Университеты Панфилов Василий

Глава 21

– Ажаны! Валим!

Подхватив баллончики с краской (ибо отпечатки!), натягиваю маску на лицо и бегу, слыша за спиной тяжёлый топот и хриплое дыханье.

– Стоять! – но я, озябнув спиной от лающего этого приказа, только учащаю шаги и прыгаю, уцепившись руками за верх забора. Подтянуться…

… тяжёлое тело полицейского с грохотом врезается в доски, а я уже бегу к лабиринту проулков, глазами выискивая пожарную лестницу.

– Эй! Шлемазл! Дуй сюда! – Лев Лазаревич, свесившись с крыши, машет мне, оглядываясь то и дело через плечо.

– Ага… – снова беру разбег, прыжок на парапет, вцепляюсь руками в выпученную морду льва на барельефе, потом хватаюсь за протянутую руку, и вот я уже на крыше.

– Бегом! – Лев Лазаревич, придерживая полы лапсердака и хрипло дыша, лихо сигает с крыши на крышу, и только пейсы развеваются при прыжке. Разбег…

… прыжок, и я лечу вниз…

… и сажусь на постели с колотящимся сердцем. Ну придурь какая, а?! Приснится же? Зачем убегать от ажана, если в том квартале делать граффити разрешено. И Лев Лазаревич тоже…

Проснувшись окончательно, улыбаюсь ностальгически, и глянув на часы, понимаю, что пытаться заснуть в общем-то и незачем. Полпятого утра для нас не то чтобы и рань несусветная, через час, много полтора, мы уже на ногах.

– Ладно… – вздыхаю, ибо всё ж таки невыспался мал-мала, и сделав короткую разминку, прерываемую зевками, направился в ванную, сбрасывать балласт и чистить зубы. Пять минут спустя, умытый и почти бодрый, без особой спешки принимаюсь за готовку.

А в голове всё крутиться сон, и как это у меня бывает, пытаюсь разобрать его на полезные запчасти. Баллоны? Хм… можно, но сложно, дорого, и потому нерентабельно. Паркур? Снова не то, в Русских Кантонах его вовсю осваивают, и даже собираются сделать частью уже не добровольной, а обязательной военной подготовки. Вроде как оценили…

… выделяемые на это деньги, я так понимаю. В Русских Кантонах я пока далеко не самая жирная рыбка в пруду, но уж точно – золотая! Нежданно, негаданно… и разумеется, временно.

Но пока я меценатствую, и не прошёл ещё военный угар, прислушиваются… опять-таки временно. Новоприбывшие, многие из которых были у себя хваткими и уважаемыми людьми, пробуют уже «на зуб» старожилов, и вроде как, осторожненько пытаются пошатать самого Дзержинского. Вряд ли что получится в ближайшее время, и мы могли бы легко пресечь шатания, но…

… пресекать решили расслоение общества на «знать» и «быдло», всячески насаждая парламентаризм и самоуправление, подчас даже во вред делу. Но это как водится: выбираем между тактическим выигрышем здесь и сейчас, и стратегическим, на десятки лет.

Так о чём это я? Ах да… может, подсознание считает необходимым провести аудит Льва Лазаревича? Хм… делаю мысленную пометочку, ибо всё может быть!

Если тётя Песя называет своего родственника жидом, это что-нибудь, да значит! Это такой жид, что всем жидам жид! Патентованный, трижды обрезанный. По уму, ему бы вести дела со мной максимально лояльно, тем более сейчас, когда я перевёл его на палестинское направление, но…

… всё-таки что-то другое.

– Граффити! – недочищенная картошка булькнула в кастрюлю с водой, и я недоумённо поглядел на ножик в своих руках. Ну… значит, будет картошка на завтрак! С… да пожалуй, с мясом.

– Кто-то… что-то… когда-то… – забубнил я, пытаясь вспомнить, продолжая готовить, – говорил о возможности использовать стены как раскраску… но нет, не помню!

Разбив пару яиц, вилкой взбиваю их до однородной пены, и потому уже, с вдохновением истинного кулинара-недоучки, добавлю туда специи. Сухарики… не забыть, поставить поближе.

– Раскраска – круто, но мало, – а в голове крутится почему-то паркур и патриотическое воспитание, и наконец, все части этого пазла, соединяются!

– Раскраска… – я заметался по кухне взглядом, и сорвал со стены список покупок, начав на обратной стороне записывать идею, пока не вылетела из головы.

– Перформанс и… новая форма искусства, как ни крути! В Тампле уличным художникам рады не будут, а вот в Бельвиле можно и договориться! Там любому украшению квартала будут рады!

– Что готовишь? – поинтересовался Адамусь, проходя мимо в ванную.

– А? Патриотическое воспитание… да тьфу ты, сбил! Мясо с картошкой, а это так, идея в голову пришла.

– Ну давай, – снисходительно предложил Ивашкевич, – занимайся идеей, а я за готовку возьмусь. Пять минуток только обожди!

– Угу… – кусая губы и корча рожи, вымучил-таки мысли, и поделился с пилотом.

– Смело, – качнул литвин головой, нарезая картошку, – в одну телегу впрячь не можно… хотя тебе видней.

– Перформанс и новое направление искусства точно получится, – жму плечами, сложив бумажку в карман и зажигаю газ, – а патриотическое воспитание в нашу пользу, это уже не только от меня зависит. Р-романтика Африки и героических нас… а?! Сперва – идея росписи какой-нибудь стены, конкурс с оформлением предварительной идеи на бумаге, но непременно африканской. Победителям – стенка и краска в подарок, ну и славы чуть-чуть.

– Не факт, – с сомнением качнул головой Адамусь, ставя на огонь сковородку, – так-то тема хорошая, даже очень. Перехватят быстро! Местные и перехватят.

– Эт да… хоть и мизерная, а всё ж таки власть и влияние!

– Ну положим, не мизерная, – хмыкнул Ивашкевич, – в пределах квартала более чем серьёзно, а через это и в муниципалитет пролезть можно!

– Н-да? Пожалуй… А если богему с Монмартра сюда зацепить?

– Если прицепить к этому богему, то выйдет, скорее всего, какая-нибудь упадническая фигня, – литвин плеснул масла на сковороду, и тут же почти ссыпал картошку, – без должного контроля. А для оного у нас ни людей, ни времени не хватит.

– Зато, – прикрыв крышкой, Адамусь повернулся ко мне и прищурился, – можно привлечь к этой акции марксистов и социалистов некоторых направлений, может быть и выйдет што-то путное.

– Социалисты, хм… союз с ними? То бишь помимо Феликса и прочих?

– Почему бы и не да? – по-одесски ответил мне литвин, – За время вынужденного безделья я познакомился к некоторыми дельными товарищами. Хотя и…

Он хмыкнул, крутанув головой.

– … ориентироваться в этом зоопарке сложно даже с опытом!

– Угу… – я задумался, быстро прокручивая саму суть предложенного, – тогда надо Мишку подключать всерьёз. Возможность навести личные контакты с активистами социалистических движений и представителями богемы, да в таком сугубо позитивном ключе, это дорогого стоит!

– Мы молодцы, – без тени улыбки согласился Ивашкевич.

В ангаре ядрёно пахло керосином и машинным маслом. Разложив ебуки на четыре голоса, мы распаковывали Санькину летадлу, и многоголосье наше становилось всё более эмоциональной с каждой минутой, и с каждым вскрытым ящиком.

Островное гостеприимство, или вернее сказать – служебноелюбопытство французских офицеров, сказалось на летадле крайне негативно, и проще было сказать, чего НЕ надо было ремонтировать. Ящики явно вскрывали уже в море, хотя всю документацию французская сторона получила от ЮАС.

Вскрыли… зачем, к слову? Обмерить ещё раз? Подстраховаться? Понимаю…

… хотя нет, не понимаю! Везли-то всё равно во Францию! Ретивый служака? Шпион на военном корабле Франции? Как бы то ни было, ящик оказался вскрытым, а запаковывать его назад, да по всем правилам уже не стали. Поленились? Или…

– Стоп! – прервал я парней, взявшихся было за распаковку следующей летадлы, – Я зову генерала, буду возить его носом по сделанной гадости, как котёнка! Сань… не в службу, а в дружбу, сделай кофе!

– И мне! – отозвался Илья, присаживаясь на верстак. Адамусь без слов замотал головой, отказываясь.

Пока Санька возился со спиртовкой, я позвал Алена, приставленного к нам французской стороной, и очень корректно объяснил суть происходящего, стараясь не сорваться.

– Вы уверены? – поинтересовался чиновник, чуточку надавливая голосом, и как бы намекая на нежелательность скандала. Вся его упитанная фигура выражала некое… мнение, к коему следовало прислушаться. Непременно!

– Уверен! – излишне резко ответил я, и принялся ждать генерала, коротая время за кофе и разговорами. Генерал не заставил себя ждать, и прибыл менее чем через час, спасибо телефонизации и автомобилизации Парижа!

В ангар Вильбуа-Марейль ворвался огненной кометой, сопровождаемый свитой из адъютантов, заместителей, военных инженеров и интендантов. Вернувшись на действительную военную службу[48], граф развил самую бурную деятельность разом в военном ведомстве и на политическом поприще.

Получив недавно чин генерала французской службы, а вскоре и кураторство над нами, он полон честолюбивых планов, а тут…

… такой афронт[49]! Именно так, судя по всему, настроил его Ален.

– Месье… – суховато поздоровался он кивком головы и приподнял бровь столь вызывающим образом, что захотелось немедленно если не сделать гадость, то как минимум сказать её!

– Месье… – столь же сухо поздоровался я, взглядом ища Алена.

– В таком… – я покачал рукой покоробившиеся от соли и воды, – виде мы нашли летадлу. Дабы не быть голословным, прочие ящики мы не вскрывали.

– Извольте! – приказал генерал, и сопровождающие его офицеры взломали ящики, демонстрируя Вильбуа-Марейлю начавшие ржаветь двигатели и…

… промасленную замшу, небрежно лежавшую там же, поверх металла.

С силой втянув воздух, генерал замер, покачивая на носках.

– Месье… – он несколько резковато склонил голову, – приношу свои извинения!

– Принимаю, мой генерал! – демонстрирую лояльность полезному и хорошему человеку, – Это было до вашего назначения! Уверен, что теперь, с вашим приходом, всё измениться в лучшую сторону!

И… взгляд на побледневшего Алена, пойманный графом. Не знаю, чей он там человек, но играть себя, а тем паче собой, да притом втёмную, не позволю!

– Вот и полетали, – грустно сказал Санька после ухода генерала со свитой, присаживаясь по-турецки на крышку одного из ящиков, положенную на бетон, – как сглазили!

– Угум! – отзываюсь эхом, усевшись рядом, – Неделю ремонтом да переделками заниматься будем, вот увидишь!

– Я бы этим глазливым, – коброй зашипел Илья, – устроил бы суд Линча… по старой памяти!

Он сощурился так недобро, что мурашки у меня прямо таки промаршировали по спине. Эге ж… а помощник шерифа имеет за душой биографию ещё более интересную, чем я предполагал!

Глава 22

– Выбирайте! – Иосиф широким жестом указал дамам на карту Дурбана, испещрённую разноцветными пометками. В его огромном кабинете она занимала большую часть стены, прикрывая заодно не заштукатуренные следы пуль и осколков.

– Вот так просто? – удивилась Юлия Алексеевна, близоруко щурясь и чуть наклоняясь к висящей на стене карте, удивительно подробной, с прорисовкой едва ли не отдельных деревьев. Спохватившись, она надела пенсне и уточнила педантично, переглянувшись с подругой:

– Простите, Иосиф, а какие конкретно дома можно выбирать под школу?

– Любые!

– Позвольте… это все ваши?! – удивилась Степанида Фёдоровна.

– Если бы! – засмеялся Бляйшман-младший, – Жёлтым помечены дома, принадлежащие нам с отцом, красным – Егору с братьями, ну и так далее. Каждый цвет обозначает принадлежность к какому-то хозяину или что чаще – группе. Но вы, дамы, можете выбирать любые!

– Это несколько… – Степанида Фёдоровна замялась, подбирая слова, а вернее – позволяя сделать это Иосифу, дабы самой не проговаривать нелицеприятные вещи.

– Сомнительно? – весело подхватил Бляйшман, ничуточку не обиженный, – Ну да, со стороны… об этом я не подумал, прошу прощения!

– Дамы… – он чуть поклонился и жестом предложил учительницам сесть, что они, переглянувшись, выполнили, развернув предварительно стулья к хозяину кабинета. Сам же Иосиф, расхаживая перед картой, принялся читать им импровизированную лекцию о сложившейся в Дурбане ситуации.

– Первым делом спешу заверить вас, что предложение наше не несёт хоть сколько-нибудь сомнительных полутонов, или упаси Боже – криминала! Захватив Дурбан, мы столкнулись с самой отчаянной паникой населения, спешившего покинуть город любой ценой. Британцы перестарались с пропагандой, выставляя нас в самом дурном свете задолго до штурма. Когда же начались бои за город, накал и пафос оной взвинтились до величин, невообразимых человеку со здоровой психикой.

– Три дня на разграбление? – полюбопытствовала Степанида Фёдоровна, вспоминая исторические хроники, и Бляйшман-младший закивал.

– Как часть… – выделил он голосом, – пропаганды. Африканеров всячески принижали, объявив их дикарями, и… хм, не то чтобы вовсе без оснований. Но в жестокости к противнику, а те более – к белым женщинам и детям, они никогда не были замечены!

– А чорные – не вполне люди, или вовсе нелюди, – понимающе кивнула Юлия Алексеевна, успевшая узнать нехитрую жизненную позицию белых аборигенов африканского континента.

– В данном вопросе мы с ними не солидарны! – быстро проговорил Иосиф, – Как бы то ни было, в ходе войны африканеры доказали своё милосердие к противнику, ну или по крайней мере – к белому противнику.

С чорными… – он поморщился, – здесь не всё однозначно, и нужно прожить здесь несколько лет, глубоко погрузившись в здешний быт и культуру. В противном случае суждение будет поверхностным и пристрастным. Чорные не ангелы, поверьте. И уж точно не «невинные дети Матери-Природы», как выставляют иные досужие писаки!

– Британцы, – Иосиф чуть усмехнулся, вспоминая не такое уж и давнее прошлое, – перестарались! Не знаю, может они хотели возбудить в жителях дух Спарты и желание до последнего сражаться за свои дома, но не вышло. Бежали, бросая всё имущество! Одни свято верили, что резня вот-вот начнётся, другие были убеждены, что в самое ближайшее время вся военная мощь Альбиона обрушится на город, оставив от него только воспоминания и развалины. Особняки со всей обстановкой обменивали подчас на билет в третьем классе!

– Понимаю, поверить в это сложно, но… – Бляйшман-младший пожал плечами, – это уже история! Не десятки даже, а сотни репортёров стали свидетелями тех безумных недель.

– Поверите ли, – доверительно сказал он, – отцу буквально навязывали имущество! Не только ему, разумеется, но именно отец, как главный интендант армии, занимался материальными ценностями.

В глазах учительниц запрыгали весёлые чортики, и Бляйшман-младший понял их без слов.

– Верите ли… – начал он, – хотя нет! Верить не надо, это в документах осталось, потом посмотрите. Право слово, интереснейшее чтиво, даром что сплошная канцелярщина! Отец не путает свой карман с казённым, ибо разовый… хм, хапок – ничто по сравнению с репутацией честного дельца. Тем более… хм, на континентальном, и отчасти – международном уровне.

– Да и, – он пожал плечами с деланным равнодушием, – Егора вы знаете, а он не посчитал зазорным участвовать в этом предприятии.

Взгляды дам стали виноватыми, и младший Бляйшман, сдерживая внутреннее ликование, сделал мысленную пометочку об индульгенции. Зная хорошо русскую интеллигенцию, он прекрасно умел играть на чувстве вины, качнув сперва весы в одну сторону, а потом, отпустив их, в другую. И не то что бы это нужно ему здесь и сейчас, да и планов на учительниц у него не было…

… но кто знает, как ситуация повернётся через несколько лет?

– Отца изрядно озадачило равнодушие руководства Южно-Африканского Союза к этой ситуации, и откровенно говоря – ни он, ни тем паче я, так и не поняли до конца причину.

– Возможно, – задумчиво сказала Юлия Алексеевна, – причина как раз в том, что они – буры, то бишь крестьяне. Брать ответственность за большой портовый город для них просто страшно. А… хм, размазать ответственность, переложив её отчасти на иностранцев, могло показать им заманчивым.

– Это, разумеется, мнение дилетанта, – спохватилась она чуть смущённо.

– Мы пришли примерно к такому же выводу, – согласился Иосиф, страшно довольный начавшимся диалогом, перескочившим в короткий срок с официальщины на тон едва ли не приятельский, – ну и отчасти потому, что африканерам передалась уверенность эвакуировавшихся жителей в том, что город будет непременно уничтожен.

– А если он будет уничтожен, – подхватила Степанида Федоровна, – то и восстанавливать его после обстрела будут новые собственники!

– Пожалуй, – закивал Бляйшман, – в таком контексте можно много чего обыграть, вплоть до принудительного выкупа неиспользуемой собственности городскими властями!

Учительницы переглянулись, начиная понимать, откуда растут ноги у столь щедрого предложения.

– Да! – энергически закивал он, – Русская гимназия для Дурбана – едва ли не стратегическое предприятие, уж простите за такое сравнение! Город нуждается не только в рабочих руках, но и в головах! Нужны гимназии, школы, больницы, театры… и пока их не будет, заманивать сюда инженеров можно только увеличенными окладами, и притом не каждый ещё соблазниться!

– Наконец, – уже спокойней продолжил Бляйшман-младший, – есть просто богатые люди, которые прицениваются, и… пардон – принюхиваются к Дурбану. Если им будет здесь уютно жить, если они сочтут возможным привезти сюда свои семьи, то и финансовый климат в городе изменится очень и очень значительно!

– Будет гимназия, – он подался вперёд, – появятся богатые семьи, театр, модистки… теперь-то вы понимаете? Поэтому повторяю ещё раз – вы можете выбирать абсолютно любое здание из числа отмеченных. Любое! Владельцу мы компенсируем по необходимости… вы можете вообще не переживать о финансировании до пределов хоть сколько-нибудь разумных!

– Единственное… – в голосе Иосифа послышались умоляющие нотки, – выбирайте, не слишком медля! Очень хотелось бы, чтобы гимназия заработала после Рождества, а по возможности, и раньше! Дело даже не в том, что само наличие гимназии поднимает цены на недвижимость, хотя и это нельзя назвать маловажной причиной. Но и тем, что хотя бы объявление…

– … официальное, это важно! Объявление о метафорической закладке первого камня, сдвинет разом огромный пласт промышленности, финансов и политики. Где-то – как пресловутый камешек, стронувший лавину, а где-то – как полноценный узловой проект, вокруг которого закрутятся десятки других.

– Не стоит село без храма, а город без школы[50]! – переиначил Бляйшман поговорку, провожая женщин док коляски, – Любой дом! Любой!

Не обращая внимания на шумное обсуждение вчерашнего полёта русских аэронавтов, Аполлинер катал в пальцах давно опустевший бокал, погружённый в свои мысли. Взлёт, посадка, показательное бомбометание, расстрел ростовых фигур из пулёмета, элементы пилотажа…

… всё это и многое другое, с превеликим возбуждением обсуждаемое нынче друзьями и приятелями в гостиной, Гийом пропускал мимо ушей.

– Шляхта, – сказал он невпопад, потревоженный вопросом сердечного друга, – ты понимаешь?

Возбудившись образами, рождёнными в собственной голове, поляк вскочил на диван с ногами, привлекая к себе внимание.

– Они – дворяне! – повторил он громко, – Шляхта! Не по крови, не по рождению, но по духу!

– Вот здесь, – Аполлинер стукнул себя кулаком по груди, – либо есть Дух, либо его нет! Как когда-то, триста и четыреста лет назад, отчаянные молодцы седлали коней, опоясывались мечами, и ехали в Дикое Поле воевать татар. А кто есть кто… потом уже, если надо, придумывали родословные. Не сами придумывали, а выродившиеся потомки! Забывшие, что шляхетство доказывают не гербовыми грамотами, а саблей! И что выводить его надо не от мифических, никогда не бывших прародителей, а от тех – первых, опоясавшихся мечами.

Не знающий отца, и не сразу признанный даже родной матерью, Костровицкий болезненно относился к сословному делению и собственному своему сомнительному происхождению.

– Они – первые! Шляхта не по крови, но по духу…

Поэт замер, с силой зажмурив глаза, а когда открыл, в них сиял восторг.

– Рокош[51]! – выдохнул он, – Как когда-то, во времена незапамятные и легендарные! Против царя, защищая свои права и свободы! Сперва шляхта по духу, а потом и простой народ, осознавший, что у него есть – права, и желающий – свободы!

– Фуэрос[52]! – закивал Пикассо, сжав трубку крепкими зубами, – За свои права нужно сражаться!

Заспорили, зашумели многоголосо, перебивая друг друга…

… и находя ситуацию – восхитительной!

– … в десять! В десять лет, – надрывал голос Аполлинер, – восстать против царя! Николай убил его друзей на Ходынке, а Георг – повесил царя! Пусть портрет… пусть! Что он мог в десять лет? Но каков символизм, а?! Пять лет назад он мог вешать только портреты, а сейчас они втроём подняли на дыбы Африку!

– Не они одни, – занудно поправил один из приятелей, и Гийом кинул на него недовольный взгляд. Это же символ! Какое, к дьяволу, занудство в такие моменты?!

– … и они даже не были главными этой эпической битве маленького народа против огромной Империи, – продолжил зануда.

– Пять лет назад, – воскликнул Аполлинер, – никто не мог и предугадать, что из мальчишки, подвесившего карикатурный портрет императора на дереве, вырастет Возмутитель Спокойствия, поднимающий на дыбы страны и материки! А он вырос, и тогда ещё – перевёл конфликт из плоскости сюзерен-подданный, в конфликт личный! Что будет через пять лет, я не знаю, но…

– Налейте мне, – скомандовал поляк, – всем налить!

– … смерть самодержавию! – яростно прокричал он, поднимая бокал.

– Смерть самодержавию! – эхом откликнулись друзья, залпом выпивая кто вино, а кто и коньяк. А потом, следуя примеру хозяина…

… вдребезги разбили бокалы об пол!

Глава 23

Отражение в зеркале послушно повторяло все движения и гримасы, но меня не оставляло чувство, что это не я…

… или не вполне Я, а некто из зазеркалья, притворяющийся до поры. Пиджак в облипочку, манишка, галстук-бабочка, кургузые брючата в крупную клетку по последней парижской моде…

– Красавец! – Мишка хлопнул меня по плечу, встав рядом и поправив накрахмаленный ворот рубахи с видом человека, вполне довольного собой. Ну да, ну да… брат выше на полголовы, да и в плечах раздался так, что ого! Костяк ещё голодный, мясом толком не оброс, но видны уже будущие стати циркового борца.

Я же… не то чтобы вовсе печально, но современная мода предполагает у её адептов наличие некоторого брюшка и прочих атрибутов солидности, неизбежных почти что у человека взрослого и состоявшегося. Поджарый подросток, не заматеревший ещё, и не набравший ни роста, ни плеч, выглядит не то чтобы вовсе печально, но после полувоенных моих нарядов, шитых не по моде, а под фигуру, всё-таки не то… совсем не то!

– Красавец! – повторил Мишка, и я даже покосился, не издевается ли? Нет… вполне серьёзная физиомордия, – Сань!

– А? – откликнулся тот, не прекращая завязывать галстук Адамусю.

– Подойди!

Постояли у зеркала уже втроём, и я убедился, что современная мода решительно мне не подходит! Ну или как вариант, я ей.

«– Надо будет подбросить Мишке какие-то идеи по части моды», – мелькнуло в голове, и я замер. В самом деле! В Москве некоторые зарисовочки-видения, творчески переработанные Пономарёнком, пользовались не то чтобы вовсе уж большим успехом, но и не самым малым! Если б его не сорвало в Африку, то… кто знает?

– Нормально всё будет, – равнодушно отозвался Илья, подвинув нас перед зеркалом и наводя последний лоск, поправляя пробор на набриолиненной голове. Помор, несмотря на упёртое старообрядчество и самое простое происхождение, человек вполне светский.

Ещё в бытие помощником шерифа в Аризоне, он посещал мероприятия такого рода, ручкаясь с местными сливками общества, вплоть до конгрессменов от штата и заезжих сенаторов. В Претории помор быстро натурализовался, и чувствовал себя вполне уверенно, ибо механик крупной шахты, притом механик очень хороший, это фигура! Вхож, привечаем и обласкан.

– Чево эт ты разнервничался, Егорша? – удивился Илья, пряча расчёску в кармашек, – В Москве и не в такие дома вхож был!

– Пф… – объяснять разницу между «был вхож как воспитанник Гиляровского» и самостоятельной фигурой, не стал. Сам толком не могу объяснить разницу. Точнее, могу и понимаю…

… не понимаю только, почему спокойно, и вполне на равных, общался с Вильбуа-Марейлем в Африке, и дёргаюсь так перед встречей с ним же, но на светской вечеринке. Не приём даже!

Чорт его знает… может, ситуация другая? Там, в Африке, я был ценным, а местами и независимым специалистом. Сперва – с удостоверением репортёра и неким флёром успешности за спиной. Позже, ещё и как пилот, инженер. Фигура!

А здесь я ступаю на минное поле Высшего Света, и ни черта не могу определиться даже со своей ролью в нём! Надо ли мне вообще лезть в это болото, и если да…

Самоедство моё прервали автомобильные гудки, и мы спешно собрались, выйдя на улицу. Генерал прислал за нами два автомобиля «Рено», и под взглядами прохожих, мы водрузили свои светские зады на светские сиденья.

Неизбежный ритуал с кручением стартера, кашляющие звуки с выбросами дыма, и… мне отчаянно захотелось набросать серию карикатур на тему очеловеченных авто, да и не только. Хм, а почему бы и не да?!

Джентльменское наше соглашение с представителем российских властей сбило вдохновение на взлёте, оставив чувство неудовлетворённости. Перенаправить на тему аполитичную, зато и более долгоиграющую, идея не самая плохая!

Неспешная езда почему-то страшно меня раздражала, равно как и манера водителей непрерывно жать на резиновую грушу, пугая прохожих и лошадей звуками рожка. Вот ей-ей, к месту и не к месту, абы шумнуть!

Прохожие вели себя не лучше, отказываясь, и порой демонстративно, уступать дорогу. Особенно некоторые дамы из тех, что постарше. Оглянутся, плечиками так… р-раз! И чуть ли не чеканя шаг, вбивая зонтик в асфальт или брусчатку. Неспешно.