Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет
Спаннер вздохнул:
– Я считаю, что нам пора заручиться помощью профессионалов. У меня есть знакомые, которые знают, что делать в таких случаях. – Голос Спаннера звучал задумчиво. – Подожди минутку. – Спустя несколько секунд он вернулся. – Так. Я заказал для тебя билет в Бостон и забронировал номер в «Леноксе». Вылет завтра, в одиннадцать пятнадцать утра.
– Ты уверен, что…
– Да, – перебил Спаннер. – Шантаж и вымогательство денег в обмен на то, что предмет всемирного культурного наследия не уничтожат, – это преступление. А если его уничтожат, будет еще хуже. Нужно этому помешать. Собирайся.
Холлкин поселился в «Леноксе». Вечером ему позвонили. Профессор взглянул на телефон, точно на ядовитую змею, но все же взял его.
– Знаю, что ты подумал, – раздался голос Спаннера. – Но это всего лишь я. Спустись, я жду внизу.
Холлкин накинул пиджак и поспешил к лифту. Блестящие латунные двери открылись, он выскочил из кабины, обогнул регистрационную стойку и увидел Спаннера, расположившегося в кресле. Одного. Холлкин уже успел забыть о главной черте Спаннера – непринужденности. Т. М. сидел, вальяжно облокотившись на мягкие ручки кресла, вытянув ноги и откинув голову. Заметив Холлкина, он вскочил и пожал ему руку.
– Дом! – воскликнул он. – Рад, что ты добрался без приключений.
И тут случилось нечто необычное. Спаннер сказал:
– Позволь представить тебе мистера Хэнлона и мистера Стоукса. – С дивана поднялись двое мужчин, а Спаннер повернулся в другую сторону. – Мистера Гарнера, мисс Тернер и мисс Дэй.
Холлкин только сейчас заметил, что фойе заполнено нанятыми Спаннером оперативниками. Все пятеро были совершенно разными. Седовласому, похожему на старого футбольного тренера Хэнлону было далеко за пятьдесят. Стоукс и Гарнер были заметно ниже его ростом, один – рыжий и бледный, другой – чернокожий. Две стройные тридцатилетние женщины выглядели неприметными. Но понемногу Холлкин начал находить у них общие черты. Все походили на полицейских – терпеливых, внимательных, неулыбчивых, словно они ждали подвоха от каждого встречного. Холлкин пожал всем руки, чтобы лучше запомнить их и одновременно дать понять: он не подведет. И все равно агенты смотрели на него скептически. Они наблюдали за профессором, ожидая от него какой-нибудь выходки, и Холлкин понял, что их, должно быть, долго убеждали в его безвредности.
– Пойдем с нами, – сказал Спаннер, направляясь к выходу.
Холлкин поспешил за ним. Вскоре они оказались на Бойлстон-стрит. Профессор оглянулся, задавшись вопросом, надо ли идти по улице толпой, как на параде, но, к своему удивлению, увидел, что агенты слились с городским ландшафтом. Женщины оживленно болтали между собой, как давние подруги. Обе достали откуда-то пакеты с символикой ближайших магазинов и разглядывали товары в витринах. Хэнлон обогнал их и шагал в двадцати шагах впереди. Гарнер и Стоукс отстали, и невозможно было понять, идут они вместе или порознь. Гарнер достал телефон и принялся по нему говорить, а Стоукс сделал вид, что ловит такси.
– Они из полиции? – спросил Холлкин Спаннера.
– Сейчас – нет. Раньше были. Теперь работают на частную компанию. Занимаются освобождением заложников, переговорами с шантажистами, в основном за рубежом. Это дело по их части.
Они прошли два квартала, прежде чем Спаннер сказал:
– Это парковка Пруденшел-центра. Здесь стоит «эскелейд», место номер восемьсот.
Они вошли внутрь и спустились на лифте на второй подземный этаж. «Кадиллак» оказался прямо напротив лифта.
– Уродливая, несуразная машина, – заметил Спаннер. – Она твоя на сутки.
Следом появились остальные. Хэнлон приступил к демонстрации автомобиля, открыл заднюю дверцу:
– Вот ящики. Наш шантажист наверняка захочет побыстрее избавиться от «эскелейда», подозревая, что тут полно жучков и передатчиков, с помощью которых его можно выследить. Он бросит машину при первой возможности. А вот деньги бросать не станет.
– Постойте, – перебил Холлкин, – вы собираетесь за мной следить?
Хэнлон переглянулся со Спаннером:
– Конечно.
Холлкин расстроился:
– Если он заметит слежку, то уничтожит манускрипт.
– Мы уверены, что он вообще не появится, – сказал Хэнлон. – Пришлет за машиной сообщника, а сам будет прятаться в укромном месте. Но вы отчасти правы. Если сообщник вовремя не подаст сигнал, он может уничтожить документ. Мы будем держаться на расстоянии и не собираемся вмешиваться.
– Тогда каков план?
– Нужно выяснить, куда сообщник отвезет деньги, – объяснил Хэнлон. – Мы ожидаем, что он погрузит их в другую машину. Если ему хватит ума, ящики он оставит, а деньги переложит в другие емкости. Поэтому, – он взял театральную паузу, – передатчики находятся в самих деньгах.
Он достал из кармана пачку стодолларовых банкнот, перевязанных бумажной лентой с надписью «$10 000», и протянул Холлкину. Тому не доводилось держать в руках такие пачки, но она полностью отвечала его представлениям: белая лента, черные цифры, слегка выпиравшие над бумагой. Профессор вернул деньги Хэнлону. Тот указал на ленту:
– Электронный чип – в первом нуле. Остальные нули – батарейки, а символ доллара – антенна. Разумеется, всего таких лент пятьсот.
«Разумеется» застало Холлкина врасплох, но он быстро вспомнил, что число пятьсот не было взято с потолка, а соответствовало количеству десятитысячедолларовых пачек.
– Конечно понимаю, – пробормотал он в ответ.
– Не важно, сколько машин они сменят и куда положат деньги. Мы все равно выследим шантажиста.
– Что, если сообщник просто отвезет деньги в банк? – предположил Холлкин.
– Узнаем, что это за банк. Если он положит их на счет, об операции доложат федеральным властям. Даже если он разместит деньги в пятистах банках, по каждому вкладу подготовят отчет.
– Для этих ребят отследить деньги – не проблема, – добавил Спаннер.
Почти весь следующий день Холлкин провел в ожидании. Он сидел один в номере, читать было нечего, а смотреть телевизор не слишком хотелось. Все же Холлкин включил его, сделав звук как можно тише, чтобы ненароком не пропустить звонок. Профессор уже много лет не смотрел телевизор и с удивлением обнаружил, что качество изображения за это время заметно улучшилось. Программы, впрочем, его не заинтересовали. Наконец, вечером, телефон зазвонил.
– Вы все еще готовы отдать мне пять миллионов, чтобы я не уничтожил рукопись?
– Да, – ответил Холлкин.
– Тогда везите деньги в Кембридж, через Чарльз-ривер.
– И все?
– Да. Когда будете на месте, я перезвоню.
Холлкин почти бегом бросился в подземный гараж Пруденшел-билдинга, где стоял «кадиллак». Он заметил также Стоукса и Гарнера, сидевших в машинах, далеко друг от друга.
Он завел «эскелейд» и поехал, зная, что агенты следят и за ним, и за сообщником шантажиста. Холлкина уверили, что слежку не обнаружат. Агенты будут руководствоваться сигналами с упаковочных лент.
Когда Холлкин пересек мост и оказался в Кембридже, телефон вновь зазвонил. Шантажист приказал ехать на запад, по шоссе номер 20, в сторону Уолтхэма. Оттуда он направил его на Массачусетскую автомагистраль и заставил повернуть на восток.
Мимо проносились машины, и профессору казалось, что кое-кто из сидящих в них людей внимательно изучает его. Возможно, его водили кругами не просто так: незнакомец ехал за ним, присматриваясь к «кадиллаку» и выясняя, нет ли за ним «хвоста». У шантажиста вполне могли быть сообщники, патрулирующие улицы и дороги.
Выбора не было – приходилось следовать указаниям. Все это не имело большого значения, ведь люди Спаннера следили за ним по приборам. Холлкин съехал с магистрали там, где указал шантажист, проехал по нескольким улицам.
– Через квартал будет автобусная остановка. Остановитесь там, – приказал незнакомец по телефону.
Когда Холлкин сделал это, пожилой мужчина в свитере и широкополой шляпе вскочил со скамейки, подбежал к «кадиллаку» и распахнул водительскую дверцу.
– Двигайтесь на пассажирское место, я поведу, – скомандовал он.
Этого Холлкин не ожидал. Он подвинулся, и мужчина сел за руль.
– Я могу выйти, – сказал профессор.
– Нет. Поедете со мной.
Холлкин повиновался.
«Кадиллак» отъехал от остановки, набирая скорость. Мужчина резко повернул, не воспользовавшись поворотниками, прибавил газу, свернул в переулок, пересек несколько нерегулируемых перекрестков и на полном ходу влетел в другой переулок. Холлкин был испуган и поражен тем, с каким мастерством водитель проделывал отчаянные маневры. Ему даже захотелось сказать, что рисковать вовсе незачем, ведь слежка ведется дистанционно.
Второй переулок оказался длинным и узким, непохожим на вероятное место назначения, но водитель вдруг остановился за широкими гаражными воротами и задним ходом завел «кадиллак» в гараж. Ворота шумно опустились перед Холлкином. У дверей стоял человек с пультом, который, видимо, и управлял воротами.
– Оставайтесь в машине, – скомандовал водитель и вышел.
К «эскелейду» подбежали трое молодых парней. Водитель открыл заднюю дверцу и помог им выгрузить ящики с деньгами. Работали они слаженно, перенося ящики к стене, где дожидались пять счетных машин и пять походных сумок.
Машины выглядели знакомо: серые, с рифленой поверхностью. Сверху у каждой было маленькое табло, а спереди – нечто вроде поддона. Холлкин вспомнил, где видел такие же, – в банке. Ими пользовались банковские кассиры.
Мужчины брали по пачке банкнот, срывали с них ленты и загружали деньги в аппараты. Пересчитанные купюры складывали в сумку, и так с каждой пачкой.
К Холлкину подошел седовласый, стриженный под ежик мужчина, который на вид был старше остальных.
– Вы удивлены. Не рассчитывали, что мне придет в голову пересчитать деньги?
Его голос невозможно было спутать ни с каким другим; он показался Холлкину еще более мерзким, чем прежде. Мужчина был немного похож на водителя. Братья?
– Рассчитывал, – солгал Холлкин, – но не предполагал, что вы сделаете это сразу и таким образом.
– Неужели я показался вам таким простофилей? – Седой уставился на Холлкина, после чего обратился к сообщникам: – Нашли что-нибудь подозрительное?
– Пока нет, – ответил один.
– Ничего, – откликнулся другой.
Не отвлекаясь, они продолжали считать.
Холлкин наблюдал. Пять ящиков, по сто пачек в каждом. Мужчины доставали пачку, срывали ленту, вставляли пачку в счетную машину, а пока та считала, доставали следующую и повторяли процедуру, не тратя ни одной лишней секунды. Пачки проходили через механизм с невероятной скоростью.
Седой подошел к машине, нагнулся и подобрал что-то с пола.
У Холлкина перехватило дух. Шантажист собирал ленты и бросал в старомодный мусорный бак.
Профессор решил его отвлечь. Любая лишняя минута могла быть на счету.
– Дайте хотя бы взглянуть на нее, – взмолился он.
– На что?
– Вы прекрасно знаете.
Седой покачал головой:
– Книги здесь нет. Я не таскаю ее с собой.
Тут он замер и уставился в пол. Замешательство длилось недолго; он догадался, что к чему, и с подозрением взглянул на Холлкина. Поднял ленту, порвал ее. Подбежал к стене, схватил швабру и бросился к сообщникам. Сметя ленты в кучу, он громко скомандовал:
– Прекратите считать! Снимайте ленты и живо бросайте в бак!
Сообщники мгновенно повиновались. Седой вновь добежал до стены, взял маленькую канистру – видимо, с керосином, – облил ленты, достал спички и поджег. Пламя сразу же взметнулось на высоту в четыре фута.
– Бросайте все ленты в огонь! – крикнул шантажист. – Все до одной!
Сообщники принялись жечь ленты. Когда они закончили, седой приказал:
– Хорошо. Теперь грузите деньги в сумки и несите их на улицу.
Мужчины схватили по сумке и вынесли их через узкую дверь сбоку от ворот, в которые въехал «эскелейд».
Седой снова подошел к Холлкину.
– У нас был договор, но вы меня обманули, – сказал он. – Дурак!
Он развернулся и выбежал следом за подручными.
Холлкин услышал, как заводится двигатель и отъезжает автомобиль.
Молодые парни вернулись, забрали счетные машины и вынесли их через ту же дверь. Холлкину хотелось их остановить, но он понимал, что не сможет противостоять пятерым крепким ребятам. Любой из них даже в одиночку вышиб бы из него дух.
Ему оставалось лишь наблюдать за всем с пассажирского сиденья «эскелейда». На него не обращали внимания, словно забыв о его существовании. Это принесло профессору облегчение. Вскоре парни скрылись. Холлкин услышал, как завелся еще один автомобиль. Все уехали.
Холлкин смотрел, как догорает пламя в мусорном баке. От лент с передатчиками ничего не осталось.
Он взял телефон и набрал номер Спаннера.
– Ты где? – сразу же спросил тот. – Агенты говорят, что сигнал пропал.
– Все сгорело, – ответил Холлкин. – Шантажист нас раскусил. Взбесился. Не знаю, что он теперь выкинет.
– Где ты?
– Один из его сообщников привез меня в гараж в каком-то переулке. Ключи от «кадиллака» забрал.
– Выйти на улицу можешь?
– Думаю, да.
– Так выйди и поищи указатель. Оставайся на связи.
Холлкин вышел через дверь и оказался на обычной бостонской улице. Мимо шли прохожие, рядом были магазины и рестораны. Он словно очутился в другом мире, спокойном и упорядоченном. На углу он увидел указатель: Бикон-стрит.
Час спустя Холлкин и Спаннер встретились в фойе «Ленокса».
– Я бы выпил, – сказал Холлкин.
– И я, – отозвался Спаннер.
Они вошли в полутемный, уютный гостиничный бар.
У Холлкина зазвонил телефон. Он достал его и провел пальцем по экрану, чтобы ответить. На экране появилось изображение – видеозапись. Перед глазами профессора была толстая пачка длинных желтоватых листов с полувиньетками, исписанных посередине аккуратными чернильными строками. Сверху поблескивал золотом инициал.
– Боже мой! – вырвалось у Холлкина.
Спаннер склонился над экраном:
– Это она?
В кадре появились чьи-то руки и подняли стопку листов. Раздался знакомый противный голос, исполненный презрения:
– Ваше слово гроша ломаного не стоило. А я свое сдержу.
Руки положили листы на блестящий железный поднос.
– Умоляю, остановитесь, – пролепетал Холлкин в трубку.
Ответа не последовало, и он понял, что видеоролик был записан заранее. Все это уже случилось. Правая рука облила листы какой-то жидкостью. Спичка вспыхнула и упала на поднос. Яркое желтое пламя взметнулось и тут же поникло. Края листов, окруженных голубоватым свечением, начали загибаться. На этом ролик закончился.
Двое мужчин смотрели друг на друга, потеряв дар речи. Спустя полминуты Спаннер нашел в себе силы сказать:
– Прости, Доминик.
Холлкин не сразу пришел в себя:
– А? Нет, Т. М., ты не виноват. Ты помог мне всем, чем мог, решительно и щедро. Виноват я сам.
Словно из ниоткуда, возник бармен:
– Что вам угодно, джентльмены?
– Односолодовый виски, – сказал Спаннер.
Холлкин кивнул в знак согласия, что было адресовано скорее Спаннеру, чем бармену.
– У нас несколько сортов. Есть ли предпочтения? – спросил бармен.
Спаннер взглянул на полку с бутылками:
– Вон тот сгодится.
– «Лафройг»?
– Да. Дайте бутылку и два стакана.
Бармен налил им виски. Не прошло и минуты, как Спаннер налил себе и Холлкину по второму стакану. После этого они решили умерить пыл и потягивали напиток медленно, молча.
Наконец Холлкин заговорил:
– Я потерял твои деньги. Боюсь, мне теперь не рассчитаться до конца дней. Так погано я себя давно не чувствовал.
– Я не требую вернуть мне деньги. С инвесторами я рассчитаюсь сам. Отправлю по десять процентов от суммы, которую каждый обещал вложить, скажу, что это прибыль. Все останутся довольны, – Спаннер взглянул Холлкину в глаза и помрачнел. – От тебя мне нужно другое. Пообещай сохранить все в тайне. Если партнеры узнают, что я допустил такую оплошность, моя репутация будет подмочена. Люди доверяют мне свои миллиарды, рассчитывая, что я умело ими распоряжусь. Поклянись, что никому не расскажешь.
Холлкин откинулся назад и пристально посмотрел на Спаннера:
– Думаешь, мне выгодно, чтобы об этом узнали? Если ты потеряешь своих инвесторов, то все равно останешься богатым и успешным. А у меня есть лишь репутация научного светила. Что, по-твоему, подумают мои коллеги, узнав, что я позволил какому-то психу сжечь «Книгу о Льве» Чосера? Да я лучше повешусь, чем расскажу кому-нибудь. Клянусь!
В пятидесяти милях от отеля, за гаражом жилого дома, человек потушил огонь, зажженный около двух часов назад. Ему пришлось дождаться, пока поднос не остынет. Тогда он смахнул пепел в пакет, засунул пакет в мешок и выбросил в мусорный бак. Поджог стоил ему немалых денег и труда. Пергамент он купил в компании, изготовляющей дипломы, собственноручно его обрезал и перепечатал титульный лист, чтобы стопка листов на видео выглядела как подлинная «Книга о Льве». Результат его обрадовал. Подделку нельзя было отличить от настоящей рукописи, которую дядя Рег нашел в сундуке, купленном после войны на барахолке в Ланкашире. Оригинал хранился в помещении с климатическим контролем, как и положено. Мужчина вымыл поднос водой из шланга, протер его бумажным полотенцем и отнес в дом, где поставил на полку в кухне. Затем взглянул на часы. Приближалось назначенное время. Мужчина вошел в свой кабинет, сел за стол, сверился со списком имен и номеров, взял дешевый анонимный мобильник и позвонил.
Спустя четыре гудка послышалось объявление о включении автоответчика. Когда раздался сигнал, он сказал:
– Профессор Бетьюн, мне известно, что вы считаетесь одним из трех-четырех ведущих мировых специалистов по средневековой английской литературе. В мои руки попала «Книга о Льве», единственный сохранившийся экземпляр. Читается от начала до конца, написана на тонком пергаменте писарским почерком. Я скоро перезвоню. Ждите.
Элизабет Джордж
ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ КНИЖНОЙ ФЕИ ПОНЕВОЛЕ
Элизабет Джордж, урожденная Сьюзен Элизабет Джордж, – коренная жительница Уоррена, штат Огайо. Степень бакалавра она получила в Калифорнийском университете в Риверсайде, степень магистра по психологическому консультированию и психологии и звание почетного доктора гуманитарных наук – в Университете штата Калифорния в Фуллертоне. Впоследствии Джордж работала учительницей английского языка в различных городах Калифорнии. Ее учительская карьера не была гладкой. С первой работы ее уволили за профсоюзную деятельность, а на последней присудили титул «Учитель года округа Ориндж». Посвятив преподаванию десять с лишним лет, Джордж оставила его ради литературного творчества и выпустила свой первый роман «Великое избавление». Сочинения Джордж получили множество наград, в том числе премию «Энтони», премию «Агата» и французскую Большую премию в области детективной литературы. Она также была номинирована на премию «Эдгар» и премию «Макавити». Почти все ее романы экранизированы для Би-би-си и Службы общественного вещания США.
Эту историю пришлось хранить в тайне на протяжении жизни целого поколения. Та, что приложила руку к исчезновению самой знаменитой жительницы Лэнгли, штат Вашингтон, все еще ходила по земле и прекрасно знала, что, если ее роль в случившемся станет известна, толпы убитых горем, раздосадованных, разочарованных и откровенно разъяренных людей явятся на ее тихую улицу, круша все на своем пути. Разумеется, это стало бы закономерным продолжением того, что вышеупомянутые толпы сотворили с заброшенным сарайчиком на поросшем лесом краю кладбища в Лэнгли, где силуэт на изъеденном молью одеяле и сгнившее первое издание старинного романа отмечали место безвременной кончины. Но теперь наконец пришло время открыть правду. Все участники событий уже перешли в мир иной, и опасность никому не грозит. Лэнгли, штат Вашингтон, давно стал прежней прелестной деревушкой, что больше сотни лет дремлет над сверкающими водами пролива Саратога. И то, что случилось с его жителями и сельским библиотекарем – женщиной кроткой, доброжелательной, но слишком уступчивой, – уже стало достоянием истории.
Аннапурна не собиралась становиться библиотекарем. Она также не собиралась становиться книжной феей. Более того, она не собиралась становиться Аннапурной. Свой земной путь она начала под именем Дженет Шор самым обыкновенным образом, и никто из ее знакомых, сколько бы ни присматривался, не мог предположить, что по своим способностям она превосходит простых смертных.
Она родилась дома, в деревушке Лэнгли, – тогда это была кучка разноцветных домиков и, увы, неуклонно хиреющих лавок на отвесном берегу острова Уидби. Над проливом парили белоголовые орланы, а в его водах плавали косатки и серые киты. Золотистые чижи посверкивали в воздухе, ласточки бойко порхали под карнизами витрин старых магазинов, колибри зависали перед белыми кистями камассии, и в нужный момент нужного времени года скворцы носились в пышных клубящихся облаках рядом с паромным причалом. Тсуги и пихты взмывали в небеса, кролики безнаказанно разоряли огороды, еноты бродили по открытым коридорам средней школы в поисках объедков, олени вышагивали среди разноцветных домиков, не брезгуя ничем, от тюльпанов до фигурно подстриженных деревьев.
В этом прелестном уголке и появилась на свет Дженет Шор – в обычной семье, в обычный день, в обычном доме: ее мать ни разу не рожала в больнице и не собирались менять свои привычки ради Дженет, ребенка номер шесть. Если бы родители Дженет проявили больше наблюдательности во время родов, то, наверное, догадались бы о ее дремлющих способностях, но они совсем не отличались наблюдательностью, как и четыре брата и одна сестра Дженет; при появлении на свет шестого отпрыска Шоров все пятеро искали на заднем дворе сорок долларов монетками по десять центов. Хитроумный отец семейства заранее рассыпал монетки, но сколько бы они ни возились – а искать пришлось бы долго, – им удалось бы найти только тридцать девять долларов девяносто центов. Пятеро детей, в возрасте от трех до десяти лет, успели отыскать на лужайке, в огороде, компостной куче и цветнике двадцать пять долларов семьдесят центов, когда отец вышел из дому и объявил, что на семейном древе Шоров появился еще один побег, – увы, у него было своеобразное чувство юмора.
Очень скоро их познакомили с Дженет, и та, как несложно догадаться, была совсем не такой интересной, как ничейные монетки, до сих пор валявшиеся во дворе. Следует признать, что впоследствии отношения Дженет с братьями и сестрами не слишком изменились. Что можно сказать о ее родителях? Стремясь вернуться к своим корням, они прибыли на Уидби, чтобы жить простой жизнью: выращивать собственные овощи и фрукты в тяжком труде, держать коз ради молока и сыра, искусно плотничать на местного подрядчика (папа), держать пункт приема утильсырья, лавку подержанных вещей и благотворительный продовольственный фонд, в то же время обучая на дому шестерых детей (мама), а затем охотно произвести на свет еще двоих (мама и папа вместе, разумеется). За множеством забот чудаковатость одного ребенка могла остаться незамеченной, пока он не лез под ноги и не мешал привычной жизни Шоров. Именно так и было с Дженет, которая и вовсе затерялась бы в повседневной суете, если бы не ее слабое, по сравнению с остальными, здоровье.
К слову, о здоровье. Родители Дженет заметили только одно небольшое отличие шестого ребенка от братьев и сестер (кстати, последние два ребенка были девочками). К несчастью, она была довольно болезненной и все время притягивала к себе вирусы, бактерии и микробы, да так, что почти все детство провела в кровати, порой совершая вылазки в реальный мир, где вскоре падала под натиском очередной инфекции.
Большинство детей считают, что болеть скучно и утомительно. Некоторые – особенно в больших семьях – любят болеть, быстро обнаруживая, что родители окружают их вниманием и лаской только во время болезни. И лишь немногим болезнь открывает двери в другой мир благодаря охапкам книг, которые то мать, то отец тащат из библиотеки, чтобы чем-нибудь занять страдальца.
Как вы, несомненно, догадались, Дженет принадлежала к этой последней, немногочисленной категории. Грипп? Острый фарингит? Ветрянка? Корь? Свинка? Простуда? Очередное непонятное недомогание? Юная Дженет Шор встречала его болезни с огромным энтузиазмом, и можно было решить, что она обречена на вечную ипохондрию, если не знать о ее любви к чтению. Дженет начала с волшебных сказок, отдав должное братьям Гримм и Андерсену. Затем переключилась на мифы, предпочитая римские греческим. Погрузилась в библейские книги с картинками, но вскоре переключилась на серии «Дети из товарного вагона» и «Маленький домик в прериях», а потом – на приключения Нэнси Дрю, Трикси Белден, братьев Харди и близнецов Бобси. Близнецов раскопали в доме ее бабушки в Нью-Гэмпшире и прислали, когда стало ясно, что Дженет прочтет все детские книги в деревенской библиотеке еще до своего десятого дня рождения.
Одной из причин любви к чтению было, конечно, желание уйти от реальности, от бесконечных болезней и суматошной жизни в крошечном доме с семью другими детьми и двумя взрослыми. Вторая причина была тесно связана с даром Дженет, ее особенным умением, которого вечно занятые родители не замечали.
Принято говорить, что люди уходят от реальности в книги, то есть ищут на страницах романов спасение от повседневной скуки. Но Дженет Шор уходила в книги в полном смысле этого слова. Одна душераздирающая мелодраматическая сцена (Мэри Инглз ослепла!), увлекательное приключение в жуткой пещере (Том, Гек и Индеец Джо!), битвы с пиратами (Питер Пэн и Капитан Крюк!) – и Дженет переносилась внутрь ее, причем как полноправная участница истории, а не как наблюдательница. Безумный Шляпник и Мартовский Заяц угощали ее чаем вместе с Алисой, а когда принц поднес Золушке хрустальную туфельку, Дженет оттолкнула замарашку и примерила туфельку сама. Другой принц поцеловал ее вместо Белоснежки, и разве можно его винить – кто захочет ласкаться, считай, с покойницей! А когда Рапунцель перебросила свои волосы за окно, Дженет спустилась по ним к спасителю, прежде чем тот успел крепко схватиться за локоны, чтобы подняться к возлюбленной.
Теперь ясно, почему Дженет Шор встречала болезни как давно потерянного возлюбленного, явившегося просить ее руки? Могут ли быть сомнения? В доме, где легко остаться незамеченным, сделать это ничуть не трудно. Именно благодаря своей затерянности Дженет часами и днями тренировалась погружаться в романы, даже когда не боролась с болезнью. Выяснилось, что для успеха нужны всего три составляющие: история, которая завораживает, вызывает восторг, ужас, волнение, затягивает на физическом или эмоциональном уровне; одиночество как трамплин; привязь, чтобы вернуться в реальный мир. С двумя составляющими проблем не было. Дженет от природы обожала читать, погружалась в книги с головой, и не требовалось большого ума, чтобы сделать привязью домашнего пса. С одиночеством было сложнее, но в конце концов девочка нашла идеальное место. В глубине старого, полуразоренного деревенского кладбища, сразу за елями, разросшимися на дальней стороне урнового участка, стоял древний сарайчик для хранения садового инвентаря, давно забытый всеми, почти похороненный под кустами ежевики, лишайниками и мхом. Дженет кое-как подлатала сарайчик, чтобы укрываться от дождя, нередкого в этой части света, и притащила туда старый самодельный коврик, некогда сработанный одной из ее тетушек, одеяло из местной лавки подержанных вещей, явно прошедшее через много рук, и подушку, которая хранилась в родительской кладовке на случай, если явится кто-то из родственников и его уложат на диване. Обеспечив себе мало-мальские удобства, Дженет могла прятаться на кладбище, в своем тайном убежище, когда пожелает, в компании очередной собаки, взятой родителями из приюта. Собака сидела снаружи, Дженет – внутри, с поводком, намотанным на запястье. Здесь она была в полной безопасности – пес выдергивал ее в реальный мир, когда наступало время ужина, – и могла вволю исследовать литературные миры, чем и занималась несколько лет.
Несомненно, Дженет так и наслаждалась бы своим книжным даром в одиночестве, если бы не ввязалась в глупый спор с Мони Рирдон, своей лучшей подругой, о представлении в канун Дня Всех Святых, Страшиле Рэдли и Бобе Юэле. Мони неправильно поняла кульминационную сцену и развязку романа, посчитав, что Боб Юэл действительно упал и напоролся на свой нож, как утверждал Гек Тейт. Доводы Дженет не действовали на Мони. Даже учительница их седьмого класса, миссис Нефф, не смогла ее переубедить. Мони воспринимала написанное буквально. Намеки Гека Тейта и его слова о городских леди, которые завалят Рэдли пирогами и тортами, не убедили Мони в том, что она прискорбно ошибается насчет кончины Боба Юэла в решающий момент. И Дженет подумала, что та должна увидеть все своими глазами.
Дженет слегка сомневалась, сумеет ли она отправить в литературное произведение кого-то другого, – но обнаружила, что для этого достаточно усилий, которые она совершала во время собственных странствий. Надо только положить на грудь человека нужную книгу, открытую на нужной сцене, правильно расположить руки, медленно, размеренно дышать и повторять: «Прими меня, прими меня в свои объятия» и еще пять слов, приводить которые мы не будем, дабы не подвергнуть читателя опасности, иначе он мгновенно окажется в книжном мире, точнее говоря, окажутся его душа, разум и память. Тело, разумеется, останется на месте, и в нашем случае этим местом был сарайчик на кладбище Лэнгли, рядом с прахом кремированных.
Так Мони Рирдон перенеслась на страницы книги «Убить пересмешника», чтобы своими глазами увидеть драку под огромным дубом и разобраться, кто напал с ножом и на кого. Разумеется, этот опыт перевернул все в душе Мони. Вернувшись в сарайчик с широко распахнутыми глазами и открытым ртом, она твердила: «Джим Финч просто прелесть!» и «Как ты это сделала? Хочу еще!».
Лучше бы Мони сохранила в секрете умение Дженет, но это было невозможно – Мони знали как болтушку. Очень скоро у сарайчика выстроились одноклассники Дженет, требуя «показать книжный фокус», как его неромантично окрестила Мони.
Многие мальчики, естественно, выбирали мир Гарри Поттера. Почти все девочки хотели, чтобы Эдвард и Джейкоб влюбились в них, а не в Беллу. Все это было так скучно, однообразно и прозаично, что Дженет стала сама выбирать место назначения, и это, как несложно догадаться, вызвало немалое недовольство. Мальчиков, которые хотели сыграть в квиддич на метле, она отправляла в Колхиду вместе с Ясоном на поиски золотого руна. Девочкам, мечтавшим познать любовь вампира, она предлагала страсть мистера Рочестера, нашедшего в простушке Джейн Эйр любовь всей своей жизни. В ответ на жалобы книжных путешественников, которых она великодушно принимала в своей лесной хижине, Дженет фыркала: «Ха! Попробуйте хоть раз прочесть приличную книгу». Современные бестселлеры были ей неинтересны. Ее восхищали греческие и римские мифы, шедевры викторианской литературы, героические повести великих американских писателей. Дженет всегда шла против течения и оставалась верна своим литературным вкусам, поэтому со временем ворчливые школьные товарищи либо спасовали, либо стали ее верными сторонниками. Третьего, как оказалось, было не дано.
Так пролетели средние классы (Гилберт Блайт, предлагающий руку и сердце Энн Ширли, – для романтически настроенных особ; приключения Натаниэля Бампо на заре американской истории – для тех, кому хочется побольше действия) и старшие классы (полчаса на качающейся палубе «Пекода» – для юношей; Порция готовит ловушку Шейлоку – для девушек). Кроме того, в старших классах Дженет увлеклась Диккенсом, что открыло множество возможностей. Хотите познакомиться с Мэгвичем? Легко! Желаете знать, как на самом деле выглядел Билл Сайкс? Это несложно устроить.
Окончание школы круто изменило жизнь Дженет Шор и способ ее обращения со своим необычным талантом. Она поступила в колледж, чтобы изучать библиотечное дело (вполне естественный выбор), и ее сердце, к несчастью, в первый и последний раз пронзила стрела Купидона.
Можно ли сомневаться, что молодая женщина, обожающая книги, верит в существование истинной любви? Кто из читателей не поверит, что Дженет Шор была способна встретиться глазами с темноволосым незнакомцем в комнате, полной людей, и влюбиться с первого взгляда? Читатель, может, стал бы спорить, но тщетно – в переполненном вегетарианском уголке студенческой столовой Дженет обратила свой взор на некоего Чедборна Хинтон-Гловера. И хотя его двойная фамилия могла бы о многом рассказать, а удивительное сходство с Чарли Шином могло бы рассказать еще больше, она видела лишь огонь в его глазах и думала, сгорая в этом пламени, как она вспоминала позже, лишь о том, что их одновременно поразила молния любви – любви, которая была больше их обоих, как это обычно случается.
Хотя Дженет забрела в вегетарианский уголок лишь за кукурузными маффинами, она немедленно стала вегетарианкой. Задав Чедборну Хинтон-Гловеру вопрос о киноа (и напрочь переврав произношение этого слова, что едва не выдало ее недавнюю всеядность), Дженет завязала с ним увлекательную беседу о чечевице пюи, достоинствах пророщенных орехов, пищевой ценности дробленой пшеницы в сравнении с цельной и блюдах, которые может приготовить из темпе (еще одно перевранное название) умелый повар. Когда Чедборн и Дженет дошли до конца прилавка с вегетарианскими блюдами и предъявили кассиру продуктовые карточки, они уже были парой.
К несчастью для Дженет, эта расцветшая любовь была хрупким цветком рододендрона, который лучше не срывать с куста и не ставить в воду, где он быстро поблекнет и увянет. В своей невинности Дженет не понимала этого: даже если их роман обернется катастрофой, разве любовь Хитклиффа и Кэти не попрала смерть? Разве Габриэль не ждал верно и преданно, пока дурочка Батшеба не разберется в своих чувствах? У Джуда была Сью, и хотя их отношения не сложились (что естественно, когда ваших детей убивает сводный брат), насколько пылкой была их любовь – какое-то время! Вот именно, какое-то время: Дженет никак не ожидала, что их чувство продлится всего четыре месяца.
Дженет погрузилась в отношения с головой, зная из романов, что иначе и быть не может. Разве Доротея Брук не нашла блаженство в объятиях Уилла Ладислава, пусть это и заняло не один год – не говоря уже о чертовой прорве страниц? Невинная Дженет очень скоро стала делить с Чедборном дни и ночи, оставив прежних подруг, которые могли бы многое рассказать ей о склонности Чедборна распускать руки, губы и другие части тела вслед за своим блудливым взглядом.
Наконец Дженет обнаружила его в постели с загорелой бразильской моделью; ей словно вонзили кол в сердце. Еще одним ударом стало то, что он кувыркался с девицей на простынях из египетского хлопка, которые Дженет приобрела на деньги, отложенные с работы на полставке. Но хуже всего, что Чедборн не признал в Дженет свою возлюбленную, когда она вошла в комнату и обнаружила его сплетенным с загорелой бразильянкой, – и сколько бы он ни уверял потом, что в момент разоблачения был без контактных линз, это не залечило раны в сердце и душе Дженет. Она немедленно съехала, забрав с собой простыни.
Когда любовь всей жизни вдруг оказывается подонком, прийти в себя бывает непросто, и именно это случилось с Дженет. Она тут же бросила университет и, чтобы сохранить остатки чувства собственного достоинства, предалась альтернативному образу жизни – ничего больше ей в голову не пришло. Первые два года она колесила на переделанном школьном автобусе с веселой компанией бездельников, впечатленных фильмом «Приключения Присциллы, королевы пустыни» и решивших по мере возможности воспроизвести его действие на западном побережье Соединенных Штатов. Для этого они предприняли несколько очень долгих поездок на фестиваль «Burning Man», во время которых врубали «ABBA» на всю мощь, без конца курили травку и шили альтернативные наряды, почти целиком состоявшие из блесток, бусин, брюк клеш и очень тесных топов с очень глубокими вырезами. Древний школьный автобус, увы, не смог в третий раз доехать до «Burning Man» (то и дело ломаясь, он сломался окончательно в Аркаде, штат Калифорния), и Дженет оказалась в гостеприимной общине, члены которой искренне хотели вернуться к своим корням, напоминая этим ее родителей. Они носили биркенштоки и фланель, а чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, меняли имена, данные «предками», как они называли родителей, на другие, отражавшие их идеал.
Так родилась Аннапурна. Надо признать, что Дженет выбрала это имя исключительно из соображений благозвучия. Она обнаружила, что с новым именем чувствует себя чем-то большим, а та ее часть, которая была раздавлена предательством Чедборна Хинтон-Гловера, отходит на задний план. Поэтому она осталась Аннапурной и прожила в Аркаде, штат Калифорния, еще пятнадцать лет, пока бесконечные дожди, долгие суровые зимы и письмо от старой подруги Мони Рирдон – ныне Мони Рирдон-Пиллертон – не привели к переменам.
Мони Рирдон-Пиллертон, разумеется, знала о Чедборне. Знала о странствиях на школьном автобусе, который нашел свой конец в Аркаде. Знала, что ее старой подруги Дженет Шор больше нет, а есть Аннапурна. Но вдобавок она знала, что на острове Уидби появилась вакансия, и искренне верила, что бывшая Дженет и нынешняя Аннапурна идеально подходит на эту должность. Стоит добавить, что у Мони была еще одна причина заманить Аннапурну на Уидби. Живя двенадцать лет с самым верным в мире мужем, который, увы, был к тому же величайшим тупицей, она родила одного за другим четверых детей, в надежде, что будет с кем поболтать перед сном. К несчастью, Мони вскоре обнаружила, что одних детей недостаточно для придания браку остроты. Но разводиться она не хотела – разве можно развестись с человеком только потому, что он скучный, причем это его единственный недостаток? – и поэтому искала развлечений. Увидев в «Саут-Уидби рекорд» объявление об открывшейся вакансии городского библиотекаря, она сразу вспомнила волшебные часы, проведенные в кладбищенском сарае вместе с литературными героями, от Нэнси Дрю до Эстер Прин. Хотя бы так отдохнуть от добропорядочного, но неимоверно скучного Дуэйна Пиллертона! На пару часов отвлечься от стирки, уборки, хождения по магазинам, готовки, выгуливания собаки и обязательного присутствия на детских спортивных соревнованиях! Возвращение давно пропавшей Дженет Шор в лице Аннапурны позволяло ей наладить собственную жизнь, которая пошла вкривь и вкось. Она добилась назначения в комитет, который занимался поисками нового библиотекаря, написала письмо Аннапурне и приложила все усилия, чтобы выбрали ее старую подругу.
Так Аннапурна вернулась не только на родной остров, но и в город, где выросла. Конечно, прошло много лет, она поддерживала связь с родителями, братьями и сестрами во время долгих странствий и еще более долгого пребывания в Аркаде, штат Калифорния, но ей не хотелось принимать семейные дела близко к сердцу. Она надеялась вести привычную жизнь – одинокую, полную раздумий и самобичевания. Дело в том, что она так и не простила Дженет Шор за ее ошибки юности. Глупая и бесконечно наивная тяга к чтению привела к тому, что бездушный негодяй разбил сердце молодой девушки и разочарование оказалось настолько жестоким, что Аннапурна так ни с кем и не сблизилась – ни с мужчиной, ни с женщиной. Более того, она сохранила простыни из египетского хлопка как напоминание о том, что никому нельзя доверять, и если они и становились все мягче с каждой стиркой, как уверял производитель, а пятьсот нитей на квадратный дюйм обеспечивали им непревзойденную долговечность, они также служили доказательством того, что «жить долго и счастливо» можно всего полгода или даже меньше, а за этим последует мучительное предательство, если не улавливать красноречивых признаков морального падения возлюбленного или возлюбленной от первой встречи до этого неизбежного падения.
Надо сказать, что она не испытывала никаких дружеских или родственных чувств к жителям Уидби, хотя на острове уже проживало не менее пятидесяти двух ее родственников – братья и сестры Аннапурны унаследовали от родителей целеустремленность и плодовитость. Ей было дело только до Мони Рирдон-Пиллертон, которая однажды вечером, за ванильным латте с обезжиренным молоком в самой модной кофейне деревни, перевела бессвязный разговор о больных зубах своего старшего на воспоминания о дремлющем таланте Аннапурны – переносить себя и других в эпизод любой книги по их выбору.
– Мони, я больше этим не занимаюсь.
Реплика была встречена полным недоверия взглядом.
– Но… но… но почему? – спросила Мони Рирдон-Пиллертон, решительно не понимавшая, как можно не использовать этот дар каждый день, особенно если у тебя есть маленькие дети, которые то и дело ссорятся и требуют материнского внимания, отчего нестерпимо хочется нырнуть с Алисой в кроличью нору или прогуляться с гаммельнским Крысоловом.
Мони, однако, не собиралась говорить Аннапурне ничего подобного о своих детях. Вместо этого она напомнила старой подруге – довольно высокопарно, надо признать, – об ответственности за употребление данных Богом талантов на благо человечества.
Тем не менее Аннапурна твердо стояла на своем. Как мы знаем, дар принес ей много страданий, внушив уверенность, что по пятам за истинной любовью всегда следует счастливый конец (надо признать, что она никогда не любила «Ромео и Джульетту», упуская шанс почерпнуть из источника мудрости), и тем самым погрузил в глубины отчаяния.
Мони оставалось только одно. Аннапурну нужно познакомить с детьми, чтобы она в полной мере осознала, как необходим матерям блаженный отдых, – разумеется, не с первыми попавшимися. Аннапурну нужно познакомить с детьми Мони. Два-три часа, проведенные в их обществе, особенно если они как следует проголодаются, пробудят в Аннапурне желание помочь своей старой подруге – хотя бы только ей, – позволив ненадолго сбежать в мечты о… В последнее время Мони буквально переселилась в Монте-Карло, закончив в десятый раз перечитывать «Ребекку». Она сказала Аннапурне, что ей вполне хватит сцены, в которой Максим делает предложение безымянной рассказчице. Честное слово, она больше ни о чем не будет просить, хотя ей также нравится незабываемый момент, когда героиня ставит злобную миссис Дэнверс на место словами: «Теперь миссис де Винтер – это я». Разумеется, это гнусное создание в конце концов подожгло Мандерли – возможно, именно потому, что рассказчица заявила о своих правах, – но Мони знала, что неприятностей не избежать.
Разве Аннапурна могла отказать старой подруге в небольшой передышке от монотонной жизни? Правда, понадобилось провести с детьми Мони больше намеченных двух-трех часов, чтобы прийти к согласию относительно бегства в книги; и все же это случилось – в день, когда у младшего ребенка Мони был такой жестокий приступ рвоты, что Аннапурне невольно пришел на ум «Изгоняющий дьявола». После этого Аннапурна стала рассматривать свой дар как способ вытащить подругу – хотя бы на час-другой – из романа ужасов, в котором она оказалась, а не способ поместить ее в другую книгу.
Вот так Аннапурна начала подыскивать место для мастерской – за неимением лучшего слова. Конечно, ей полагалось быть внутри библиотеки. Аннапурна находилась там все время, но только днем, отправив детей в школу, Мони могла на время сбросить цепи, которые приковывали ее к домашнему очагу.
Особых требований к мастерской не было, не считая уединенного местоположения и пространства для небольшой кушетки, где мог прикорнуть литературный путешественник. Еще был нужен временной якорь, привязывающий странника к реальному миру, – в прошлой жизни, например, юная Дженет Шор сжимала во время своих странствий собачий поводок и брала за руку друзей, когда развлекала их. Она решила, что вполне подойдет причальный трос, который легко стащить на яхтенной стоянке. Нужно только привязать его к дверной ручке подходящей комнаты, и, когда она откроет дверь после окончания экскурсии Мони, подруга словно очнется от приятного, освежающего сна. Конечно, ей придется вытерпеть беспардонный, довольно грубый рывок привязанного к запястью троса, но неприятностей было не избежать. Если бы она смогла быть рядом с Мони во время визита в Монте-Карло или Мандерли – право, пусть сама выбирает: Аннапурна не размышляла на эту тему, разве что гадала, почему Максим де Винтер столько времени тянул с нелицеприятной правдой о Ребекке, мучая вторую жену, – можно было бы просто взять подругу за руку. Но Аннапурна должна была заботиться о нуждах покровительниц библиотеки, и, к несчастью, Мони собралась путешествовать именно в день Книжного утренника Дам в красных шляпах, обычно перетекавшего в Книжный вечер Дам в красных шляпах, если угощение было сносным, а литературная дискуссия – жаркой.
С учетом всего сказанного, подходила только кладовка, укрытая от любопытных глаз других покровительниц: достаточно места для кушетки, есть дверная ручка. Поскольку в ней хранились немалые ценности, а именно запас бумаги для платного копировального автомата, кладовка запиралась на замок, что было еще одним бесспорным преимуществом.
И уже на следующее утро, получив сухое согласие Аннапурны, вскоре после того, как отпрыск Пиллертона выдал впечатляющий приступ рвоты, Мони явилась в библиотеку. По такому особому случаю она оделась в стиле тридцатых годов, – по ее мнению, действие романа происходило между двумя мировыми войнами. Ей удалось подобрать наряд в духе той эпохи, посетив местную лавку подержанных вещей. Похоже, ее ничуть не беспокоило, что она похожа на гибрид королевы Елизаветы, королевы-матери (если смотреть на шляпу и туфли), и Бонни из печально известного дуэта Бонни и Клайд (если перевести взгляд на юбку, пояс и свитер). Мони довольно громко заявила, что готова, очень взволнована и «ужасно ждала этого момента с тех пор, как ты вернулась в Лэнгли», так что Аннапурна шикнула на нее. Меньше всего ей хотелось возвращаться в дни юности, когда обнаружилась приземленность литературных пристрастий ее ровесников. Узнать, что они стали взрослыми, а их вкусы ничуть не изменились?.. Аннапурна считала, что жизнь и без того не сахар.
Она проштамповала три книги для местной жительницы, ответила на четыре вопроса мужчины, который хотел воспользоваться библиотечным вайфаем, но умел только включать компьютер. Освободившись, она окинула взглядом библиотеку, чтобы убедиться, что за ней и Мони Рирдон-Пиллертон никто не наблюдает. Горизонт был чист. Она поспешно затолкала Мони за стойку и провела через кабинет библиотекаря в кладовку, которую заранее подготовила.
Раскладушка, купленная на сайте электронных объявлений, послужит стартовой площадкой. Аннапурна положила на нее тонкий матрас и накрыла лоскутным одеялом, которое купила у дамы, собиравшей деньги на вечно голодных бродячих кошек. Свеча, аккуратно накрытая стеклянным колпаком, создавала нужное настроение. Свернутый причальный трос, с помощью которого Аннапурна собиралась удерживать Мони, лежал в ногах раскладушки.
Мони принесла с собой «Ребекку», помня, что это необходимо. Она призналась, что страшно взволнована и «вот-вот описается». Придя в замешательство, Аннапурна предложила подруге воспользоваться туалетом. «Я так, фигурально, – со смешком сказала Мони. – Надеюсь, Дженет, я еще не страдаю недержанием». Назвав Аннапурну прежним именем, она вздрогнула и поспешно извинилась, мол, все дело в волнении. Ей не терпится поскорее увидеть своими глазами, как Максим де Винтер делает предложение своей юной, косноязычной, но готовой вспыхнуть от смущения невесте.
– Так ты определилась? – спросила Аннапурна. – А как же сцена с миссис Дэнверс?
– Может быть, потом, – ответила Мони, что, конечно, должно было насторожить Аннапурну, но в этот миг затрезвонил колокольчик на стойке.
– Подожди немного, – сказала Аннапурна подруге.
– Черт! Но у меня так мало времени!
Аннапурна хотела было сказать ей, что сцена, вообще-то, довольно короткая: рассказчица врывается к Максиму, когда он бреется, сбивчиво и мучительно прощается с ним, затем они завтракают на террасе и он внезапно предлагает ей руку и сердце за тостами с джемом, – честно говоря, не самое незабываемое предложение. Насколько Аннапурна могла припомнить… Кажется, он называл ее глупышкой? Может, и нет. Но о любви точно не говорил. Бог ты мой, даже высокомерный мистер Дарси сумел вставить словечко о любви, осыпая оскорблениями родственников Элизабет Беннет! Но… не важно. Мони получит свою сцену в Монте-Карло, во время которой жизнь рассказчицы перевернулась вверх дном, и сможет помечтать о том, каково быть женой мрачного, задумчивого, бесконечно несчастного, но в то же время неприлично богатого Максима де Винтера.
И все же для начала надо было посмотреть, кто звонит в колокольчик. Так Милдред Бэнфри вошла в жизнь, которую Аннапурна начала находить несколько обременительной, и навсегда изменила ее.
Надо сказать, что Милдред Бэнфри не выглядела посланницей судьбы и вообще чьей бы то ни было посланницей. Она выглядела именно так, как полагается выглядеть женщине по имени Милдред Бэнфри, хотя Аннапурна, конечно, еще не знала, как ее зовут. Знала она лишь то, что перед ней долговязая тетка: возможно, с поздно проявившимся нарушением гендерной идентичности; с полным отсутствием вкуса, даже на взгляд местных жителей, не блиставших умением составлять мало-мальски сносные «комплекты»; с копной волос, которые нуждались скорее в косаре, чем в парикмахере; с бровями, напоминающими двух змей весьма грозного вида.
Голос ее оказался довольно зычным.
– А. Вот. И. Вы! – объявила она столь громогласно, что ее наверняка услышали даже в полицейском участке, который располагался по соседству с библиотекой, в кирпичном здании городского управления. В Книжном клубе Дам в красных шляпах уж точно услышали. Из комнаты для дискуссий в сторону стойки устремились возмущенные взгляды. – Мне. Нужен. Читательский. Билет. Вы. Меня. Слышите?
«Еще бы! – подумала Аннапурна. – И не только я, дорогуша». Она понизила голос почти до шепота, как часто поступают люди, которым неловко поправлять других. Насколько она понимала, бедняжка впервые переступила порог библиотеки. Это было видно по ее зубам, хотя, конечно, отсутствие пяти или шести коренных зубов не является надежным признаком грамотности или ее отсутствия.
– Конечно, – пробормотала Аннапурна. – Если вы сможете подтвердить, что являетесь местной жительницей.
– Ну. Конечно. Смогу, – проревела Милдред. – Я. Же. Не. Дура. Я. Похожа. На. Дуру?
Аннапурна смущенно опустила голову:
– Нет-нет. Вовсе нет. Просто…
– Говорите. Громче, – велела Милдред. – Или. Я. Могу. Читать. По. Губам. Но. Тогда. Вы. Должны. Смотреть. На. Меня.
– Да, конечно, – поспешно сказала Аннапурна, вскинув голову. – Только… Не могли бы вы?..
– Что?
Аннапурна обвела взглядом комнату и жестом дала Милдред понять, что та находится в библиотеке, а не где-то еще (например, на соревнованиях по подзыванию свиней).
– А! Ха! Слишком. Громко. Правда? Я. Не. Надела. Слуховой. Аппарат. Батарейки. Сели. Извините. Вот. Возьмите.
Читать бесплатно другие книги:
