Убийство в стиле винтаж Марш Найо
Антракт
Выдержки из письма, отправленного старшим инспектором Аллейном инспектору Фоксу в Департамент уголовного розыска, Скотленд-Ярд.
Я думаю, вы согласитесь, мой дорогой Фокс, что это довольно интересное и заманчивое дело. Я уже вижу, как вы качаете головой и думаете, какого же я свалял дурака, так рано и так поспешно раскрыв свое инкогнито. Признаюсь, я и сам очень удивлен и не могу объяснить это не чем иным, как тщеславной страстью к дешевым эффектам. Вы получите мою телеграмму – и ответите на нее – гораздо раньше, чем прочтете это письмо. Безусловно, в том, что касается денег (если только Альфред Мейер не прогорел со своей компанией и не намудрил в завещании), самый сильный мотив – у Джорджа Мэйсона, хотя, опираясь на то, что нам известно, я не вижу, как он мог подняться наверх и вернуть на место груз. Я уже рассказал вам все обстоятельства дела и обрисовал в общих чертах свою теорию, которая зиждется на одном неоспоримом факте. После убийства Мэйсон находился со мной на сцене и ушел в кабинет вместе с Те Покиха. Я звонил Те Покиха, и тот рассказал, что сидел в кабинете с Мэйсоном вплоть до приезда полиции, после чего вернулся на сцену, оставив его в комнате. Кроме того, уже после приезда полиции вахтер вышел во двор, заглянул к Мэйсону, сидевшему в своем офисе и попивавшему виски, и беседовал с ним до тех пор, пока тот не ушел в гардеробную. К этому времени противовес был уже на месте. Я особо тщательно проработал этот пункт, поскольку знал, что Уэйд попытается разрушить алиби Мэйсона, и с удовлетворением обнаружил, что он не может этого сделать. К тому же есть еще этот жуткий малыш тики (жаль, что вы его не видели): косоглазый уродец с массивной головой и маленькими ручками и ножками. По-моему, сходство с человеческим эмбрионом очевидно. Сейчас он таращится на меня с промокательной бумаги: здесь суют его изображение куда попало, и его можно встретить в самых неожиданных местах. Так или иначе, есть все основания полагать, что человек, снова повесивший противовес, обронил тики в галерее на колосниках. Мэйсон исключается. Остаются Хэмблдон, Каролин Дэйкрес, Ливерсидж, Акройд и Валери Гэйнс. Все пятеро могли забраться наверх в двух ключевых эпизодах, определяющих это дело. Рискуя, что вы от скуки вывихнете челюсть, я составил подробный график каждого из них, включив в список всех действующих лиц, даже нашу старую знакомую Сьюзен Макс. Вот он. Как видите, я особо отметил людей без алиби. ХА и ХВ означают отсутствие алиби в первом и втором эпизодах, соответственно, а XX (ваш любимый «Гиннесс») поставлены напротив тех, у кого алиби нет вообще. Кроме того, я вкратце описал мотивы.
Что касается покушения в поезде (это было именно покушение, а не шутка разрезвившегося футболиста), я нахожу весьма неуклюжими все попытки связать его с кражей денег, которые до сих пор предпринимает Уэйд. В то время мисс Гэйнс еще не обнаружила свою пропажу. Если Мейер видел вора за работой и поймал его с поличным, почему он не заставил его вернуть деньги на место, пока об этом никто не узнал? И почему Мейер скрыл факт кражи от других? А раз уж он так поступил, с какой стати вору понадобилось его убивать? Сержант Касс остроумно предположил, что вор мог знать, что Мейер раскрыл его игру, хотя сам Мейер об этом знании не подозревал, и поэтому преступник нанес удар раньше, чем Мейер успел что-то предпринять: сначала попытавшись выбросить его из поезда, а затем закончив дело в театре. Но это никак не объясняет, почему Мейер медлил со своими действиями. Полиция сейчас пытается разыскать пассажиров поезда, чтобы пролить свет на это дело. Я по-прежнему склонен думать, что кража была только мелким инцидентом, который еще больше запутал всю картину. А тут еще этот ужасный тики! Я видел выставку божков маори в местном музее. Все они злорадно ухмыляются и корчат рожи, высунув посетителям язык. Очаровательные создания. Я чувствую в них что-то древнее и исконное, что-то подлинное новозеландское, как тот дурманящий и влажный запах, который стоит в их девственных лесах. Пока суд да дело, я нанял автомобиль и сгонял на север, в заповедную зону, где природа еще осталась в первозданном виде. По дороге я видел деревушки маори – здесь их называют «ба», – чудом сохранившиеся среди уродливых застроек в современном стиле. Сами маори носят европейскую одежду с некоторым туземным колоритом (особенно люди постарше). У них врожденный талант к легкому и беззаботному общению, которое вполне соответствует их характеру. Представители аристократии просто великолепны. Те Покиха, например, настоящий оксфордец. Культурный, обходительный, с очень приятной внешностью. Я как-то с ним пообедал, и он рассказал мне о традициях своего народа. Я уже говорил, что, когда тики ходил по кругу и Альфред Мейер отпускал насчет него всякие шуточки, мне показалось, что покойный проявил полное отсутствие вкуса и такта. А Те Покиха, наоборот, проявил сдержанность и благородство. Вот вам фантастическая версия: Те Покиха убил Мейера за то, что тот оскорбил его божка, и оставил тики на месте преступления в знак свой мести. «Это можно вычеркнуть», как говорит Уэйд. Местная полиция чрезвычайно вежлива. Сегодня утром я должен встретиться с суперинтендантом. Вообще, мне кажется, все они держатся немного настороженно, в том числе и Уэйд. Странная смесь из желания продемонстрировать «настоящее новозеландское гостеприимство» (они говорят «новозиллендское») и позиции типа: «Мы любезны, пока вы любезны, но не вздумайте качать здесь свои права». А так, они приятнейшие люди и замечательные работники, и я очень стараюсь не действовать им на нервы. Наши отношения можно описать словосочетанием «насильственная сердечность», что немного утомляет. Я начинаю осваивать местный диалект, например, слово «бомба» в общем смысле выражает одобрение. «Кривой» означает «злой», «больной» и «никудышный», – в зависимости от контекста, а «тупик» – или еще сильней, «запор» – что-то крайне нудное или бестолковое. Среди простых работяг, вроде вагонных проводников или таксистов, английский язык сохранился в куда более правильном и чистом виде, чем у современных англичан. Правда, в их произношении порой проскакивает акцент, ну и что с того? Мой бедный Фокс, я вас совсем утомил. Надеюсь, вы получили удовольствие, просматривая дела компании «Инкорпорейтед Плэйхаус» Мэйсона и Мейера, а также мистера Фрэнсиса Ливерсиджа. Это должно было вас немного позабавить. Я уже чувствую себя гораздо лучше, так что хватит наводить критику насчет моих нынешних занятий. Так приятно действовать неофициально и в то же время быть в игре. Это дает мне ощущение свободы. Черкните пару строк, когда будет время.
Искренне Ваш,
Родерик Аллейн.
Аллейн запечатал письмо, написал адрес и взглянул на часы в гостиной. Десять утра. Самое время снова заглянуть к мистеру Гордону Палмеру, который час назад еще крепко спал. Аллейн поднялся на лифте на третий этаж. Любопытный взгляд лифтера говорил о том, что тайна его личности уже раскрыта. Он подошел к номеру Гордона, постучал и вошел в комнату.
Гордон лежал в кровати, но не спал. Вид у него был хмурый и опухший.
– Доброе утро, – поздоровался Аллейн. – Неважно себя чувствуете?
– Хуже некуда, – буркнул Гордон. Взглянув на Аллейна, он нервно покусал губы и добавил: – Простите за вчерашний вечер. Вы не вернете мне ключи? Я хочу встать.
– Я отпер вашу дверь час назад, – ответил Аллейн. – Вы не заметили?
– У меня так трещит голова, что я боюсь даже шевельнуться.
– Много вчера приняли?
Гордон промолчал.
– Сколько вам лет?
– Семнадцать.
– Господи! – воскликнул Аллейн. – Что же с вами будет дальше? Превратитесь в дряхлую развалину. Впрочем, дело ваше.
Гордон попытался улыбнуться.
– С другой стороны, – добавил Аллейн, подняв одну бровь и внимательней вглядевшись в юношу, – не могу сказать, что вы безнадежны. Да, у вас прыщи и нездоровый цвет лица – спасибо алкоголю и плохому сну, – но если вы как следует прочистите желудок и легкие, а заодно укрепите нервы, у вас будет вполне приличный вид.
– Хм, благодарю.
– Думаете, я груб? Я старше вас на двадцать пять лет. Сорокадвухлетний джентльмен может позволить себе немного дерзости. Особенно если он полисмен. Кстати, вы хотите проблем с полицией?
– Не особенно, – ответил Гордон с ноткой юмора в голосе.
– Тогда с чего вам взбрело в голову сбежать? Вы навсегда испортили фигуру сержанту Кассу. Теперь он стал похож на полногрудую матрону.
– Неужели? Потрясающе!
– Потрясающе! – передразнил Аллейн. – Очередная глупость. Будет потрясающе, приятель, если вас надолго засадят за решетку.
Гордон беспокойно шевельнулся.
– Выкладывайте, – продолжал Аллейн, – что вас заставило дать деру? Страх?
– Да, я испугался, – с легкостью признал Гордон.
– Чего? Что придется отвечать за слова о Кортни Бродхеде? Боялись, что полиция заставит вас подтвердить свою версию о краже?
– Это не моя версия.
– Мы так и подумали. Ливерсидж навешал вам на уши лапшу, верно? Ну да, конечно. И вы испугались, что мы это узнаем?
– Да.
– Понятно. Решили оттянуть неприятный момент?
– Знаете, сидеть в той комнате было невесело. Ждать неизвестно чего, час за часом. Я замерз.
Глаза Гордона расширились. Он стал похож на испуганного школьника.
– И потом, раньше я никогда не видел… мертвых, – пробормотал он.
Аллейн задумчиво взглянул на юношу.
– Да уж, – протянул он, – зрелище не из приятных, правда? Мурашки по коже?
Гордон кивнул:
– Немного.
– Бывает, – подтвердил Аллейн. – Со временем пройдет. Не хочу читать вам нотации, но алкоголь тут не поможет. От него только хуже. Значит, вы удрали от сержанта Касса из-за мандража в гардеробной?
– Там было так тихо… А снаружи, на сцене – он, холодный, неподвижный…
– Что за ерунда! – воскликнул Аллейн. – К тому времени его давно уже увезли, дурачок. Ладно, расскажите, что вам сказал Ливерсидж, когда вы ушли со сцены после убийства.
– Фрэнки?
– Да. В коридоре между гримерными, до того как вы пошли в гардеробную.
– Он… он… Кажется, он спросил… помню ли я, о чем мы говорили.
– Что он имел в виду?
– Наш разговор о Кортни и деньгах.
– А теперь хорошо подумайте и отвечайте правду. Это очень важно. Кто первым предположил, что деньги мог украсть Бродхед, – вы или мистер Ливерсидж?
– Конечно, он, – без раздумий ответил Гордон.
– Прекрасно.
Аллейн сидел у кровати, внимательно разглядывая юношу. Он снова подумал, что, возможно, его испорченность не так уж глубока. «Это как глянцевая корочка на плохо пропеченном пироге, – подумал он. – А последние события надавили на него так, что корка пошла трещинами. На самом же деле он еще почти ребенок. Наверное, зачитывается детективами». И вдруг Аллейн спросил:
– Скажите, вам интересна моя работа?
– Да… Чисто теоретически, – ответил Гордон.
– Меня удивило ваше поведение вчера вечером. Так дерзко и задиристо. Смело наброситься на Бродхеда! Решительный поступок.
– У меня не было времени подумать. Все казалось каким-то нереальным. Словно не на самом деле. Так, немного щекотало нервы, и все.
– Понимаю. Очевидно, вы из тех людей, которых шок заставляет рикошетом отскакивать в сторону, словно мячик от стенки. Никогда не знаешь, куда он полетит и где потом остановится.
– Пожалуй, – согласился Гордон, развеселившись от этого сравнения. – Очень похоже на меня. Действительно, я…
– Это обычная реакция, – перебил его Аллейн. – Нетрудно догадаться, как она могла сработать в вашем случае. Практически у вас на глазах убили человека, но, вместо того чтобы биться в истерике, как мисс Гэйнс, или сделаться больным, как мистер Мэйсон, вы впали в ступор и потеряли ощущение реальности. Ваш мозг был словно одурманен, а в голову настойчиво полезли мысли о поступках Кортни Бродхеда. Вы вспомнили разговор с мистером Ливерсиджем, тем более что он сам недавно напомнил вам о нем за кулисами. Все еще пребывая в ступоре, вы стали сопоставлять факты и были поражены их безупречной логической связью, которая, к сожалению, гораздо чаще встречается в детективных романах, чем в реальной жизни. И тогда вы решили прямо обвинить Бродхеда, в надежде, что, застигнутый врасплох, он выдаст себя сам. Типичное поведение наивного подростка. В этом смысле оно очень интересно. Проекция фантазий в духе «царя горы» – не помню, как это называется в психоанализе.
Он сделал паузу. Гордон сидел с красным лицом и молчал.
– Через некоторое время, – продолжал Аллейн, – вы остыли и вернулись с небес на землю. Теперь у вас было время подумать. Когда все остальные ушли из комнаты и под присмотром Пакера остались только вы и мистер Уэстон, у вас, как вы сами сказали, забегали по спине мурашки. Вам стало так плохо, что, когда за вами прислали, вы ударились в бега. Возможно, для этого была какая-то дополнительная причина: например, вы вспомнили какое-нибудь важное обстоятельство, которое могло пролить свет на дело.
Не спуская глаз с юноши, Аллейн подумал: «Странно, он меняет цвет, как хамелеон. Если побледнеет еще больше, то упадет в обморок».
– Что вы имеете в виду? – спросил Гордон.
– Уверен, вы действительно что-то вспомнили. Не хотите сказать, что именно?
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Разве? По-моему, все ясно. Впрочем, на время оставим эту тему: хочу задать вам пару рутинных вопросов. Насколько я понял, вы отправились на сцену сразу после окончания спектакля?
– Да.
– То есть прошли прямо на сцену и все время оставались там?
– Да.
– И не заходили ни к кому в гримерную?
– Нет. Я хотел зайти к Каролин, но Тед Гаскойн разорался, и меня не пустили.
– Ясно. А после убийства, когда вы, судя по всему, ждали со своим кузеном прибытия полиции, – вы все время были вместе?
– Мы сразу пошли в гардеробную. Джефф меня туда отвел.
– Отлично. Теперь о тики. О чем вы хотели сказать, когда я спросил о нем мисс Дэйкрес в гардеробной?
– Ни о чем.
– Ладно, попробую догадаться сам. Когда я спросил мисс Дэйкрес, где тики, она быстро прижала руку к груди: инстинктивный жест женщины, когда она прячет что-то за корсажем. Заметив это движение, вы громко вскрикнули и хотели что-то сказать, но потом передумали. А произошло это потому, что вы сами видели, как во время застолья мисс Дэйкрес убрала туда фигурку тики.
– Откуда вы знаете? Я… Я не уверен. Но я подумал…
– Потом она заглянула в свою сумочку и заявила, что не помнит, что стало с тики после того, как она поставила его на стол.
– Но это ничего не значит! – с жаром воскликнул Гордон. – Она действительно забыла. Неудивительно после того, что случилось. Она не собиралась вам лгать, если вы об этом. Клянусь вам, она забыла! Я и сам запомнил только потому, что увидел, как ее рука…
– Я просто хотел убедиться, что вы действительно это видели.
– Ну видел, и что?
– Ничего. А теперь я вас покину, чтобы поприветствовать наступление нового дня. Рекомендую две таблетки аспирина, черный кофе и небольшую прогулку в полицейский участок, где инспектор Уэйд будет рад услышать ваши извинения за вчерашний вечер. Я забыл, какое там полагается наказание за побег от полиции при исполнении служебного долга? Да еще с отягчающими обстоятельствами. Кажется, вам не нравится «Микадо»?[36]
– Господи, что они со мной сделают, сэр?
– Если вы любезно расскажете им все, что рассказали мне, я попробую усмирить их гнев. А иначе…
Аллейн сделал зловещее лицо и вышел из номера.
Глава 17
Смена декораций
Вернувшись в гостиную отеля, Аллейн застал ожидавшего его Уэйда. Аллейн отвел его к себе в номер и передал содержание своей беседы с Гордоном.
– Я попросил его прийти к вам и рассказать все это лично.
– Все равно не понимаю, почему он решил сбежать, – пожал плечами Уэйд.
– Прежде всего, потому, что навоображал себе бог знает чего и запаниковал. У бедняги сдали нервы. Кстати, Уэйд, паренек сильно нервничает из-за этой истории с тики.
– Да? Почему, сэр?
Аллейн ответил не сразу. Казалось, ему не очень хотелось отвечать. Когда он наконец заговорил, его голос звучал подчеркнуто сухо:
– Почему? Потому что он поймал мисс Дэйкрес на лжи. Когда я вчера спросил ее о тики, она быстро прижала руку к груди и ощупала себя так, словно надеялась найти его под платьем. Потом она сказала, что не видела божка с тех пор, как поставила на стол. И даже заглянула в сумочку. Но правдивым был только этот первый жест – непроизвольное движение руки. Как я вам уже говорил, Палмер в этот момент хотел что-то сказать, но сразу прикусил язык. Сегодня утром я заставил его признаться, что он видел, как она убрала тики под платье.
– Но почему он замолчал? Он же не может знать, где мы его нашли?
– Нет. Просто малыш по уши в нее влюблен. Он понял, что она лжет, и решил ее не выдавать.
– Отлично, значит, первым делом надо поговорить с мисс Каролин Дэйкрес-Мейер. Чувствую, тут пахнет жареным. Тем более что она вполне могла залезть наверх. Время у нее на это было.
– Верно. Уэйд, возможно, я покажусь вам жутким занудой, но у меня есть к вам просьба. Позвольте мне поговорить с ней первым. У меня есть для этого… разумные причины. По крайней мере, – добавил он с кислой усмешкой, – я надеюсь, что они разумны. Быть может, со мной она будет вести себя более открыто. Вы же понимаете: мы с ней приятели.
– Конечно, конечно, сэр, – ответил Уэйд с той натужной любезностью, в которой всегда слышна капля недовольства. – Делайте, что считаете нужным, нас все устраивает. Мы будем только рады. Тем более что вы с ней друзья и все такое.
– Спасибо, – сказал Аллейн. Но ему явно было не по себе.
– Пожалуй, я вернусь в участок, сэр. Пришлите Палмера туда – это лучше, чем говорить здесь. К тому же скоро сюда должен прийти шеф.
– Может быть, сначала пропустим по стаканчику?
– Я как раз хотел вам предложить.
Они спустились в бар и выпили по бокалу виски.
Когда Уэйд ушел, Аллейн зарылся в газету и читал ее до прихода суперинтенданта, все время чувствуя на себе взгляды соседей. Никсон оказался приятным и хорошо воспитанным человеком с прекрасным чувством юмора. В отличие от Уэйда с его показным дружелюбием, он излучал искреннюю симпатию и сердечность. Его действительно интересовало мнение гостя, и Аллейн сразу проникся расположением, почувствовав, что с ним можно сработаться. Они подробно обсудили дело, и Никсон ушел только в половине двенадцатого, заметив, как сильно задержался. Напоследок он предложил полное сотрудничество со стороны местной полиции и принял предложение Аллейна поужинать вместе.
После его ухода Аллейн со вздохом вернулся назад в гостиную. Там сидело человек девять, все с раскрытыми газетами. Шесть из них свернули свою прессу и откровенно уставились на Аллейна. Двое подсматривали за ним поверх страниц. Наконец последняя из посетительниц, старая дама, опустила газету чуть выше носа, образовав что-то вроде бумажной паранджи, и впилась в него немигающим взглядом. Аллейн упорно не отрывал голову от своих бумаг. Он быстро написал в блокноте: «Не хотите составить мне компанию и съездить за город на часок-другой? Думаю, это лучше, чем все время сидеть в гостинице». Он остановился, нахмурив брови, и добавил: «Надеюсь, моя профессия не делает это предложение неприемлемым. Родерик Аллейн».
Он уже собирался позвонить и попросить отнести записку в номер Каролин, как вдруг почувствовал, что напряженное внимание вокруг слегка ослабло. В зале появился кто-то еще: об этом возвестили шуршание газет и шепоток зрителей. Аллейн взглянул через стеклянную перегородку и увидел спускавшегося по лестнице Хэмблдона. Актер направлялся прямо к нему.
– Здравствуйте, Аллейн. Доброе утро. Встали ни свет ни заря?
– Немного позже.
– Кто-нибудь из наших уже выходил?
– Я никого не видел.
– Зарылись в землю, как кролики, – пробормотал Хэмблдон. – Но рано или поздно придется выползать на свет. В полдень Мэйсон собирает нас в театре.
– Не думаю, что ему это удастся, – возразил Аллейн.
– Почему? Ах да, из-за полиции. Ну, значит, соберемся где-нибудь в отеле.
В вестибюле открылся лифт, и из него вышел Мэйсон.
– Доброе утро, Хейли. Доброе утро, мистер Аллейн.
– Привет, Джордж. Где будет собрание?
– Администрация отеля дала нам помещение курительной. Подумать только, Хейли, нас не пускают в собственный театр! Вы уже в курсе? Нас тут заперли!
Они обменялись возмущенными взглядами.
– За тридцать лет работы в первый раз со мной такое, – добавил Мэйсон. – Что бы сказал Алф! Все равно что выгнать нас из дома. Я ужасно себя чувствую.
– Я тоже, Джордж.
– Вы хорошо спали?
– Не особенно. А вы?
– Трудно поверить, но сегодня первая ночь, когда я не страдал от расстройства желудка. Первая за много месяцев! Я просто лежал в кровати, без всякого бульканья в животе, и думал об Алфе. – Он с серьезным видом обвел взглядом собеседников. – В этом есть горькая ирония, не правда ли?
– Как вы собираетесь известить всех о собрании? – спросил Хэмблдон.
– Я поручил это Теду.
– А Каролин будет?
– Вы ее видели? Как она себя чувствует?
– Нет, я ее не видел.
Мэйсон посмотрел на него с удивлением:
– Ну, тогда идите к ней как хороший мальчик, и сообщите, что она может не приходить на собрание, если не хочет.
– Ладно, – ответил Хэмблдон.
– Не передадите заодно эту записку? – вставил Аллейн. – Я хочу предложить ей немного погулять на свежем воздухе. Буду весьма благодарен.
– Да, конечно.
Хэмблдон бросил быстрый взгляд на Аллейна и направился к лифту.
– Вы оказались в трудной ситуации, мистер Мэйсон, – заметил Аллейн.
– В трудной! Это мягко сказано. Я просто не знаю, что мне делать. У нас обязательства по гастрольному туру, мы уже получили за него аванс и раздали участникам труппы. Если через шесть дней не возобновим спектакли, не знаю, что с нами будет. К тому же я не уверен, что Каролин вообще сможет играть. А без нее…
– Кто ее дублерша?
– Гэйнс. Я вас умоляю! Это провал! Австралийка может подменить Гэйнс. Но если не будет играть Каролин…
– Но как она сможет – после такого шока?
– Такое уж у нас ремесло, – возразил Мэйсон. – Мы знаем, на что идем. Шоу должно продолжаться. Не потому, что мы такие бессердечные, а… Алф сказал бы вам то же самое. Шоу должно продолжаться. Так было всегда.
– Понимаю. Но…
– Я видел, как на сцену выходили люди, которых в других местах сразу отправили бы в больницу. Честное слово. Я родился за кулисами через двадцать минут после того, как моя мать произнесла свою последнюю реплику. Это была костюмная драма, и она выступала в кринолине. Обычное дело в нашем бизнесе.
– Да, – пробормотал Аллейн.
Его вдруг охватило что-то вроде ностальгии – острое чувство симпатии и близости к театру. «Впрочем, это слишком заезженная история, чтобы будоражить кровь, – подумал он. – Ее замусолили до дыр еще со времен «Паяцев». Шоу должно продолжаться!»
– Разумеется, – продолжал Мэйсон, – Каролин может быть другого мнения. Я ни в чем не уверен. Публике это может не понравиться. И потом, представьте, что в этом деле… скажем так – замешан один из нас. Все будут смотреть спектакль и думать, кто из актеров – чертов убийца. Вы согласны?
– Будет много слухов.
– Но это не та реклама, которая нам нужна, – мрачно заметил Мэйсон. – Мы можем испортить репутацию.
На этот образчик профессионального эгоизма Аллейн мог только пробормотать: «Конечно».
Мэйсон продолжал свои жалобы:
– Так или иначе, все это очень дорого нам обойдется. Я уже не говорю про похороны. Думаю, они состоятся завтра. А судебное расследование! Газеты будут трубить о нас вовсю. Пресса! Бедный Алф! Он всегда заботился о прессе. Катастрофа. Ладно, поживем – увидим. Надеюсь, вы поможете нашим ребятам? Странно, что вы оказались детективом. Я слышал, что Алф был в курсе. Господи, Аллейн, я надеюсь, что вы поймаете убийцу.
– Я тоже. Хотите что-нибудь выпить?
– Кто, я? С моим-то желудком? Это все равно что проглотить кусок динамита. Но все равно спасибо. Еще увидимся.
С безутешным видом он удалился.
Аллейн вернулся из холла в гостиную. Через пару минут к нему присоединился Хэмблдон.
– Каролин говорит, что не против прогуляться. Она просила вас поблагодарить и передать, что будет через десять минут.
– Тогда я закажу машину. Вряд ли она захочет ждать ее здесь.
– Среди этих деревенщин? Конечно, нет!
Аллейн зашел в телефонную будку и позвонил в гараж. Машину обещали прислать немедленно. Хэмблдон ждал его в холле.
– Спасибо, что помогаете ей, Аллейн.
– Для меня это большое удовольствие.
– Она совсем разбита, – продолжал Хэмблдон.
Он понизил голос и оглянулся на дежурного портье, который в этот момент высунулся из своего окошка и с живейшим вниманием следил за действиями швейцара. Швейцар, в свою очередь, тихо нарезал круги в шести футах от Аллейна и Хэмблдона, пристально изучая поверхность ковра. Казалось, он искал какую-то очень важную и ценную вещицу, потерянную кем-то из постояльцев.
– Швейцар! – позвал Аллейн.
– Да, сэр?
– Вот вам полкроны. Будьте добры, выйдите на улицу и подождите машину, которая должна за мной приехать. А свое сокровище поищете потом.
– Спасибо, сэр, – смущенно ответил швейцар и вышел через вращающуюся дверь.
Аллейн холодно посмотрел на портье, который отвернулся и с безразличным видом принялся разглядывать журнал.
– Давайте отойдем в сторону, – предложил Аллейн Хэмблдону. – Пусть таращатся сколько угодно, но услышать нас они не смогут. Так вы говорили, что…
– Я уверен, что она потрясена гораздо больше, чем сама признает. Возможно, ей лучше провести весь день в постели.
– Предаваясь тяжелым мыслям?
– Она в любом случае будет им предаваться. Я очень переживаю за нее, Аллейн. Каролин держится слишком бодро и спокойно: это неестественно. Вы хотите поговорить с ней об Алфе, верно? Если можно, не затрагивайте эту тему. Сейчас она не в состоянии это обсуждать. Вчера ночью парни из полиции бог знает сколько продержали ее на допросе. Я понимаю, вы работаете в Скотленд-Ярде и вам нужно собрать побольше информации. Видит бог, я от души желаю вам поймать убийцу, но… не тревожьте пока Каролин. Одно упоминание об этом вызовет у нее истерику. Я могу на вас положиться, правда?
– О, на меня всегда можно положиться, – уклончиво ответил Аллейн. – А вот и мисс Дэйкрес.
Из лифта вышла Каролин. На ней было черное платье, которое Аллейн уже видел раньше, и черная шляпа с высоко поднятыми полями, обрамлявшими ее красивое лицо с безупречным макияжем. Но теперь ему показалось, что ее кожа под слоем краски выглядит слишком бледной, а вокруг глаз появились темные круги. Она словно немного постарела, и Аллейн почувствовал острый укол жалости. «Так не пойдет», – подумал он и поспешил ей навстречу. По пути он заметил, что пожилая дама в газетной парандже буквально бросилась к стеклянной перегородке, а еще трое торопливо перешли из гостиной в холл.
– Доброе утро, – поздоровалась Каролин. – Вы очень любезны.
– Пойдемте в машину, – предложил Аллейн. – Нет, это вы очень любезны.
Он и Хэмблдон окружили ее с двух сторон. Швейцар, увлеченно беседовавший с шофером из гаража, бросился открывать дверцу машины. Снаружи у подъезда уже собралась кучка зевак.
– Я поведу сам, – обратился Аллейн к шоферу. – Возвращайтесь за машиной часа в три, хорошо? Садитесь, мисс Дэйкрес.
– Куда вы так спешите? – спросила Каролин, когда Хэмблдон захлопнул дверцу. Потом она заметила людей на тротуаре. – А, понятно.
– До свидания, Каролин, – сказал Хэмблдон. – Приятной поездки.
– До свидания, Хейли.
Машина тронулась с места.
– Наверное, об этом уже вовсю пишут в газетах, – сказала Каролин.
– Не сказал бы, что «вовсю». Похоже, в этой стране не так уж падки на громкие сенсации.
– Дождемся вечерних газет, тогда и посмотрим.
– Надеюсь, они тоже будут вести себя более или менее прилично, – ответил Аллейн. – Предлагаю отправиться вон к тем горам. Говорят, там хорошая дорога. Кстати, я попросил в отеле положить нам в машину что-нибудь съедобное.
– Вы были так уверены, что я соглашусь? – спросила Каролин.
– Ну что вы, – с улыбкой ответил Аллейн. – Я просто надеялся. Между прочим, мне уже приходилось бывать в этих местах. Дорога все время идет вверх, хотя и почти незаметно, а когда поднимешься на холм, открывается чудесный вид.
– Вы не обязаны развлекать меня беседой.
– Не обязан? Жаль, я всегда считал себя интересным собеседником. Это часть моей работы.
– В таком случае можете продолжать, – согласилась Каролин. – Надеюсь, вы понимаете, мистер Аллейн, что я воспринимаю нашу поездку как деликатный и довольно дорогой способ провести допрос.
– Чего и следовало ожидать.
– По правде говоря, я тронута тем, что вы приложили к этому столько усилий. Горы действительно великолепны, правда? Величественные и прекрасные.
– Посмотрели бы вы на них в шесть утра.
– Не стройте из себя Рут Дрэйпер[37]. Они не могли быть красивей, чем сейчас, – даже с этими жуткими коттеджами на переднем плане.
– Представьте себе, были. Они были так чудесны, что я не мог смотреть на них дольше минуты.
– «Мои глаза ослепли?»[38]
– Что-то вроде этого. Почему вы не играете в старых драмах? Скажем, в «Трагедии девы».
– Потому что это слишком просто и прямолинейно для наших дней – и не слишком выгодно для кассы. Я как-то подумывала о миссис Милламент, но Пух… – на секунду она сбилась, – Альфи сказал, что ничего не выйдет.
– Жаль, – пробормотал Аллейн.
Несколько минут они ехали молча. Трамвайные линии закончились, и город начал распадаться на группы отдельных зданий.