Возлюбленная герцога Маклейн Сара

– Скажи, откуда ты знаешь, что на мою крышу есть выход, Грейс.

Ее настороженный взгляд метнулся к нему.

– Выходы есть в каждую крышу. Франты об этом не знают, потому что не пропитывают их дегтем и не чистят трубы, так с чего бы им проводить тут время?

– Скажи, откуда ты знаешь, как проникнуть в дом.

– Я никогда не была в этом доме, – ответила она. Ей очень не нравилось направление разговора. – За исключением того бала, я никогда не была здесь.

Он ей поверил. Но что-то не сходилось.

И за этим кроется еще что-то.

– Тогда что? – спросил он.

Прошла целая вечность, а он все ждал ответа. И наконец:

– Я сюда приходила.

– Зачем?

– Знала герцога, который нуждался в том, чтобы его хорошенько обобрать.

Он покачал головой.

– Не то, Грейс. Зачем?

Еще одна вечность. И даже больше.

– Приходила ждать тебя, – сказала она.

От этого признания он едва не рухнул на колени.

– Зачем?

Она отвела взгляд.

– Не важно.

«Да это единственное, что имеет значение!»

– Я думала, что смогу… – Она осеклась.

Не надо было этого делать. Она бы все равно не смогла. Как бы Грейс ни думала, что она может сделать, если увидит его после того, как он заставил их бежать; как бы она ни думала, что сумеет его убедить, если только увидит… Она бы все равно ничего не смогла.

Наконец она спросила:

– Что произошло после того, как мы убежали?

Он покачал головой.

– Это не имеет значения.

– Еще как имеет. Куда ты отправился? Сюда ты никогда не приезжал.

– В школу, – ответил он.

К счастью, он уехал в школу, и там обрел нечто вроде утешения, хотя остальные мальчики считали его не вполне нормальным.

– В Итон, потом в Оксфорд, а потом прочь, на континент. Куда угодно, лишь бы избавиться от него и его угроз.

– Он так и продолжал тиранить тебя, – мягко произнесла она.

Конечно, продолжал. Но не так, как она думала. Отец терзал его снова и снова, обещая, что если Эван когда-нибудь оступится, пострадает Грейс. Девон и Уит тоже. Эвану приходилось играть роль преданного сына.

Графа.

А если он откажется, расплачиваться будут те, кого он любит.

Конечно, весь мир считал его сумасшедшим. А если бы он знал, что она приходит сюда? На эту крышу, дожидаться его? Да он бы снес этот дом с лица земли, лишь бы ее защитить.

Тут ему в голову пришла еще более страшная мысль. И привела его в ужас.

– А его ты видела?

Это имело принципиальное значение. Эван не мог вынести даже мысли о том, что она встретилась лицом к лицу с его отцом – даже сейчас, даже когда она стала королевой Ковент-Гардена, которая с легкостью противостояла бы могущественному герцогу.

Она покачала головой.

– Нет.

Ее могли убить.

– Тебе не следовало искать дорогу сюда. Никогда. Не надо было считать печные трубы, – сказал он, чувствуя, как разгорается гнев. – Ведь предполагалось, что это будет… – Предполагалось, что ребенком в этом доме будет она, но волею жестокой судьбы этим ребенком оказался он. – Это должен был быть твой дом. Именно тебе должен был принадлежать престижный адрес, и тебя ждать теплая кровать. И слуги, и кареты, и денег больше, чем можно вообразить.

– Меня ждет теплая кровать, – ответила она, и взгляд ее был темным и непроницаемым. – И слуги, и кареты, и денег больше, чем можно вообразить. Даже престижный адрес, хотя и в Ист-Энде. – Она помолчала. – Не ломай руки. Я никогда не хотела титула, и всей этой помпы, и церемоний. И отлично справилась сама.

– Кто такая Далия?

Она улыбнулась.

– Ты на нее смотришь.

Он покачал головой.

– Ничего подобного. Я ее видел. На моем бал-маскараде. В складском дворе. Пока ты не допустила меня к Грейс.

Она опять заерзала, и он понял, что не ошибся.

– Но кто она такая?

Грейс посмотрела ему в глаза.

– Королева.

Его бесило, что она не отвечает на прямые вопросы. Бесило, что не доверяет ему правду.

Но винить ее он не мог.

Эван глубоко вздохнул, обвел взглядом ее корсет, золотая нить блестела в едва горящем пламени свечи у ее ног, как эхо воспоминания.

– Помнишь, что я тебе обещал? Когда мы были детьми?

– Мы обещали друг другу тысячи разных вещей, Эван.

Он кивнул, наслаждаясь звуком своего имени на ее губах.

– И все же ты помнишь.

Почему-то ему было очень важно, чтобы она это помнила, и он облегченно выдохнул, когда она сказала:

– Ты обещал мне золотую нить.

Он с облегчением кивнул, глядя на нее.

– В то время я только это и смог придумать. Моя мать… – Он замолчал, а она смотрела на него очень бережно, ее красивые глаза были исполнены понимания – даже сейчас, хотя он предал ее. Хотя он предал их всех. – Она говорила о золотой нити так, будто это валюта. И я решил, что это самая дорогостоящая вещь, какую я только могу тебе преподнести.

– Я никогда не хотела ничего дорогостоящего.

– И все равно я хотел ее тебе подарить. Пообещал тебе…

«Я сделаю тебя герцогиней».

Она услышала.

– Этого я тоже никогда не хотела, – сказала она мягко, затем подошла к нему. – Я хотела только тот мир, который ты мне предложил. – Она остановилась перед ним и подняла глаза, черные в этой тьме. Лунный свет и свеча, которую оставила Грейс, едва помогали разглядеть ее. – Ты помнишь это?

Он помнил все.

– Знаешь, многое совершенно не изменилось. Телеги все так же гремят и лязгают на булыжниках, а в тавернах в любую секунду может начаться заварушка. На рыночной площади полно фермеров и шулеров, и все пытаются надуть тебя.

В детстве он рисовал ей бесчисленные картинки Гардена, полного жизни и свободы, сглаживая все плохое и подчеркивая хорошее, убежденный, что с плохим она никогда не столкнется.

– И как? Ты выучила все ругательства?

Она усмехнулась, и зубы ее блеснули в темноте.

– Все до единого. Еще и сама несколько изобрела.

– Хотел бы я их услышать.

– Не думаю, что ты к этому готов.

Снова поддразнивание – намек на то, как все могло бы быть. И он зацепился за это.

– Теперь ты знаешь лучшее, – негромко произнес он. – Дождь превращает улицы в золото.

И протянул к ней руку, думая, что сейчас она отшатнется, но этого не случилось. Он прикоснулся к щеке, убрал за ухо локон ее прекрасных волос, наслаждаясь воспоминанием. На свете существовали тысячи вещей, которые они не делали вместе, но вот это – нежное прикосновение, украденный миг – было так знакомо…

– Я никогда не хотела герцогства, – сказала она. – Я хотела Гарден. Вот что ты мне обещал. Что мы дадим ему то, что он заслуживает.

«Мы все это изменим».

– И как? – спросил он. – Ты выполнила мое обещание?

Она кивнула.

– Мы выполнили.

Она. Девон. Уит. А он в этом не участвовал. По правде говоря, только все ухудшил.

Эван взглянул на небо.

– Я послал деньги. Семьям.

– Знаю.

Снова на нее.

– Ты спрашивала, нравится ли мне хоть что-то в том, что я герцог.

– И?

– Мне нравится, что я могу вливать деньги в Гарден. Нравится, что могу пользоваться громким именем, чтобы добиться перемен для бедняков.

– Билль на рассмотрении. Это не Лейтон и не Лэмонт. Это ты. – Она устремила на него взгляд, проницательный и понимающий. Видящий больше, чем он был готов ей открыть. – Для Гардена.

– Я подумал, что если проект представит Безумный Марвик, то никто не примет его во внимание.

– Его и так никто не примет во внимание, – сказала Грейс. – Никто в Гардене никогда не получает того, что заслуживает.

Она права. В парламенте недостаточно людей, стоящих на стороне мужчин и женщин из беднейших кварталов Лондона. Даже сейчас он не мог выполнить давно данное обещание. Хотя бы так, как это сделала она.

– Я не жду прощения.

– Хорошо.

– Но хочу его.

«И от тебя тоже».

Она посмотрела поверх его плеча.

– Солнце всходит.

Он оглянулся туда, куда она указала, на восток, но сперва увидел только черное небо. А затем разглядел его – слегка посветлевший край горизонта, множество углов. Крыши.

– Ты никогда не рассказывал мне о самом лучшем здесь.

Он взглянул на нее и покачал головой.

– Не понимаю.

– Ты никогда не говорил, что в первую очередь солнце освещает Трущобы.

«Они все изменили».

И от этих слов, от простого наблюдения, у него вдруг перехватило дыхание. Эван не знал, слова ли так на него подействовали или далекое предчувствие рассвета, но он сказал:

– Жаль, что я не убежал с вами.

Такое признание было рискованным, и он сразу захотел взять его обратно. Оно могло напомнить ей о той ночи, когда он погубил все худшим из предательств. Но внезапно для него стало жизненно важно, чтобы она узнала правду, даже если все закончится ее гневом.

Может быть, занимающаяся заря сдержала ее гнев, потому что, когда она заговорила, то в ее голосе не слышалось осуждения. Напротив, он почувствовал задумчивую печаль.

– Нашей любви не суждено было состояться, – проговорила она, обращаясь к крышам там, вдалеке, к своему королевству, ожидавшему ее возвращения. – Мы были слишком похожи, чтобы по-настоящему друг друга любить.

Это ему совсем не понравилось.

– Я тебя любил, – возразил он, понимая, что этого недостаточно.

– Знаю, – сказала она. – И я тебя любила. Но это была весенняя любовь. Летняя. Предоставленная самой себе, чтобы цвести до прихода холодов. До того, как ветер разорвет ее на части, а мороз убьет.

Ужасный образ. Ужасно то, что холод – это он, а она всегда была солнцем.

Грейс вернулась в настоящее, поймала его взгляд.

– Первая любовь не бывает вечной.

Еще один удар, жестче, чем те, что достались ему сегодня днем.

– И что же? Что теперь?

Она стояла так близко, что он услышал ее вздох – медленный, ровный, давший ей время подумать.

– Эван, – мягко произнесла она, и в первый раз с тех пор, как он вернулся и они начали этот танец, или игру, он услышал в ее голосе нечто, похожее на неравнодушие.

Он ухватился за это и спросил:

– А что, если мы освободимся от этого? – Она в замешательстве наморщила лоб, и он договорил: – Что, если начнем все сначала?

– Начнем сначала? – с недоверием спросила она. – Как это возможно? Всю свою жизнь я не могла освободиться от тебя.

Его сердце отчаянно заколотилось, когда она заговорила в темноту, обращаясь к городу, который когда-то принадлежал ему, а теперь принадлежит ей:

– Ни до того, как встретила тебя, ни после. До тебя я была никем, всего лишь временным подлогом, дожидалась тебя.

– Я тоже был никем, – сказал он, желая прикоснуться к ней и зная, что нельзя.

– Вот и нет, – возразила Грейс, глаза ее блестели. – Ты был Эваном, сильным и умным, тем самым, кто поклялся вызволить нас оттуда.

– Я вас вызволил.

Она словно оцепенела, услышав это.

– Ты выгнал нас. Взял на испуг. И бросил в одиночестве, когда сам жил в своем… – Она обвела рукой площадь, а потом выплюнула: – Дворце, а мы в это время едва сводили концы с концами и дрались за каждый пенс.

Это было правдой. И в то же время нет.

«Скажи ей».

Как она сможет понять?

– Ты лгал нам, – продолжала она. Ветер трепал ее длинные волосы. – Ты… – «Господи». Ее голос дрогнул. Он думал, что не выдержит, если она заплачет. – Ты лгал мне, – сказала она, и эти слова прозвучали как гром, разрушая все вокруг. – И мы никогда не сможем начать сначала, ведь все, чем ты был – все, чем были мы, – все это никуда не денется. И стереть это невозможно. И я должна тебя за это ненавидеть.

Пора было сказать ей, и он мог бы. Мог объяснить прямо тогда. Мог приступить к нелегкому делу – рассказать ей правду, объяснить, что произошло в ту давно прошедшую ночь. И этого могло хватить.

Да только она не закончила.

– И даже если бы я смогла простить мальчика, которым ты был, как насчет всего, что ты сделал, став мужчиной? Девон. Уит. Хэтти. Пять парней из Гардена – может, ты и не нажимал на спусковой крючок и не зажигал спичку, но они погибли по твоей вине. Ты угрожал лишить нас средств к существованию. Угрожал нашему дому. – Она прищурилась, глядя на него. – Говоришь, ты изменился?

«Я изменился».

– Говоришь, стал лучше?

«Стал. Правда же?»

– Но я не уверена, что это имеет значение.

Значение имеет только одно – он причинил вред ей.

– Это не должно иметь значения. – Она понизила голос до шепота, как будто разговаривала сама с собой, а не с ним. – Не должно… и я должна ненавидеть тебя.

Он уцепился за это «должна», потянулся к ней, убеждая себя, что отпустит руку сразу же, как только она его оттолкнет.

Как только начнет вырываться.

Но она не стала вырываться.

– Кто я без этой ненависти? – прошептала она.

У него отчаянно заныло сердце.

– Кто ты без нее? – добавила она.

– Не знаю, – сказал он правду. – Но я хочу это знать. – Он прижался лбом к ее лбу, закрыл глаза и произнес слова, которые преследовали его каждый день с тех пор, как она ушла: – Прости меня.

Он никогда не говорил так искренне.

Они прильнули друг другу, и от поцелуя оба едва не задохнулись. Эвану показалось, что сейчас он вообще лишится воздуха. Он притянул ее к себе, а она уже привстала на цыпочки, его пальцы нырнули ей в волосы, ее губы, полные, приоткрытые, прижались к его рту, дыхание и языки сплелись, пока они словно поглощали друг друга.

Как огонь.

Это и был огонь, жаркий, ставший почти невыносимым. И несмотря на то, что она должна его ненавидеть, что бы она сейчас ни чувствовала, где бы они сейчас ни были – это не ненависть. Это что-то другое.

Эван мог бы справиться с этим другим, позволь она ему.

Его губу обожгла резкая боль, с такой силой Грейс целовала, но ему было плевать и сейчас, и потом, когда она начала ласкать его языком и он окончательно пропал. Он снова пробовал ее на вкус, и с его губ сорвался стон, он прижал ее к себе крепче и приподнял. Они вжимались друг в друга, как две половинки целого.

Словно так было всегда.

Хотя он не мог бы сказать, где кончается он и начинается она, он ощущал эмоции в их отчаянном поцелуе – печаль и гнев, досаду и желание, и что-то еще, чему не мог подобрать названия, но знал, что оно всегда тут присутствовало.

Ее пальцы запутались у него в волосах, а он впился в ее губы, лаская так, что она вздохнула от наслаждения, и этот звук проник в самую его суть.

Одного вечера не хватило.

Не хватит и ста, и тысячи…

Это потребность. Его хотят. Он ее навеки.

А она…

«Моя».

Господи. Он бы отдал все на свете, чтобы заявить это.

Словно услышав его мысли, она оборвала поцелуй, оттолкнула его и отступила на шаг. Оба дышали тяжело, мучительно, в ее глазах горели желание и дикое разочарование.

Но не только это. Что-то еще.

Потребность.

Она нуждалась в нем, и господи, он тоже в ней нуждался.

Она это видела. Видела, что он даст ей все, о чем она попросит. Все, чего захочет. Грейс сделала еще шаг назад, тряхнула головой и предупреждающе подняла руку.

– Нет.

– Грейс, – сказал он, потянувшись к ней. Ее волосы, ее пальто, все в ней ускользало от него. Она зашагала по крыше прочь и исчезла в темноте. Каждой клеточкой тела он рвался за ней. Поймать ее и все рассказать. Заставить ее понять.

«Я не уверена, что это имеет значение».

Она исчезла из виду, а он смотрел ей вслед, видел, как небо на востоке все светлеет, серое сменяется бледно-лиловым, а затем самым густым красным, какое он когда-либо видел, словно весь город был охвачен пламенем.

И только когда ослепительный солнечный свет упал на крыши, он позволил себе уйти. По всей Гросвенор-сквер слуги выбирались из постелей под полный разочарования вопль, который он издал навстречу рассвету.