Время уходить Пиколт Джоди

Верджил

Помните, как в детстве вы думали, что облака должны быть на ощупь как вата, а потом узнали, что на самом деле они состоят из мельчайших капелек воды и, если попытаешься улечься на одном из облаков вздремнуть, то просто провалишься сквозь него и шлепнешься на землю?

Сперва я роняю зуб.

Только на самом деле все не так. Ведь уронить можно только то, что ты держал, а в моем случае пальцы вдруг просто перестают быть препятствием, и зуб со звоном падает на пол. Я в испуге поднимаю взгляд и хватаюсь за первое, что попадается под руку, – как ни странно, это Талула.

Моя рука проникает сквозь нее, тело женщины растворяется и сворачивается кольцами, как дым.

То же самое происходит и с Дженной. Она мерцает, лицо девочки искажено страхом. Я пытаюсь окликнуть ее, позвать по имени, но голос гулко ухает, будто я нахожусь где-то на дне колодца.

Внезапно вспоминаю очередь в аэропорту – как люди не отреагировали, когда я влез вперед всех, и служащую аэропорта – как она отвела меня в сторону и сказала: «Вам тут не место».

Вспоминаю полдюжины официанток в столовой, которые рассеянно проходили мимо меня и Дженны, пока одна из них наконец не озаботилась тем, чтобы уделить нам внимание. Может быть, остальные нас просто не видели?

Я думаю про Эбби, мою квартирную хозяйку, одетую так, будто она жила во времена сухого закона. Теперь мне ясно, что так, вероятно, и было. Вспоминаю Ральфа в кладовой вещдоков, который был древним стариком еще в ту пору, когда я служил в полиции. Талула, официантка, та женщина в аэропорту, Эбби, Ральф – все эти люди были, как и я, призраками. Еще находились в этом мире, но уже не принадлежали к нему.

Наконец я вспоминаю аварию. Слезы на лице и песню Эрика Клэптона по радио, как я надавил на педаль газа и сделал крутой разворот. Руки окаменели – я вцепился в руль, чтобы не струсить и не вернуть машину на нормальный курс, и в последнюю минуту отстегнул ремень безопасности. Момент удара, хотя я и ожидал его, все равно стал шоком – на меня сыплется град осколков лобового стекла, руль больно вонзается в грудь, меня выбрасывает из машины. И одно великолепное, безмолвное мгновение я лечу.

Когда мы возвращались из Теннесси домой, я спросил Серенити, как, по ее мнению, ощущается смерть.

Она немного подумала.

– А как ты засыпаешь?

– В каком смысле? – уточнил я. – Это происходит, и все.

– Верно. Ты бодрствуешь, потом какое-то мгновение находишься между сном и явью, а потом словно бы выключают свет. Ты расслабляешься физически. Уголки рта опускаются. Сердечный ритм замедляется. Ты отделяешься от третьего измерения. На каком-то уровне осознание происходящего сохраняется, но по большей части ты как будто в другой зоне. Состояние анабиоза.

Теперь мне есть что к этому добавить. Во сне кажется, что существует целый мир, другой мир, который ощущается как абсолютно реальный.

Серенити.

Я с трудом поворачиваюсь, чтобы увидеть ее. Но вдруг становлюсь таким легким, просто невесомым, что мне больше не нужно двигаться: я просто оказываюсь там, где нужно, стоит только подумать об этом. Моргаю и вижу ее.

В отличие от меня, Талулы и Дженны, тело Серенити не растворяется и не мерцает. Она твердая, как скала.

«Серенити», – думаю я, а она поворачивает голову и шепчет:

– Верджил?

Последнее, о чем я думаю, прежде чем совершенно отключиться: «Несмотря на все, что говорила о себе Серенити, несмотря на то, что я и сам был о ней невысокого мнения, она вовсе не паршивый экстрасенс, а просто обалденный!»

Элис

Я потеряла двоих детей. Одного ребенка знала и любила, а со вторым так и не познакомилась. Прежде чем сбежать из больницы, я уже знала, что у меня случился выкидыш.

Теперь на моем попечении больше сотни малышей, которые поглощают все время бодрствования до последнего мгновения. Я превратилась в одну из тех деловых, вечно занятых женщин, которые восстают из пучины страданий и, подобно торнадо, вертятся с такой скоростью, что даже не понимают, какие саморазрушения вызывают.

Худшая часть дня наступает, когда он заканчивается. Если бы я могла, то спала бы в «яслях» вместе со слонятами в качестве няни. Но кому-то нужно быть публичным человеком в «Мсали».

Сотрудники центра знают, что раньше я занималась научными исследованиями в Тули-Блок и недолгое время жила в Штатах. Но практически никто не связывает ученого, которым я прежде была, с нынешней активисткой. Я давным-давно перестала быть Элис Меткалф.

Та Элис, можно сказать, тоже умерла.

Я просыпаюсь от собственного крика.

Спать я не люблю, но так как это необходимо, мечтаю проваливаться в сон без сновидений. По этой причине я обычно упахиваюсь до полного изнеможения и отключаюсь на два-три часа. Каждый день я думаю о Дженне, каждый миг, а вот про Томаса или Гидеона давно уже не вспоминала. Томас, как мне известно, до сих пор не вышел из психушки. А однажды ночью, в сезон дождей, я спьяну решила пошарить в Интернете и выяснила, что Гидеон ушел в армию и погиб в Ираке, когда на людной городской площади сработало самодельное взрывное устройство. Я распечатала газетную статью, где рассказывалось о посмертном награждении Гидеона Картрайта почетной медалью. Похоронили его в Арлингтоне. Если я когда-нибудь вернусь в Штаты, надо будет съездить на могилу, чтобы отдать ему дань уважения.

Лежу в постели и смотрю в потолок, медленно возвращаясь в этот мир. Реальность леденит; мне приходится осторожно ступать в нее, опуская кончики пальцев ног, потихоньку свыкаясь с шоком от соприкосновения, прежде чем заходить глубже.

Взгляд падает на единственное воспоминание о прошлой жизни, которое у меня есть в ЮАР. Это дубинка длиной два с половиной фута и толщиной дюймов восемь. Она сделана из ствола молодого дерева; кора содрана причудливыми полосами и спиралями. Вещь довольно красивая, похожа на тотемный столб каких-нибудь аборигенов, но если долго смотреть на нее, можно поклясться, что в этих штрихах и царапинах закодировано некое послание.

У Слоновьего заповедника в Теннесси, который стал домом для наших животных, есть веб-сайт, так что я имела возможность следить, как у них идут дела; кроме того, находила на этом сайте важную информацию о том, как там работают со слонами, пострадавшими в неволе. Лет пять назад в заповеднике устроили рождественскую акцию с целью сбора средств. Одна недавно умершая слониха любила развлекаться, обдирая кору с древесных стволов, причем делала это весьма искусно, так что получались своеобразные узоры. Созданные ею «произведения искусства» были выставлены на благотворительную распродажу.

Я сразу поняла, что это была Маура. Сама десятки раз видела ее за этим занятием: слониха прислоняла к перекладинам стойла бревно, которое мы давали ей для забавы, и водила по нему бивнями, очищая от коры серебристую березу или шершавую сосну.

Не было ничего странного в том, что слоновий приют «Мсали», находящийся в Южной Африке, захотел поддержать акцию, устроенную заповедником в Теннесси. Никто не узнал, что чек прислала я, равно как и того, что, получив посылку вместе с фотографией моей любимой слонихи Мауры в траурной рамочке, я прорыдала целый час.

В течение последних пяти лет этот деревянный цилиндр висел на стене напротив моей кровати. Но сейчас он вдруг падает, ударяется об пол и раскалывается вдоль на две равные части.

И в тот же момент звонит телефон.

– Я разыскиваю Элис Меткалф, – говорит какой-то незнакомый мужчина.

Руки у меня холодеют.

– А кто ее спрашивает?

– Детектив Миллс из полицейского управления Буна.

Вот оно. Прошлое догнало меня.

– Да, Элис Меткалф слушает, – бормочу я.

– Ох, мэм, и трудно же было вас отыскать.

Я закрываю глаза и жду, что мне сейчас предъявят обвинение.

– Миссис Меткалф, – продолжает детектив, – мы нашли тело вашей дочери.

Серенити

Только что я стояла в кабинете частной лаборатории вместе с тремя другими людьми и вдруг остаюсь в той же комнате одна – опустившись на колени, ищу упавший зуб.

– Вам помочь?

Кладу зуб в карман, встаю и вижу бородатого мужчину в белом халате. Я нерешительно подхожу к нему и хлопаю по плечу:

– Вы и правда здесь.

Он отшатывается, потирая ключицу, и смотрит на меня как на сумасшедшую. Может, я и впрямь сбрендила?

– Простите, а кто вы? И как сюда попали?

Я не собираюсь делиться с ним подозрениями, что «человек», впустивший меня сюда, – скорее всего, привидение. И отвечаю:

– Я ищу сотрудницу по имени Талула.

Черты его смягчаются.

– Она была вашей подругой?

Была? Я качаю головой:

– Нет, просто знакомой.

– Талула умерла около трех месяцев назад. Похоже, у нее были какие-то проблемы с сердцем, вовремя не диагностированные. Она тогда как раз усиленно тренировалась, хотела принять участие в мини-марафоне. – Бородач сует руку в карман лабораторного халата. – Мне очень жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость.

Пошатываясь, я выхожу из кабинета, иду мимо секретарши за столом, охранника, присевшей на подоконник девушки, которая звонит по телефону. Не могу понять, кто из них живой, а кто мертвец, поэтому смотрю в землю, чтобы ни с кем не встречаться взглядом.

В машине я включаю на полную мощность кондиционер и закрываю глаза. Как же так? Совсем недавно Верджил сидел рядом со мной, а Дженна вот тут, на заднем сиденье. Я разговаривала с ними, прикасалась к ним, слышала их голоса ясно, как звон церковного колокола.

Звон колокола… Беру телефон и пролистываю список входящих вызовов. Тут должен быть номер Дженны, она недавно сама связалась со мной, когда мы были в Теннесси, просила о помощи. Хотя духи все время манипулируют энергией. Звенит дверной звонок, а снаружи никого; принтер неизвестно почему переклинивает; лампочки мигают, хотя грозы нет.

Нажимаю «вызов» и слышу механический голос: «Набранный вами номер не существует».

Но этого просто не может быть. Не может, потому что масса людей видели меня с Верджилом и Дженной.

Завожу мотор и с визгом выезжаю с парковки – еду обратно в столовую, где сегодня утром наш столик обслуживала грубая официантка. Вхожу в здание, над головой звякает колокольчик, из музыкального автомата доносится голос Крисси Хайд: она поет о мелочи в своем кармане. Вытягивая шею, я шарю взглядом поверх высоких спинок красных кожаных диванов – ищу принимавшую у нас заказ женщину.

Она обслуживает столик, за которым полно детишек в футбольной форме.

– Эй! – окликаю я ее. – Вы меня помните?

– Никогда не забываю чаевые в три цента, – огрызается официантка.

Следом за ней я иду к кассе и спрашиваю:

– Сколько людей было за моим столом?

– Это вопрос с подвохом? Вы были одна. Хотя и заказали достаточно, чтобы накормить половину голодающих детей в Африке.

Я открываю рот, чтобы возразить: Дженна и Верджил сами делали заказы. Но вдруг понимаю, что это неправда. Они просто сказали мне, чего хотят, после чего оба пошли в туалет.

– Со мной были еще мужчина лет тридцати пяти, с коротко стриженными волосами и во фланелевой рубашке, хотя сегодня жарко… и девочка-подросток с кое-как заплетенной рыжей косой…

– Послушайте, дама, – недовольно говорит официантка, достает из-под прилавка визитку и протягивает ее мне. – Есть места, где вам помогут. Но наше заведение – не одно из них.

Я бросаю взгляд на карточку: «Психиатрическая больница округа Графтон».

Сижу в муниципалитете Буна и, потягивая из баночки «Ред булл», изучаю стопку регистрационных журналов с записями за 2004 год: рождения, смерти, браки.

Свидетельство о смерти Невви Руэль я перечитала столько раз, что, наверное, выучила его наизусть.

ПРИЧИНА СМЕРТИ: Черепно-мозговая травма, нанесенная тупым предметом.

Сопутствующие обстоятельства: нападение слона.

Смерть наступила в результате: несчастного случая.

Место происшествия: Слоновий заповедник Новой Англии, город Бун, штат Нью-Гэмпшир.

Затем я нахожу свидетельство о смерти Верджила. Он погиб в начале декабря.

ПРИЧИНА СМЕРТИ: Проникающая травма грудной клетки.

Сопутствующие обстоятельства: автомобильная авария.

Смерть наступила в результате: самоубийства.

Разумеется, свидетельства о смерти Дженны Меткалф здесь нет, потому что ее тело так и не было обнаружено.

Пока не всплыл на поверхность этот зуб.

Значит, в отчете судмедэкспертов не было никакой ошибки. Той ночью в заповеднике действительно погибла Невви Руэль, а Элис Меткалф была той самой женщиной, которую в бессознательном состоянии доставил в больницу Верджил. Той, которая впоследствии бесследно исчезла.

Следуя этой логике, я наконец понимаю со всей определенностью, почему Элис Меткалф при таких обстоятельствах не могла выйти на связь ни со мной, ни с Дженной. Скорее всего, она до сих пор жива.

В последнем из просмотренных мною свидетельств о смерти зафиксирована кончина Чеда Аллена, школьного учителя, за капризным сыном которого Дженна, по ее словам, иногда присматривала.

– Вы его знали? – спрашивает одна из сотрудниц, заглядывая мне через плечо.

– Да нет, – тихо отвечаю я.

– Ужасная история. Отравление угарным газом. Вся семья погибла. Он преподавал у нас математику в том году, когда это случилось. – Она смотрит на стопку бумаг на столе. – Вам нужны копии?

Я качаю головой. Мне просто нужно было увидеть эти документы своими глазами.

Благодарю девушку за любезность и возвращаюсь к машине. Бесцельно еду по улице, потому что вообще не понимаю, что мне теперь делать.

Вспоминаю, как мой сосед в самолете, когда мы летели в Теннесси, поспешно уткнулся носом в журнал, как только я заговорила с Верджилом. Он, вероятно, принял эту беседу за бред сумасшедшей.

Вспоминаю, как мы навещали Томаса в Хартвик-Хаусе. Пациенты сразу видели Дженну и Верджила, а вот медсестры и санитары говорили только со мной.

Вспоминаю первую встречу с Дженной – как поспешно ускакала с приема моя клиентка миссис Лэнгхэм. С какими словами я при ней обратилась к Дженне? Ах да. Сказала, что если она сейчас же не уберется, то я вызову полицию. Но миссис Лэнгхэм не могла видеть девочку в предбаннике, это ясно как день. И видимо, решила, что угроза относится к ней.

Замечаю, что приехала в знакомый район. На другой стороне улицы – контора Верджила.

Я паркуюсь и выхожу из автомобиля. Сегодня так жарко, что асфальт плавится под ногами, а одуванчики, вылезшие из щелей на тротуаре, повесили головки.

Внутри здания пахнет затхлостью и запустением. Стекло в двери с трещиной, но раньше я этого почему-то не замечала. Поднимаюсь на второй этаж к офису Верджила. Контора закрыта, внутри темно. На двери объявление «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ» и координаты агентства недвижимости.

В голове у меня гудит, как будто начинается мигрень, но на самом деле, думаю, это резонирует во мне все, что я знала, во что верила и чему сейчас брошен вызов.

Я всегда считала, что существует значительная разница между духами и призраками: первые легко перешли на иной план бытия, а вторых что-то удерживает на якоре в этом мире. Призраки, с которыми я имела дело раньше, отличались упрямством. Иногда они не понимали, что умерли. Слышали голоса людей, которые живут в «их» домах, и считали, что это им не дают покоя привидения. Они строили планы, сердились и обижались. Они оказывались в ловушке, и я считала своим долгом освободить их.

Но все это осталось в прошлом, когда я обладала способностью без труда распознавать несчастных скитальцев.

Повторюсь, я всегда считала, что духи и призраки сильно отличаются друг от друга, но даже не осознавала, какой маленький зазор отделяет мертвецов от живых.

Вынимаю из сумочки записную книжку, в которой Дженна оставила свои контакты во время первого визита ко мне. Вот ее имя, выведенное нетвердым ребяческим почерком с округлыми, как мыльные пузыри, буквами. Вот адрес: Гринлиф-стрит, 145.

Жилой квартал выглядит ровно так же, как три дня назад, когда мы с Верджилом явились сюда поговорить с Дженной и обнаружили, что она не живет по этому адресу. Теперь я понимаю, что, вполне вероятно, девочка когда-то и впрямь жила здесь, вот только теперешние хозяева дома едва ли знают об этом.

На звонок выходит та же дамочка, с которой я уже разговаривала. Сынишка так же цепляется за ее ногу, не желая отпускать маму. Я пытаюсь прояснить некоторые вещи.

– Это опять вы?! – недовольно восклицает хозяйка. – Я ведь уже объяснила вам, что не знаю никакую Дженну.

– Я поняла. Простите, что снова беспокою вас. Но недавно я получила печальные известия о ней. И хочу кое в чем разобраться. – Я тру пальцами виски. – Вы можете сказать мне, когда купили этот дом?

За спиной у меня звучит саундтрек к лету: соседские дети визжат, скатываясь с горки, за забором воет собака, стрекочет газонокосилка. Слышно, как вдалеке сигналит грузовик с мороженым. Словом, на улице кипит жизнь.

У женщины такой вид, будто она готова захлопнуть дверь у меня перед носом, но, видимо, что-то в моем тоне заставляет ее пойти навстречу назойливой посетительнице.

– В двухтысячном, – отвечает она. – Мы с мужем тогда еще не были женаты. Женщина, которая раньше здесь жила… э-э-э… скончалась. – Она смотрит вниз, на своего сына. – Мы не любим говорить об этих вещах при нем, если вы понимаете, что я имею в виду. Он у нас мальчик впечатлительный, с богатым воображением, иногда из-за этого даже не спит по ночам.

Люди всегда боятся того, чего не понимают, поэтому облачают загадки в одежды, которые делают их понятными. Впечатлительная натура. Богатое воображение. Боязнь темноты. Может быть, даже психическое заболевание.

Я сажусь на корточки, чтобы оказаться лицом к лицу с малышом, и спрашиваю:

– Кого ты видишь?

– Бабушку, – отвечает он, – и девочку.

– Они не сделают тебе ничего плохого, – успокаиваю я его. – И они настоящие, кто бы что ни говорил. Они просто хотят пожить в твоем доме, как другие дети в садике хотят поиграть в твои игрушки.

Мать оттаскивает его от меня и пыхтит:

– Ну все, я вызываю полицию!

– Если бы ваш сын родился с синими волосами, хотя в вашей семье ни у кого никогда таких не было и вы не понимали бы, как подобное вообще возможно, потому что в жизни не встречали таких детей, то продолжали бы любить его? – Женщина начинает закрывать дверь, но я кладу руку на косяк и настойчиво требую ответа. – Вы продолжали бы любить его?

– Конечно, – сдержанно отвечает она.

– Так вот, это ровно то же самое, – говорю я.

Снова сев в машину, я достаю записную книжку и пролистываю ее до последней страницы. Запись Дженны очень медленно, как будто распускают стежки на ткани, исчезает.

Как только я заявляю дежурному сержанту, что нашла человеческие останки, меня сразу же отводят в кабинет к детективу Миллсу. И я сообщаю этому юнцу, который, судя по всему, еще совсем недавно начал бриться, всю информацию, какой владею.

– Если вы пороетесь в архиве, то обнаружите дело, которое расследовали в две тысячи четвертом году, о гибели сотрудницы слоновьего заповедника. Полагаю, там тогда же умер еще один человек.

Парнишка с любопытством смотрит на меня:

– А вы… Откуда вам об этом известно?

Если ответить ему, что я экстрасенс, то мои дни закончатся в клинике для умалишенных, в соседней палате с Томасом. Или же Миллс наденет на меня наручники, уверенный, что я сумасшедшая, готовая признаться в убийстве.

Но Дженна и Верджил казались мне совершенно реальными. Я верила каждому их слову, когда они со мной разговаривали.

Боже, детка, разве не этим должен заниматься экстрасенс?

Голос в моей голове очень слабый, но знакомый. Этот южный протяжный выговор, характерные интонации – Люсинду я ни с кем не спутаю.

Через час в сопровождении двоих сотрудников полиции меня эскортируют в заповедник. «Эскортируют» – это просто такой забавный эвфемизм, обозначающий, что человека, которому никто не верит, запихнули на заднее сиденье полицейской машины. Я иду по траве вдоль едва заметной тропинки, как это делала Дженна. Копы несут лопаты и лотки, чтобы просеивать грунт. Мы проходим мимо пруда, где была найдена подвеска Элис, после чего, сделав изрядный крюк, я нахожу под дубом полянку, буйно поросшую фиолетовыми грибами.

– Вот, здесь я и обнаружила зуб, – сообщаю я полицейским.

Копы прихватили с собой эксперта-криминалиста. Не знаю, чем он занимается – анализом почвы, может быть, или костей, или того и другого, – но он отщипывает шляпку одного гриба и произносит:

– Laccaria amethystine. Лаковица аметистовая. Это аммиачный гриб, он растет на нитратных почвах, где высока концентрация азота.

«А ведь Верджил, черт побери, был прав!» – думаю я и говорю эксперту:

– Они растут только здесь. И больше нигде в заповеднике.

– Это логично, если могила неглубокая.

– Здесь еще похоронили слоненка, – добавляю я.

Детектив Миллс приподнимает брови:

– Да вы просто кладезь информации.

Эксперт дает команду полицейским методично копать под деревом.

Они начинают с другой стороны, напротив того места, где мы с Дженной и Верджилом сидели вчера. Кучи земли просеивают сквозь решето, чтобы не пропустить ни одного фрагмента разложившегося тела, который удастся извлечь из земли. Я устраиваюсь в тени дерева и наблюдаю за тем, как растет земляная гора. Полицейские закатывают рукава; один соскакивает в яму, чтобы выбрасывать оттуда грунт.

Детектив Миллс присаживается рядом со мной.

– Пожалуйста, – просит он, – расскажите еще раз, что вы делали здесь, когда нашли этот зуб?

– Устроила пикник, – вру я.

– Вы были одна?

Нет.

– Да.

– А слоненок? Вы знали о нем, потому что…

– Просто я давний друг семьи. Мне известно и о том, что ребенка Меткалфов так и не нашли. Думаю, девочку нужно хотя бы похоронить по-человечески. Вы согласны?

– Детектив! – Один из полицейских подзывает Миллса к яме; в черной земле виднеется белая полоса. – Эта штука слишком тяжелая. Нам ее не поднять, – говорит коп.

– Тогда обкопайте вокруг.

Я стою на краю, а полицейские руками отгребают землю от кости, как дети, строящие замок из песка на морском берегу, когда вода все время прибывает и грозит разрушить их творение. Наконец появляются очертания. Глазницы. Отверстия, откуда со временем выросли бы бивни. Череп, похожий на пчелиные соты, симметричный, как пятно Роршаха. Ну, что вы видите?

– Ага, все как я и говорила!

После этого уже никто не сомневается в моих словах. Раскоп методично расширяется по квадратам вокруг дуба в направлении против часовой стрелки. В квадрате № 2 был найден лишь обломок ржавого ножа. В квадрате № 3… Я слушаю ритмичные звуки врезающихся в почву лопат и глухой стук отбрасываемых комьев земли. Вдруг становится тихо.

Поднимаю взгляд и вижу, что один из полицейских держит в руках небольшой веер сломанных ребер.

– Дженна, – шепчу я.

Но в ответ – только дуновение ветра.

Много дней я пытаюсь найти девочку в другом мире, по ту сторону. Представлю ее себе расстроенной и смущенной, но хуже всего – одинокой. Молю Десмонда и Люсинду тоже поискать Дженну. Десмонд говорит, что она сама свяжется со мной, когда будет готова, просто ей нужно многое обдумать. Люсинда напоминает, что мои духи-проводники отсутствовали в течение семи лет, потому как мне для продолжения пути нужно было вновь обрести веру в себя.

«Если это правда, тогда почему, черт возьми, теперь я не могу поговорить с одним-единственным духом, хотя очень сильно этого хочу?!» – спрашиваю я ее.

«Имей терпение, – отвечает Десмонд. – Ты должна найти потерянное».

Я уже и забыла, что Десмонд вечно сыплет загадочными цитатами из философии нью-эйдж. Но я не раздражаюсь, а благодарю его за совет и жду.

Звоню миссис Лэнгхэм и предлагаю в качестве компенсации за проявленную грубость провести бесплатный сеанс. Она держится со мной холодно, но эта дамочка из тех, кто любит халяву и вечно ходит в супермаркеты на дегустации, чтобы напробоваться там образцов продукции и не платить за обед в каком-нибудь уличном заведении, поэтому я знаю, что она не откажется. Во время нового визита мне впервые удается на самом деле пообщаться с ее мужем Бертом, а не просто изображать спиритический сеанс. Оказывается, он и в загробном мире остался таким же ничтожеством, каким был при жизни. «Ну а теперь-то что этой овце от меня нужно? – недовольно спрашивает он. – Забодала уже со своим нытьем. Я надеялся, что она хоть после смерти оставит меня в покое».

– Ваш муж, – говорю я миссис Лэнгхэм, – эгоистичный, неблагодарный осел, который предпочел бы, чтобы вы оставили его в покое. – И дословно повторяю все, что просил передать вдове усопший.

Миссис Лэнгхэм некоторое время молчит, а потом кивает:

– Это очень похоже на Берта.

– Угу.

– Но я любила его, – добавляет она.

– Он этого не заслуживает.

Через несколько дней миссис Лэнгхэм приходит снова, посоветоваться по поводу какого-то важного дела, и приводит с собой приятеля. А тот в свою очередь рекомендует меня своей сестре. Я и оглянуться не успеваю, как снова обзавожусь клиентами. Их становится все больше, так что теперь я даже не могу принимать всех желающих.

Но каждый день я оставляю себе свободное время для ланча и провожу его на могиле Верджила. Найти ее оказалось совсем нетрудно: в Буне только одно кладбище. Я приношу с собой то, что, по моим представлениям, ему понравится: яичные роллы, «Спортс иллюстрейтед», даже виски «Джек Дэниэлс». Спиртное я выливаю на могилу. По крайней мере, хотя бы сорняки на ней расти не будут.

Я беседую с Верджилом. Рассказываю, как меня хвалили за то, что помогла полиции обнаружить останки Дженны. Как вся страна обсуждала трагедию в заповеднике: еще бы, такая история, хоть сериал снимай. И как я некоторое время сама была под подозрением, пока детектив Миллс не доказал, что в ночь убийства Невви Руэль я находилась в Голливуде, на съемке своего шоу.

– Ты общаешься с Дженной? – поинтересовалась я однажды днем, когда небо набухло дождевыми облаками. – Или еще не нашел ее? Я так беспокоюсь за девочку.

Но Верджил пока тоже не отвечает мне. Когда я спросила об этом Десмонда и Люсинду, они сказали: если он перешел в другой мир, то, вероятно, еще не понимает, как возвращаться в третье измерение. Это требует больших затрат энергии и сосредоточенности. В любом деле нужен навык.

– Я скучаю по тебе, – говорю я Верджилу, и это правда.

У меня были коллеги, которые притворялись, что симпатизируют мне, но на самом деле просто завидовали; были знакомые, которые хотели общаться со мной, потому что меня приглашали на вечеринки в Голливуд, но настоящих друзей у меня не было никогда. И уж точно не имелось ни одного, который был бы таким скептиком и тем не менее безоговорочно принимал бы меня.

Чаще всего на кладбище я одна, компанию мне составляет только местный сторож, который, заткнув уши наушниками, косит вокруг траву. Однако сегодня неподалеку от забора явно что-то происходит. Я вижу небольшую группу людей. Похороны, наверное.

Один из мужчин около могилы мне знаком. Это детектив Миллс.

Он сразу узнает меня. Вот что значит иметь розовые волосы.

– Мисс Джонс, – приветствует он меня, – рад видеть вас снова.

– Взаимно, – улыбаюсь ему я.

Я оглядываюсь и понимаю, что вокруг не так много людей, как мне сперва показалось. Женщина в черном, еще двое копов и могильщик, который засыпает свежей землей маленький деревянный гроб.

– Хорошо, что вы пришли, – говорит Миллс. – Уверен, миссис Элис Меткалф оценит вашу поддержку.

При звуке своего имени женщина оборачивается. Ее бледное узкое лицо обрамляет львиная грива рыжих волос. Я словно бы опять вижу Дженну во плоти – только повзрослевшую и получившую еще несколько душевных шрамов.

Она протягивает мне руку – судьба в буквальном смысле сталкивает меня лицом к лицу с этой женщиной, которую я так упорно старалась отыскать.

– Серенити Джонс, – представляюсь я. – Это я нашла вашу дочь.

Элис

Немного же осталось от моей малышки.

Как ученый, я знаю, что тело, погребенное в неглубокой могиле, разлагается быстрее. Что хищники могут растащить по частям скелет. Останки ребенка более пористые, в них больше коллагена, и в кислой почве они истлевают быстрее. И тем не менее я оказываюсь не готовой к тому, что вижу, когда у меня перед глазами возникает кучка узких костей – этакий набор палочек для настольной игры. Позвоночник. Череп. Одно бедро. Шесть фаланг.

Остальное пропало.

Буду честна: я не хотела ехать сюда. В глубине души я ожидала, что этим дело не ограничится, что меня завлекают в ловушку и, как только я спущусь с трапа самолета, на меня тут же наденут наручники. Но это был мой ребенок. И много лет я ждала именно этого логического конца. Как я могла не приехать?

Детектив Миллс уладил все формальности, и я прилетела прямо из Йоханнесбурга. Я смотрю, как гробик с останками Дженны опускают в зияющую пасть земли, и думаю: «И все-таки – это не моя дочь».