Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози

Наяву

Четверг, 3 января

Я отсиживаюсь дома, а родным вру, что отравилась чем-то и у меня желудочная инфекция, чтобы они не надумали навещать. Как правило, это их не удерживает, но Элли приходится осторожничать из-за малыша, а мама и тетя Джун начали свой обычный новогодний цикл развлечений. Они и меня пытались заманить с собой, так что пришлось прибегнуть ко лжи: не хотела болтаться с ними по разным спа-салонам, запоздало празднуя Рождество.

В последние несколько дней я отчаянно тосковала по Фредди. Те часы, когда вижу его, волшебны, но я еще острее ощущаю его отсутствие здесь, в долгие часы бодрствования. Сейчас только половина девятого утра, едва светает. Я намерена заставить себя заняться собой. Принимаю душ, разогреваю какой-то суп, смотрю последние праздничные программы по телевизору. Я бездельничаю с момента наступления Нового года, потому что не желаю взять себя в руки. Я достаточно честна, чтобы признать: мне просто необходимо было эмоционально упасть. Это своеобразная реакция на возбуждение Нового года, но это не может продолжаться слишком долго. Нужно подготовиться к работе, к жизни, к понедельнику, так что необходимо привести себя в порядок, поесть, может быть, даже постирать и включить пылесос… Я только что пыталась позвонить Элли. Она не ответила. В последнюю пару дней ее донимает утренняя тошнота, и она, скорее всего, еще спит.

Сажусь в угол дивана и прижимаю колени к груди. Я не осмеливаюсь позвонить Джоне, только не после того, как мы расстались в канун Нового года. Он был прав, я понимаю: ни ему, ни мне не поможет, если мы будем топтаться рядом друг с другом. И если честно, я не знаю, изменится ли это когда-нибудь. Эта мысль заставляет меня устало прижаться подбородком к коленям. Ничего не исправить. Я совершенно одинока. Мой взгляд останавливается на пузырьке с пилюлями на полке, и мое решение провести день продуктивно испаряется, потому что существует некое место, куда я могу сбежать, где не буду так одинока.

Во сне

Четверг, 3 января

Это не наша кровать. Не наша спальня. Я лежу совершенно неподвижно в сером утреннем полусвете, мой взгляд скользит по лепным розам на высоком потолке над нами, по длинным шелковым гардинам на окне… Фредди распластался на подушках рядом со мной, одной рукой прикрывает лицо – он часто так делает во сне. Я не спеша рассматриваю его в этом слабом свете: он дышит ровно, его рот слегка приоткрыт, глаза под веками движутся; интересно, что ему снится…

Где это мы? Я никогда прежде не видела эту элегантную комнату. Она слишком великолепна, чтобы быть спальней для гостей у кого-то из наших знакомых. Для начала здесь нет мебели из «ИКЕА». Это какой-то отель, я уверена.

Мои ноги погружаются в ковер, когда я выскальзываю из кровати и иду к окну, глянуть в щель между гардинами. А потом все свое тело в пижаме подталкиваю к окну за этими занавесками, чтобы лучше все рассмотреть, – и слегка задыхаюсь от изумления. Снаружи идет снег, летят крупные снежинки, и это, безусловно, Париж. Конечно, это он… Боже, город прекрасен, как на открытках! Мое дыхание касается холодного стекла, затуманивая его, я вижу людей на улице, и, не успев подумать, уже бегаю по комнате, собирая свою одежду, чтобы выскочить наружу. Я явно подготовилась к зимним каникулам: у двери обнаруживаю свои теплые ботинки и куртку и, прежде чем тихо выйти из комнаты, обматываю шею шарфом Фредди. Его запах тут же заполняет мою голову, когда я прижимаюсь лицом к мягкой шерсти. На секунду я замираю в коридоре и просто вдыхаю его. Запах Фредди уже выветрился почти из всех вещей, которые есть у меня в реальном мире, но этот шарф отчетливо пахнет его гелем для душа и лосьоном после бритья, как будто любимый стоит рядом со мной. Я едва справляюсь с собой. Заставляю свои ноги шагнуть в противоположном направлении, потому что они хотят увлечь меня обратно в номер отеля, назад к Фредди. Я твержу себе, что он по-прежнему будет там, когда я вернусь. Мне теперь известно, как все это работает. Я сплю, но раз уж мы в Париже, то я намерена насладиться каждым мгновением.

Отель, похоже, представляет собой пару высоких городских домов, перестроенных под изысканную гостиницу. Спускаюсь по витой лестнице в центре здания в тихий вестибюль и улыбаюсь в ответ на улыбку портье, явно меня узнавшего.

Снаружи я замираю на несколько секунд на каменных ступенях и просто впитываю все вокруг. Снег явно идет не слишком долго. Он лежит слоем около сантиметра толщиной, но этого достаточно, чтобы окутать все магией. Мы на какой-то боковой улочке, и пока я так стою, меня охватывает головокружительная радость. Я в заснеженном Париже с Фредди Хантером! Улыбаюсь, переходя дорогу, и снежинки падают мне на лицо, когда я пристраиваюсь к небольшой очереди перед булочной. Вокруг пахнет восхитительно и определенно по-французски: убийственное сочетание свежих круассанов и горячего кофе, какого вам ни за что не приготовить дома, какой бы замечательной ни была ваша кофемашина.

Захожу в маленькую лавку, наслаждаясь суетой и шумом: посетители в зимней одежде, припорошенной снегом, делают заказы друг за другом. И лишь когда я оказываюсь перед прилавком, соображаю, что заказ мне предстоит сделать на французском. Только вот я почти не говорила на нем с тех пор, как сдала экзамены в школе. Да и тогда не слишком хорошо им владела. Горло нервно сжимается, когда женщина за прилавком наконец смотрит на меня; ее темные глаза выражают ожидание.

– Deux caf et deux croissant, sil vous plait, – говорю я или, по крайней мере, думаю, что говорю, на весьма неестественном школьном французском.

Слава богу, мои щеки уже порозовели от холода и снега, потому что я уверена, что краснею. К счастью для меня, женщина привыкла к людям, неэлегантно искажающим ее прекрасный язык.

Она кладет в светло-голубо пакет пару круассанов. Меня на мгновение охватывает паника, когда она называет сумму, но, порывшись в карманах куртки, я нахожу бумажные евро. Молча благодарю свое второе «я» за то, что оно куда более организованно, чем обычно, и проталкиваюсь к двери, чтобы выйти на улицу, мимо все растущей очереди.

Снаружи какая-то девушка на другой стороне улицы поскальзывается на снегу и хохочет, а парень, за которого она цепляется, подхватывает ее, и они начинают целоваться. А я разрываюсь между чисто британским «нельзя так себя вести!» (это заявляет мой внутренний голос) и восторгом, ведь это так по-французски, черт побери! А потом я смотрю на окно отеля, где меня ждет мой мужчина – тот, который привез меня в Париж, – и хохочу как сумасшедшая, обходя обнявшуюся пару и врываясь в отель.

– Ты у меня просто фантастическая женщина! – заявляет Фредди, бросая на прикроватный столик свой телефон, когда я возвращаюсь в номер.

Он все еще в постели, но проснулся и сидит, опираясь на подушки.

– Это потому, что я принесла кофе?

– И круассаны, – кивает он. – Я думал, вчера ты пошутила, когда сказала, что намерена сбегать за завтраком.

Черт!.. Ведь именно о завтраке я и думала, когда, поддавшись порыву, выбежала на улицу. Получается, эта идея пришла мне в голову еще двенадцать часов назад… Как предсказуемо! Мысль показалась мне слегка неприятной. Я передаю Фредди бумажный пакет:

– Бери!

Он заглядывает внутрь:

– Что, оба?

Я бросаю на него взгляд, говорящий: «Даже и не мечтай!», и протягиваю кофе, попутно коснувшись холодными пальцами его щеки:

– Там мороз! Чувствуешь?

Он пожимает плечами:

– Вернешься в постель?

Это соблазнительно. Черт, по-настоящему соблазнительно! Но… Париж…

– Я уже оделась. Давай выйдем и посмотрим Париж, – предлагаю я, снимая влажную куртку.

Фредди возвращает мне пакет, и я сажусь на край кровати с кофе в руке.

– Ты, наверное, сходишь с ума оттого, что не выиграла? – спрашивает он.

Я понятия не имею, о чем он говорит, поэтому достаю из пакета свой круассан и начинаю медленно жевать.

– Но я не стану тебя удерживать, если ты полна решимости увидеть Мону Лизу.

Я наклоняю голову набок, пытаясь выглядеть веселой и отчаянно желая, чтобы он объяснил, в чем дело… Ох, круассан просто божественный!

– Ты ведь меня знаешь, – продолжает он. – Я не такой уж любитель музеев.

Конечно, я его знаю, и – да, он совсем не фанат музеев. Если честно, он вообще не интересуется историей. Мне бы очень хотелось побродить по Лувру рука об руку с ним, восхищаясь искусством, но я знаю, что его душу все это вовсе не тронет. Ничего страшного в этом нет: он не невежда, а просто человек, который знает то, что ему нравится. Однако мне интересно, каков же его выбор.

– Кофе отличный, – бормочу я, потому что так оно и есть.

Кофе обжигает и отдает табачной горечью.

– Почти такой же хороший, как у кофейных королей, – соглашается он.

– Какая преданность с твоей стороны! – смеюсь я.

– Уверена, что не хочешь побродить под снегом?

Пару раз я моргаю, раздумывая, а потом понимаю. Я знаю, что мы тут делаем. Мы с Фредди занимались этим еще в Лондоне: ему нравится отбросить подальше всякие путеводители и просто идти, куда глаза глядят, открывая собственную версию столицы, хоть Парижа, хоть какой-то другой. В Лондоне мы так обнаружили маленький парк и лежали там на солнышке, а потом обедали в пабе на какой-то глухой улочке, где стены были облицованы плиткой того времени, когда на троне сидела королева Виктория. Фредди купил мне серебряный браслет с синими агатами, потому что они были цвета моих глаз. Мы находили свой собственный Лондон, а теперь собирались открыть свой собственный Париж.

– Дай немножко подумать. – Я водружаю стакан кофе на прикроватную тумбочку рядом с его телефоном. – Имею ли я что-то против того, чтобы бродить с тобой по снегу в самом романтическом городе мира? – Я поднимаю одеяло, и он тут же ставит недопитый кофе рядом с моим, а я падаю в его объятия. – А ты обещаешь мне горячий шоколад?

– Я обещаю тебе что угодно, если ты снимешь одежду, – усмехается Фредди.

Я прижимаюсь лицом к его груди и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не взять с него обещание остаться в живых. Он целует меня в макушку, и мы лежим так какое-то время, тепло его тела согревает меня.

– Я пальцев на ногах не чувствую!

Мы сидим на скамейке на берегу Сены. Все изумительное утро мы бродили по извилистым улочкам и маленьким паркам, и на нас непрерывно падал снег. Эйфелева башня кажется плывущей в тумане тенью, но даже короткого взгляда на ее канонический силуэт достаточно, чтобы я переполнялась безрассудной радостью. Мы в Париже. Я сюда уже приезжала однажды. Это была школьная экскурсия на несколько дней в целях изучения французского языка. Помню, как нас гоняли по городу то туда, то сюда и как мы втискивались в битком набитый Нотр-Дам… И я безусловно даже не представляла, что вернусь в этот город и буду бродить по нему под снегопадом с Фредди Хантером – он тогда еще не был моим парнем. С трудом вспоминаю то время, когда наши имена не были неразрывно связаны.

– Проголодалась? – спрашивает Фредди.

Смеюсь, потому что знаю: он сам умирает от голода и ждет, что я скажу «да». У него аппетит как у стада диких лошадей.

Я киваю, и он поднимает меня на мои замерзшие ноги.

– А мы здесь найдем где согреться? – спрашиваю я.

Он натягивает мне на самые уши шапку с помпоном:

– Да!

Его телефон гудит в кармане куртки, но Фредди не обращает на него внимания.

– Тебе разве не нужно ответить? – спрашиваю я, потому что его телефон гудит все утро.

– Не-а, – отвечает Фредди. – Кто бы это ни был, пошел он подальше! Я в Париже с любимой девушкой.

Я улыбаюсь, ведь это приятно слышать, но и вздрагиваю… Может, мне за ворот упала снежинка, а может, это потому, что тот Фредди, которого я знала, обязательно проверил бы, не звонят ли ему по какому-то неотложному делу. И хотя в этом мире жизнь ощущается точно такой же, как в реальном, легкие различия все же присутствуют…

И это тревожит.

Похоже, здесь каждая улица, на которой мы оказываемся, завершается каким-нибудь ошеломительным монументом. Все они манят подойти к ним поближе и сказать хотя бы пару слов об их величии. Город будто построен для того, чтобы им восхищались, в особенности сегодня, когда снегопад окрасил все в бесконечное количество оттенков серого. Мы словно идем сквозь наш собственный черно-белый фильм. Парижане проходят мимо нас, погруженные в свои мысли, опустив голову, стремясь поскорее добраться до нужного им места: зимой город принадлежит только им, потому что орды туристов хлынут сюда, когда потеплеет. А сегодня это их город, и каким-то чудом и наш тоже.

– Ух ты! – восклицаю я, замедляя шаг перед гигантским зданием, окруженным высокими каменными колоннами.

Карта города сообщает мне, что это церковь Мадлен.

– Выглядит почти как римская, правда?

Поднимаюсь по широким ступеням, попутно касаюсь ладонью одной из монументальных колонн. Меня неудержимо влечет внутрь вся эта пышность.

Фредди идет за мной, и мы, взявшись за руки, медленно шагаем по мраморному полу, полные благоговения, ошеломленные размерами и красотой этого места. У меня перехватывает дыхание. Вычурные светильники бросают теплый свет на чудесные фрески, украшающие купол, и здесь царит чувство бесконечного мира и почтения, это некий оазис в городской суете. Мы с Фредди не религиозны, но все равно меня трогает атмосфера старины и покоя.

Мы подходим к ряду тонких белых свечек, зажженных посетителями в память о потерянных близких. Я бросаю взгляд на Фредди и вижу, что он роется в кармане в поисках мелочи. Не нахожу слов, когда он бросает монетки в ящик для пожертвований и берет пару свечей. Фредди редко говорит об отце, которого потерял еще в детстве. Он был слишком мал, чтобы сохранить о нем отчетливые воспоминания, но все равно остро ощущает его отсутствие. Фредди не допускает меня в эту часть своей жизни, и это одна из тех вещей, которые задевают меня сильнее всего.

Фредди так воспитали. Иногда я думаю, что причина закрытости его матери – эгоизм, но, возможно, все дело в том, что и ее воспитывали именно так.

Я не совсем понимаю, почему Фредди дает мне одну из свечек. Может быть, это ради моих бабушек и дедушек, а может, просто из вежливости. Свечи на подставке выглядят по-разному: одни пока еще высоки, другие догорели до самого основания…

А потом Фредди поворачивается и поджигает зажигалкой фитиль моей свечи… И мне никогда не забыть выражения его лица в этот момент: он как будто знает… Смотрит мне в глаза, и какое-то время мы просто стоим… Вот и все. Все наши завтрашние дни – каждый день нашей любви – сконцентрировались в одном маленьком огоньке, который слишком быстро погаснет.

У меня дрожат руки, когда я ищу место, куда можно поставить свечу. Не хочу выпускать ее. Но в конце концов пристраиваю ее рядом со свечой Фредди.

– Пойдем, – говорит он, обнимая меня за плечи.

Я оглядываюсь и бросаю еще один долгий взгляд на свечи, когда мы уже подходим к двери. Два высоких белых символа памяти: по отцу, которого так не хватает, и по его любимому сыну.

– Сюда?

Мы останавливаемся перед крошечным кафе на углу, его изумрудные с золотыми полосками тенты провисли под снегом. Внутри полно народа, но снаружи столики прикрыты от снега, так что я киваю, и мы устраиваемся рядом с электрическим обогревателем. Фредди заказывает жареные мидии, но я предпочитаю горячий шоколад и булочки с корицей. Я понимаю, конечно… круассаны на завтрак и булочки на обед… но, черт побери, я ведь в Париже! Несколько минут мы сидим и жуем, наблюдаем за текущей мимо нас городской жизнью, впитываем ее. Машины ползут медленно из-за неприветливой погоды, а проходящие по улице люди кутаются в куртки и шарфы, защищаясь от кружащегося снега.

Я отвожу взгляд от этой картины и вижу довольную улыбку Фредди, когда официант ставит перед ним обед. Глаза Фредди вспыхивают, в воздухе плывет аппетитный аромат вина и чеснока. Как бы мне хотелось навсегда сохранить нас вот так – внутри снежного шара, как картину двух вечных влюбленных за обедом, под полосатым тентом парижского кафе…

Это одно из тех мгновений неожиданного совершенства, которых так немного в жизни. Чаще всего мы не в силах оценить этот миг так, как следует, но у меня есть теперь возможность – и я мысленно нажимаю на кнопку «пауза» и загружаю все, до последней детали, в память. Точный рисунок решетчатых металлических стульев, особый оттенок синего шарфа Фредди, крошечные керамические цветы на тяжелых серебряных приборах, бронзовый оттенок сахара на моих булочках…

А потом, словно для того, чтобы напомнить мне, что совершенства не существует, мой мобильник, лежащий на столе, дребезжит, приходит сообщение от Дэвида.

Прости, что тревожу тебя во время отдыха, но ты наверняка захотела бы узнать об этом сразу. Элли потеряла ребенка. С ней все в порядке – ну, то есть насколько это возможно. Она сейчас спит. Позвони, когда сможешь.

Наяву

Четверг, 3 января

Я резко сажусь на диване, сердце колотится так, как не может биться у здорового человека, я задыхаюсь, словно мчалась изо всех сил, чтобы не опоздать на последнюю электричку. Хватаю телефон и быстро проверяю его, но не вижу пропущенных звонков или эсэмэсок. Мгновенно отправляю сообщение Элли, чтобы проверить, все ли у нее в порядке, – в довольно расплывчатых выражениях. Она отвечает почти сразу. Сестра понимает, что еще рано загадывать, но не захочу ли я в следующий уик-энд отправиться по магазинам?

Огромное облегчение… Снова падаю на подушки. До сих пор мои визиты в мир сна были моим убежищем, возвращением в прошлое, спасением. Но это… Элли… Я почему-то даже вообразить не могла, что нечто настолько плохое, по-настоящему плохое, может случиться и в том мире тоже.

Во сне

Воскресенье, 6 января

– Как она? – спрашиваю я, готовя Дэвиду кофе.

Он выглядит подавленным. Элли в душе, так что я пользуюсь возможностью выяснить, как сестра чувствует себя на самом деле, пока та не заявит, что все в порядке.

Дэвид сидит за кухонным столом и потирает пальцами глаза.

– Все не так уж страшно, – говорит он. – Ей было плохо, но потом она поела супа, который принесла ваша мама.

Да, я твердо решила принимать пилюли как можно реже, но не смогла удержаться, зная, что происходит во втором мире с моей сестрой. По пути сюда я поговорила с мамой, она до боли тревожится за Элли и Дэвида. Какие у них были лица на Рождество, как они были счастливы… а теперь вдруг такое. Это слишком жестоко.

– А ты? – Я обнимаю Дэвида за плечи.

– Я хотел назвать его Джеком, в честь моего папы. Ну, если бы это был мальчик.

Он прижимается головой к моей руке и, к моему великому огорчению, плачет. Так продолжается пару минут, потом Дэвид берет кухонное полотенце и вытирает глаза:

– Извини, я и сам не ожидал…

Я сжимаю его плечо:

– Не стремись всегда быть сильнее всех.

Я же понимаю, что он держится из последних сил ради Элли.

Мы оборачиваемся, услышав на лестнице шаги моей сестры. Она в простой синей пижаме, ее волосы зачесаны назад, открывая лишенное красок лицо. Элли выглядит лет на четырнадцать.

– Привет, – здоровается она и улыбается. – Тебе не обязательно было приходить, я же говорила, не беспокойся! Мама уже заглядывала утром, и мама Дэвида тоже.

– Да, знаю, – киваю я.

Мне хочется обнять ее, но Элли тут же начинает хлопотать, выстраивает в ряд чашки, вешает на держатель новый рулон кухонных полотенец, достает все из посудомоечной машины… Даже не пытаюсь говорить о главном, потому что понимаю ее чувства: я и сама знаю, что такое разбитое сердце и как это не желать, чтобы кто-то меня касался…

– Я ненадолго.

– Почему бы вам не посмотреть вместе телевизор? – предлагает Дэвид. – А я принесу вам чай. – Он смотрит на меня в ожидании поддержки.

– Хорошая идея, – киваю я.

Элли идет следом за мной в гостиную. Когда сестра оформляла эту комнату, она поддалась моде на морскую тему, и здесь все кремовое и голубое, кое-где подчеркнутое приглушенными акцентами оранжевого. Элли в своих вкусах похожа на маму, а я определенно склонна к свободному богемному стилю. Я сажусь в угол дивана, а Элли растерянно на секунду-другую замирает на ковре в середине комнаты.

Я протягиваю к ней руки, ее лицо тут же сморщивается, и она бросается на диван, рыдая так, что сердце разрывается. Крепко прижимаю к себе сестру, мои глаза тоже обжигает горячими слезами. Хочется, чтобы Элли не чувствовала себя такой хрупкой и разбитой, но она вздрагивает от рыданий. Ее мир рухнул. Я не могу сказать ничего такого, что помогло бы ей прямо сейчас, а потому даже не пытаюсь найти слова. Я просто прижимаю к себе любимую сестру, пока та плачет.

Наяву

Четверг, 17 января

– Похоже, никто больше не устраивает экспресс-свиданий? – спрашиваю я.

Перед нами на обеденном столе пластиковый контейнер «Таппервер». Я по-прежнему пользуюсь своей старой розовой коробкой. Она кажется мне уютной, несмотря на то что Джулия на Рождество специально купила для меня новенький, чтобы ей не пришлось больше смотреть на это розовое чудище. Для меня облегчение вернуться на работу, отдалиться от путаницы и грусти моего второго мира. Картина разбитой Элли глубоко врезалась в мое сердце. Я даже стала посылать ей сообщения и звонить чаще прежнего, чтобы убедиться – с ней и ребенком ничего не случилось.

– Ну да, но это уже не просто старые добрые экспресс-свидания, – усмехается Райан, снимая крышку со своего йогурта.

– Ой, только не говори! – Это Доун. – Что, свидания голышом?

Мы все смеемся, и я всерьез надеюсь, что она ошибается.

Райан округляет глаза.

– Вроде того, – подтверждает он. – Но я поклялся хранить эту тайну.

Он поглаживает свой бицепс и смеется, заставляя нас застонать.

– Ну рассказывай! – требую я. – Что в них особенного?

– Они без разговоров.

Доун хмурится, вскрывая пакет печенья «Орео». Теперь, когда свадьба позади, она снова позволяет себе лакомиться сладостями.

– И как ты узнаешь, понравился им или нет?

– Я влюбилась в голос Брюса до того, как увидела его лицо, – сообщает Джулия.

Мы не смеемся, потому что это Джулия, и не задаем вопросов, потому что это Джулия.

– Тебе не хочется… ну, потрогать их, вместо того чтобы болтать? – спрашиваю я, не понимая, во что он вляпался, и немножко тревожась.

– Когда я был помоложе, это называлось оргиями, – бормочет Фил, разворачивая огромный сэндвич.

Его ланч всегда выглядит лучше других.

Райан кривится, что заставляет предположить: мы все далеки от истины.

– Ну же, народ! За кого вы меня принимаете? На этих свиданиях вы просто сидите и смотрите друг на друга несколько минут, а потом пересаживаетесь за другой стол и опять смотрите.

Похоже, Доун не уловила идею.

– Так ты не можешь ни о чем спросить?

– Разрешаются жесты.

– Конечно, их же невозможно понять неправильно, – саркастически произносит Джулия.

Фил изображает жестом, как будто стучит по столу кружкой пива:

– Все будет хорошо!

– Надеюсь, никто не подражает там Элвису, – смеется Доун.

На какое-то время мы погружаемся в молчание, жуя и размышляя. Я, наверное, меньше всех увлечена обедом. В попытке сэкономить приготовила тунца и, должно быть, перестаралась с майонезом, потому что он определенно слишком промок.

– И где происходят эти свидания? – наконец уточняет Фил.

Мы все разом уставились на него, потому что обожаем Сьюзан.

– Черт знает как далеко! – отвечает Райан. – К тому же моя очередь быть за рулем, и я даже выпить не могу.

– Непохоже, чтобы там было очень уж весело, – бормочу я. – Ни разговоров, ни выпивки…

Райан испускает стон, и я хлопаю его по плечу.

– Думаю, такие собрания мы могли бы устраивать у нас в центре, – задумчиво произносит Фил.

С немалым облегчением я понимаю наконец, что его интерес чисто профессиональный. А потом вижу и то, как он смотрит на меня в ожидании моего мнения, ведь я отвечаю за расписание мероприятий. Идея слишком нова, и я вынуждена задуматься всерьез. Не говорю Филу, что скорее предпочла бы провести конференцию по излечению грибка ногтей на ногах, чем проводить дни в организации свиданий.

– Может быть, – неуверенно говорю я. – Надо посмотреть.

– Ты и сама можешь поехать с нами, если захочешь узнать, как это происходит, – предлагает Райан.

Но он морщится еще до того, как заканчивает фразу. Похоже, понимает, что это не слишком удачная мысль.

Доун отводит взгляд, Фил кажется смущенным, а Джулия вздыхает и делает правой рукой универсальный жест, говорящий: «Ты идиот». Это настолько нетипично для нее и неуместно, что мы все смеемся.

Райан медленно придвигает ко мне сыр «Бэбибэл», который мать всегда кладет ему в коробку для ланча. Он очень его любит. Я похлопываю его по руке и отодвигаю сыр обратно к нему с улыбкой. У Райана все будет прекрасно этим вечером. Он отлично проведет время на свиданиях без разговоров.

Наяву

Среда, 13 марта

Завтра мой день рождения.

Завтра ровно год, как умер Фредди.

В последние дни я становлюсь все более беспокойной. В каком-то смысле это едва ли отличается от моего обычного состояния, ведь я беспрестанно по нему тоскую. Однако сейчас я почти превратилась в одержимую: постоянно смотрю на часы и вспоминаю, что я могла делать в этот момент год назад, или подсчитываю, сколько еще минут прежней жизни мне осталось. Боже, как болит сердце по той девушке, которой я была, и из-за того, через что ей пришлось пройти. И чего бы только я не отдала за возможность вернуться в прошлое и настоять на том, чтобы Фредди спешил прямо домой, а не заезжал за Джоной…

Мама и Элли хотят вытащить меня завтра куда-нибудь на обед, но я попросту не могу. Не хочу отмечать день рождения. Этот день навсегда останется запятнанным и вряд ли теперь подойдет для праздника. Фредди наверняка разозлился бы на себя, если бы знал о моем настроении. Он ведь всегда устраивал невероятную суету вокруг моего дня рождения. Даже как-то раз послал моей маме открытку с благодарностью за то, что она меня родила, вот глупец! Мама на днях напомнила мне об этом, когда мы обсуждали, как провести этот день. Думаю, она пыталась убедить меня в том, что я просто обязана выйти из дому ради Фредди. Выглядело это как шантаж с благими намерениями. Ей хотелось избавить меня от хандры.

Но я сказала ей, что все и так в порядке, я вовсе не хандрю.

И я говорила это всерьез. Я собираюсь на работу, хотя бы на полдня. Остальное время хочу провести на кладбище. Пойду туда и поболтаю с Фредди, а потом вернусь домой и пораньше лягу спать. Я с января не принимала розовые пилюли. Твердила себе, что я просто берегу свой запас. А если честно, то из-за того, что в том мире Элли потеряла ребенка. Ее беременность – очень заметная часть моей жизни здесь, в реальном мире. Сестра все еще мучается тошнотой по утрам, а выбор имени стал главной темой наших разговоров. Элли уже устраивает из этого настоящие спектакли. Через несколько месяцев на свет появится некое новое человеческое существо, отсутствующее в моем втором мире, и я ощущаю это как тикающие часы, а может быть, как бомбу с таймером.

Наяву

Четверг, 14 марта

Не странно ли это – устраивать пикник на кладбище? Пожалуй, да, но ведь сегодня день моего рождения, и я делаю то, что мне хочется. Ну, в любом случае это не настоящий пикник: я просто достала из багажника одеяло, чтобы усесться на него, потому что земля холодная, и прихватила термос с кофе. И еще торт. Сегодня все собрались у моего стола перед тем, как я ушла с работы, и спели поздравление, немножко фальшивя, и вручили мне большой красный воздушный шар с нарисованными на нем глазами, полными надежды. И еще подарили цветы, шоколадный торт и бутылку чего-то шипучего. Мне понравилось.