Сердце бури Мантел Хилари

– Что до меня, то я не вижу смысла держать его на расстоянии. Вы оба понимаете, что он поставил тебя в сложное положение. Ты намерен его защищать; полагаю, он это знает. Это не вопрос того, договоритесь ли вы. Рано или поздно договоритесь. Ты рискнешь репутацией, чтобы его выгородить. Все твои принципы вылетают в окно, стоит тебе оказаться с Камилем лицом к лицу.

– Неправда, Элеонора, – мягко сказал он. – Это неправда, а тобой движет извращенная ревность. Это неправда, и его нужно заставить это признать. Заставить задуматься. Скажи, – в его голосе прорвалось волнение, – как он выглядит?

Слезы выступили у нее на глазах.

– Как обычно.

– Он не показался тебе расстроенным? Больным?

– Нет, не показался.

– Господи, – промолвил Робеспьер. Мягким, усталым движением он снял вспотевшую ладонь с дверной ручки и вытер скрюченные пальцы о рукав. – Мне нужно вымыть руки.

Дверь за ним мягко закрылась. Элеонора спустилась, вытирая лицо кулачком.

– Я сказала ему. Он не хочет вас видеть.

– Вероятно, считает, это ради моего же блага? – Камиль нервно рассмеялся.

– Думаю, вы поймете его чувства. Вы использовали его привязанность к вам, чтобы заставить поддержать политику, с которой он не согласен.

– Не согласен? С каких это пор?

– Возможно, после вчерашней неудачи. Думайте сами. Он ничего мне не рассказывает, а я мало смыслю в политике.

В его глазах застыло подлинное страдание.

– Хорошо. Проживу без его одобрения. – Он двинулся к двери. – До свидания, Корнелия. Вряд ли теперь мы будем видеться часто.

– Почему? Куда вы идете?

Стоя в дверном проеме, он неожиданно обернулся: притянул ее к себе, просунул руку под грудь и поцеловал в губы. Во дворе двое рабочих стояли и смотрели на них.

– Бедняжка, – промолвил Камиль и легонько толкнул ее к стене.

Глядя ему в спину, она приложила к губам тыльную сторону ладони. Еще несколько часов Элеонора будет чувствовать под грудью давление его горсти и, стыдясь своих мыслей, думать, что у нее никогда не было настоящего любовника.

Письмо Камилю Демулену, одиннадцатое нивоза, год второй:

Я не фанатик, не ярый поклонник и не любитель говорить комплименты, но, если я вас переживу, я закажу вашу статую и вырежу на ней: «Злым людям хотелось бы заставить нас признать, что свобода – это грязь и кровь. Камиль заставил нас полюбить ее, изваянную из мрамора и украшенную цветами.

– Конечно, это не так, – сказал он Люсиль, – но я аккуратно спрячу это письмо среди своих бумаг.

– Вижу, вам нелегко далось решение прийти и поговорить со мной, – сказал Эро. – Могли бы развернуться и пойти в другую сторону. Я, как Барнав, начинаю чувствовать себя объектом вашего милосердия. Кстати, знаете, вернулся Сен-Жюст.

– Ох.

– Возможно, сейчас не лучшее время, чтобы дразнить Эбера?

– Мой пятый памфлет почти готов, – сказал Камиль. – Я избавлю публику от его пустой, вызывающей и непристойной брани, даже если это будет моим последним деянием.

– Хорошо бы так, – невесело улыбнулся Эро. – Знаю, вам многое дозволено, но Робеспьер не любит поражений.

– Зато он не чужд милосердия. Да, это была неудача. Найдем другой способ.

– Какой? Думаю, для него это больше, чем неудача. У него нет реальной власти, разве что только в умах патриотов. Почти нет друзей. Он взял в трибунал нескольких старых соратников, но среди них нет ни министров, ни генералов – он никогда не придавал значения чинам. Его власть основана только на авторитете, и он это знает. Если он потерпел поражение единожды, то почему бы этому не случиться снова? Что их остановит?

– Зачем вы меня пугаете?

– Ради удовольствия, – холодно ответил Эро. – Я никогда вас не понимал. Вы играете на его привязанности, хотя он всегда заявлял, что патриот должен поступаться личным.

– Все мы так говорим, что нам остается? Но это только слова.

– Камиль, зачем вы сделали то, что сделали?

– А вы не знаете?

– Не имею ни малейшего понятия. Захотели вновь привлечь внимание публики?

– Вы и впрямь так думаете? Говорят, мои последние выпуски отличаются изысканным слогом и я никогда не писал лучше. Думаете, я горжусь своими тиражами?

– На вашем месте я бы гордился.

– Да, памфлеты имеют грандиозный успех. Но успех меня больше не радует. Я устал видеть вокруг несправедливость, неблагодарность и зло.

Отличная эпитафия, подумал Эро, если ты в ней нуждаешься.

– Как бы то ни было, передайте Дантону – хотя я сознаю, что сейчас моя поддержка скорее обуза, – что я полностью поддерживаю кампанию за милосердие.

– Мы с Дантоном не в ладах.

Эро нахмурился:

– Не в ладах? Камиль, что вы с собой делаете?

– О! – Камиль откинул волосы со лба.

– Вы снова нагрубили его жене?

– Нет, отнюдь. Святые небеса, мы же всегда поступались личным!

– Тогда из-за чего вы поссорились? Какая-то мелочь?

– Все, что я делаю, такая мелочь, – неожиданно грубо ответил Камиль. – Разве вы не видите, как я слаб, как мелок? Хотите передать ему что-нибудь еще, Эро?

– Только что он напрасно тянет время.

– Боитесь, что не успеете воспользоваться плодами политики милосердия?

– Каждый день кто-то не успевает.

– Думаю, у него найдется объяснение. Все эти тайные коалиции… Фабр считает, я знаю о Жорже все, но это не так. Не думаю, что способен понять его до конца. Никто не способен.

– Порой вы говорите как Робеспьер.

– Это долгий союз. Только на него я и рассчитываю.

– Утром я получил письмо от коллег по комитету, – сказал Эро. – Меня обвиняют в том, что я передавал австрийцам наши секреты. – Его рот дернулся. – Документальные доказательства, прежде чем они будут переданы суду, еще требуют уточнения, но это не станет препятствием для Сен-Жюста. Он пытался подсидеть меня в Эльзасе. Я не глуп, но его мне не переиграть. К тому же это бессмысленно.

– Вам не повезло родиться тем, кем вы родились.

– Вы правы. Я намерен подать в отставку. Можете передать это Жоржу. Да, и пожелайте ему всего наилучшего в новом году.

Сен-Жюст. Кто платит Камилю, чтобы он это писал?

Робеспьер. Нет, нет, вы не понимаете. Его так потрясли последние события…

Сен-Жюст. Надо отдать ему должное, актер он превосходный. Похоже, он многое от вас перенял.

Робеспьер. Почему вы вечно обвиняете его в недобросовестности?

Сен-Жюст. Взгляните правде в лицо, Робеспьер. Либо он недобросовестен и контрреволюционно настроен, либо слишком мягок и контрреволюционно настроен.

Робеспьер. Как ловко у вас получается. В восемьдесят девятом вас здесь не было.

Сен-Жюст. У нас новый календарь. Никакого восемьдесят девятого не существует.

Робеспьер. Вы не вправе судить Камиля, вы ничего о нем не знаете.

Сен-Жюст. Его поступки говорят сами за себя. К тому же я знаю его много лет. Он долго маялся, пока не нашел свою нишу литературной проститутки. Он готов продаться любому, кто заплатит больше, в этом у них с Дантоном так много общего.

Робеспьер. Не понимаю, какое отношение мольба о милосердии имеет к литературной проституции.

Сен-Жюст. Не понимаете? Тогда объясните, почему в последнее время его принимают с распростертыми объятиями на всех аристократических званых обедах? Объясните, почему жена Богарне шлет ему льстивые благодарственные письма? Вы можете объяснить, почему результатом его писаний стали гражданские беспорядки?

Робеспьер. Не было никаких беспорядков. Только просители в Конвенте, которые закона на нарушают.

Сен-Жюст. Просители с его именем на устах. Он герой дня.

Робеспьер. Ему это не впервой.

Сен-Жюст. Кое-кто может воспользоваться его эготизмом ради осуществления своих зловещих замыслов.

Робеспьер. Например?

Сен-Жюст. Заговора против республики.

Робеспьер. Заговора кого? Камиль не замышляет никаких заговоров.

Сен-Жюст. Дантон замышляет. С герцогом Орлеанским. С Мирабо. С Бриссо. С Дюмурье, со двором, с Англией и нашими врагами за границей.

Робеспьер. Как вы смеете это утверждать?

Сен-Жюст. Вы с ним порвете? Поставим его перед Революционным трибуналом, и пусть объясняется.

Робеспьер. Давайте рассуждать здраво. Он сотрудничал с Мирабо, полагаю, вы говорите об этом. Впоследствии Мирабо утратил доверие, но Дантон знался с ним раньше, когда Мирабо еще называли патриотом. Отношения с Мирабо не считались преступлением, и вы не можете судить Дантона за прошлые проступки.

Сен-Жюст. Я знаю, вы не разделяли всеобщего заблуждения насчет Рикетти.

Робеспьер. Не разделял.

Сен-Жюст. Почему же вы не предупредили Дантона?

Робеспьер. Он ко мне не прислушивался. Впрочем, это не преступление.

Сен-Жюст. Нет? Я с подозрением отношусь к человеку, который, скажем так, отказывается ненавидеть врагов революции. Это не преступление, но это гораздо хуже, чем беспечность. К тому же здесь замешаны деньги. Как всегда, когда дело касается Дантона. Задумайтесь. Признайте, что золото всегда было для Дантона мерилом его патриотизма. Где драгоценности короны?

Робеспьер. За них отвечал Ролан.

Сен-Жюст. Ролан мертв. Вы отказываетесь видеть то, что бросается в глаза. Это заговор. Все разговоры о милосердии придуманы, чтобы посеять разногласия среди патриотов и сыграть на их лучших чувствах. Пьер Филиппо с его атакой на комитет участвует в заговоре, а Дантон – его вдохновитель. Вот увидите, в следующем памфлете они обрушатся на Эбера, потому что для захвата власти им надо убрать его с дороги. Также памфлет будет направлен против комитета. Я уверен, что они замышляют военный переворот. У них есть Вестерманн и Дийон.

Робеспьер. Дийона арестовали, обвинив в заговоре с целью освободить дофина, во что лично я не верю.

Сен-Жюст. На этот раз Камилю не удастся вытащить его из тюрьмы. Впрочем, сейчас даже тюрьмам нельзя доверять.

Робеспьер. Ах, тюрьмам? Люди говорят, что, если подвоз мяса не возобновится, они ворвутся в тюрьмы, зажарят и съедят узников.

Сен-Жюст. Люди дичают от недостатка образования.

Робеспьер. А чего вы ждали? Я забыл о поставках мяса.

Сен-Жюст. По-моему, вы отклоняетесь от темы.

Робеспьер. Дантон – патриот. Докажите мне обратное.

Сен-Жюст. Как вы упрямы, Робеспьер. Какие еще доказательства вам нужны?

Робеспьер. Кстати, откуда вы знаете, какие письма получает Камиль?

Сен-Жюст. Ах да, когда я перечислял тех, с кем Дантон замышлял заговор, я забыл упомянуть Лафайета.

Робеспьер. Это можно вменить в вину каждому.

Сен-Жюст. Да, почти каждому.

В первые недели нового года Робеспьеру предъявили некие бумаги, доказывающие, что Фабр, вне всякого сомнения, замешан в темных делах Ост-Индской компании, махинации которой сам Фабр при помощи Полицейского комитета расследовал последние два месяца. Полчаса Робеспьер сидел над бумагами, сотрясаемый унижением и яростью, пытаясь взять себя в руки. Услышав голос Сен-Жюста, он готов был бежать без оглядки, но в комнате была только одна дверь.

Сен-Жюст. Ну, что скажете теперь? Камиль должен был об этом знать.

Робеспьер. Он защищал друга. Ему не следовало так делать. Он должен был рассказать мне.

Сен-Жюст. Фабр обвел вас вокруг пальца.

Робеспьер. Заговор, о котором он заявил, имел место.

Сен-Жюст. О да. И все, кого он назвал, повели себя именно так, как он рассчитывал. Что можно подумать о человеке, который был так близко к сердцу заговора?

Робеспьер. Теперь мы знаем, что о нем думать.

Сен-Жюст. Фабр всегда поддерживал Дантона.

Робеспьер. И что?

Сен-Жюст. Не пытайтесь казаться наивнее, чем вы были.

Робеспьер. На следующем заседании якобинцев я исключу Фабра из состава клуба. Я ему доверял, а он выставил меня на посмешище.

Сен-Жюст. Они все выставили вас на посмешище!

Робеспьер. Пора мне задуматься. Я слишком доверяю людям.

Сен-Жюст. У меня есть доказательства, которые я готов предъявить.

Робеспьер. Мне известно, что теперь считается доказательствами. Слухи, доносы и пустая риторика.

Сен-Жюст. Вы намерены и дальше упорствовать в заблуждении?

Робеспьер. Вы выражаетесь как священник, Антуан. Помните, как говорят вам на исповеди? Признаю, мои поступки были ошибкой. Я видел, что они делают, слышал их слова, а мне следовало заглянуть им в душу. Я намерен вывести всех заговорщиков на чистую воду.

Сен-Жюст. Кем бы они ни были. Каким бы значительным ни был их вклад в революцию, он должен быть пересмотрен. Революция замерла. Они тормозят ее своими разговорами об умеренности. Стоять на месте значит откатываться назад.

Робеспьер. Вы смешиваете метафоры.

Сен-Жюст. Я не какой-нибудь литератор. Я способен на большее, чем заниматься словоблудием.

Робеспьер. Дался же вам Камиль!

Сен-Жюст. Да.

Робеспьер. Его ввели в заблуждение.

Сен-Жюст. Это не только мое мнение, а мнение всего комитета. Мы считаем, что он должен ответить за свои поступки, и верим, что он не уйдет от наказания из-за привязанности, которую вы к нему питаете.

Робеспьер. В чем вы меня обвиняете?

Сен-Жюст. В слабости.

Робеспьер. Будь я слаб, меня бы здесь не было.

Сен-Жюст. Так докажите это.

Робеспьер. Его действия будут расследованы как действия любого другого гражданина. Он всего лишь человек… Господи, как я надеялся этого избежать.

Пятый выпуск «Старого кордельера» напечатали пятого января, или шестнадцатого нивоза. Он был направлен против Эбера и его фракции. Статьи Эбера сравнивались со сточной канавой, его самого обвиняли в коррупции и пособничестве врагам. Также памфлет обличал Барера и Колло, членов Комитета общественного спасения.

Заседание якобинского клуба (1):

Гражданин Колло (на трибуне). Филиппо и Камиль Демулен…

Гражданин Эбер. Правосудия! Я требую разбирательства!

Председатель. К порядку! Я вынес предложение, чтобы пятый выпуск зачитали вслух.

Якобинец. Все уже и так его прочитали.

Якобинец. Мне стыдно признаваться, что я прочел памфлет аристократов.

Якобинец. Эбер не хочет, чтобы его прочли, чтобы правда вышла наружу.

Гражданин Эбер. Нет, нет, выпуск должен быть зачитан! Камиль пытается нас запутать. Отвлечь внимание от себя. Он обвиняет меня в хищении общественных средств, а это абсолютная ложь.

Гражданин Демулен. Доказательства у меня на руках!

Гражданин Эбер. Господи! Он хочет моей смерти!

Заседание якобинского клуба (2):

Председатель. Мы вызываем Камиля Демулена. Пусть оправдается за свои поступки.

Якобинец. Его здесь нет.

Якобинец. К радости Робеспьера.

Председатель. Я трижды повторю его имя, чтобы он имел возможность выйти на трибуну и оправдаться.

Якобинец. Жалко, что у него нет петуха, которого он убедил бы прокричать трижды. Любопытно, что предпримет Дантон.

Председатель. Камиль Демулен…

Якобинец. Его здесь нет. Ему виднее.

Якобинец. Какой смысл вызывать его снова и снова, если его нет.

Гражданин Робеспьер. Предлагаю вместо этого обсудить…

Гражданин Демулен. На самом деле я здесь.

Гражданин Робеспьер (громко). Я предложил обсудить преступления британского правительства.

Якобинец. Беспроигрышная тема.

Гражданин Демулен (на трибуне). Я полагаю… полагаю, вы собираетесь заявить, что я совершил ошибку. Я признаю такую возможность – например, я заблуждался относительно мотивов Филиппо. За свою карьеру я наделал немало глупостей. Я прошу вас направить меня, потому что я… я действительно запутался.

Якобинец. Я всегда знал, что у него кишка тонка.

Якобинец. Осторожная тактика.

Якобинец. Посмотрите на Робеспьера, он уже на ногах.

Гражданин Робеспьер. Я требую слова.

Гражданин Демулен. Но, Робеспьер, позвольте мне…

Гражданин Робеспьер. Спокойно, Камиль, я хочу выступить.

Якобинец. Сядьте, Камиль, а то наговорите лишнего.

Якобинец. И то верно, отойдите и дайте Робеспьеру вас вытащить. Вот и славно.

Гражданин Робеспьер (на трибуне). Граждане, Камиль обещал признать свои ошибки и отринуть политическую ересь, которой полны страницы его памфлетов. Он продал большое количество экземпляров, аристократы в своем лживом вероломстве принялись восхвалять его, и это вскружило ему голову.

Якобинец. И куда только подевалась его манера делать длинные паузы.

Гражданин Робеспьер. Его писания опасны, ибо угрожают общественному порядку и обнадеживают наших врагов. Но мы должны делать различие между автором и его сочинениями. Камиль, о, Камиль просто испорченный ребенок. Его намерения чисты, но он связался с дурными людьми и был введен в заблуждение. Мы должны отречься от этих памфлетов, поддержать которые не осмелился бы даже Бриссо, но сохранить Камиля в наших рядах. Я требую в качестве жеста доброй воли сжечь оскорбительные выпуски «Старого кордельера».

Гражданин Демулен. «Сожжение не ответ».

Якобинец. Как справедливо! Это слова Руссо!

Якобинец. Кто бы думал, что мы до такого доживем!

Якобинец. Робеспьер повержен своим божеством Жан-Жаком. То-то он позеленел.

Якобинец. Тяжело жить на свете таким умникам.

Якобинец. Жить? Может быть, ему осталось недолго.

Гражданин Робеспьер. О Камиль, как вы можете защищать писания, которые доставили такое удовольствие аристократам? Камиль, неужели вы думаете, что, окажись на вашем месте кто-то другой, к нему проявили бы такое же снисхождение?

Гражданин Демулен. Я вас не понимаю, Робеспьер. Некоторые выпуски, которые вы порицаете, вы просматривали в гранках. Как вы можете утверждать, что мои памфлеты читают только аристократы? Их прочел весь Конвент и якобинский клуб. Они тоже аристократы?

Гражданин Дантон. Граждане, я призываю вас к большей взвешенности. И напоминаю: нападая на Камиля, вы нападаете на свободу прессы.

Гражданин Робеспьер. Хорошо. Мы не станем жечь памфлеты. Возможно, человека, который с таким упорством цепляется за свои ошибки, никто не вводил в заблуждение. Возможно, вскоре мы увидим за его надменным фасадом тех, под чью диктовку он писал эти памфлеты.

(Фабр д’Эглантин встает, чтобы ретироваться.)

Гражданин Робеспьер. Д’Эглантин! Стойте!

Якобинец. Робеспьер хочет кое-что вам сказать.

Гражданин Фабр Д’Эглантин. Я могу оправдаться…

Члены клуба. На гильотину его! На гильотину!

Люсиль Демулен Станисласу Фрерону:

23 нивоза, год второй

…Возвращайтесь, поскорее возвращайтесь. Нельзя терять время. Захватите с собой всех старых кордельеров, каких найдете, без них мы не справимся. [Робеспьер] понял, что, когда он пытается вырваться из-под опеки некоторых людей, он отнюдь не всесилен. [Дантон] слабеет, теряет хватку. д’Эглантин арестован и помещен в Люксембургскую тюрьму, ему предъявлены очень серьезные обвинения…

Я больше не смеюсь, не играю с кошкой, не касаюсь клавиш, не мечтаю, словно превратилась в бездушный механизм.