Университеты Панфилов Василий
– Пожалуй, – согласился нехотя брат, – хрен редьки не слаще! То ли инструкций из Парижа будут дожидаться, то ли приёмы устраивать и развлекать себя, повышая заодно собственную значимость в глазах подчинённых.
– Таки да! – энергически жуя, согласился Бляйшман, – А тибе принципиально своё шоу, или я могу немножечко помочь?
– Хм…
– Вот тибе и так! – дядя Фима назидательно воздел вилку, – Привыкай, шо есть люди, которые за тибе и общие интересы!
– Чего это ты вдруг на одесский перешёл? – поинтересовался я, несколько удивлённый перескоком на жаргон. Бляйшману одесский роднее русского и идиша разом, но при необходимости, говорить на великоросском или малоросском наречии может очень чисто, равно как и на немецком.
– Шломо… ти иногда думай головой за вообще, а не только за умное! – сощурился генерал от Иудеи, – Ми с тобой где? В ресторане! И между нами, я чувствуя сибе обезьянкой из-за большого и чрезмерного интереса! Ты мине поручишься, шо здесь никто за язык по губам? Если бы не Миш-ша, который етово не да, я бы попросил тибе перейти на идиш вперемешку с нашим!
– Резонно! – соглашаюсь с ним, – Хотя вопрос, почему не закрывать рот руками, остаётся открытым! Да всё, всё… понял! Не делая мине глазами больно! Понял уже за дезинформацию и общую интересность!
– Можешь через раз, – милостиво разрешил дядя Фима, – я жеж понимаю твою не артистичность!
– Пфе! – выразил я презрение к столь дешёвой инсинуации и провокации, – Ты как смотришь на вовлечение тебя в наши гойские дела?
– Шломо, – всплеснул он руками, – ну шож ты как не родной!? Ты за мине и нас – да, и мине разрешаешь подумать?
Стало внезапно тепло в груди и влажно в глазах, и я заморгал.
– Ну… хватит, – Бляйшман похлопал меня по руке, – а то мине будет неловко, а когда неловко мине, почему-то страдают окружающие.
– Тогда, – шмыгнув носом, я постарался взять себя в руки и поинтересовался, прикрываясь вилкой, – как насчёт жидомасонских тайн? Шо? И у тибе их нет? Досадно…
– Ну если надо, – осторожно сказал дядя Фима, косясь на веселящегося Мишку, – я узнаю одну или две… Ну или больше.
– Узнай, – меня сощурило и понесло по волнам стратегии и умничания. Знаю уже по опыту, что потом вычеркну две трети из придуманного, и оставшуюся треть переделаю до неузнаваемости, но это потом…
– Общая стратегия у нас простая, – объясняю, не переставая есть, – привлечь к русской фракции положительное внимание!
– Но Ллос?! – вырвался у дяди Фимы крик души.
– Нормально, – отвечаю с уверенность, которую не чувствую… зато седалищным нервом ощущая, что в будущем это аукнется, и очень громко. Плохо, хорошо… не знаю. Громко, – мне сейчас важно удержать внимание. Несколько ещё прогулок с… хм, паучком…
– Видел, как же! – закивал дядя Фима, – Сильная штука!
– На то и расчёт. Несколько прогулок, лекции по современному искусству, то да сё… Потом Санька с ребятами, переключим парижскую публику на авиацию и героических авиаторов. Не меня! То меня тоже, но как часть группы. Показать, что у нас таких много…
– Кстати, – переключился я на Мишку, – удачно выходит?
– В целом, – дипломатично сказал он.
– Ну хоть в целом… Удерживаем внимание на нас в частности, и на русской фракции вообще.
– А потом, – я с прищуром поглядел на Бляйшмна, – готовься!
– К чему? – резонно поинтересовался он.
– К чему-нибудь. Знаешь… – замолкнув при виде официанта, я проводил его глазами и только затем продолжил:
– Накопай мне десяток другой ритуалов из тех ещё, ветхозаветных совсем времён. Только, знаешь… чтоб без особой религиозности.
– Ага, – кивнул дядя Фима заторможено и тут же замотал головой, – погоди! Ты мине объясни, шо ты делать-то собираешься?!
– А ты ещё не понял? – искренне удивился я, – Придумаем какой-нибудь жидо-масонский заговор!
– Не… – тряхнул головой Бляшман, а потом ещё раз, – не… ладно, жид у нас есть! Но где ты масонов-то найдёшь?
– А мы тебе кто? – удивился я, – Российские газеты уже который год рассказывают о нашем с тобой жидо-масонском заговоре! И я решил-таки, что почему бы и не да?!
– Ой… – обречённым тоном сказал дядя Фима, переглядываясь с Мишей, – А был такой хороший мальчик! Шахматист!
Глава 15
Лубе[27] стоял у большой карты Африки, зажав в руке давно погасшую трубку, и не сразу среагировал на вошедших.
– Господа! – живо повернулся президент, – Мы теряем Африку!
– Впрочем… – он прикусил трубку, тщетно пытаясь сделать затяжку, и уставился на неё с детскими недоумением, – обо всём по порядку.
– Месье Вальдек-Руссо[28]… – вспомнив о приличиях, Лубе поздоровался наконец, сделав несколько шагов и переложив трубку в левую руку.
– Месье Комб[29]…
– Генерал… – поприветствовал президент Вильбуа-Марейля, и сердце у того забилось пойманной птицей. Титул фехт-генерала, полученный в армии буров, во Франции признан не был, в виду возможных политических осложнений оставшись этакой экзотикой, годной разве что для визитных карточек. Но как известно, глава государства не ошибается…
– Месье Лепин… рассаживайтесь, господа. Месье Лепин, прошу вас, перескажите нам ваш разговор.
– А ведь это ультиматум, месье, – задумчиво сказал Вальдек-Руссо, выслушав префекта парижской полиции, – пусть не по форме, но по содержанию.
– Скорее нота[30], – не согласился Комб, – но согласен, ситуация и впрямь серьёзная. Мы все виноваты, что проглядели её. Французская, да и европейская пресса в целом, так рьяно размахивала знаменем волонтёрства и помощи страдающим бурам, что мы и сами поверили в это. Не палка в колесо британской экспансии и страх перед нарастающей мощью, а некие возвышенные интересы, едва ли не из самых дрянных рыцарских романов.
– Вовсе отметать мотивы благородства не стоит, – возразил Вальдек-Руссо, – но отчасти вы правы. Действительно, мы стали жертвой собственной пропаганды, как ни прискорбно это признавать.
– Месье Лепин, – сменил тему политик, – вы уверенны в сказанном?
– Смотря в чём, – набычил голову Луи Жан-Батист, – Запомнил ли я слова Георга? Да! А вот ручаться за его искренность я бы не стал. И просчитать его…
… в настоящее время не могу, – нехотя признался он, – просто в силу возраста мальчишки. Реакция у юнца и человека зрелого на одну и ту же ситуацию может отличаться кардинально, а в его случае тем более. Да и биография у Георга фантасмагоричная, с безумными совершенно авантюрами в анамнезе, и там же – холодный интеллект инженера и шахматиста, с ярким творческим началом притом.
– Просчитать его не то чтобы вовсе невозможно, но… – Лепин скривился, как от зубной боли, – время, месье! Собрать достоверные факты его биографии, отделив зёрна от плевел, на это только уйдёт не менее полугода!
– Н-да, зубастый зверёныш, – хмыкнул Вальдек-Руссо, – мальчишка, но очень… неожиданный, я бы так его охарактеризовал. Перефразирую вопрос… месье Лепин, вы проверили существование проанглийской партии в Русских Кантонах?
– О да! – с чувством сказал полицейский, – Проанглийская, прогерманская… но так можно сказать лишь о верхушке русской фракции, преследующей собственные политические и экономические интересы. В целом же русские совершенно аполитичны, и в начале англо-бурской войны воевать ни против англичан, ни тем более за африканеров, не желали категорически.
– Верно, – мрачно перехватил инициативу Лубе, – на землях буров перед началом войны проживало не менее семи тысяч выходцев из Российской Империи, точнее сказать сложно. Воевать русские не желали, но прибытие этих юношей сдвинуло эту лавину едва ли мистическим образом.
– Если же не вдаваться в мистику, – крепко затянулся президент, собираясь с мыслями, и несколькими секундами позднее окутавшись клубами ароматного дыма, – можно говорить либо о совершенно невероятной череде случайностей, во что я решительно не верю, либо…
… за спинами мальчишек стоят куда более серьёзные люди.
– Староверы? – скривился Комб, – Полно! Карта эта легла в отбой ещё во времена Пугачёва!
– Я… – снова затянулся президент, – слышал когда-то русскую пословицу, показавшуюся мне очень уместной применительно к этой ситуации. «Щуку съели, да зубы целы». Потерпев поражение равно как военное, так и политическое, староверы ушли в тень, обратив свои амбиции в капиталы. Не буду сравнивать их с масонами…
Комб машинально кивнул, разгладив усы.
– … но какие-то структуры у них несомненно есть. А также капитал, амбиции и возможно… не у всех, но у значительной их части – жажда реванша! Сколько в русской лавине, сдвинутой мальчишками в Африке, случая, а сколько расчёта, сказать не возьмусь. Однако же переориентация значительной части староверов на Африку произошла пугающе быстро.
– Семья Михаила, хм… Архангела, – чуть усмехнулся Лепин, напомнив присутствующим пикантный московский анекдот из самых свежих, – в среде староверов занимает достаточно весомые позиции, и насколько я смог выяснить, капиталы у них не финансовые, а скорее… хм, духовные.
– Этого ещё не хватало, – пробормотал Вальдек-Руссо досадливо, ломая пальцами в досаде сигару, – религиозная составляющая в политических уравнениях, это, знаете ли, та ещё неизвестная! Мало нам было буров, теперь ещё и русские. Право слово, какой-то Крестовый Поход получается!
– Я бы не стал исключать этой вероятности, – флегматично заметил фехт-генерал, – учитывая известную религиозность буров и кликушество покойного Крюгера, объявившего британцев «Воинством Антихриста». В Африке его слова были восприняты как нечто само собой разумеющееся и едва ли не естественное. Да и в Европе, насколько мне помниться, многие посчитали подобные выражения вполне уместными.
– В просвещённом девятнадцатом веке… – вскинулся было Вальдек-Руссо, но сбился задумался, хмуря тревожно брови.
– А ведь и правда, месье, – несколько растерянно объявил он, – Мы привыкли несколько легкомысленно относиться с религиозной составляющей, а в тоже время не только буры, но и значительная часть наших соотечественников не отделяет себя от какой-либо конфессии, относясь к религии предельно серьёзно!
– Буры более чем серьёзны в вопросах веры, – кивнул генерал, – да и русские немногим им уступают. Религиозная составляющая, и без того изрядная у славян, как и у всех народов, пребывающих де-факто в Средневековье, в африканских реалиях становится фактически единственным средством самоидентификации. И не забывайте, месье, что для переезда на другой континент требуется изрядная авантюрность характера. Религиозность в сочетании с авантюрностью, смесь весьма взрывоопасная, как по мне.
– Насколько я понимаю, – поинтересовался у него Лубе, – русские в этой войне были де-факто наёмниками, воюя не за некие идеалы, а за землю. Авантюра, но в краткосрочной перспективе окончившаяся для них более чем удачно. Как вы можете охарактеризовать ситуацию в целом, и русских, хм… наёмников в частности?
– Земля и воля, – без раздумий ответил Вильбуа-Марейль, – ради неё они готовы присягнуть хоть Южно-Африканскому Союзу, хоть Германской Империи, хоть лично королю Эдуарду. Политические расклады и возможные последствия не интересуют новых владельцев земли ни в коей мере!
– Ровно тоже можно сказать о верхушке, – безжалостно добил генерал присутствующих.
– Де-факто… – подытожил Лубе с мрачным изумлением, – Русские Кантоны ищут сейчас, кому выгоднее продаться?!
– Получается, так… – задумчиво согласился хмурящийся Комб.
– Потрясающе! – восхитился фехт-генерал, – Поймите меня правильно, но это совершенно восхитительная циничность! Запредельная, я бы сказал! Однако же хочу спросить у опытных политиков: неужели вы не предвидели чего-то подобного?
– Как вы правильно заметили, – мрачно отозвался Лубе, – это запредельная циничность. Отрицать свою вину не буду и не могу, и разумеется, в правительстве учитывали и подобные расклады. Однако же мы…
… французы, и привыкли отождествлять интересы государства с интересами нации. Издержки, так сказать, демократии. В данном же случае мы видим готовность сравнительно небольшой группы людей противопоставить себя государству, которое они, очевидно, не считают ни национальным, ни хотя бы отчасти представляющем их интересы.
– Я так люблю свою страну… – меланхолично сказал Вильбуа-Марейль, – и ненавижу осударство!
– Я однажды услышал эту фразу от Георга, – пояснил военный, – и теперь, кажется, понимаю…
– Господин президент, – не вставая, фехт-генерал отвесил церемонный поклон, – я не вижу в случившемся вашей вины. Предвидеть, а те паче просчитать подобное развитие событий, нормальному французу просто невозможно. Посему я бы предложил ввести институт иностранных советников для нашего правительства, как раз на случай подобных казусов. В конце концов, кому как не аборигенам лучше знать, как могут поступить их соплеменники в той или иной ситуации!
– Пожалуй, – согласился президент.
– Нас переиграли, месье, – меланхолично заметил Вальдек-Руссо, – по крайней мере на данном этапе. Как бы не относились к русским, но нам придётся… да-да, именно придётся, показать им поддержку! Притом как политическую, так и экономическую, а может статься, что и военную!
– Боюсь, что вы правы, Пьер, – сказал президент, ссутлившись и будто постарев, – Русские Кантоны нам совершенно не нужны, но оставить их немцам или тем паче британцам мы тоже не можем.
– А ещё над Кайзером смеялись, – немного невпопад сказал Комб, достав папиросы и тщетно пытаясь поджечь их спичками, ломающимися в подрагивающих руках, – Зря!
Похоронное настроение истлелым саваном опустилось на присутствующих, и настроение у Лубе стало таким, что хоть стреляйся. Пусть косвенно… но это его вина! Он – глава государства, и если достижения Франции не всегда его заслуга, то вот провалы – его и только его!
Опираясь на Русские Кантоны, Британия с лёгкостью станет доминирующей силой сперва в Африке, вернув себе утраченные позиции, а затем в Азии по всему миру! И дело тут не в территориях, а людях…
… которым некуда отступать. Получив права Доминиона и гражданство Британии, а главное, подтверждение права собственности на захваченные земли, русские своего не отдадут.
Британия же получит неиссякаемый источник колонистов, готовых высаживаться в джунглях, умирать от малярии, но осваивать эти земли, готовые… и согласные… к самым чудовищным потерям. Люди, которым нечего терять на Родине, и готовые сдохнуть, но зубами выгрызть Шанс если не себе лично, то хотя бы – детям!
На это не способны европейцы… и это не к их бесчестью, а к чести их правительств!
Разумеется, будет это далеко не сразу, и переубедить русского царя отпустить лишних подданных будет не так-то просто. Однако британская дипломатия справлялась и с куда более сложными вызовами, и успешно!
И тогда…
… Британия будет править миром! А русские… история показала, что они легко ассимилируются в европейских странах.
Или нет? История также показала, что британская элита не знает чувства благодарности, и русских с тем же успехом может ждать судьба ирландцев. Впрочем, неважно… русские, судя по всему, догадываются о такой возможности.
Если Кантоны примут протекторат Кайзера, Африка ляжет по германскую пяту…
– Или отойти в сторону? – пробормотал Лубе, и в нескольких словах объяснил свою идею собравшимся.
– Заманчиво… – протянул фехт-генерал, – смотреть, как Германия сцепится с Британией и помочь добить проигравшего… ах, как заманчиво! Но потянем ли? Германская экономика сейчас на подъёме, и всё, чего ей не хватает, так это сырья и рынков сбыта. Получив Русские Кантоны, они получат и то, и другое, пусть не сразу.
– Да, – согласился Лубе, – строительство нового государства затратное дело! Мосты, железные дороги, заводы… контракты на десятки лет для немецкой промышленности. Это проблема, но в принципе решаемая. Выработав должную стратегию, мы можем в равной степени как притормозить развитие тех земель, так и получить в них пусть не контрольный, но как минимум блокирующий пакет акций.
– Иудея, – хрипло каркнул Комб, жадно затягиваясь, – вы не забыли? Политическая нелепица с иудейским государством в составе Южно-Африканского Союза, но под протекторатом Кайзера выглядит теперь иначе, не так ли?
– Вы, – он снова затянулся, – можете думать что хотите! А меня лично пугает противоестественный союз староверов и иудеев! Но хуже того…
– … Паровозик Вилли, – замолчав, Комб в несколько затяжек докурил папиросу и прикурил он неё новую, – над которым мы все смеялись, нас переиграл! Иудейские капиталы и рабочие руки, плюс немецкая промышленность, это очень серьёзно! Вот вам и контракты для промышленности, а лет через двадцать – полноценная провинция Германской Империи! А опираясь на неё, развивать колонии собственно немецкие, становится значительно проще.
– В Африку поедут немногие, – возразил Лубе, яростно задымив.
– Верно, – резко кивнул Комб, – даже в Российской Империи иудеи живут побогаче русских крестьян. Пусть… каждый сотый хотя бы задумается. Это уже много! И поедут они не на пустое место, не в джунгли, а в места пусть и диковатые, но уже ступившие на пусть цивилизации. Дальше – больше…
– А по соседству – русские союзники, – шевельнул усами Вильбуа-Марейль.
– Нам… – хрипло сказал Лубе, остро как никогда ощущая свою беспомощность, – нужно выработать единую стратегию, и сделать всё, чтобы Русские Кантоны не пошли под руку Британии или Германии!
– Чорт побери! – выругался Вальдек-Руссо, – Нам придётся вкладывать деньги в земли, которые нам не нужны и которые никогда не станут нашими…
– … лишь бы они не достались нашим врагам, – закончил за него Комб.
Глава 16
В распахнутые настежь окна волнами накатывается полуденный зной, а уличный шум кажется океанским прибоем. Стоя у плиты, я жарю блинчики на двух сковородах, приглядывая за пловом, томящимся в большом казане.
Плов настоящий, без дураков, с правильным мясом, рисом, специями и даже казаном, найденным по случаю в лавочке старьевщика в одной из лавчонок неподалёку. Собственно, с этого казана и начался плов, и отчасти, вся эта история.
Снятая нами по большой удаче квартира в квартале Тампль, несуразная и бестолковая, вытянутая кишкой на весь этаж, удивительным образом умиротворила меня, сподвигнув на хозяйственные хлопоты. Мишка скалит зубы и двигает бровями, цитируя к месту и нет рассказы о гнездовании птиц и привлечении самочек, и сам же смеётся. И не недоедает ведь!
Но это он без посторонних дурковать может, будто компенсируя в эти редкие минуты обычное своё степенство и серьёзность, несообразное возрасту. Я-то вижу, как он напряжён, и что все эти переговоры и большая политика даются брату необыкновенно тяжело. У меня хоть отдушина в творчестве…
… а у него только Вера и яростная попытка построить Беловодье на землях Африки. Говорим мы об этом редко и никогда – с пафосом, но прорывается иногда то, ради чего он и живёт.
Впрочем, сейчас он серьёзен, и пока я занимаюсь готовкой, развлекает гостей, не показывая неприятиях оных. Нужно очень хорошо знать Мишку, чтобы за непринуждённой полусветской болтовнёй разглядеть отношение искренне верующего старовера, со всеми религиозными заморочками, к…
… мужеложцам.
В богемной среде их вообще предостаточно, а в парижской чашке Петри эта своеобразная культура прямо-таки процветает. Кажется иногда, что они как бактерии в питательном бульоне.
Среди представителей культурного авангарда, к коим с некоторых пор относимся и мы с Санькой, этой публики особенно много, и игнорировать вовсе их попросту невозможно. Раскидываться союзниками в нашем положении не то что глупо, а скорее даже грешно.
Возможность перетянуть на свою сторону одеяло общественного мнения дорогого стоит. Тем более сейчас, когда мы интересны, о нас говорят и пишут. После может быть поздно, творческий люд не прощает пренебрежения пуще неприятия.
А сейчас есть небольшой, но всё ж таки шанс не просто заполучить союзников, но и стать одним из тех, кто формирует общественное мнение во Франции. Именно сейчас, после движущихся скульптур, после «прогулки Ллос», печатающихся рассказов о дроу и «Африканских записок».
Не уверен, что потяну, и тем более, что удержу хоть сколько-нибудь такие высоты, но и не попробовать хотя бы – не могу. Не прощу сам себя, поедом съем.
Возраст, отчасти нехватка опыта… как минимум светского, образования и прочего. Знаю. Всё так. Но если я на полгода хотя бы стану одним из «Властителей дум», обзаведусь союзниками и знакомыми, это уже – достижение. Возможности.
Знакомство с Анатолем Франсом, встреченным мною случайно в книжном магазине, привело не то чтобы к дружбе, но пожалуй, к приятельскими отношениям. В магазине я его не узнал, был злобно-ехиден при обсуждении одной из статей, и порядком позабавил Мэтра, который счёл меня забавным. Ну а то, что в орбите великого (и вполне гетеросексуального) писателя вращаются небесные тела разных размеров и цветов, пришлось принять как данность.
Напросившись в гости, Франс настойчиво просил «без церемоний» и «по-домашнему», ну а поскольку светскими людьми кого-то из нас троих считать затруднительно, то и приём мы устроили самый простой. Без изысков.
Да собственно, какие, к чертям, изыски?! Этикету мал-мала обучены, но ровно настолько, чтобы понимать, в какой руке что держать во время обеда, да понимать, когда тебя оскорбляют.
Посему было решено «без церемоний» и «по-домашнему» в прямом смысле слова. Лучше деревенщиной быть, чем дешёвой подделкой под непонятно кого.
Кухонька в нашей квартире впристяжку к столовой, отделена одной лишь полукруглой аркой и не имеет даже двери. Гости устроились в столовой, Мишка развлекает гостей, я пеку блинчики, ну а Санька ест. Такое вот разделение обязанностей.
Макая блинчики попеременно то в варенье из айвы, то в сметану, он жмурится от удовольствия и болтает левой ногой, отхлёбывая чай. Правая поджата под себя, и вид такой незамутнённый, что Франс совершенно очарован Санькой. В нормальном смысле этого слова!
Кажется, он нашёл если не нового героя для очередного романа, то как минимум, источник вдохновения. Не тушуясь ни разу, брат потчует мэтра блинчиками и подливает чай, рассказывая о разном и перескакивая с темы на тему.
Перевезя наконец самолёты во Францию, Чиж сбросил с плеч груз ответственности, и кажется, несколько лет. Сейчас он не грозный Медоед, воитель и прочее, а солнечный совершенно мальчишка, улыбчивый и лёгкий, как одуванчик.
Мишка занимает беседой Марселся Пруста и Андре Жида, имена которых мне кажутся смутно знакомыми… но нет, не помню. Наверное, в газетах встречал. Рецензии и всё такое. Мне важнее, что Франс им покровительствует, да и сами они имеют какое-то влияние на умы французов.
Разговаривают о духовной литературе. Здесь брат подкован на все четыре, и кажется, доминирует.
Впрочем, слышу через раз, так что не вполне уверен. Очень надеюсь, что подкованность его не перескочит на темы Содома и Гоморры[31]. Мишка может так припечатать словцом, что как железкой раскалённой, ей-ей!
Удостоверившись в готовности плова, беру чугунок прихватками, и сделав несколько шагов от плиты, водружаю на стол. Санька сразу подхватывается за тарелками.
– Необычно, – замечает Франс, отдавая чашку Саньке и принимая тарелку, – сперва чай, а потом основной приём пищи. Так принято России?
– Было бы что есть, – отзывается Санька, раскладывая по тарелкам плов. Писатель хмыкает на своебразие ответа, но покамест удовлетворяется им. Позже, насколько я успел его узнать, брат дотошно будет опрошен, и пожалуй даже – допрошен, равно как и все мы. Въедливый дядька, цепкий до мелочей и не упускающий главного.
– Пабло! – окликаю я художника, залипшего у картины с изображением дяди Фимы «О Боже», – Прошу за стол!
– А?! Да-да… благодарю. Ещё раз прошу прощения, что так нахально напросился к вам в гости, – не очень искренне винится испанец, подвигая стул и садясь.
– Это было забавно, – улыбаюсь ему, и в ответ расцветает смущённая и… очень нахальная улыбка. Вспоминается анекдот, и я, повинуясь моменту, рассказываю его.
Хохочут от души, утирая слёзы и без намёка на ханжество. Впрочем, и общество мужское, в таком шутки и посолоней бывают. Да и, как я успел уже узнать, посещение борделя в компании друзей считается за норму, равно как и «поделить» проститутку с приятелем.
– Как ты сказал? – переспрашивает смеющийся Морис Леблан[32], – Девять раз по морде, а на десятый всё-таки дадут?!
– Немножко не так… ну да суть ты ухватил верно, – смеюсь в ответ. Он репортёр, почти коллега, и потому особенно мне симпатичен, и пожалуй, понятен. Равный.
– Здоровое нахальство, если оно чем-то подкреплено, это нормально, – говорю Пабло Руису-и-Пикассо.
– Теперь их двое! – театральным шёпотом говорит Санька, повернувшись к Франсу, в деланном испуге округляя глаза.
Опять смешки, и кажется, наши жопошники с несколько излишним интересом смотрят на брата. Санька не комплексует…
… не вполне считывая природу этих взглядов. Мужеложество как явление он понимает, и с некоторой долей здоровой ехидцы даже принимает. Знает и о том, кто есть кто из наших гостей.
Но сопоставить некий абстрактный интерес к мужчинам с таковым интересом к себе брат явно не в состоянии. Мысленно делаю пометочку поговорить с ним, и отдельно – с представителями, так сказать, сексуального авангарда. Или арьергарда?
– Очень вкусно, – похвалил Марсель Пруст, отведав моей стряпни, не слишком даже кривя душой. Готовить я не великий мастер, но несколько «коронных» блюд и в самом деле удаются. Плов притом ещё с прошлой жизни. Да, бывает…
– В самом деле, – подтвердил Анатоль Франс видом знатока, и разговор у нас перетёк на кулинарию, а потом самым странным образом на охоту и прочие мужские радости.
– Ужин у костра после целого дня в седле, – протянул романтически настроенный Костровицкий[33], – запечённая на углях дичь, поданная чернокожим слугой на деревянном блюде, вместе с пряно пахнущими плодами и кореньями, ещё поблёскивающими каплями воды…
Поэт изрядно разошёлся, перейдя на белый стих и вовсе уж завравшись.
Санька явственно хрюкнул, и давя смех, дожевал и проглотил рис, но Костровицкий не дал ему пощады, повернув к нему затуманенную вдохновением физиономию, более всего напомнившую мне морду бурёнки, страдающую запором. А судя по братову хрюканью, не только мне.
«– Му-у!» – сказан он мне одними губами, тут же закрыв рот ладонью и смеясь одними глазами.
– Не обижайтесь, – я вытер рот салфеткой, прикрывая усмешку, – но это и в самом деле забавно. Нет-нет… поэтический образ вполне удачный, просто не имеет ничего общего с действительностью.
– Угум, – поддержал меня Санька, весьма посредственно, если не сказать больше, знающий французский, но ничуть не смущающийся незнанию, – Ваши образы…
– Твои, – перебил его поляк, – мы же уговаривались на «ты».
– Твои образы, – поправился брат, – хороши и уместны, но исключительно для горожан, изредка совершающих променад с ружьём. Для человека, который живёт вельдом, ну или степью, лесом… неважно, всё выглядит несколько иначе. Дичь на углях – рутина, и более всего хочется хорошей похлёбки, каши да свежего хлеба, непременно притом с молоком.
– Равно как и… – Санька снова хрюкнул, – спать на потнике, положив седло на голову. Он, хм… воняет. Мы можем так жить годами, но романтика? Не-ет…
– Африканеры кочуют по вельду в фургонах, обычно семьями, и поверьте, вполне комфортно, – поддержал я брата, – Конечно, насколько это вообще возможно в таких условиях.
– Неужели Африка для вас стала рутиной?! – удивился Марсель.
– Рутиной? Да нет, не стала. Африка велика и прекрасна, и поверьте, она никогда не надоест! – ответил я, – Путешествия, кочевая жизнь на… хм, лоне природы, вот это действительно рутина.
– Мы… – улыбаюсь, но чувствую, что выходит кривовато, – всю жизнь на лоне природы, разве что не африканской, а среднерусской. За исключением последних лет двух, пожалуй. Какая там романтика… весь день на природе, а летом и ночами частенько. А мысли не о мясе на углях, а…
– … что бы пожрать найти, да как бы не замёрзнуть, – закончил за меня Санька, и всем разом стало неловко, и как мне кажется, более всего даже не нам, а французам. Будто бы затронули табуированную тему, которую не принято поднимать в приличном обществе.
– Георг! – громко заговорил испанец, – Скажите, а как вам в голову пришла идея вашего стиля?
– Случай, – откликаюсь тут же, едва заметно опуская веки в знак благодарности Пабло, сбившего неловкую паузу, – я самоучка, и не имея должного мастерства, не стал пытаться, в подражании Великим, делать дрянные подобия настоящих картин. Попытался ухватить суть, как вижу сам, и вроде бы что-то получилось. Так, хм… говорят.
– Впрочем, – поспешно открестился я от незаслуженной толики славы, – художником себя и не считаю. Хобби. Довесок к написанию фельетонов и статей, не более. Возможность нарисовать на полях заметки карикатуру или несколько набросков, которые при удаче пойдут в печать.
– И очень зря, – серьёзно сказал Пикассо, – вам…
– Тебе…
– Тебе… – блеснул благодарной улыбкой Пабло, принятый наконец в компанию по-настоящему, – непременно надо учиться. Техника живописи важна, но умение выразить свои чувства с помощью кисти или сырого комка глины важнее. Техника придёт, её не так сложно поставить, а вот чувства, эмоции… без этого нет мастерства.
– Верно, – кивнул Франс, и испанец расцвел, – в творчестве это важнее всего, в том числе и в литературе. Любое творчество это всегда труд, но если нет искры таланта, то и нечего раздувать мехами трудолюбия.
– В вас… – мэтр обвёл нас с братьями глазами, – искры есть. Учитесь! В Сорбонне будут вам рады, а я лично окажу любую помощь.
Санька закивал согласно, а писатель остановил глаза на мне, и я как бы нехотя кивнул, всё ещё слыша выделенное голосом «любую» и понимая, что это – не пустое обещание. Не знаю, сколько и чем придётся за это платить…
«– Шаг к цели!» – думал политик внутри меня.
«– Йес-с!» – восторженно орал Другой-Я, переходя в нижний брейк…
… и кажется, Анатоль Франс увидел в моих глазах отсветы всех моих ипостасей.
Глава 17
Выстроенная Мельцером[34] русская деревня казалась ворохом пасторальных открыток от бездарного художника, приобретённых расторговавшимся купчиком в порыве пьяного умиления. Лубок, от вида которого у меня ломило зубы, голову и саму душу.
Сельская пастораль, полная ярких красок, глянца и идиллических сюжетов, встречающихся только в голове человека, не видевшего никогда русское село. Тот самый случай, когда смотрится празднично, нарядно и народно, но никакого отношения к реальности не имеет, чтобы там не обещали буклеты. От взгляда на «типичных крестьян», ремесленников, казаков и музыкантов, нарядно одетых и улыбающихся, у меня чуть зубы не выкрашивались. Хотелось сказать много ласковых и нежных слов как в адрес архитектора…
… так и человека, собственными трудами которого, равно как и трудами многих поколений его предков, русская деревня может выглядеть привлекательной только так, на глянцевых буклетах, да в выставочной деревеньке в центре Palais de I Asie Russe[35].
Глянуть издали, и не слишком пристально, так вроде и похоже на деревню «а ля рюс». Косоворотки, красные рубахи, балалайки, смазанные дёгтем сапоги, танцы вприсядку, самовар на столике под деревцем в кадке.
Морды подобраны яркие, фактурные, иногда даже слишком, до нарочитости, будто бы пробы устраивали на роль «мюжик а ля рюс». Впрочем, почему «будто бы»? Наверняка и устраивали.
«– Кастинг!»
Кулаки, сотские[36], давным-давно освоившиеся в городе извозчики, мелкие конторщики и прочий люд, у которых в документах стоит отметка «из крестьян». Были, да вышли, только в документах крестьянами и остались. Движения, повадки, взгляд… опытный человек такое влёт считывает, а я не без оснований причисляю себя к таковым.
По мордам «ля мюжик» отбирали, по благонадёжности. Искренней, истовой. По благополучию, которое выгрызается зубами за счёт односельчан. По вере, что они это благополучие – заслужили, а прочие – сами виноваты! Потому что.
А ещё – в Бога, в царя-батюшку. Мироточат иконами чудотворными.
В кого ни плюнь, так все о медали «За усердие» на анненской ленте сны снят. Зубами себе место под солнцем выгрызали, и выгрызли. Последний рывок, и «ля мюжик» после парижского вояжа ужо появится на родимой сторонушке с медалью на ленте анненской! Жизнь удалась!
В избы можно входить, знакомясь с бытом русских крестьян, и этнографический этот аттракцион пользуется неизменной популярностью. Вот только оттеночек этой популярности – с душком.
– Зулусская деревня, – пробормотал Санька, наблюдая за французами и суетящимися вокруг соотечественниками, – один в один!
– Угу… тоже заметил?
– Чево ж тут не заметить, – с горечью отозвался брат, – если так оно и есть! В Дурбане ещё попалась старая, за весну ещё, русская газета. По случаю попала.
– Писали о фуроре, – продолжил Чиж, явно пытаясь цитировать, – коий произвели русские плотники в Париже, сооружавшие павильоны. Дескать, все французы дивились и восторгались мастерству русских плотников, которые одними только топорами могут блоху подковать… ну и далее. Ты и сам знаешь, как писаки умеют.
– Особенно ежели ни хрена не понимают, а начальство хряпнуло уже посконности и требует народности и умиления? Знаем, плавали!
– Ну да, ты же сам… – сбился он ненадолго, – я здесь вспомнил, ну и не поленился, достал уже французские старые газеты. С горем пополам, канешно, но справился, перечёл. Умиление, знаешь ли, тоже есть, только…
У него дёрнулась щека.
– … как над обезьянками дрессированными. Я озлился сперва, а сегодня с утра не поленился и сходил на стройку. Полюбовался, как французские плотники работают. Так знаешь ли, гордости поменьше осталось за Россию-матушку. Одним топором плотницким орудовать, это и в самом деле, цирк какой-то. Нет, так-то мастера, ничего не скажешь! Только…
Он усмехнулся кривовато.
– … я потом ещё раз ту газету перечитал, нашенскую. Так там прямо пишется, что «топорами своими и природной сметкой наши плотники достигали подчас тех же результатов, что и французы…» Подчас, понимаешь?! У нас – на сметке природной да на топорах. А у них – на школьном образовании, так-то! Десятники наши хуже чертежи читали, чем рядовые французские плотники. А ведь привозили-то – лучших!
– О! – прищурился Санька на одного из ремесленников, забыв о нашем разговоре, – Никак Яков? Кирюхин?!
– Стой… да стой ты, чортушко! – придержал я брата за локоть! Не лезь, не надо…
– Чево так? – непонимающе вылупился брат.
– А… тут же начальства да всяких начальствующих поболее будет, чем всех этих кустарей и… хм, крестьян. Я, как в Париж прибыл, так сам понимаешь, подошёл к землякам. Ну да кто бы удержался-то? Ну… с кем как, но пообщались. С казачками, правда, неувязочка вышла… впрочем, и хер с ними, переживу.
– С чего ты вообще к нему подходил? – не понял брат.
– Да не я… сам подошёл, и ну усами шевелить, таракан херов. Пугальщик! В душу ему двинул да придержал, чтоб не осел. Вояка грозный, бояка смелый! Да не суть.
– Подошёл через пару дней ещё, так они глаза прячут да косят куда угодно, лишь бы на меня не смотреть. Если говорить дальше, так вплоть до заикания, – кривовато улыбнулся я, – заново вспоминая не самые приятные минуты. Не сразу понял про начальство и прочую шваль сановную. Как что полезное делать, так тяму нет, а как тащить и не пущать, да стращать ни за што, но по закону, так они тута первые!
– Не знаю, какими словами народ пугали, но… – усмехаюсь, – догадаться несложно. Чуть не до ссыкоти довели. Я прошёлся специально, так веришь ли, даже таракан тот усатый зубами скрипел, но морду воротил от меня. Ежели с прямым вопросом к кому, то либо убегает к кому-нибудь из других посетителей, либо ещё что.
– Тошнотик какой-то, – сморщил Санька брезгливо нос.
– Угум.
– Хм… народ пугать, это канешно не дело, – задумался он, – но знаешь? Я бы на твоём месте прогулялся бы здесь к компании нескольких корреспондентов, только што он как бы отдельно. Матерьял… бомба!
– Голова! – восхитился я, стукая по плечу.
Читать бесплатно другие книги:
