Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

– Привет, Т. М., – сказал Холлкин. – Это Доминик.

– Герр доктор профессор, – ответил Спаннер. – Всегда рад вас слышать.

Холлкин надеялся, что это правда. В отличие от большинства звонивших Спаннеру людей, он никогда не просил у него ни денег, ни советов, ни помощи. Вот уже тридцать лет они обсуждали лишь то, что их изначально сблизило, – книги.

– Взаимно, Т. М. Я тебя не отвлекаю?

– Ничуть. Я дома, смотрю телевизор. Нет, «смотрю» – не совсем верное слово. Просто разглядываю альпийские пейзажи, без звука. Что нового, Дом?

– До недавнего времени – ничего. Но несколько минут назад поступил звонок, который не дает мне покоя.

– Что случилось? Ты не болен? – с искренним беспокойством спросил Спаннер.

– Нет, что ты! Дело вообще не во мне. Вопрос скорее интеллектуального и исторического свойства. Какой-то незнакомец утверждает, что у него есть «Книга о Льве».

– «Книга о Льве», – повторил Спаннер. – Из «Заключения».

– Именно, – подтвердил Холлкин. – Последняя в списке работ Чосера, за которые он якобы извиняется.

– Дом, подожди секунду. Я возьму с полки свой экземпляр «Кентерберийских рассказов». Он буквально в двадцати шагах.

Холлкин услышал, как телефон лег на твердую поверхность. Т. М. Спаннер вновь заворожил его. Он вращался в деловых кругах, занимался политикой, промышленностью, торговлей и всем, что требовало искусного использования власти, но в то же время беззаветно любил и изучал литературу. Он не просто был способен собрать библиотеку таких размеров, что двадцать шагов были коротким расстоянием: он помнил, где что лежит в этой огромной библиотеке. Наконец Спаннер вновь взял трубку.

– Загляни в самый конец, после «Рассказа Священника», – сказал Холлкин.

– Я помню, – ответил Спаннер. – Так, «Кентерберийские рассказы, все те, что греха полны, Книга о Льве и многие другие книги… и множество песенок и похотливых лэ». Эту «Книгу о Льве» ведь так и не нашли?

– Нет. Но звонивший мне человек утверждает, что она читается от и до и написана на тонком пергаменте писарским почерком.

– Думаешь, это возможно?

– Сомневаюсь, – сказал Холлкин. – Но бывало, что люди неожиданно находили самые невероятные вещи.

– Чего ты хочешь от меня?

– Сам не знаю, – признался Холлкин.

– По-моему, ты лукавишь, – заметил Спаннер. – Зачем тогда звонить старому другу, который вдобавок богаче остальных твоих друзей?

– Прости, – ответил Холлкин. – Я не хотел показаться неискренним. Мне нужна помощь, но я не понимаю, какая именно. Я узнал о книге лишь несколько минут назад и решил с кем-нибудь поделиться. Первому встречному об этом не расскажешь, и я обратился к тебе, старому другу, способному разгадать эту головоломку. У нас с тобой разный жизненный опыт, и ты наверняка распознаешь обман лучше меня. Незнакомец сказал, что у него есть эта книга. Возможно, он псих, простофиля или шарлатан. А возможно, он владелец ценнейшей утраченной рукописи.

– У тебя сохранилась запись его голоса?

– Да. Он не назвался, не сказал, откуда звонит и что собирается делать с книгой. Я даже немного жалею, что он не позвонил кому-нибудь другому – хотя, может, и позвонил. Например, этому напыщенному индюку Джеральду Бэтьюну. – Холлкин взял паузу. – По правде говоря, мне хочется, чтобы «Книга о Льве» оказалась подлинной, хорошо читаемой, написанной на тонком пергаменте писарским почерком. Надеюсь, что ее владелец хочет выяснить у меня, в какой музей ее лучше передать.

– Ты сомневаешься в его намерениях, – заметил Спаннер.

Доминик Холлкин встряхнул стакан, наблюдая, как густо-янтарная жидкость вращается внутри его.

– Библиотеки и музеи по всему миру существуют за счет пожертвований, – сказал он. – Мне известны великодушные, щедрые жесты, в том числе твои. Но я был также свидетелем настолько эгоистичных и подлых поступков, что не мог поверить в такое. Не знаю, что будет в этот раз.

– Может, нечто среднее? – предположил Спаннер. – Обычная сделка?

– Возможно, – согласился Холлкин. – Главное, чтобы не розыгрыш. Студенты могли нанять какого-нибудь пройдоху, чтобы разыграть старого профессора. Потратишься на бутылку, зато потом всю жизнь будешь вспоминать, как у профессора тряслись руки от одного упоминания утерянной поэмы Чосера.

– Возможно, – согласился Спаннер. – Давай подумаем о практических шагах. Что будем делать?

– Нужно все как следует обдумать и быть готовыми к следующему действию, прежде чем оно разыграется. Надо полагать, следующий звонок случится нескоро, а если вообще не случится, мы просто забудем обо всем этом. Не стоит мечтать о невозможном.

– А если он все же перезвонит? – спросил Спаннер.

– Постараемся направить события в нужное русло.

– В какое именно?

– Попробую уговорить его передать книгу университету, благотворительному фонду или британскому правительству. Библиотека Хантингтона в Калифорнии тоже подойдет. Там хранится Элсмирский манускрипт.

– Если он богат, пожертвование принесет ему существенный налоговый вычет, – сказал Спаннер. – Больше, чем он заработает с продажи.

– Можно соблазнить его предложением назвать манускрипт в его честь. Как Элсмирский.

– Или как Мраморы Элгина[24], – добавил Спаннер. – Но вполне может оказаться, что он не тщеславен и недостаточно богат, чтобы волноваться о налоговых льготах.

– Как бы то ни было, нужно придумать, как заполучить рукопись. Сколько может стоить последнее значительное произведение Джеффри Чосера? Нельзя допустить, чтобы манускрипт попал на аукцион, иначе арабские шейхи с оксфордским образованием, медиамагнаты и австралийские миллиардеры начнут за него войну. Помню, такое случилось с картинами Ван Гога: они ушли за сумму, на которую можно купить успешную компанию.

– Хочешь, чтобы я ее купил? – предположил Спаннер.

– Я думал об этом, – подтвердил Холлкин, – но даже у тебя может не хватить денег. Лучше собрать достаточную сумму, на случай если незнакомец решит продать книгу. Но мы сами не будем предлагать деньги. Пускай лежат до поры до времени.

– Логично. Давай прикинем, сколько нам понадобится. Почем идут такие вещи?

– Таких, как эта, попросту нет. В две тысячи первом экземпляр первого издания Шекспира ушел на «Кристи» почти за шесть миллионов долларов. Но это была обычная печатная книга. В мире их сорок штук, а переизданий вообще не счесть. «Книга о Льве» – рукопись. Каждый лист изготовлен вручную из высушенной и выглаженной камнем овечьей кожи, а текст выполнен каллиграфическим почерком и украшен иллюстрациями. Она уникальна. Настоящее произведение искусства.

– Ладно. Сколько, по-твоему, может стоить такой манускрипт? Сразу назови потолок.

– Нельзя сказать, не видя его. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем немецкий консорциум заплатил почти двенадцать миллионов долларов за Евангелие Генриха Льва – тоже шедевр. Но никто никогда не платил двенадцать миллионов, ожидая найти в Библии что-то новое, и шесть – потому, что не знал, о чем писал Шекспир.

– Назови конкретную сумму.

– Не могу, – признался Холлкин. – Страшно даже представить.

– А ты попробуй.

– Ладно, – решился профессор. – Предположим, что пять миллионов – это минимум. Сохранность вряд ли будет такой же хорошей, как у Элсмирского манускрипта, но зато вещь уникальная. Существует несколько рукописей «Кентерберийских рассказов», а «Книга о Льве» одна. Найти последнее значительное произведение первого из великих английских писателей – все равно что найти последнего выжившего динозавра. Понимаешь?

– Вполне. Продолжай.

– Вдобавок содержание «Книги о Льве» неизвестно. Первым делом ответственный владелец выпустит три издания: факсимильное, массовое, для рядового читателя, и научное, со сносками, предисловиями, историческим и критическим, статьями ведущих литературоведов. Нам неизвестен объем книги. Может, там тысяча триста поэтических строк, как в «Книге Герцогини», а может, более восьми тысяч, как в «Троиле и Крессиде». Даже если «Книга о Льве» окажется неудачной, ее ценность для ученых не уменьшится.

– Продажа издательских прав поможет возместить часть вложений, – вставил Спаннер.

– Сметать книгу с прилавков, конечно, не будут, – сказал Холлкин, – но ученые во всех англоговорящих странах ее купят. В США, Канаде, Англии, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке, Ирландии…

– Я знаю, в каких странах говорят на английском.

– Она будет продаваться скромными тиражами, но зато бесконечно. Каждому, кто занимается Чосером, придется ее прочесть. Причем не только в англоязычных странах. Английскую литературу изучают по всему миру. В Германии и Швейцарии английским владеют две трети населения, в Швеции и Нидерландах – восемьдесят пять процентов, в Индии – двадцать…

– Ладно-ладно, – остановил профессора Спаннер. – Предположим, что владелец манускрипта сможет отбить небольшую часть вложений.

– Есть также гранты от государства и от независимых фондов, – добавил Холлкин. – Но их еще нужно дождаться, и сумма вряд ли будет большой.

– Если мы собираемся торговаться, то в любом случае должны определить примерную стоимость, – настаивал Спаннер. – Давай сложим двенадцать миллионов, заплаченных немцами за Евангелие, и шесть, заплаченных за Шекспира. Получается восемнадцать. Думаю, от этого и надо отталкиваться. Цифра не взята с потолка и достаточно велика, чтобы наши намерения восприняли всерьез.

– Годится, – согласился Холлкин. – Сможешь достать?

– Попробую, – ответил Спаннер. – Нельзя рассказывать потенциальным инвесторам, на что нужны деньги, иначе они из партнеров превратятся в конкурентов. А заплатить неизвестно за что не каждый решится.

– Есть кто-нибудь на примете?

– Посмотрим, сработает ли моя репутация. Выпей еще виски, ложись и не волнуйся. Я позвоню кому следует. Чем больше денег мы соберем, пока твой таинственный незнакомец не выйдет на связь, тем лучше.

Ночью Холлкин спал плохо – то и дело просыпался и заново прокручивал в голове все события, отделяя сон от реальности, и затем подолгу не мог уснуть.

Он ждал нового звонка. День прошел в невыносимых мучениях. Прошла еще одна ночь, и Холлкин начал сомневаться. Он снова и снова прослушивал сообщение с автоответчика, желая убедиться, что верно все истолковал и ничего не упустил – например, номера звонившего или его имени. Даже позвонил в телефонную компанию: не могут ли сообщения быть обрезаны по вине оборудования? Нет, не могут. «Ваш тариф, мистер Холлкин, позволяет принимать сообщения длительностью в несколько минут. Связь и запись осуществлялись в цифровом формате, поэтому пленка закончиться не могла. А номер звонившего заблокирован».

Через день Холлкин проводил в университете утренний тест на тему, прозванную студентами «От Беовульфа до сдвига громогласных»[25]. Он хотел заразить юных циников своей горячей любовью к раннесредневековой литературе, и больших трудов ему это не стоило. А вот семинар для будущих докторов прошел со скрипом. Они разбирали «Confessio Amantis» Джона Гауэра – сильную, мастерскую работу, но в этот день Холлкин думал лишь о том, что Гауэр – не Чосер. Никто и рядом не стоял с Чосером – даже автор «Жемчужины» и «Сэра Гавейна» не мог похвастаться широтой взглядов, человеколюбием и целеустремленностью Чосера.

После занятий Холлкин помчался домой и едва успел затормозить у подъездной дорожки, чуть не столкнувшись сначала с живой изгородью, а затем с гаражом. Водительская дверца оказалась слишком близко к стене, и профессору пришлось протискиваться наружу. Он ворвался в дом, подскочил к телефону и прослушал новые сообщения. Ничего. Точнее, не то, чего он ждал. Еще несколько студентов слегли с недугом, который не позволял им работать над рефератами. Будущий доктор наук хотел сдать устный экзамен во вторник, в один день с письменным. Без проблем; чем скорее, тем лучше. Норман Сэммонс, приятель Холлкина, предлагал ему написать статью для нового издания «Гавейна и Зеленого рыцаря». Хорошо. Можно будет переработать статью десятилетней давности для «Вестника английской и германской филологии» и порадовать тех, кто ее помнил, новыми сведениями и идеями.

Тут ему в голову пришла мысль. Он решил поменять сообщение автоответчика. Набрав код, он профессорским тоном произнес: «Это Доминик Холлкин. Вы можете оставить сообщение после сигнала или перезвонить на мой мобильный телефон», после чего продиктовал номер мобильника. Затем он позвонил себе и проверил. Все работало. Теперь ему не придется терзаться, опасаясь пропустить важный звонок от владельца «Книги о Льве».

Следующие четыре дня Холлкин провел, не выпуская мобильника из рук. Он постоянно проверял громкость, убеждаясь, что никакой шум не помешает ему услышать звонок. Он включил вибрацию и все время просматривал сообщения, на случай если все же пропустил звонок.

Потом беспокойство прошло, как проходит простуда. Над ним все-таки подшутили. Если бы незнакомец действительно обладал таким сокровищем, он не стал бы ждать столько времени. Ему понадобилась бы экспертная оценка манускрипта. Кто-то вроде Холлкина должен был заключить: «Да, рукопись подлинная». Звонивший даже не заикнулся об этом.

Холлкин успокоился и смог наконец отдохнуть. Он не нес никакой ответственности за этот мифический манускрипт. Ничего чрезвычайного не произошло, жизнь шла своим чередом.

Теперь Холлкина беспокоило одно: любой мог узнать его мобильный номер. Студенты нередко названивали после полуночи, чтобы отпроситься с лекций или спросить какую-нибудь чепуху, словно он был работником справочного бюро. Заведующая кафедрой принялась регулярно приглашать его на банкеты, и Холлкину приходилось с ходу придумывать отговорки.

Наконец он перезаписал сообщение, убрав упоминание о номере мобильного. Теперь оно звучало так: «Если у вас срочное дело, оставьте сообщение после сигнала». Такая формулировка оставляла звонящим меньше свободы, чем до розыгрыша с Чосером.

Холлкин не спешил перезванивать Спаннеру. Одно дело – поменять сообщение на автоответчике и вернуться к прежнему распорядку жизни, другое – попрощаться с эфемерной надеждой, сообщив Спаннеру, что вся история оказалась шуткой.

Он тянул неделю, но в конце концов сдался.

Спаннер взял трубку и тут же сказал:

– Я как раз собирался тебе звонить. Ты не слишком занят?

– Нет.

– Я все сделал.

– Что?

– Добыл нужную сумму, – сказал Спаннер.

– Восемнадцать миллионов? – Холлкин едва не рухнул в обморок.

– Я заложил кое-какую недвижимость в Европе и Виргинии. И еще договорился с несколькими друзьями в хедж-фондах и банках. Они согласились выделить деньги, как только потребуется, без указания целей финансирования.

– Т. М., прости, – сокрушенно произнес Холлкин. – Мне так и не перезвонили. История слишком хороша, чтобы быть правдой. Надо было сразу догадаться. Думаю, меня обманули.

– Думаешь, но не уверен? – уточнил Спаннер.

Холлкин задумался.

– Почти уверен. С самого начала это казалось невероятным. Шестьсот с лишним лет, и ни единого намека на находку книги.

– Дом, я ценю твою честность и принимаю извинения. Но если не возражаешь – и даже если возражаешь, – я попридержу деньги. Я пока еще ничего не продал и ничего не взял взаймы. Лишь позаботился о ликвидности некоторых активов.

– Не стоит, – сказал Холлкин. – Я и так чувствую себя дураком. Не хочу, чтобы и твоя репутация пострадала из-за розыгрыша.

– Не пострадает, – уверил Спаннер. – Давай пока забудем обо всем. А деньги пускай остаются в нашем распоряжении.

Долгожданный звонок раздался спустя семнадцать часов. Холлкин ехал в машине в университет и чрезвычайно удивился, когда в кармане зазвонил и завибрировал мобильник. Остановившись на обочине, он ответил:

– Да?

– Здравствуйте, профессор Холлкин. – Голос был узнаваемым, немного гнусавым, высоковатым и резким, манера выражаться – официальной. Холлкин так часто прослушивал сообщение с автоответчика, что знал все интонации, все модуляции. – Вам удобно говорить?

– Я в машине, стою на обочине, – ответил профессор.

– Полагаю, вы получили мое послание?

– Получил.

– Хорошо. Прошло достаточно времени, чтобы вы могли все обдумать и подготовиться к более обстоятельному разговору. Я считаю, что в моих руках оказался последний сохранившийся экземпляр «Книги о Льве». Вероятно, это единственная копия рукописи Чосера.

– Как вы определили, что рукопись подлинная? Вдруг это вообще не Чосер? Образ льва часто встречается в средневековой литературе. Множество исторических деятелей носили это прозвище. Например, Генрих Лев, герцог Саксонии.

– На первой же странице английскими буквами написано, что это «Книга о Льве» Джеффри Чосера. Я провел углеродный анализ пергамента – результаты указывают на конец четырнадцатого века. Предположительно, середина тысяча триста девяностых годов. Стиль, безусловно, чосеровский – отточенный, приземленный, воодушевленный, веселый, похабный.

Холлкин с трудом скрывал возбуждение:

– Когда я смогу взглянуть на манускрипт?

– Прямо сейчас. Я отправил вам содержание и несколько страниц.

– Где? Как?

– В приложении к письму. Можете взглянуть, когда вам захочется.

– Вы хотите, чтобы я, рискуя репутацией, определил подлинность настолько важной рукописи, не видя ее вживую?

– Я ничего от вас не хочу. Просто даю возможность взглянуть на нее, – сказал незнакомец и повесил трубку.

Доминик Холлкин сидел в машине, на обочине, и тупо смотрел, как дворники гоняют воду туда-сюда по лобовому стеклу: вжик-вжик, вжик-вжик. Он и не заметил, как начался дождь. Дворники двигались медленно, и вода успевала занять только что очищенную территорию.

Холлкин понял, что хозяин книги ему не нравится. Высокомерный тип, который получает удовольствие, заставляя других – конкретнее, Доминика Холлкина – пускать слюни в ожидании. Он намекнул, что никто, кроме Холлкина, не знает о существовании рукописи, но выяснить, так ли это, не было возможности. Приступ лютой ненависти длился минут пять. Мимо проносились машины и щедро обливали автомобиль Холлкина водой из лужи. Взглянув в зеркало заднего вида, профессор выждал удобный момент, выехал на дорогу и спокойно добрался до университета, где встал на личном парковочном месте номер 364. Он приметил его давно, когда был всего лишь ассистентом кафедры, и несколько лет дожидался, когда оно освободится. Всего несколько шагов отделяли его от тенистой беседки, где летом можно было укрыться от жары, а зимой – от дождя и снега. Холлкин вышел из машины, взял портфель, добежал до беседки, затем спокойным шагом прошел до конца тротуара и рванул к входу в Бэкон-холл. Там он прочел вдохновенную лекцию. Профессор впечатлил студентов прекрасным среднеанглийским языком и блеснул актерским мастерством, с выражением зачитывая каждую строчку и изменяя интонацию в зависимости от персонажа. Затем он лаконично и предельно ясно объяснил смысл произведений, о которых рассказывал, пробудив в слушателях невиданный энтузиазм.

Эта маленькая победа приободрила Холлкина. Он целый час боролся с желанием отменить лекцию, чтобы скорее проверить электронную почту. У гадкого незнакомца наверняка был способ узнать, когда именно Доминик Холлкин откроет письмо. Пускай ломает голову, почему профессор не сделал этого в течение целого часа и сделает ли вообще.

Наконец он смог расслабиться в кабинете. Кабинет служил рабочим местом и убежищем. За тридцать лет Холлкину стало казаться, что помещение принадлежит лично ему, а не университету. Темные деревянные панели и шкафы пережили уже трех предшественников Холлкина, а вот книги были его собственными. Особо ценные экземпляры – фрагменты иллюстрированных манускриптов, отдельные страницы средневековых церковных книг и государственных документов – формально принадлежали к университетской коллекции, но со временем Холлкин и их стал считать своими.

Он задернул шторы, запер дверь, включил компьютер и нашел в почтовом ящике письмо, озаглавленное «К о Л». Открыв его, он почувствовал кратковременный прилив ненависти к незнакомцу, но спустя мгновение и думать о нем забыл.

На экране появилась страница. Холлкин увеличил масштаб и приблизил заглавную букву в левом верхнем углу. Это был крупный узорный инициал в стиле «Санкт-Петербургского Беды»[26] 746 года. Полувиньетки слева напоминали те, что встречались в Элсмирском манускрипте. Холлкин максимально увеличил масштаб страниц и совместил две из них. Разница была налицо: сперва шла внутренняя сторона пергамента, более мягкая и светлая, а за ней – внешняя. Холлкин четко видел поры и другие изъяны. Почерк сразу заставлял вспомнить о писце, которого сам Чосер называл «писец Адам». Современные ученые установили, что его звали Адам Пинкхерст. Холлкин снова взглянул на заглавную букву, выполненную не писцом, а художником. «При» – с этого слова начиналась поэма.

Холлкин с головой погрузился в текст. Утонул в нем. Прочитав две страницы, он примерил каждую букву к стилю Элсмирского манускрипта. Изучил присланную незнакомцем аннотацию, краткое содержание глав, физические измерения и особенности рукописи.

Когда он наконец отвлекся, уже стемнело. Холлкин едва смог разогнуться. Бедра и колени затекли, спина несколько часов была скрючена. Лишь сейчас он осознал, что у него давно болит голова.

Перечитав текст в восьмой раз, Холлкин сохранил документы и переслал на свой домашний компьютер, на другой университетский адрес, в компанию «Айрон маунтин», занимавшуюся хранением электронной документации, и наконец – Т. М. Спаннеру. Затем он набрал телефонный номер Спаннера. После пяти гудков тот ответил:

– Привет, Доминик.

– Спаннер… – начал Холлкин.

– Рад тебя слышать, – перебил его Спаннер, – но не мог бы ты немного подождать? У меня гости.

Холлкин услышал в трубке заливистый женский смех, который пробудил в нем множество не связанных друг с другом эмоций. Разумеется, Спаннер, знаменитый Т. М. Спаннер, проводил досуг в обществе женщин. Холлкин сразу придушил зависть. Жизни Спаннера позавидовал бы любой. Его благосостояние было неотъемлемой частью вселенной. Но который же час? Черт, уже за полночь. Холлкину стало стыдно.

– Т. М., извини. Я заработался и не обратил внимания на время. Перезвоню завтра.

– Скажи только, – спросил Спаннер, – нам понадобятся деньги?

– Да. Наверняка.

– Отлично.

Спустя восемь часов мобильник Холлкина зазвонил.

– Холлкин, – ответил профессор.

– Дом, ты что, всю ночь сидел у телефона? – спросил Спаннер.

– Угадал, – признался Холлкин.

– Это настолько важно?

– Важнее некуда.

– Ладно, рассказывай.

– Мне прислали отрывок. Образец. Фотографию двух первых страниц рукописи и примечания. В ней шесть тысяч девятьсот девятнадцатьстрок, – полушепотом произнес профессор. – Т. М., она подлинная. Настоящая «Книга о Льве», последняя значительная работа Чосера, начатая до «Кентерберийских рассказов» и законченная сразу после них.

– И как она тебе? Я имею в виду содержание, а не внешний вид.

– Превосходно! Двух страниц вполне достаточно, чтобы подтвердить авторство Чосера. В основе сюжета – история о Ричарде Львиное Сердце, о его распрях и спорах с братьями, в частности Иоанном, за английский трон и французские наделы. Действие происходит уже после того, как Ричард вернулся из Крестового похода против Саладина и получил свое прозвище. Он попадает в плен к королю Германии Генриху Шестому, к нему приходит призрак Эзопа и рассказывает басню о льве и мыши – о том, как слабый способен освободить сильного. Так в итоге и вышло: деньги на выкуп собрали с простых англичан. Затем он рассказывает притчу об Андрокле и льве, напоминая о великой важности добрых дел. Следом появляется пророк Даниил и повествует о своем чудесном спасении из львиного рва. Если помнишь, львы не тронули Даниила и вместо него сожрали царских советников. Это повествование о политике, мудрых правителях, союзах, наградах за добрые поступки и наказаниях за злые. Проще говоря, обо всем.

– И чем дело кончилось? – спросил Спаннер. – Насколько помню, Ричард Первый толком и не правил.

– Верно. В тысяча сто девяносто девятом, во время осады, юный рыцарь ранил его в шею из арбалета, и Ричард вскоре умер. Такая вот ирония судьбы. Его брат Иоанн Безземельный, главный злодей в истории о Робин Гуде, проигрывал войны одну за другой, а после восстания баронов в тысяча двести пятнадцатом был вынужден подписать Великую хартию вольностей. В конце четырнадцатого века люди по-прежнему верили, что Ричард был бы лучшим правителем и навсегда обеспечил бы всем процветание. Эта книга выдержана в том же духе. Два учителя, по древним языкам и Библии, наставляют Ричарда, как быть справедливым правителем. Отведав величия, он низвергнут и заключен в тюрьму, но может подняться вновь – нужно лишь измениться, прекратить войны и начать править так, как подобает. Он не внемлет наставлениям, и колесо Фортуны перемалывает его. Классический прием, известный еще со времен Боэция. А Чосер как раз переводил «Утешение философией» Боэция.

– Так рукопись подлинная? Мы действительно можем заполучить утерянный шедевр?

– Наверняка.

– Когда?

– Он обещал перезвонить.

– Как только позвонит, сразу же свяжись со мной. Не важно, в котором часу и где я буду находиться.

– Этот человек точно не станет жертвовать манускрипт музею или библиотеке. Ему доставляет удовольствие дразнить им других.

– Значит, придется торговаться.

– Сделать ему предложение?

– Только если попросит сам.

– Сколько?

– Скажи, что готов купить рукопись сразу за пять миллионов, не торгуясь.

– А если он откажется?

– Тогда попроси время на переговоры с инвесторами и звони мне.

– Хорошо.

Когда незнакомец позвонил, Холлкин чувствовал себя готовым.

– Профессор Холлкин, – раздался голос. Холлкин снова подумал, что у звонившего иностранный акцент, но не смог определить, какой именно. Возможно, акцент был уникальным и неповторимым, что могло свидетельствовать о психическом расстройстве. Если так, дело плохо. – Вы изучили то, что я вам прислал?

– Да. – Профессор понимал, что нет смысла притворяться незаинтересованным. – Как рукопись попала к вам?

– Мы что, будем размениваться на такие вопросы? – возмутился незнакомец. – Вы наверняка уже догадались. Не хотите случайно ошибиться и выставить себя дураком?

– Полагаю, манускрипт хранился в частной библиотеке древнего аристократического рода. Вряд ли в Лондоне. Скорее, на севере Англии.

– Почему вы исключаете Лондон?

– Город пережил много перемен. За последние шестьсот лет недвижимость постоянно переходила из рук в руки. Нельзя забывать и о бомбардировках во время Второй мировой войны. Многие родовые имения оказались разрушены. Манускрипт не мог храниться там. Владелец – человек сказочно богатый и, возможно, даже королевских кровей. Как насчет Джона Гонта, герцога Ланкастера? Он был покровителем и близким другом Чосера. Их жены были родными сестрами. Рукопись могла быть спрятана в одном из дворцов Гонта. Например, в Ланкастере.

– Браво, – ответил незнакомец. – А как по-вашему, почему никто не догадался, что она там?

– Не знаю. Джон Гонт умер в тысяча триста девяносто девятом, Чосер – вслед за ним, в тысяча четырехсотом. Ланкастеров следующего поколения разбросало по всей Европе. Одна из дочерей Джона Гонта стала королевой Португалии, другая – королевой Кастилии. Его сын Генрих был изгнан из Англии, но потом вернулся и стал королем Генрихом Четвертым. Возможно, после смерти Джона кто-то из слуг убрал манускрипт в тайник вместе с другими бумагами. Джон Гонт возмутился бы таким поступком, но большинство людей в то время были неграмотными и не могли знать, насколько важна эта рукопись.

– Вижу, что обратился к нужному специалисту, – сказал незнакомец. – Я подумывал о Бетьюне из Гарварда, и не только о нем, но вы прямо-таки живете в Средневековье.

– Благодарю, – сказал Холлкин. Ему показалось, что он неверно судил о звонившем. – Полагаю, вы обратились ко мне, чтобы получить совет или рекомендации относительно манускрипта. Буду рад вам помочь. Вы собираетесь пожертвовать его библиотеке или университету?

– Ни в коем случае, – заявил незнакомец.

Холлкин пал духом:

– Что тогда? Выставите на аукцион?

– Не совсем. Манускрипт у меня в заложниках. Если я не получу за него выкуп, то убью его.

– Что? – опешил Холлкин. – Не понимаю.

– Ну как же! – ответил мужчина. – На свете есть масса людей, желающих обладать редкостями – картинами Рембрандта, чертежами да Винчи, письмами Линкольна. Обычные, серьезные люди, вроде вас, не стремятся быть единственными владельцами культурных ценностей. Достаточно того, что они существуют, так считаете вы. Для ученых этот манускрипт важен лишь потому, что он является носителем текста. Стоит перепечатать текст, и любой сможет его изучить. Не важно, кто владелец. К сожалению, я угрожаю именно людям вашего круга. Если через неделю я не получу желаемой суммы, «Книга о Льве» вновь перестанет существовать. Умрет.

– Но в таком случае вы останетесь ни с чем.

– Нет, ни с чем останетесь вы. Я-то прочел ее целиком. Ждите, я вскоре перезвоню.

– Когда?

Но незнакомец уже положил трубку.

Следующий разговор состоялся через два дня. На этот раз Холлкин по-настоящему подготовился и заучил необходимые фразы. Поняв, кто звонит, он сказал:

– Предлагаю другой вариант. Я куплю манускрипт и передам его в Оксфорд или Кембридж – по вашему выбору.

– Нет.

– Мне удалось собрать для этой цели пять миллионов долларов. Вы получите их наличными.

Незнакомец рассмеялся:

– Вы хоть представляете, как выглядят пять миллионов наличными?

– Полагаю, как пятьдесят тысяч стодолларовых банкнот, – ответил Холлкин. – Это огромная сумма. Насколько я знаю, деньги будут уложены в ящики, по миллиону в каждый.

– Я не собираюсь продавать манускрипт. А вот в качестве выкупа пять миллионов сгодятся.

– Я готов говорить только о покупке.

– Вы эксперт, и, согласно вашей оценке, пяти миллионов долларов достаточно, чтобы получить в свое владение этот предмет? Безусловно, рукопись стоит дороже, но я готов прислушаться к вашим доводам. К сожалению, вы поторопились. Уверен, вы охотно расстанетесь с пятью миллионами, чтобы шедевр продолжил существовать. Вы его не получите, но зато он останется цел, а когда-нибудь, возможно, будет опубликован.

На лбу Холлкина выступил холодный пот. Он предложил слишком мало.

– Если я повышу цену, вы продадите манускрипт?

– Нет. Говорю же – он не продается. Пять миллионов – гарантия того, что я его не уничтожу.

– Прошу вас, – взмолился Холлкин. – Судьба такой ценной рукописи не должна зависеть от причуд одного человека.

– Рад, что вы так считаете. Собирайте деньги, грузите на черный «кадиллак-эскелейд» и везите в Бостон послезавтра, к семи утра. Повторите.

– Вы хотите, чтобы деньги были доставлены в Бостон на черном «кадиллаке-эскелейде» послезавтра, к семи утра.

– Не дуйтесь. Вас же все устраивает.

– С чего вы взяли?

– А разве не так? Вы ни при каких обстоятельствах не смогли бы владеть манускриптом. За вами стоят люди с деньгами, и произведение перешло бы к ним, а не к вам. Главное, что мир не потеряет «Книгу о Льве». Ученый вроде вас должен смотреть в далекое будущее.

– Я всю жизнь изучал средневековую литературу, потому что люблю ее и всегда нахожу что-нибудь новое даже в тех творениях, которые знаю наизусть. Я хочу прочитать и это.

– Достойный ответ, – сказал незнакомец. – Я перезвоню в среду и сообщу, куда пригнать «кадиллак».

– Мне? Я не собирался…

– Иначе сделка не состоится. Водителем должен быть человек, знающий, что именно стоит на кону, – то есть вы.

– Ладно. – Холлкину пришлось согласиться.

Он напрягся, ожидая очередной высокомерной реплики, но в трубке стояла тишина. Незнакомец сказал все, что хотел.

Холлкин позвонил Спаннеру. Он боялся рассказывать, чем окончился диалог с незнакомцем. Не рассказывать он тоже боялся. Спаннер отреагировал не сразу.

– Ладно, Доминик. Вряд ли другой справился бы лучше. Мы ведь подозревали, что этот тип может оказаться психом. Ты все еще уверен, что манускрипт подлинный?

– Да, – ответил Холлкин. – Присланный фрагмент – это ровно то, что делал Чосер в те годы. Стиль, безусловно, чосеровский. Даже внешний вид рукописи соответствует эпохе: тонкий пергамент, писарский почерк. Чосер был богат и мог себе это позволить. Слишком много совпадений для фальшивки.

– Хорошо. Беру дело в свои руки. Нужно кое с кем переговорить, а ты пока лети в Бостон. Остановись в отеле «Ленокс», чтобы я знал, где тебя искать.

– А ты что будешь делать?

– Для начала раздобуду черный «кадиллак-эскелейд» и отправлю его в Бостон с пятью миллионами на борту. Осмотрись и жди звонка. Когда он позвонит, делай все, как велено, а мы попробуем что-нибудь придумать. Попытка не пытка.

– Что у тебя на уме?