, схватила француза, потянула вниз. Приподняв корпус, Марсалис изо всех сил ударил Невана головой в лицо. От звука удара у Севджи заныли зубы.

Они с Явузом уже были рядом.

– Ну все, ушлепок, – потрясенно, хрипло сказал Явуз по-английски. Его пистолет уперся Невану в ухо. – Игра окончена.

Неван пошатнулся, прижимая руку к лицу, кровь текла между пальцев из наверняка сломанного носа. Он кашлял и булькал, но сквозь эти звуки прорывался смех. Марсалис крякнул, выбрался из-под француза и ткнул того коленом в бок. Неван чуть не рухнул, не переставая прижимать ладонь к лицу и посмеиваться. Рука, которой он держался за нос, была той самой, которую он только что сломал о бетон.

– Похоже, придется мне, – Неван с влажным хлюпаньем втянул воздух, – самому покупать себе сигареты.

– Да, похоже на то. – Марсалис одним плавным движением поднялся на ноги и принялся искать на себе порезы и впившиеся стекла.

– Я тебя предупредил.

– Да, и вдобавок напортачил со столовым ножиком. – Тон Марсалиса был отсутствующим. Он посмотрел на свою правую ладонь, нахмурился, и Севджи увидела на ней кровоточащие порезы. Марсалис поднял ладонь к лицу, покрутил ею перед глазами, закатал рукав и поморщился. По руке тянулся длинный порез, из которого до сих пор торчал узкий осколок стекла, впившийся в плоть у внешнего края ладони.

– Оставайся тут, козлина — дрогнувшим голосом сказал Явуз Невану. Дуло пистолета смотрело теперь в лоб тринадцатого. – Сиди на жопе ровно и не шевелись.

Сунув свободную руку в карман куртки, он выудил телефон и нажал одну из клавиш быстрого набора. За разбитым окном ресторана стояли люди, глазея на перевернутые стулья и стол. Тут же роились официанты, не понимая, что им делать. Из верхней части рамы неожиданно выпал напоминающий сталактит треугольный осколок и как-то буднично разбился о бетон на три части.

Севджи заметила, что самый узкий из трех осколков указывает острием на столовый нож, выпавший из рук Невана. До нее внезапно дошел смысл слов, которыми только что обменялись двое тринадцатых.

– Так ты знал, что он собирается это сделать?

Марсалис ухватил впившийся осколок и медленно вытащил его из раны. Мгновение повертел стекло в руках, с любопытством разглядывая со всех сторон в тусклом вечернем свете, и бросил на землю.

– Ну, – он сжал раненую руку в кулак и снова скривился, – существовал риск, что в такой ситуации он поступит в соответствии со своей генетикой, так что да.

– Ты сказал нам, что вы друзья.

Неван, который сидел, прислонившись спиной к соседнему, неповрежденному окну, сдавленно хохотнул. Марсалис без выражения посмотрел на Севджи поверх своей раненой руки.

– Мне казалось, я сказал, что мы ладим.

Севджи вдруг осознала, как стучит у нее в висках и в груди. Она глубоко вдохнула, набрав в легкие побольше воздуха. Обвела рукой вокруг:

– По-твоему, это называется ладить!

Марсалис пожал плечами:

– Ладно тебе, ну что тут скажешь? Во всем виноваты наши гены.

Сидевший на земле окровавленный Неван опять хохотнул, невзирая на свои переломы.