Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина Зонис Юлия
И что обязательно надо сказать ей, что кактусы не поливают каждый день.
И что ему очень хочется увидеть ее глаза вблизи. И проверить, действительно ли они такие темные, как показалось ему в тот день, когда девочка плакала.
На балкон вышла девочкина мама; она назвала девочку по имени, и Егор почувствовал впервые за много месяцев! как радостно колотится сердце.
Потому что по губам женщины он совершенно точно прочитал девочкино имя. Раньше он сомневался зовут ее Оля или Юля, или даже Марина; теперь оказалось, что зовут ее Аля, Алина и тем самым разъяснились все его предыдущие ошибки.
Тогда он подумал, что если он знает ее имя это дает ему определенные права. Более того он ЗНАЕТ, с чего начать разговор…
Он улыбнулся.
В ящике письменного стола полным-полно было бумаги и разлинованных тетрадок, и отдельных желтых листов, и белых мелованных, и даже несколько тонких пергаментных листиков…
Егор неторопливо, тщательно загнул уголок разлинованного листа. Потом второй; потом повторил ту же процедуру с новыми уголками; крылья должны были идеально соответствовать друг другу, а потому Егор не спешил и старался все делать очень аккуратно.
Отогнул закрылки.
Для пробы пустил самолетик вдоль комнаты получилось хорошо.
С трудом, помогая себе пластмассовой гимнастической палкой, вытащил самолет из дальнего угла, куда тот завалился. Выкатился на балкон; было двенадцать часов дня, из восточной подворотни тянуло порывисто и влажно, из южной слабо, но постоянно, солнце скрывалось за облаками и не могло внести в игру ветров хоть сколько-нибудь ощутимую лепту…
Егор послюнил палец, дождался, пока ветер, по его ощущениям, ослабеет, и пустил самолетик в неверный воздух перевернутого колодца.
Самолетик пролетел несколько метров по прямой, потом нырнул в воздушную яму, кувыркнулся в воздухе; чудом вышел из штопора, встал на крыло и полетел прочь, потихоньку снижаясь, пока и не скрылся на чьем-то балконе, чьем-то постороннем, пыльном, увешанном линялыми пеленками балконе…
Второй самолетик долетел до самого дна колодца и лег на разлинованный «классиками» асфальт.
Лето заканчивалось.
Девочка готовилась к школе; облокотившись о перила, Егор смотрел, как она вертится перед зеркалом в коротеньком форменном платьице. Вероятно, она очень выросла за лето; вероятно, именно об этом ей сказала появившаяся из кухни мама. Девочка вздохнула и принялась стаскивать платьице через голову; тоненькая майка задралась, и Егор, прежде наблюдавший в свой бинокль за совершенно взрослыми людьми и повидавший немало интересного и запретного, невольно вздрогнул.
И опустил глаза.
Ему по-прежнему хотелось смотреть, даже больше, чем когда-либо: его жгло любопытство, и даже не совсем любопытство, а какое-то новое, не менее жгучее желание; вместе с тем он откуда-то знал, что, если он не отвернется сейчас потеряет право шепотом называть ее по имени…
А ведь в последнее время это было его любимым развлечением засыпая, шептать в темноту, будто окликая: «Аля!»…
Он стал вырезать из газет прогноз погоды на завтра. Его интересовали не температура и не облачность, а только сила и направление ветра.
Впрочем, он скоро понял, что и температура, и облачность, и даже влажность вносят свою лепту в устройство розы ветров. Она снилась ему исполинский, грозной красоты цветок, заполняющий пространство ветрами-лепестками. Егор не раз смотрел, как теряются воробьи, попадая в завихрения воздушных струй. Как бьются уносимые ветром бабочки…
Он придумывал все новые устройства стабилизаторов, но все его изобретения отказывались работать на практике, и крылья шлепались на чужие балконы, на крыши машин, на асфальт.
Вечером тридцать первого августа девочка долго стояла на балконе, и Егор понял, что она прощается с летом. С каникулами, с привольной жизнью; наверное, ей предстоит пойти в новую школу, в новый класс, и целых несколько недель ее так и будут звать «новенькая»…
Осень стояла теплая и сухая. Перед рассветом ветер чуть стихал, но воздух был такой холодный и влажный, что крылья сразу проваливались в него, и самолетик стремительно терял высоту. Когда воздух прогревался, начинались уже сквозняки из четырех подворотен; после полудня если погода была солнечная от обращенной на восток стены начинала идти робкая волна тепла, и, встречаясь со сквозняком от северной подворотни, давала любопытные воздушные завихрения…
Егор соорудил большую рогатку и экспериментировал, выстреливая комочками бумаги в разные точки колодца. По утрам владельцы машин снимали с капотов упавшие с неба самолетики, а дворник бранился невнятно и глухо, Егор видел его глаза, шарившие по бесчисленным балконам, и видел, как шевелятся дворниковы губы и дергается кадык, но слова не желали лететь хоть сколько-нибудь высоко, слова были бескрылые, нелетучие…
Девочка возвращалась из школы к двум и сразу садилась за уроки; решая математику, она грызла пластмассовый кончик ручки, а переписывая русский, покусывала нижнюю губу. Стихов она никогда не учила значит, запоминала еще в школе; однажды Егору посчастливилось увидеть, как она читает какой-то рассказ от начала и до конца.
Девочка сидела у окна, и сперва книга веселила ее; затаив дыхание, Егор смотрел, как она смеется, и порывается зачитать что-то вслух но мама занята на кухне и не может подойти…
Потом девочка помрачнела; темные глаза потемнели еще больше, она сгорбилась над книгой, закусила нижнюю губу…
А потом Егор увидел, как она плачет. Увидел во второй раз; выплакавшись, девочка вытащила откуда-то из-под подушки толстую тетрадь, села над ней и долго думала, глядя прямо перед собой. Писала короткие фразы, зачеркивала… Сочиняла?
Он опустил бинокль, вернулся в комнату и подкатил коляску к письменному столу, на котором лежали расчерченные под линейку, с причудливыми стабилизаторами, облегченные и утяжеленные, урезанные и доклеенные, скомбинированные из нескольких видов бумаги, фигурные и прямые крылья.
Наступила настоящая осень. Квадратик неба над перевернутым колодцем то и дело разражался дождем; девочка надевала в школу красный плащ с капюшоном.
Ветер в колодце совсем сошел с ума развешенные для просушки вещи мотались на веревках, и многие хозяйки по утрам торопились, причитывая, вниз подбирать из лужи улетевшее белье…
Однажды у Али собралось человек десять ребят и девчонок Егор понял, что это день рождения.
Ему почти не было завидно. Наоборот, ему приятно было, что Аля такая оживленная, такая красивая; они играли в фанты и смешно танцевали под неслышную Егору музыку, причем один парень, высокий и чернявый, норовил танцевать непременно с Алей, кривлялся, острил, вызывая взрывы неслышного Егору смеха…
Нет, Егору не было завидно. То, что он испытывал, называлось по-другому; он утешал себя тем, что никто из собравшихся на веселый праздник не знает о толстой тетради, которая живет у девочки под подушкой. А он, Егор, знает.
Пошел дождь.
Егор вернулся в комнату и сел над своими крыльями; на квадратной схеме двора были нарисованы основные и второстепенные воздушные потоки, и где они сталкиваются, и под каким углом отражаются от стен все результаты многодневных наблюдений, экспериментов с летающими перышками, мама и то заметила, что подушка Егора похудела едва ли не вдвое…
Последние экспериментальные модели он пускал на веревочке, чтобы потом втянуть обратно. Их было жалко терять слишком много сил было вложено в каждое крыло, сил, пух, клея, щепок, папиросной бумаги, папье-маше, ниток, резинок, гнутых шпилек, краски…
Западный ветер втягивал во двор пригоршни желтых и красных листьев; во дворе не было ни одного дерева, Егор был благодарен ветру за прилипшие к мокрому асфальту разномастные яркие пятерни.
«Аля», писал Егор на причудливо изогнутых крыльях.
Девочка стояла у окна; кактус с балкона давно унесли. На обвисших веревочках сохла скатерть та самая, которой накрыт был стол на Алином дне рождения. Аля смотрела прямо на Егора но не видела его.
А Егор посмотрел вниз. Весь мусор двора собирался обычно в северо-восточном углу, туда сносило, как правило, и не выдержавшие испытания крылья…
С кучи мусора сорвался вдруг полиэтиленовый пузырь пустого пакета. Надулся ветром, закружился над асфальтом и вдруг пошел набирать высоту, выше, выше; метнулся вбок, перескочил с одного потока на другой и пошел, пошел, вот он над крышей, вот он под облаками, наверное, ни одна птица не поднималась так высоко, как взлетел этот никчемный кулек, предназначенный свалке отброс, самодеятельный воздушный шарик…
Егор сцепил пальцы.
Ему показалось, что он понимает. Ему показалось… нет. Он ничего не понял. Он знал.
Коляска не желала повиноваться; со всхлипом перевалив ее через слишком высокий порожек, Егор ринулся к письменному столу.
Выбрал крыло… нет, не это… позавчерашний самолет со сложной формой четырех растопыренных, как у воробья, крылышек.
Танец пузыря стоял перед глазами.
Только бы не переменился ветер… Только бы не спряталось солнце… Только бы Аля не ушла с балкона…
Егор взял ножницы и поправил все четыре крыла, слегка изменив их форму.
Потом чуть подогнул закрылки.
Потом схватил со стола фломастер и написал на хвосте, написал, обмирая: «Аля»…
Коляска тяжело вывалилась на балкон; по квартире прошелся ветер. Кажется, мама закричала из кухни, чтобы он не смел открывать балконную дверь…
Ветер по-прежнему дул что есть силы. Моталось белье на веревочках, а Аля стояла в дверях своей комнаты, глядя вверх, туда, где скрылся мятежный кулек.
Крыло легло на воздух и почти сразу ухнуло вниз.
Вцепившись в облупившийся поручень, Егор смотрел, как падает самолет. Входит в штопор, будто настоящий, летит к земле, к асфальту…
Выравнивается.
Несомый маленьким смерчем, поднимается вверх.
Кругами ходит над пустым двором, от стены к стене, от балкона к балкону…
Перескакивает с потока на поток.
Поднимается все выше…
На секунду замирает напротив Алиного лица.
И ложится ей в протянутые ладони.
Эпилог первый
Собственно, это все.
Можно было бы дописать, как спустя месяц в квартире у Егора задребезжал дверной звонок, как мама, вытирая руки о передник, спросила «Кто там?» она думала, что это принесли с почты Егорову пенсию…
И как в дверном проеме встали высокий мужчина и светловолосая девочка.
В руках у девочки был самолетик со сложной формой четырех растопыренных, будто у воробья, крыльев.
А в руках у мужчины была большая папка и толстая пластмассовая труба футляр для чертежей. И, когда он сбивчиво заговорил, указывая то на самолетик, то на свою папку, женщина не поверила своим ушам…
И что вскоре после этого визита и в результате его! у Егора появились деньги на пресловутую операцию, и операция прошла хорошо, поэтому инвалидную коляску скоро продали в специальную ортопедическую комиссионку, а о Егоре написали большую статью в городской газете под названием «Моцарт авиастроения»…
Аля между тем оказалась даже младше его, но Егор, оставленный из-за пропусков на второй год, все-таки очутился с ней в одном классе.
Как хочется, чтобы все так и было!
А пока она стоит на балконе с самолетиком в руках.
И читает надпись фломастером на бумажном хвосте: «Аля».
Эпилог второй
– Не стой на балконе, крикнула мама из кухни. Слышишь, Аля? Простудишься…
Влажная скатерть покачивалась на ветру; девочка смотрела то на самолетик в своих руках, то на стену дома напротив. Балконы, балконы… застекленные и открытые, увитые желто-красным по осени виноградом. Будто телеграфные провода, покачивались пустые бельевые веревки.
Прямо напротив, этажом выше, на пустом балконе стояла древняя, ржавая, забытая всеми инвалидная коляска.
На пустом балконе квартиры, где вот уже несколько лет девочка знала от соседей никто не живет.
Игорь Вереснев
Все двери мира
Они атаковали одновременно с двух сторон, наглые, задиристые. Пока одна ловко отпрыгивала за пределы досягаемости противника, вторая подскакивала к нему сзади. Рыжий полосатый кот контратаковать уже не пытался, затравленно вертелся на месте. Зачем он забрался на крышу сарайчика, стоявшего на задах школьного двора, Сережа не знал. Может, хотел понежиться на весеннем солнышке, а у сорок где-то там гнездо? В любом случае наблюдать за кошачье-сорочьим поединком было интереснее, чем слушать Клар-Иванну, учительницу зоологии. Благо позиция для этого великолепная – предпоследняя парта, место возле окна.
До конца урока оставалось минут пятнадцать, когда в дверь постучали. Коротко и властно, с полным осознанием, что имеют на это право. Учительница замолчала на середине фразы, повернулась. Говорить «Войдите!» ей не потребовалось. Завуч Татьяна Михайловна в самом деле имела право прервать урок. Седьмой «В» дружно заскрипел крышками парт, вставая.
– Садитесь, – кивнула завуч. Повернулась к пришедшей с ней девочке. – Познакомьтесь, это ваша новая одноклассница, Эльвира Вигдорова.
Несмотря на свое экзотическое имя, выглядела та вполне обыкновенно: среднего роста, не худая и не толстая, в форменном коричневом платье, черном фартуке и галстуке. Лишь прическа ее выделяла среди сверстниц – слишком короткая, мальчиковая, гораздо короче, чем у Сережи. За «патлы» ему неоднократно делали замечание и классный руководитель, и завуч, а инспекторша детской комнаты милиции, регулярно захаживающая в школу для собеседований, так и вовсе обвинила в подражании «битлам». На самом деле поклонником зарубежных рок-музыкантов Сережа не был, он и песен-то их не слышал. Просто не любил ходить в парикмахерскую. А вот стрижка новенькой явно была вызовом.
Пока Сережа рассматривал девчонку, завуч закончила знакомить ее с одноклассниками и ушла.
– Присаживайся, – распорядилась Клар-Иванна. – Вон, рядом с Гончаровым место свободно.
Сережа поморщился от досады. Соседнее место пустовало с февраля: Генка Сигарев, друг чуть ли не с первого класса, уехал с родителями в заполярный Норильск. Сережа надеялся, что так оно и останется хотя бы до конца учебного года. Не повезло.
– Привет, – сказала новенькая, усаживаясь.
– Угу.
Больше они не обменялись ни словом. Однако, когда уроки закончились и Сережа уже выходил из школьного двора, его окликнули:
– Сергей, подожди!
Эльвира широким, совсем не девчоночьим шагом догоняла его. Объяснила:
– Классная сказала, что мы с тобой соседи, в одном доме живем. Покажешь короткую дорогу? А то я в вашем городе пока плохо ориентируюсь. Если по тротуарам идти, то какие-то катеты получаются. Наверняка где-то гипотенуза есть?
Сережа пожал плечами.
– Пошли.
«Гипотенуза» – узкая, но хорошо натоптанная за годы существования тропинка – начиналась в полусотне шагов за воротами школьного двора. Она бежала по пустырю, петляя между зарослями желтой акации, поднималась на железнодорожную насыпь и дальше шла задами гаражного кооператива. С насыпи были отлично видны пятиэтажки, выстроившиеся вдоль их улицы.
А еще Сережа увидел девятиклассника Дрына, ошивающегося за гаражами. Не иначе, ждет своих приятелей-бурсачей.
– Сюда!
Схватил девчонку за руку, потянул вдоль насыпи в обход кооператива.
– Разве по той тропинке не быстрее будет? – удивилась Эльвира.
– Не быстрее! – буркнул, не вдаваясь в подробности.
Три дня спустя математичка Лидия Анатольевна – попросту Лида из-за молодости лет – устроила самостоятельню по геометрии. Она любила сюрпризы. Заходишь в класс, а тут оба-на: доска расчерчена на варианты. Эльвиру это не смутило. Послушно вырвала лист в клеточку, подписала, начала решать. Зато сидевший позади нее Мерзлый уже через пять минут зашептал громко:
– Викторова, дай зырнуть! На середину подвинь.
Разумеется, у Мерзлого было имя, но в школе им давно никто не пользовался. Зачем имя при такой фамилии?
Эльвира листик не подвинула. Продолжая писать, прошептала в ответ:
– Не фамильярничай, если дикция плохая. У меня есть имя – Эльвира. Для одноклассников разрешаю сократить до Эль. Выговорит даже заика.
Сидевший рядом с Мерзлым Тихон – Славка Тихонов, непререкаемый классный авторитет – гыгыкнул. Предложил:
– Давай мы тебя до Виры сократим.
– Ага, Вира, – поддакнул Мерзлый. – Или Майна. Майна, Майна, дай задачку позырить.
– Обзывать не советую, – спокойно предупредила девочка.
– И чё сделаешь?
Услышать ответ ему не позволили. Лида грозно окликнула:
– Что там сзади за разговоры? Мерзлый, ты хочешь закончить работу досрочно?
Мерзлый притих, склонился над партой. Хотя, по мнению Сережи, для него особой разницы не было: сразу сдать чистый листик или просидеть над ним все двадцать минут самостоятельной.
Училась новенькая по всем предметам одинаково хорошо, в том числе по английскому, которого Сережа терпеть не мог. При этом не выпендривалась, руку на уроках не тянула, отвечала, когда спрашивают. И на переменах большей частью помалкивала, держалась в стороне, словно присматривалась к одноклассникам, выбирала, с кем дружить. Было в ней что-то необычное, даже загадочное. Почти как Секретный Берег. С каждым днем Сереже все больше хотелось, чтобы Эль «присмотрелась» к нему. Но как обратить на себя внимание, как подружиться, он не знал. Никогда среди его друзей не было девчонок. Собственно, после отъезда Генки настоящих друзей у него вообще не осталось.
В последнее воскресенье апреля выходной отменили, школа собирала металлолом. С одной стороны, это было обидно: день выдался солнечным и по-майски теплым. С другой – это же не листья на школьном дворе грести и не подсолнухи в колхозе тяпать: весело. Во всяком случае, в прошлые годы вдвоем с Генкой было весело. На этот раз Сережа думал присоединиться к компании ребят из своего класса. Так бы и сделал, если бы не опоздал из-за Эль. Накануне соседка попросила подождать ее. В итоге он полчаса просидел на лавочке возле подъезда. Когда Эль вышла наконец, не удержавшись, попенял:
– Ты чего так долго? Наряжалась, что ли?
Девочка поморщилась. Была она какая-то взъерошенная, взвинченная.
– Родителей мирила. Папа должен был вчера вернуться, а он только час назад приехал. Работа такая, накладки случаются. Он машинист тепловоза, составы по всей стране водит, неделями дома не бывает. А мама не верит. Не понимаю, как так можно: близкому человеку не доверять?
Классного руководителя они нашли на заднем дворе школы, расчерченном на квадраты по количеству классов.
– Вот и опоздавшие, – укоризненно констатировала она. – Ждите теперь, наши вернутся, присоединитесь.
Эль присоединяться не желала, отрицательно качнула головой: «Мы сами!» – и потащила Сережу на пустырь.
– Ты к гаражам хочешь? – удивился он. – Туда малышня в первую очередь бежит, ловить нечего.
Однако к гаражному кооперативу Эль не пошла. Едва здание школы скрылось за зарослями акаций, свернула с тропинки. Остановилась возле старой колоды.
– Тепло сегодня, – сообщила очевидное.
Сняла мастерку, постелила на деревяшке, села. Желтая футболка туго обтягивала ее фигуру. Под школьным платьем грудь девочки не была так заметна, но сейчас она вызывающе оттопыривала тонкую ткань. Сережа ощутил, как уши начинают краснеть. Отвел глаза, чтобы не пялиться. Это только Мерзлый разглядывает всех беззастенчиво, а то и лапнуть норовит.
– Будешь?
Сережа не сразу сообразил, что Эль протягивает ему мятую сигаретную пачку. Это было так неожиданно, что он машинально покачал головой. Девочка не настаивала. Выудила из пачки сигарету, зажала губами. Коробок со спичками у нее тоже был. Чиркнула, прикурила довольно умело. Затянулась, выпустила изо рта струйку сизого дыма. Спрятала сигареты и спички в карман.
– А мне нужно после утрешнего, – объяснила. – Нервы успокаивает. Ты чего стоишь? Садись, поместимся.
На колоде они и впрямь поместились бы вдвоем. Но пришлось бы сидеть тесно прижавшись, словно они… Вдруг подумалось, что сейчас Эль выглядит гораздо старше своих неполных четырнадцати лет. Сережа молчал, не зная, что ответить.
А потом время для его слов закончилось. Из-за кустов вышла неразлучная парочка: Тихон и Мерзлый.
– О, Майна смалит! Во я классной стукану! – радостно осклабился Мерзлый.
Эль смерила его взглядом. Не спеша поднялась, вынула из губ сигарету.
– Я же говорила: будешь обзывать – накажу, – произнесла почти равнодушно. Шагнула к нему и ударила. Быстро, точно, не ладонью, как обычно бьют девчонки, – кулаком. Мерзлый охнул, схватился за нос. Между пальцев у него потекло красное. – Это было последнее предупреждение. Следующий раз нос сломаю.
– Ах ты падла!
В Мерзлом боролись два желания: быстрее остановить текущую из носа кровь и немедленно броситься с кулаками на обидчицу. Второе пересиливало. Сережа понял, что пора вмешаться. Но раньше это сделал Тихон.
– Завянь. Сам нарвался, – умерил он боевой пыл приятеля. Повернулся к девочке. – Сигаретой угостишь?
Эль прищурилась, рассматривая его. Пожала плечами.
– Почему нет? Я не жадная.
Снова села на колоду, вынула из кармана мастерки пачку, протянула. Спички она Тихону не предложила, позволила прикурить от своей. Покосилась на топчущегося рядом Мерзлого, посоветовала:
– Голову запрокинь.
– Без соплей скользко, – пробормотал тот. В голосе его уже была не столько злость, сколько обида. Эль это услышала, примирительно подала пачку.
– Будешь?
Мерзлый не ответил, но сигарету взял. Эль посмотрела на Сережу.
– Сергей, ты не передумал? Хоть разок затянись, попробуй. На! Тебе понравится.
Протянула зажатую между пальцами недокуренную сигарету. Фильтр был примят. Наверное, он еще хранил вкус губ девочки.
– Ты чё, он побрезгует! – загундосил Мерзлый, вытирая тыльной стороной кисти остатки сочащейся из носа крови. – Мож, ты заразная?
– Завянь! – Тихон пнул приятеля по ноге, заставив заткнуться.
Но Эль уже нахмурилась, дернула плечом, мол, «не очень-то и хотелось!». Молчание Сережи она истолковала как отказ. Понимая, что безнадежно проигрывает что-то важное, он промямлил:
– Мы металлолом собирать пойдем? Долго тут сидеть будете?
Спрашивал вроде бы у всех, но сидела-то одна Эль. Она и ответила:
– И без нас работники найдутся.
– Именно так, – солидно поддержал Тихон. – А ты иди, выполняй план пятилетки.
И Сережа ушел. А Эль – осталась.
Вечером он лежал на своем диванчике и боролся с комком, подпиравшим горло. В квартире было темно и тихо. Мама пошла в кино на последний сеанс с дядей Валерой. Сказала ложиться спать, не дожидаясь ее: вернется поздно. Сережа знал, что вернется она как раз рано – рано утром. Последние полгода мама часто не ночевала дома. У дяди Валеры квартира тоже была однокомнатной, как и у них. Но, в отличие от мамы, детей у него не было. Там им никто не мешал заниматься тем, чем занимаются взрослые, когда любят друг друга. Сережа догадывался, чем это закончится рано или поздно: они поженятся, поменяют две однушки на двушку. Не то чтобы дядя Валера ему совсем не нравился. Непонятных изменений в жизни не хотелось. С другой стороны, маме нужен близкий друг, не век же ей одной оставаться. Ему друг тоже не помешал бы. Вот только Эль никогда им не станет. Да, она не такая, как прочие девчонки. Но дружить предпочла не с Сережей, а с дерзким хулиганистым Славкой Тихоновым. И ничего с этим не поделаешь.
Победить колючий комок не удалось. Понимая, что вот-вот расплачется, Сережа вылез из-под одеяла, прошлепал босыми пятками к ванной комнате. Открыл дверь. Секретный Берег ударил в лицо соленым бризом, встретил криками чаек и мерным шумом океанского прибоя.
Последняя четверть закончилась, а вместе с ней и учебный год. От каникул вчерашних семиклассников отделяли экзамены и две недели трудовой практики. Сережа согласен был и на месяц – вместо экзамена по геометрии. Но Суворов не зря говорил: «Тяжело в ученье, легко в бою». Задачи Сережа решил и на девяносто девять процентов был уверен, что правильно.
Он сдал проштампованные листики, вышел из класса. В школьном дворе было непривычно тихо и пусто: большинство одноклассников еще корпели над экзаменационной работой. Эль закончила десять минут назад, но новых своих приятелей не ждала. Ушла? Или курит в девчоночьем туалете? Сережу это никак не касалось, поэтому он пошел домой.
Майское солнце ласково пригревало, птички щебетали, с плеч словно груз ожидания свалился, так что через пустырь он шел не спеша. Лишь за гаражами невольно ускорил шаг. И вдруг услышал звонкий крик Эль:
– Не трогай меня! Руки убрал, я сказала!
Тут же – смех и хрипловатые голоса:
– Не дергайся, пионэрка. Ты чё галстук сняла? Дисциплину нарушаешь?
– Мож, она не пионэрка? Мож, она взрослая телка?
Все ясно: за гаражом – бурсачи. Шайки шестнадцатилетних оболтусов побаивались даже взрослые. Для девочки встреча с ними в укромном месте ничего хорошего не сулила. Это тебе не дурачок Мерзлый.
– Малолетки говорят, она смалит по-взрослому. – Сережа узнал голос Дрына, единственного из шайки, кого в прошлом году не выставили из школы.
– Куришь? А ты знаешь, что если телка курит, то она чего-то хочет?
– А чё там у нее под лифчиком?
– Пусти!
Дальше медлить было нельзя. Чувствуя, как холодеет внутри, как слабеют ноги, а сердце колотится все быстрее, Сережа сжал кулаки и выскочил из-за угла. Эль обступили четверо. Все на голову-полторы выше Сережи, тяжелее, сильнее. Не останавливаясь, он оттолкнул ближайшего, схватил девочку за руку, выдернул из круга.
– Стой! – ударило в спину.
Им не убежать. Но убегать Сережа не собирался. Ближайшие гаражи были заперты, зато неподалеку стоял полуразвалившийся, зияющий дырами в стенах сарай. Открыть дверь и затем захлопнуть за собой – все, что требовалось.
Руку девочки он выпустил, едва они переступили порог, и Эль по инерции пробежала до самой кромки прибоя. Лишь там остановилась. Обернулась, выпучила глаза на неспешно идущего к ней мальчика.
– Это… что?
– Секретный Берег.
Она покрутила головой, потом и вовсе завертелась, разглядывая место, где внезапно оказалась. Галечный пляж, отвесные скалы, запирающие его с трех сторон, с четвертой – серый океан до горизонта. Над головой – плотная серая пелена туч закрывает небо. И серая башня маяка.
– Как мы сюда попали? – наконец смогла спросить девочка. – Это вообще где?
– Понятия не имею, – честно признался Сережа. – Когда я очень хочу сбежать из нашего мира, я представляю это место, открываю любую дверь, и вот я здесь. А уж отсюда можно попасть куда захочешь. Ну, то есть не совсем везде, а в места, которые действительно существуют и которые я раньше видел. Это давно началось, в третьем классе… после того, как папа умер.
Эль слушала его внимательно. Потом присела, взяла голыш, повертела в руке. Размахнувшись, швырнула в воду. Камешек громко булькнул.
– Ерунда какая-то! – запальчиво возразила. – Этому должно быть научное объяснение. Ты рассказывал кому-нибудь об этом месте? Показывал?
– Генке Сигареву, это был наш с ним секрет. Но войти сюда самому у него не получалось, только со мной.
– А в этом месте ты людей каких-нибудь видел? В маяке?
– Нет. Наверное, он давно заброшен, не знаю.
– Но можно ведь подняться и посмотреть?
– Нельзя. То есть открыть дверь можно, но войти в маяк не получится.
– Глупости какие!
Эль решительно зашагала к башне. Сережа уверен был, что ничего у нее не выйдет. Но дверь неожиданно поддалась. Девочка ступила в проем, Сережа бросился следом… Они стояли на пороге комнаты. Аккуратно застеленная кровать, письменный стол, стул, окно с гардиной, коврик с медвежатами на стене, возле противоположной – книжный шкаф. По-настоящему книжный, забитый книгами в два ряда.
– Это же моя спальня, наша квартира… – сипло пробормотала Эль. Повернулась к Сергею: – Как ты это сделал? Я поняла! Ты владеешь гипнозом! Ты меня загипнотизировал и привел домой. И тех придурков за гаражами загипнотизировал.
Он открыл рот, чтобы опровергнуть нелепое предположение, но тут из кухни донесся женский голос:
– Эль, ты уже вернулась? Как экзамен?
Девочка глубоко вдохнула, выдохнула и ответила нормальным бодрым голосом:
– Все хорошо, мама! – Потом скомандовала вполголоса: – Идем, знакомить тебя буду, обедом кормить. Скажем, что ты в гости зашел. Надо же как-то объяснить твое появление.
Сережа послушно двинулся следом. Внезапно Эль обернулась, так что он едва не налетел на нее. Спросила шепотом:
– Тебе не страшно было одному против четверых, больших?
– Страшно, – честно признался он. – Но ничего другого не оставалось. Взрослых ведь не было рядом, чтобы на помощь позвать.
Эль улыбнулась. Не насмешливо, совсем иначе.
– Спасибо, – шепнула. И быстро поцеловала в щеку.
Наверное, этот случай мог стать переломным, с него должна была начаться их настоящая дружба. Так бы и случилось где-нибудь в середине учебного года, когда они каждый день сидели бы за одной партой, вместе возвращались бы из школы. Но две недели «колхоза» пролетели слишком быстро, а едва начались каникулы, Эль отправили к бабушке в Подмосковье. Вернулась она только в начале августа, да и то Сережа узнал об этом не сразу, а лишь случайно столкнувшись с соседкой в булочной. Перебросились несколькими фразами и разошлись. О чем говорить с девочкой, Сережа не знал. Не о Секретном же Береге!
А потом его повезли на настоящее море. Дядя Валера «выбил» в профкоме путевку в дом отдыха на двоих, но на месте можно договориться и поставить в палате дополнительную койку. Перед отъездом мама призналась, что они подали заявление в ЗАГС и сразу после возвращения с курорта будет роспись, потом – обмен квартир, переезд. Сережа искренне радовался за нее. Но не думать, что жизнь его изменится, не мог. Должно быть, поэтому в поезде спал плохо, просыпался то и дело. А может, виной всему слишком крепкий чай на ночь? В конце концов он осторожно, чтобы не разбудить маму, спустился с верхней полки, пошел в туалет.
Возвращаться в душное купе не хотелось. Постояв в коридоре, Сережа вышел в тамбур. Здесь было шумно от грохота сцепки, из щелей тянуло прохладой и влагой: снаружи шел дождь. Сережа прильнул к стеклу, вглядываясь в далекие огоньки, размытые водяными потеками. Интересно, где они едут? С географией он дружил, но одно дело изучать маршрут по карте, другое – изнутри, тем более ночью. Легко представить, что это не поезд вовсе, а космический корабль, несущийся сквозь межзвездное пространство. Экипаж спит в анабиозных ваннах, и он в одиночестве несет вахту. Да что угодно можно представить!
