Возлюбленная герцога Маклейн Сара

По собственной воле.

И его тоже.

Она была одета в свою униформу – одежду, делавшую ее императрицей. Черные брюки и кожаные сапоги выше колен.

Над брюками бледно-голубой корсет, расшитый золотой нитью. На талии новый шарф – ее оружие, – по контрасту с корсетом золотой, расшитый бледно-голубыми нитями. И поверх всего этого черное пальто идеального покроя. На другой женщине он счел бы это пальто маскировкой, скрывающей ее от любопытствующих глаз и превращающей в джентльмена. Но Грейс ни от кого не таилась. Пальто было распахнуто и демонстрировало всем ошеломительный корсет и подкладку в тон, того же голубого цвета – бледно-голубого, как зимнее небо.

Он наслаждался ее видом – сталь и шелк, как сама эта женщина, но его уже охватывала досада. Она опять пришла в маске. Пусть это не та шелковая маска, что она надевала на маскарад, но все равно маска, та же самая, в которой она ходила немного раньше, когда командовала армией Гардена – это была маска силы.

Исчезла женщина, которую ему удалось мельком увидеть после схватки, та, что рассказывала ему, как училась лазать по стенам. Та, что легко раздавала свои улыбки головорезам на улицах и прачкам у лохани.

Он хотел увидеть ту непринужденную улыбку, адресованную ему.

Он хотел ее. Без всякого сомнения.

Но это лучше, чем ничего, так что он согласен.

– Как ты попала в дом?

Она коротко улыбнулась.

– Я закаленная уличная бандитка, герцог. Ты думаешь, такой пустяк, как Гросвенор-сквер, помешает мне взломать дверь и войти?

– Да, это не тот адрес, который остановит тебя, – согласился он. – Тем не менее я удивлен, что мой сверхзаботливый дворецкий не встретил тебя на лестнице.

Она пересекла комнату, подошла к маленькому столику, на котором стояли бокалы и стаканы, а также тяжелый корабельный графин. Эван не мог отвести глаз от ее покачивающейся походки. Полы пальто обвивались вокруг длинных ног. Она вытащила пробку из графина и понюхала бренди. Брови ее приподнялись.

– Французское. Очень дорогое.

– Я понимаю, что существуют способы получить его дешевле, – произнес он, пока она наливала себе в бокал.

Мимо ее ушей не проскочил намек на незаконную деятельность Бесперчаточников.

– Понятия не имею, о чем ты. – Она сделала глоток и сказала: – Представь, я не встретила ни единого дворецкого в ночном колпаке, вооруженного антикварным дуэльным пистолетом. Такое разочарование. Ты плохо его вышколил.

– Виноват. Но я провожу не так много времени в герцогских особняках.

Чистая правда. Большую часть времени он проводил в Бергси, но жил там в небольшом коттедже, который построил на западной границе имения, и держал минимальное количество слуг, только чтобы поддерживать элементарный порядок.

– Хм-м… – протянула она. – Ну, в любом случае сегодня твой дворецкий провалил свою миссию.

– О’Клэр получит строгий выговор. Не помешал странной женщине войти в дом: изъян в работе.

Красивые губы снова изогнулись.

– Не уверена, что это считается изъяном. Честно говоря, я очень хорошо умею попадать незамеченной туда, куда мне нужно.

Эван не знал, как это возможно, если учесть, что он-то замечал ее мгновенно. Улавливал легчайшее движение в комнате, где появлялась Грейс.

– Хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.

– Нет. – Он никогда не захочет, чтобы она ушла.

Она налила бренди в другой бокал, подошла и протянула ему.

Он взял.

– Ну и?

Она вопросительно склонила голову набок.

– Ты решила? – спросил он, слыша в своем голосе досаду, признак того, что начинает терять терпение.

Она шагнула еще ближе, и он резко выдохнул, представляя, что произойдет, если он сгребет ее в охапку, отнесет на кровать, разденет донага – и начнет заниматься с ней любовью, как хотел каждую ночь.

Сможет ли он сорвать с нее и эту маску?

И что она тогда сделает?

«Убежит».

Он знал это, потому что она убегала от него многие годы – всякий раз, как он выходил на ее след. Она убегала от него, и Эван заслужил это: он предал ее и разбил ей сердце, а заодно разбил и свое.

Она убежит, и он не в силах будет остановить ее, поэтому он стоял неподвижно, как статуя, наблюдая за ней.

Она остановилась почти вплотную к нему и стянула с плеча мешок – он не заметил его, когда она вошла.

Он не видел ее глаз – капюшон пальто был надвинут так низко, что верхняя часть лица оставалась в тени. Он мог видеть только пухлые розовые губы, которые произнесли:

– Они здорово тебя отдубасили.

Он не колебался.

– Я их тоже.

Ее улыбку можно было истолковать по-разному. Гордость? Господи, он так хотел, чтобы она гордилась им. Хотел, чтобы она смотрела, как он дерется, и восхищалась его умением. Он понимал, что это превращает его в неандертальца, но ему было плевать. Он хотел, чтобы она знала: он готов уничтожать миры по ее приказу, стоит ей только пошевелить пальцем.

– Почему ты не позвал доктора? – негромко спросила она.

А вот этот вопрос его немного обидел.

– Мне не нужен доктор.

Она подняла подбородок, отсвет пламени упал ей на лицо, омыл его золотом. Она посмотрела ему в глаза с недоверчивым удивлением.

– Мужчины и их нелепые правила относительно медицинской помощи. Ты продолжаешь настаивать, что чувствуешь себя прекрасно, несмотря на расцветающие по всему телу синяки. И похоже, Патрик О’Мэлли сломал тебе нос.

– Ты пришла нянчиться со мной?

Она не ответила, просто скинула капюшон, и масса рыжих кудрей вырвалась наружу. Иисусе, он обожал ее волосы. Это была сила природы, всегда угрожавшая уложить его на обе лопатки. Как и сама она.

Вокруг них сгустилась темнота.

– Зачем ты здесь?

Она застыла.

Он тут же возненавидел эту неподвижность и то, что на ее лице снова появилась маска. В Гардене он просчитался. Сумел сделать так, что она немного приоткрыла ему правду о себе, а потом ретировался. Возможно, она никогда больше ему не доверится.

«Ты никогда ее не вернешь».

Он не мог вернуть девочку, которую когда-то знал, но неужели ему никогда не доведется хотя бы краем глаза увидеть женщину, которой она стала? Неужели она будет ускользать от него вечно?

– Скажи мне правду, – прошептал он, не сумев скрыть настойчивости в голосе.

Она молчала, но поднесла руку к его лицу. Ее пальцы нежно пробежали по распухшей коже под глазом, по желтеющему синяку на подбородке. По носу, чудесным образом уцелевшему.

– А если я скажу, что пришла подлатать тебя?

Он выдохнул. Почему-то ее слова доставили ему куда большее удовольствие, нежели прикосновения.

– О, тебе достанется непростая работенка.

Он не стал говорить, что сомневается в успехе этого предприятия.

Казалось, она готова была сорваться с места, как будто знала, что он хочет сказать.

«Останься. Пожалуйста».

Ему потребовались все силы, чтобы терпеливо ждать.

Сердце грозило выскочить из груди, когда наконец… наконец-то она протянула руку к полоске льняной ткани, которой он пытался перевязать ребра. Он подчинился без колебаний и стоял столь неподвижно, что забыл дышать, пока она обходила его кругом, осматривала. Прикосновения ее были нежными, но уверенными, пальцы скользили по ребрам и проверяли, какой урон его здоровью был нанесен.

Он резко втянул в себя воздух, когда она провела пальцами по мышцам живота. Грейс подняла глаза. Взгляд темно-карих глаз словно спрашивал, больно ли.

– Слишком сильно?

«Недостаточно».

Он покачал головой.

– Давай дальше.

– Вот это может быть сломано, – негромко произнесла она.

– Не сломано.

– Откуда ты знаешь? – спросила Грейс.

– Мы оба знаем, что я ломал их раньше.

Тогда Эвану прилетело сапогом в ребро, и в тот раз она тоже его подлатала.

– Уит всегда ловко работал ногами, – прошептала она.

– А сейчас?

– Сейчас он отлично умеет все. Вырос большим и брутальным. И никогда не проигрывает.

При этой мысли странное чувство в нем зашевелилось – надо же, самый маленький и слабый из них стал самым сильным.

– В то лето, когда он вырос – нам было тогда по пятнадцать, может быть, по шестнадцать, – продолжила она, и голос ее звучал весело, – это походило на колдовство. Он постоянно вырастал из обуви. Как-то у нас кончились деньги, а у него порвался башмак так, что наружу вылез палец, и мне пришлось украсть для него пару новых ботинок.

– У кого?

Она пожала плечами.

– У одного придурка в борделе на Чарлз-стрит. Сальный засранец, соглашался на одну цену, а платил меньше. Так что мы были в расчете.

– Он был… – Эван проглотил остаток вопроса.

Она усмехнулась.

– Клиентом? Нет. От меня было больше толку у Диггера Найта, как от бойца, чем как от проститутки.

– Я бы все равно не стал осуждать.

Рожденный в борделе на Тависток-роу, Эван знал лучше многих других, что выбор у женщин слишком мал, потому что мужчины решили, будто они хозяева жизни.

– Знаю, что не стал бы, – отозвалась она, и правда этих слов доставила ему искреннее удовольствие.

Она закончила его перевязывать, заправила конец ткани внутрь и, сжав губы в прямую линию, стала осматривать его дальше – синяки на лице, а также плечо, растертое веревкой, на которой он таскал лед.

Плечо, которое она обнажила несколько часов назад, открыв шрам, который он каждый день мечтал стереть вместе с прилагавшимся к нему прошлым.

Но если стереть прошлое, сотрешь и ее тоже.

Коротко кивнув, она наклонилась к мешку, с которым пришла. Положив его на стул, выудила маленький глиняный горшочек, открыла и тотчас же поднесла к носу. Он не удержался от улыбки, глядя на этот жест – эхо той девочки, какой она когда-то была. Та девочка всегда все нюхала – и приятное, и наоборот.

– Что смешного?

– Ты всегда так делала. – Она тут же опустила руку и подошла к нему. – Что это?

Она протянула горшочек, он наклонился и вдохнул.

– Лимон.

– И лавр, и ивовая кора. Этим вылечивали и худшее.

– Тебе?

– И десяткам других.

Она окунула пальцы в мазь и потянулась к нему. Он позволил ей это, глубоко дыша, пока она умащивала его, и каждое ее прикосновение было отблеском рая.

– Ты делала это раньше.

– Обрабатывала раны?

– Обрабатывала мои раны. – Он помолчал, затем: – В прошлом году я думал, что мне приснилось. Твои прикосновения.

В темноте. В той маленькой комнатке, где он понял, что она жива. Где понял, что и он снова сможет жить.

Грейс не оторвалась от своего занятия, и он воспользовался ее сосредоточенным вниманием как возможностью упиваться ею – россыпью веснушек на носу, огромными глазами, шрамом на брови, ставшим едва заметным за годы, прошедшие с тех пор, как он вытирал кровь у нее со лба и слезы со щек. Он не смог сдержаться – протянул руку и прикоснулся к ее щеке.

Она резко вдохнула и метнула предостерегающий взгляд.

Он убрал руку и продолжил ее изучать, разглядывая швы на пальто и богатый блеск шелкового корсета.

– Ты когда-нибудь носишь платья? – спросил он, понимая, что рискует.

Грейс поколебалась.

– Я знакома с этим видом женской одежды, – ответила она, и уголок ее рта дернулся, вызвав у него желание поцеловать это место.

Ее пальцы скользили по его коже, переходя с одного плеча на другое, красное и воспаленное. Она взяла горшочек с мазью, и когда снова к нему прикоснулась, прохладный бальзам успокоил не только плечо.

– Ты пришла в платье на мой бал-маскарад.

Рискованно было открывать ей, что ему все известно, и она замерла, замерли и ее пальцы у него на плече. Он буквально слышал, как в голове производятся расчеты – сумеет ли она убедить его, что это была не она?

«Никаких масок, Грейс. Только не сегодня ночью».

– И как давно ты знаешь?

Он дождался, когда она поднимет на него глаза.

– Я всегда тебя узнаю.

– Ты не ищешь жену.

Он помотал головой.

– Нет.

– А матери, выталкивающие дочерей на твою тропу?

– Безрезультатно.

Она долго молча смотрела на него, затем:

– Маска была не для избранницы герцога Марвика, женщины, которую восхитят покрытая мхом земля и высоченные деревья. Она была для меня.

«Это одно и то же».

Он остро ощущал ее пальцы на своем плече, скользящие по отметке прошлого. Их прошлого. И пока они так поглаживали его, он вдруг услышал слова своего брата.

«Ты разбил ей сердце», – сказал Уит.

Она ему не доверяет. И все, что может сделать он, – доверять ей.

– Я слышал, ты любишь изысканные приемы.

Она размазывала бальзам по его коже широкими движениями, кругами, избегая только одного места, с которого не сводила глаз. Шрама, оставленного его отцом той ночью, когда он узнал, что Грейс – единственное, что имеет для Эвана значение. Но тут ее пальцы дрогнули.

– Я не могу занять эту должность, – негромко ответила она.

– Знаю. – Но это не заставит его меньше ее желать.

– Я бы лучше умерла тысячу раз, чем позволила тому монстру победить.

Старому герцогу, который помышлял только о продолжении рода. Эван коротко, безрадостно усмехнулся в ответ на ее гнев.

– Думаешь, я испытываю что-то другое?

Она посмотрела ему в глаза, и он позволил ей увидеть всю силу своей злости на отца – на человека, который поставил перед собой единственную цель – продолжить род Марвиков. А затем, когда Эван стал герцогом, именно на его долю выпала обязанность сделать так, чтобы отец никогда не получил того, что было для него важнее всего.

Что означало – никаких детей и для самого Эвана.

Даже красивых рыжеволосых маленьких девочек.

Не догадываясь о его мыслях, Грейс снова заговорила:

– Ты вернулся, несмотря на то, что я велела тебе держаться от нас подальше.

«Я всегда буду возвращаться».

– Не прошло и года. Куда ты уезжал?

– Обратно.

В Бергси, где и нашел родовой особняк в руинах – он оставил его разрушаться, когда унаследовал и покинул усадьбу. В имение, которое воскресил, решив, что его место там. Восстановил земли, позаботился об арендаторах, занял свое место в парламенте и сделал все то, что обещал ей целую жизнь назад.

Он переделал себя, стал другим человеком. Более здоровым и сильным, человеком лучше, чем тот, каким он когда-то был; и более достойным, хотя и знал, что никогда не станет равным с женщиной, какой стала она – женщиной сильной, блестящей, могущественной, стоящей так высоко над ним, что он не заслуживает даже взгляда на нее, уж не говоря о прикосновении.

Тем не менее он посмотрел. И прикоснулся.

– И зачем же ты вернулся сейчас? – спросила она, больше его не трогая, и он услышал резкость в ее голосе. Гнев. Досаду. – Думаешь убедить меня в том, что сожалеешь об этом?

– Я действительно сожалею, что отвернулся от братьев, – сказал он. – И, Грейс, в моей жизни не было ни секунды, когда я не сожалел бы, что отвернулся от тебя.

Грейс стоило больших усилий не показать, что его слова ее тронули, но он наблюдал за ней очень пристально, смотрел на жилку, бьющуюся на шее, и поэтому понял, как колотится ее сердце.

Однако она так и не взглянула на него своими огромными, красивыми карими глазами, блестящими в отблесках пламени свечей.

– И что? Ты думал, маскарад и драка в Гардене загладят прошлое?

– Я вел свою битву каждый день с тех пор, как вынудил тебя уйти, – произнес он, отчаянно желая, чтобы она его услышала. – Что значит еще один бой? Или даже тысяча?

Он бы терпел удары Ковент-Гардена каждый день, если бы имелся шанс получить там прощение. И здесь тоже.

Наконец она провела большим пальцем по шраму, и он похолодел, не зная, как она отреагирует на его слова.

Опять риск.

– Зачем ты пришла сюда сегодня? – снова спросил он.

Она показала на кресла в дальнем конце комнаты, у камина, который мог бы гореть, не будь ночь такой теплой.

– Сядь.

Он послушался, опустился в кресло, морщась и ненавидя себя за то, что демонстрирует ей свою слабость, и одновременно наслаждаясь интимностью момента.

Держа в руке глиняный горшочек, она подхватила свой мешок и корзинку с лоскутами для перевязки и подошла к нему, ступая по паркету своими длинными ногами. Он смотрел на нее, и стук ее сапог наполнял его душу наслаждением, теплом и желанием – желанием, подобного которому он по такому обыденному случаю никогда раньше не испытывал.

Чтобы они заботились друг о друге.

Узнали друг друга.

Больше.

Она положила все это на низкий столик рядом с его креслом, обвела взглядом то, что там уже стояло: бутылка виски и пустой бокал на высокой стопке книг. На губах ее играла улыбка.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она. – Просто чувствую себя так, как будто заглянула в логово льва.

– М-м-м… – протянул он и поднял руку, чтобы потереть сзади шею. Его охватило что-то похожее на смущение, хотя он не мог понять почему. – Это очень одинокий лев. Книги и виски – вот его удел.

– Значит, вот чем ты занимаешься, когда не идешь куда-нибудь выполнять свои герцогские обязанности?

Она отвернулась и пошагала через комнату к зеркалу.

– Я не выполняю герцогских обязанностей, – сказал он, радуясь смене темы и глядя, как она выбирает подсвечник и возвращается.

Грейс несколько секунд смотрела на него, а затем опустилась на колени перед ним и принялась за дело.

Волна наслаждения захлестнула его. Он заставил себя сидеть неподвижно, не касаясь ее. Удерживая то единственное слово, что рвалось наружу.

«Моя».

Грейс опустила руку в корзинку, вытащила еще одну длинную полосу ткани и велела ему наклониться вперед, чтобы она забинтовала ему плечо.

– В следующий раз, когда будешь таскать в Гардене ящики, пользуйся крюком.

– М-м-м, – протянул он. – Не знаешь, где его можно взять?

Она хмыкнула, он повернулся и уловил на ее лице веселое выражение – как солнце или воздух.

– А что, специальных герцогских крюков для ящиков не производят?

– И щипцов для льда тоже. Можешь в такое поверить?

– Тебе нужно поднять этот вопрос в палате лордов. – Она с силой затянула ткань вокруг плеча, и он едва сдержал стон. – Завтра надо будет наложить свежую повязку.

– А ты придешь, чтобы это сделать?

– Нет.

Он повернулся и взглянул на нее, их лица оказались в каких-то нескольких дюймах друг от друга.

– Почему нет?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мне и сегодня не следовало приходить.

– Что возвращает меня к вопросу: зачем ты пришла?

– Не знаю, – ответила она.

И эти слова, эхо тех, что она сказала ему днем, вдруг что-то в нем отомкнули. Он понял, зачем она пришла.

Знал, что ей нужно.

Что нужно им обоим.

Эван потянулся к ней, прикоснулся к прекрасному рыжему локону, зажал его между двумя пальцами и распрямил.

– Зачем ты сегодня сюда пришла? – повторил он. Вопрос, произнесенный шепотом, прозвучал нежно и томительно.

«Признайся мне, – желал он. – Доверься мне».

Она посмотрела ему в глаза.

– Зачем ты вернулся?

Он ответил, зная, что рискует. Как всегда. Он никогда не откажется рисковать ради нее, уж это было ему совершенно ясно.