Возлюбленная герцога Маклейн Сара

Грейс обернулась и улыбнулась, несмотря на возникшее вдруг раздражение. Эта ночь принадлежит не ей – клубу. К ней навстречу шла герцогиня Тревескан, держа в одной руке бокал с шампанским, а другой взяв под руку Генри, очень крупного, очень искушенного компаньона.

– Вижу, вы, как всегда, без маски, герцогиня?

Та махнула рукой.

– Она смазывает краску с глаз.

Грейс чуть склонила голову.

– Что ж, если вас это не беспокоит, то нас и подавно.

Герцогиня посмотрела мимо нее, на Эвана в маске, высокого и худощавого, с чувственными губами и волевым подбородком. Губы ее слегка приоткрылись, глаза удивленно распахнулись. А затем в них возникло нечто вроде… понимания.

– Я вижу, Далия, сегодня вечером у вас тоже есть спутник.

Жар прилил к щекам Грейс.

– Даже мне иногда позволено пригласить гостя.

– Гостя, – повторила герцогиня, не отводя взгляда от Эвана.

Тот смотрел на нее, и было трудно понять выражение его лица из-за тени, отбрасываемой маской, и приглушенного света в зале.

– Что ж, как чудесно видеть вас обоих. – Она помолчала. – Вместе.

Герцогиня отсалютовала им бокалом, отпила глоток шампанского и многозначительно взглянула на Генри.

– Идем, милый?

Тот широко улыбнулся, она взяла его под руку, и они двинулись сквозь толпу к лестнице, ведущей в верхние комнаты.

Грейс снова повернулась к Эвану. Тот задумчиво наблюдал за тем, как парочка удаляется, а потом перевел взгляд на трапецию в центре комнаты. Они несколько минут молча смотрели на гимнастку, затем Грейс сказала Эвану:

– Потребовалась целая неделя, чтобы установить эту трапецию, но я думаю, оно того стоило.

Он согласно пробормотал что-то, и она внимательно на него посмотрела, только теперь заметив, что он увлечен вовсе не гимнасткой.

Он рассматривал зрителей. Большинство из них были членами клуба, многие наслаждались куда более пикантными предложениями заведения, что часто случалось во время Доминиона.

По всему периметру располагались пары – а в одном случае даже троица, – на разных стадиях наслаждения. Ничего слишком откровенного, для этого имелись комнаты наверху, предусматривающие уединение, и несколько комнат на этом этаже, предлагающих отсутствие уединения, если участники черпали удовольствие в этом. Но эти пары расположились в креслах, прижавшись друг к другу, – женщины на коленях у мужчин, с задранными до колен юбками. Прямо напротив них Томас шептал что-то на ушко хихикающей графине К., изящно устроившейся у него на коленях. Грейс по опыту знала, что эти двое сейчас уйдут в отдельную комнату.

На другом конце зала в дверях стояла Зева, контролируя ситуацию, и в общем и целом в доме номер 72 по Шелтон-стрит не происходило ничего особенного.

Но казалось, что Эван не может оторвать от происходящего взгляд.

О чем он думает?

Желудок ее совершил кувырок, стоило предположить несколько вероятных вариантов, и далеко не все они были приятными.

– Вы слишком пристально смотрите, милорд, – сказала она, пряча беспокойство за дразнящим тоном.

Он даже не взглянул на нее.

– Не все мужчины тут гости.

Она вгляделась в его профиль. Он только что понял: номер 72 по Шелтон-стрит был не только одним из лучших клубов Лондона, но еще и одним из лучших домов удовольствий.

– Верно.

– И когда ты говоришь «удовольствие»…

– Оно бывает разным.

Он издал какой-то непонятный звук. Понимание? Неприязнь? Отвращение? Что-то еще?

– А когда мужчины, которые не являются ни персоналом, ни клиентами, видят, понимают, в чем дело, как их убеждают держать все в тайне?

Вот теперь она услышала, что это. Упоение.

Он не сердится.

Он заинтригован. И тут есть что-то еще. Судя по голосу… впечатлен.

Она улыбнулась.

– Попав сюда однажды, они быстро раскрывают то, что доставляет удовольствие именно им… и тогда им проще хранить секрет.

– Особые удовольствия? Какие, например? – спросил он, повернувшись к ней.

Грейс выдохнула, то ли облегченно, то ли потрясенно. Потому что там, в его глазах, она наконец-то увидела то, о чем он думает. Темные зрачки его янтарных глаз расширились от желания.

Ему это нравилось – мир, который она создала.

– Удовольствия вроде тех, что ты получаешь прямо сейчас, – негромко проговорила она. – Хочешь, найдем комнату и ты сможешь ее исследовать?

– Ты неправильно поняла, – сказал он. – Я не хочу наблюдать за ними.

– Не хочешь?

– Нет.

Она наморщила лоб. Почти десять лет работы с сексом превратили ее в специалиста, с легкостью угадывающего, чего хочет клиент. Обычно она не ошибалась.

– Ты хочешь, чтобы наблюдали за тобой?

Он помотал головой.

– Нет, если, конечно, этого не хочешь ты.

Ее охватило возбуждение от его желания заниматься этим вместе с ней. От вожделения в потемневших глазах. Она протянула руку, отвела с его лба белокурую прядь волос.

– Тогда что же?

Вдруг он раскрепостился и, наклонившись к ней, проговорил таинственно:

– Наблюдать за тем, как эти женщины получают наслаждение здесь, в месте, которое создала ты… – Он вытер рукой рот, и Грейс подумалось, что ей в жизни никогда ничто так не нравилось, как этот жест. – Мне хочется наблюдать за тем, как его получаешь ты.

Слова проникли глубоко, в самую ее сущность, и она внезапно тоже этого захотела.

Ей это потребовалось.

Она не стала колебаться.

Они то входили, то выходили из комнат, где выступали другие акробатки, музыканты и вульгарные певички, а толпы людей пили, ели и наслаждались шумным весельем. Прошли по длинному коридору, где стояли, сцепившись в объятии, еще две пары, зашли в театральный зал, где Настасия Критикос, занявшая сцену, выводила трели, исполняя арию, благодаря которой могла бы стать музой самого Моцарта.

Грейс оглянулась, предполагая, что Эван смотрит на диву, но тот смотрел только на нее. Едва их взгляды встретились, он притянул ее к себе и украл еще один поцелуй. У Грейс перехватило дыхание, а все мысли мгновенно выветрились из головы. Когда он отпустил ее, пришлось схватиться за лацканы его пиджака, чтобы устоять на ногах.

– Покажи мне, что еще ты тут придумала.

Они могли бы пойти еще в дюжину разных мест: в комфортабельные комнаты наверху, где каждая обставлена так, чтобы пробудить определенную фантазию; в катакомбы под зданием; в винные и сырные погреба; в оранжерею на крыше…

Но она не хотела вести его в места, принадлежавшие клубу.

Она хотела отвести его в место, принадлежавшее только ей.

Поэтому провела через небольшую комнату для игры в карты; там вокруг круглого стола собрались несколько аристократок, а француженка, которую Грейс отыскала на рыночной площади, переворачивала замысловато расписанные карты и предсказывала им будущее. Карты были разрисованы вручную, очень красивые, но не могли сравниться с самой гадалкой – та словно заглядывала прямо в душу своих клиенток и видела там их самые потаенные желания.

Все они были так поглощены происходящим, что ни одна не подняла глаз, когда Грейс и Эван прошли мимо, в угол комнаты, где Грейс отодвинула потайную щеколду едва заметной двери и потянула его прочь с Доминиона, на черную лестницу.

Закрыла за ним дверь, и они моментально оказались окутаны тишиной. Звуки неистового празднества тут же заглохли. Лестница была очень плохо освещена, свечи располагались на большом расстоянии друг от друга, и она все время остро ощущала его дыхание. Грейс посмотрела на Эвана – он был так близко, что, подайся она на какой-то дюйм в его сторону, они соприкоснулись бы.

Он окинул взглядом тесное пространство и кривовато усмехнулся.

– Я рассчитывал на что-то попросторнее, но…

А затем взял ее лицо в свои ладони и поцеловал, прижав спиной к стене. Она ахнула, ничего так не желая, как его прикосновений.

Грейс позволила целовать себя, крепко и сладко, наслаждаясь им – его широкими плечами, негромкими стонами вожделения, запахом табака, грозившим полностью поглотить ее.

Он чуть отодвинулся – ровно настолько, чтобы сказать:

– М-м-м… как хорошо.

И прежде, чем она успела ответить, снова начал ее целовать, одной рукой скользя по лифу, лаская груди над вырезом внезапно сделавшегося тесным платья. Запустил большой палец под ткань и нашел сосок, ноющий от желания. Она вскрикнула вслух, а он начал целовать ее от подбородка к уху, повторяя это откровенное прикосновение снова и снова, и одновременно бормотал:

– Какое греховное платье.

Она открыла глаза, пытаясь подобрать слова:

– Я выбрала его для тебя.

– М-м-м, – протянул он. – Я знаю. – Погладил сосок снова, и ее глаза вновь начали закрываться под этим восхитительным прикосновением. – Ах… – Он остановился, и Грейс открыла глаза. – Смотри на меня. – Снова погладил, на этот раз чуть глубже. – Я хочу уложить тебя на постель, как пиршество, и любоваться тобой. Хочу запомнить, как это золото мерцает на твоей коже.

Она прижалась головой к стене и глубоко вздохнула, бездумно подставив ему шею и грудь, словно жертву.

Он снова негромко застонал от удовольствия и жертву принял, покрывая восхитительными поцелуями сначала шею, а потом грудь. Она запустила пальцы ему в волосы, направляя его все ниже и ниже, пока не помешала линия выреза, и оба они застонали от досады.

Грейс выругалась в темноте и ощутила его губы на своей коже.

– Мне хочется сорвать его с тебя, – произнес он, проводя языком вдоль линии выреза. – Но ты заслуживаешь лучшего.

Она стиснула пальцами его волосы.

– Да мне плевать.

Он поднял голову, провел пальцем по груди вверх, к плечу.

– А мне нет. Я обещал тебе кучу катушек золотой нити и не отниму их у тебя. Никогда.

Она посмотрела на него. Увидела, что он сказал правду. И в эту минуту, на темной лестнице клуба, когда самое скандальное сборище в Лондоне смеялось, выпивало и развлекалось в беспечном забытьи всего в нескольких футах от них, когда мужчина, от которого она скрывалась целую жизнь, отказался рвать на ней лиф, Грейс влюбилась во второй раз в жизни.

И осознание этого оказалось настолько пугающим, что она сделала то единственное, что ей пришло в голову. Сжала его ладонь и повела Эвана в постель.

Они поднялись по задней, потайной лестнице дома 72 по Шелтон-стрит, мимо комнат, которыми пользовались постоянные посетители клуба, мимо этажа, где год назад она выхаживала его и лечила, но только для того, чтобы встретить на ринге и прогнать навсегда.

«Слава богу, он вернулся».

На самом верхнем этаже она отодвинула небольшую щеколду и отворила дверь, ведущую в ее апартаменты. Более того, эта конкретная лестница не просто вела в приемную конторы Грейс со столом, заваленным высоченными стопками документов и бухгалтерских книг. Она не вела ни в гостиную, где никто никогда не сидел, ни в маленькую библиотеку, где она обычно читала вечерами. Нет, эта дверь вела в святая святых. В ее постель.

Он прошел вслед за ней в комнату и на этот раз сам закрыл за собой дверь. Легкий щелчок закрывающейся двери заставил его сердце колотиться. Грейс обернулась, ожидая, что он снова подойдет к ней, жаркий и неистовый. Она хотела этого, настолько выбитая из колеи осознанием того, что влюбилась, что была готова на все, лишь бы не дать себе думать об этом.

Похоже, у Эвана подобной заботы не было.

Он подошел к ней с ленивой уверенностью хищника, словно знал, что располагает всем временем мира и что она от него не ускользнет.

Глядя на него, высокого и красивого, с волевым подбородком, на его безупречное лицо, скрытое черной маской, с впившимся в нее взглядом, словно он не желал смотреть больше ни на что в целом мире, Грейс поняла, что бежать ей некуда.

Она шагнула назад, растревоженная своими мыслями; ее охватило чувство предвкушения, и она внезапно оступилась. Неторопливый хищник исчез; он мгновенно подхватил ее и прижал к себе рукой твердой, как сталь.

– Попалась.

У нее перехватило дыхание – не от ощущений, а от его слов, и Грейс не сдержалась, выпалила:

– Знаю.

Эван долго смотрел ей в глаза.

– В самом деле? – прошептал он, протянул руку к ее волосам, заправил за ухо непослушный локон. – Знаешь, что я всегда буду держать тебя, если ты мне позволишь?

У нее на душе потеплело.

– Я всегда буду тем, что тебе нужно, – сказал он.

– А как же то, что нужно тебе? – спросила она.

– Прямо сейчас у меня это есть. – Она глубоко вздохнула, а он добавил: – Но предупреждаю, я не думаю, что смогу ограничиться полумерами.

«Что, если я хочу отдать тебе все?»

Она не стала задавать ему этот вопрос, просто протянула руки к его лицу и сняла маску.

– Никаких масок, – прошептала она.

Он улыбнулся.

– Никаких масок. Повернись.

Она мгновенно повиновалась, позволив ему распоряжаться.

Он нежно собрал ее волосы и перебросил их вперед, через плечо, освободив себе доступ к застежкам на платье. Хищник вернулся, медленно и методично расстегивал пуговки, тянущиеся по всей длине спины, и золотая ткань постепенно расступалась под его пальцами. Грейс придержала платье на груди, когда он наклонился, поцеловал ее в плечо и спустил с него бретельку.

Его язык коснулся кожи, и Грейс запылала огнем.

Затем он заговорил:

– Той ночью… в моем саду.

– Ты притворился, что не узнал меня.

Ей бы следовало прийти из-за этого в бешенство, но она не разозлилась. Какая-то ее часть была ему за это благодарна, ведь он остановил круговерть противоречивых мыслей, терзавших Грейс той ночью, и подарил что-то другое – фантазию, что они просто любовники.

А ведь между ними никогда не было ничего простого.

А сегодня ночью все стало еще сложнее.

– Я тебя узнал, – сказал он. – Конечно же, я тебя узнал.

Поцелуй в затылок, нежный, идеальный, и по спине пробежал трепет желания. Еще один язычок пламени.

– Я узнаю тебя всегда, – жарко прошептал он ей в шею, и она обрадовалась, что не смотрит на него, и отчаянно захотела увидеть, как он признается в том, что должно считаться грехом, а на самом деле куда ближе к раю. – Никогда не будет такого, чтобы я не узнал твою фигуру, твой голос, твой аромат – как сладкий, пряный крем.

Она сглотнула, а он продолжал благоговейно ласкать ее – один поцелуй за другим, словно ему и в голову не приходило, что можно делать это быстрее.

Словно ему и в голову не приходило, что она может сойти с ума, если он не ускорит темп.

– Той ночью, – рассказывал он, распуская шнуровку на корсете, высвобождая ее. – Я сказал тебе, что когда я с тобой, то чувствую себя Аполлоном.

– Помню, – отозвалась она на выдохе, едва слышно, потому что он как раз распустил последний шнурок и его пальцы нырнули внутрь, скользя по коже, покрасневшей и измученной натиравшим ее корсетом. Она ахнула, ощутив невыносимое удовольствие от его прикосновений. – Он… – Одна рука скользнула вокруг тела и легла под груди, пышные, ноющие. Эван вдруг замер, словно ожидая продолжения. – Он вышел на опушку леса и увидел обнаженную женщину в купальне.

Он раскатисто рассмеялся ей в спину, и это только усилило удовольствие от его прикосновений, когда он приподнял ее грудь и потер большим пальцем сосок – томно, медленно обводя круг.

– Она не была обнаженной в купальне.

Грейс покачала головой.

– Этого ты мне не сказал.

– Если я правильно помню, я отвлекся.

– Разве не может быть, что ты и сейчас точно так же отвлекся? – спросила Грейс.

Он негромко поцокал языком прямо ей в ухо.

– Я всего лишь рассказываю тебе историю. – Другая рука присоединилась к первой и приподняла вторую грудь. Погладила второй сосок.

– Прошу прощения, – проговорила Грейс, прижимаясь к нему. – Продолжай.

Он легонько ущипнул сосок, и тот заныл еще сильнее. Она ахнула.

– Пожалуйста.

– М-м-м… – снова этот рокот.

Грейс попыталась сосредоточиться на рассказе.

– Что же она делала?

– Убивала льва.

Он отпустил ее, сдернул вниз платье и корсет, и золотая ткань упала к ее ногам – шелк скользил по коже, греховно ее дразня, вызывая в ней желание кинуться к нему в объятия и позволить делать с ней все, что он захочет. Все, что он только сможет придумать.

Но прежде чем она подчинилась своему желанию, Эван сжал ее бедра и крепко прижал к себе. Великолепное восставшее естество уткнулось в ее ягодицы. Она прижалась к нему еще сильнее. Он поднял одну ее руку и запрокинул себе за шею. Затем одна его рука снова начала ласкать груди, а другая заскользила по животу.

– Потрогай меня, – негромко попросила она. – Пожалуйста.

Он зарычал, пальцы его нырнули в густые завитки, скрывавшие самую ее сокровенную часть. Один палец начал дразнить то место, где она особенно его хотела.

Грейс повернулась к нему лицом, отыскала взглядом его блестящие глаза.

– Эван, – выдохнула она.

– Кирена.

– Что?

Восхитительный палец опять задвигался.

– Кирена, убийца льва.

– М-м-м… – Она качнула бедрами, наслаждаясь удовольствием, которое он ей доставлял. – Расскажи.

– Она родилась изящной и красивой, единственной дочерью великого воина, – рассказывал он, а его рука легко – слишком легко – ласкала ее. – И никто не верил, что она достойна сражаться.

– Само собой разумеющимся считалось, что нет.

– Вот именно, – сказал он. – Она хотела выйти на поле боя, а получила совсем другое поле – пасла овец всякий раз, как ее отец уходил на войну.

– Вкусное угощение для львов.

Он ущипнул мочку ее уха, и Грейс снова охватил трепет наслаждения.

– Именно. И вот однажды, когда она пасла отару, явился лев, и Кирена, великая воительница, убила его.

– Входит Аполлон, – задыхаясь, сказала Грейс, подаваясь бедрами ему навстречу. – Быстрее.

Он замер.

Она выругалась.

– Ты выучила это грязное слово здесь.

По его голосу она поняла, что он порочно улыбается – ему доставляло удовольствие руководить ею. Она повернулась к нему лицом, ей хотелось видеть это. Все эти годы она воображала, как он будет улыбаться в такие минуты, доставляя ей удовольствие, и как они забудут, что мир вокруг существует.

Эван взглядом обвел ее тело, каждый его дюйм, каждую выпуклость, каждый изгиб, каждый шрам, оставшийся после драк ее юности.

Она смотрела, как он словно заносит их в опись – вот осмотрел ноги до самых ступней, снова скользнул взглядом вверх, на долгую минуту задержался взглядом на темном треугольнике завитков, скрывавшем самую ее сокровенную часть.

Затем поднял взгляд на лицо и произнес чувственным низким голосом:

– Аполлон был сражен наповал.

И Грейс, королева Ковент-Гардена, которая могла остановить бунт одним словом, поняла, что никогда в жизни не чувствовала себя более могущественной, чем в тот миг, когда этот мужчина, сильный и красивый, потерял из-за нее голову.

Он притянул ее к себе, поднял на руки, отнес к кровати и положил. А она потянула его на себя, и он лег рядом на шелковое покрывало. Он позволил ей поцеловать себя долгим, страстным поцелуем, неторопливо ласкать языком, неторопливо пососать нижнюю губу, и в конце концов оба они изнывали от желания.

Вот оно.

Вот оно, ее наслаждение. Быть желанной. Знать, что тебя вожделеют. Не за деньги, не за власть, не за положение – просто за то, что ты есть.

Но это не все. Этого недостаточно.

Наслаждение во взаимности. Быть желанной и желать в ответ. Давать и получать. Хотеть и предлагать.

Вот оно, наслаждение, на поиски которого она потратила всю свою жизнь.

Оно в Эване, ее первой любви. И теперь, подозревала Грейс, и последней.

Он отстранился от нее и поцеловал в щеку. Потом в уголок глаза. Потом в подбородок.

– Она была самым прекрасным созданием, какое он когда-либо видел, – прошептал Эван, и Грейс внезапно отчаянно захотела услышать конец истории.

Хитро улыбнувшись, она сказала:

– Все любят девушек, которые умеют сражаться.

Взглядом янтарных глаз он снова обвел ее с ног до головы, упиваясь увиденным.

– Правда. – И это единственное, негромкое слово вновь воспламенило ее. Но прежде, чем она успела понять, что происходит, он продолжил, легонько проводя кончиками пальцев по ее руке, по бедру, и она еще сильнее затрепетала в предвкушении. – Видишь ли, Аполлон очень долго был богом и видел множество красивых женщин, но ни одна из них не была столь свирепой и столь преданной своему предназначению. Воительницей. Он мгновенно полюбил ее и сразу же предложил руку и сердце.

– А потом? – задыхаясь, спросила Грейс. – Она упала в его объятия и они жили долго и счастливо?

Опять эта короткая, многозначительная усмешка.

– Ты плохо слушала. Ей было все равно, что он бог. Она была одной из самых искусных воительниц, каких только видел этот мир. Знала, каким могуществом обладает, и не собиралась от него отказываться. Даже ради бессмертия.

– Умная девочка, – сказала Грейс, снимая с него фрак и развязывая галстук.

– Разве я не говорил тебе, что она была отважной и очень умной?

Грейс отбросила в сторону галстук и взялась за его тонкую белую рубашку, ниже, ниже, пока не вытянула тонкое полотно из брюк.

– Ты сказал, еще и красивой.

Он взял ее за подбородок и приподнял вверх лицо.

– Бесподобной.

Еще один поцелуй, страстный и восхитительный.

– Но она не хотела второй такой жизни, какую вела с отцом. Не хотела быть женой бога и жить в идиллии. Она хотела править королевством – быть королевой-воином.

Теперь Грейс внимательно на него смотрела, вслушиваясь в каждое слово, уже зная, чем это закончится. Концовка могла быть только одна.

– Она ему отказала.

Он кивнул.

– И тогда великий бог – бог солнца, истины, света, предсказаний – сделал то единственное, что ему оставалось.

– Он ее похитил, – прошептала Грейс.

И эти слова, часть глупой истории, привели ее в ужас. Сама идея того, что всегда есть кто-то более могущественный, кто не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. Сколько раз за свою жизнь она оглядывалась, боясь этого могущества в руках мужчин?

В руках этого мужчины.

– Нет. – Эван смотрел ей прямо в глаза, смотрел очень внимательно. – Нет, Грейс, он ее не похищал. Он ее умолял. Сын Зевса, великое божество Троянской войны, он опустился на колени и начал умолять присоединиться к нему. Он предлагал ей богатство, драгоценности, бессмертие… пусть только она позволит ему любить ее.

Грейс покачала головой: