Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

– Да, сэр. Когда почувствуете крен, открывайте дверь, это нетрудно. Только не забудьте снять гарнитуру. По моей команде просто вываливаетесь, дергаете стропу и летите вниз. У земли не напрягайтесь, иначе можно что-нибудь сломать или вывихнуть. Постарайтесь расслабиться, дело-то пустяковое.

– Спасибо за науку, Мерфи.

– Сэр, а что доложить начальству?

– Расскажите все как было. Я хулиганил, разбил компас. У вас был выбор – лететь домой или выполнить мой приказ. А как его не выполнить, если я старше по званию? Они все поймут, а если не поймут, значит слишком глупы, чтобы вообще из-за них беспокоиться.

– Ясно, сэр.

Бэзил ощутил слабую тягу гравитации, крепнувшую по мере того, как Мерфи тянул на себя ручку управления и самолет задирал нос. Пришлось дать полный газ, отчего усилились рев пропеллера и вибрация каркаса «лайсендера». Бэзил нажал на рычаг и приоткрыл дверь, но та мигом захлопнулась под воздействием воздушного потока от винта. Он повторил попытку, поерзал, приближаясь к проему, сгруппировался и замер в ожидании команды.

Внизу проносилась мгла, лишь кое-где в ней маячили огоньки. Прыгать придется наугад. Можно приземлиться на площадь, или на стог, или на кладбище, или на амбар, или на эсэсовское стрельбище. Тут не Бэзилу решать, а Господу Богу.

Но вот Мерфи вскинул руку и что-то прокричал – наверное, «Пошел!». Сбросив головные телефоны и ларингофон, Бэзил нырнул в ревущую тьму.

– Само собой, известно, – ответил Бэзил, – хотя сомневаюсь, что мне дано по нему пройти. Путь Иисуса – это трезвость, благоразумие, следование всем заповедям, неукоснительное соблюдение субординации, позитивное отношение к жизни, уважение к старшим, своевременная исповедь и безупречная гигиена. Увы, ничем из вышеперечисленного я похвастаться не могу.

– Чертово легкомыслие, – буркнул армейский генерал. – Капитан, что за манера ерничать по любому поводу?

– Постараюсь контролировать позывы к иронии, сэр, – пообещал Бэзил.

– Вообще-то, это даже забавно, – сказал молодой штатский. – Герой и рубаха-парень, как в пьесах Ноэла Кауарда[55].

– Кауард? Профессор, но он же педик.

– Зато титанический ум.

– Джентльмены, джентльмены! – вмешался сэр Колин. – Прошу сохранять здравомыслие, как бы нас ни раздражали или, наоборот, ни умиляли легкомысленные манеры капитана Сент-Флориана.

– В таком случае, сэр, – сказал Бэзил, – отвечу без малейшей иронии: мне неизвестен путь к Иисусу.

– Я не имею в виду общий смысл этого выражения. Я говорю о конкретном «Пути к Иисусу», о памфлете, опубликованном шотландским священнослужителем Томасом Макберни в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году. Кстати, он перечислил двенадцать шагов по этому пути, и вы, Бэзил, набрали хорошие очки. Упустили из виду только бережливость, ежедневные молитвы, обливание холодной водой и регулярную клизму.

– А что насчет мастурбации, сэр? Рекомендует ли ее преподобный Макберни?

– Вряд ли он хоть раз слышал это слово. Как бы то ни было, нас интересует не содержание его памфлета, а форма. Я имею в виду рукопись. Да-да, ту самую бумагу, на которой он писал чернилами, реальный физический объект. – Сэр Колин сделал паузу, чтобы восстановить дыхание. – Все началось с проповеди, которую Макберни в том же году прочел своей пастве. Она имела немалый успех – людям понравилось, пошли слухи, его просили о новых проповедях, и он не отказывал. Вскоре Макберни стал, если можно так выразиться, звездой среди священства. И тут его осенило: можно ведь действеннее распространять Слово Божие, да вдобавок заработать пару фунтов на стороне. Он же все-таки был шотландцем. Почему бы не собрать накопившиеся проповеди в книгу и не продавать ее по шиллингу за экземпляр? Вышла приличных размеров рукопись, и наш пастырь отправил ее в Глазго печатнику, бравшемуся за мелкие заказы, а потом раскидал тираж по церквям и книжным лавкам. И снова ему сопутствовала удача. Популярность книги все росла, автор разбогател и – внимание, это моя любимая часть истории! – оставив кафедру проповедника, удалился в сельскую глушь, дабы предаться чревоугодию, распутству и подагре. Но и там он пописывал душеспасительные брошюры, когда не валялся в постели с местной шлюхой, а то и с двумя.

– Похвальное рвение, – вздохнул Бэзил.

– Мы тоже так считаем, – кивнул адмирал.

– Так вот, самый первый экземпляр каким-то образом добрался до Кембриджской библиотеки и осел в тамошней коллекции редких книг. Этот манускрипт, собственноручно написанный пастырем – собрание его проповедей, – был доставлен курьером в печатню «Кармайкл и сыновья», по адресу: Глазго, Мидлсекс-лейн, четырнадцать, – первого сентября тысяча семьсот шестьдесят седьмого года для тщательного воспроизведения в виде книги. Сохранилась квитанция с подписью Кармайкла, а на титульном листе карандашом написаны указания его сыну, который занимался печатью. Поскольку манускрипт является оригиналом, он представляет собой чрезвычайную редкость, что делает его исключительно ценным. Именно уникальность рукописи привела в восторг кембриджского библиотекаря, откровения и наставления Макберни здесь ни при чем. Бэзил, вы слушаете меня?

– Слушаю, сэр, но не понимаю. Не могу взять в толк, почему это должно интересовать руководителей разведслужб, не говоря уже о такой мелкой сошке, как Бэзил Сент-Флориан. Может, вы считаете, что знакомство с этой книгой благотворно скажется на моем нравственном состоянии? Мое нравственное состояние, безусловно, нуждается в улучшении, но, полагаю, любое Евангелие справится с этим не хуже, чем опус преподобного Макберни.

– Бэзил, дело всего лишь в том, что с помощью этой книги можно разоблачить изменника. Вы что-нибудь слышали о книжном коде?

Отчего-то в Англии распространилось заблуждение, будто бы в оккупированной Франции царят тоска и ожидание неизбежной гибели. Будто бы вся она стала серой, как немецкий мундир, и завоеватели чеканят гусиный шаг на улицах и площадях и с покоренным народом обращаются хуже, чем монголы и гунны, по малейшей прихоти своей порочной натуры, а зачастую просто от скуки расстреливая пачками ни в чем не повинных обывателей. Будто бы тишину поминутно разрывают истошные вопли мучеников, истязаемых в бесчисленных гестаповских застенках. Будто бы всюду гремит «Хорст Вессель» и на каждом доме нагло полощутся огромные красные флаги с черной свастикой. Будто бы на полях гнут спину затерроризированные пейзане, в городах трясутся от страха ограбленные буржуа, гражданские институты лежат в руинах и даже прохожие исчезли с улиц.

Бэзил знал, что это неправда. На самом деле жизнь в оккупированной Франции бьет ключом. Вскоре после немецкого вторжения она вернулась в прежнюю колею. И даже лучше того, страна получила огромный рынок. Французы вовсе не чувствовали себя порабощенными. В витринах фрукты, овощи, мясо, вино – всего вдоволь, даже в избытке, пусть и по завышенным ценам. На улицах толпы гуляк. Возможно, с ходом войны картина изменится, но пока что она радует глаз. Сопротивление, чисто символическое, держится лишь на радикалах из студенческой, профессорской, богемной и коммунистической среды, то есть на тех, кто при любой власти не ладит с обществом. Просто теперь от них есть какая-никакая польза – то снесут ничего не значащий мост, то взорвут рельсы, которые через пару часов будут благополучно заменены. Если не считать этих мелких эксцессов, Франция живет как у Христа за пазухой.

У этого счастья было две причины. Первая: сколько бы солдат ни маячило на перекрестках, сколько бы танков ни раскатывало по улицам, они не мешали французам оставаться французами. Защищенные чрезвычайно высокой самооценкой, французы презирали немцев, считая людей в фельдграу кем-то вроде туристов нового образца, пусть и не слишком хорошего. («Красное вино вместо аперитива?! Mon Dieu![56]») Да и не так уж много нацистской свастики вывешено на фасадах.

Вторая причина – неописуемое блаженство самих оккупантов. Немцам пришлись по вкусу знаменитые сыры, блюда в кафе и ресторанах, шлюхи, достопримечательности и все прочие достоинства прекрасной Франции. Но больше всего им нравилось, что Франция – это не Россия.

Для них каждый день пребывания в этой не-России был праздником. А дамоклов меч отправки на Восточный фронт побуждал к достижению новых высот сибаритства. Когда знаешь, что вскоре на тебя двинется по снежному полю армада Т-34 и придется в отчаянной спешке загонять 88-миллиметровые снаряды в казенник противотанковой пушки, к любому французскому удовольствию примешивается яд меланхолии, поскольку где-то там, в городе с непроизносимым названием, при температуре минус тридцать один, не будет ни веселых фонтанов, ни красивых женщин, ни даже приличных алкогольных напитков.

Поэтому представители германской власти во Франции, кроме разве что экстремистов из СС, не выказывали излишнего служебного рвения. Большинство же эсэсовцев развлекались в других странах, сотнями тысяч уничтожая крестьян, давая выход своей злобе, жестокости, мизантропии и чувству расового превосходства.

Так что Бэзил нисколько не опасался наткнуться на бдительного врага, когда шагал по центральным улочкам Брикебека, городка в сорока километрах к востоку от Шербура, в самой середке полуострова Котантен. Этому захолустью достались оккупанты не самого высокого пошиба, они слишком быстро привыкли к вялой гарнизонной жизни. Разомлевшие, как собаки на весеннем солнышке, немцы слонялись по городу, убивали время в кафе и зевали на малочисленных постах вокруг здания мэрии, где занимались своей рутиной французские бюрократы, – нипочем не скажешь, что ими теперь командует пришлая гражданская администрация. Вблизи города находился аэродром со стаей ночных истребителей Ме-110, которой было поручено не подпускать к военным объектам Южной Германии извилистые потоки ночных бомбардировщиков Королевских ВВС. Днем в небе кишели американские бомбардировщики, но двухмоторным «сто десятым» не хватало резвости для схваток с ними, эта работа доставалась самолетам побыстрее и летчикам помоложе. Пилоты Ме-110 не боялись выписывать виражи вокруг «ланкастеров», однако не рисковали приближаться на дистанцию кинжального огня. Куда сподручней рассеять по небу боекомплект авиапушек и возвратиться на аэродром, чтобы там, закусывая шнапс бретцелями, заявлять о фантастическом количестве сбитых, – чему, конечно же, никто не верил.

В общем, можно смело утверждать, что в тех краях царила атмосфера томной неги.

Бэзил приземлился в восьми километрах от города, среди едва проклюнувшихся картофельных всходов. Как обычно, ему повезло – в том смысле, что он не проломил крышу курятника и не разбудил петуха. Собрав в ком парашют и стащив с себя летный комбинезон, капитан Сент-Флориан обернулся вполне заурядным французским дельцом. Лишнее имущество он запихал в кусты, поскольку: а) не любил земляных работ; б) не располагал лопатой – и в) если бы лопата нашлась, нелюбовь к земляным работам никуда бы не делась.

Он добрался до шоссе, а потом и до города, где сразу же зашел в привокзальное кафе и позавтракал яичницей с картошкой и помидорами. Каждому встречному немцу он вежливо кивал, а потому не вызвал никаких подозрений. Его принадлежность к разведке мог выдать только приютившийся на копчике браунинг, такой плоский, что ничуть не оттопыривал пиджака и плаща, да еще фотоаппарат «Рига-Минокс», прикрепленный лейкопластырем к левой лодыжке.

Но главным его оружием, разумеется, была невозмутимость. Разведка на вражеской территории – занятие чрезвычайно нервное, но Бэзил настолько к нему привык, что тяготы и лишения подпольной работы никогда не доводили его до отчаяния; всю лишнюю энергию потихоньку съедал страх. Бэзил просто отключал воображение и в любой компании становился своим парнем, улыбался, кивал, подмигивал встречным.

Но при этом не забывал о задании.

До Парижа – полдня поездом. Ближайший отправлялся в четыре, и надо было на него успеть. Но точно так же, как Бэзил не полагался на партизан, все еще дожидавшихся его появления в трехстах двадцати километрах к востоку, не полагался он и на документы, которыми его снабдили гениальные фальсификаторы из УСО.

Поэтому он решил обзавестись новыми документами, подлинными, включая дорожные пропуска, – и приступил к поискам человека, которого природа и слабое качество фотографий сделали более или менее похожим на него.

День выдался погожий, и Бэзил прогуливался, почти не привлекая к себе внимания. Наконец он встретил прохожего, типичного буржуа в дорогом плаще и черном хомбурге, с официально-постной физиономией. Но у физиономии была подходящая костная структура: выдающиеся скулы, нос – как топор викинга. Не исключено, что этот тип приходился Бэзилу далеким-предалеким родственником. Будь у Бэзила время и желание, он бы проследил родословную Сент-Флорианов вплоть до обитателей замка, находившегося не далее чем в ста километрах, – родового гнезда его нормандских предков, чья история прослеживалась с 1044 года.

Впрочем, генеалогия никогда не интересовала Бэзила. Зато на своем веку он преуспел в других науках, включая очень полезную для шпиона науку карманной кражи. Навыки эти он приобрел в 1934 году, будучи вхож в круги малазийских оружейных контрабандистов. Добрый старый жулик по имени Малонг, обладатель одного глаза и очень шустрых рук, проникся к нему симпатией и обучил основам профессии. Малонг умел выщипывать ворсинки у персика, настолько ловки были его пальцы, и Бэзил оказался способным учеником. До ощипывания персика он не дорос, но кошельки и бумажники у джентльменов вытаскивал запросто.

Он освоил трюк с незаметным запусканием руки в карман – детская забава, но здесь, во французском захолустье, ничего сложного и не требовалось. Прикрывая левую руку свежим номером «Монд»[57], он будто ненароком столкнулся на углу с незнакомцем, извинился, объяснил, что засмотрелся на армаду les amis[58], и ткнул пальцем в небесную синь, где косяк бомбардировщиков Б-17 оставлял за собой ажурный белый шлейф, направляясь с разрушительной миссией к Мюнхену или другому баварскому городу.

– Они все наращивают свой флот, но что будут делать с такой прорвой самолетов, когда победят?

Месье, ничуть не подозревая, что столкновение и разглагольствования лишь прикрывают ловкое извлечение содержимого не только кармана плаща, но и внутреннего кармана пиджака, проследил за указующим перстом незнакомца.

– Эти американцы такие богатые… Похоже, наши немецкие гости обречены, – сказал он. – Надеюсь, когда настанет время прощаться, они не слишком рассердятся и не разнесут тут все по камешку.

– Вот поэтому в наших интересах понравиться им, – назидательно произнес Бэзил, по глазам своей жертвы догадавшись, что имеет дело с коллаборационистом. – Чтобы они, покидая этот курорт, не забывали о хороших манерах. Vive la France![59]

– Воистину, – подтвердила жертва со сдержанной улыбкой одобрения, после чего развернулась и отправилась по своим важным делам.

Бэзил прошел два квартала в противоположную сторону, потом еще два-три вбок, потом вернулся на вокзал. Там, в мужском туалете, он изучил свой трофей: сто семьдесят пять франков, паспорт на имя Жака Пьенса, немецкий дорожный пропуск с отметкой «только по официальным делам». И на паспорте, и на пропуске красовалась расплывчатая физиономия месье Пьенса в черно-белых тонах: усатый, чопорный, он был откровенно раздражен необходимостью позировать для немцев.

Бэзил выпил кофе, подождал, безмятежно улыбаясь, и за несколько минут до четырех подошел к билетной кассе. Представившись месье Пьенсом, он получил билет в вагон первого класса на поезд Шербур – Париж.

На платформе он оказался единственным французом в небольшой толпе военнослужащих люфтваффе, несомненно направлявшихся в Париж, чтобы провести выходные в кутежах и проказах. Поезд прибыл точно в срок: немцам хватило ума не вмешиваться в работу французских железных дорог, лучших на континенте. Плюющийся дымом локомотив подтянул семь вагонов к платформе и нехотя остановился, взвизгнув тормозами и эффектно окутавшись паром. Бэзил знал, где будет первый класс, а потому заблаговременно отделился от рядовых и капралов – им предстояло набиться в другие вагоны.

Комфортабельный вагон оказался полупустым. Бэзил опустился на скамью. Он все ждал, и ждал, и ждал, а поезд не отправлялся. Наконец вошел немецкий полицейский и проверил документы у всех, включая Бэзила. Ничего подозрительного он не обнаружил, но и после этого поезд не тронулся.

Гм… Что-то здесь не так.

Человек не столь бывалый на месте Бэзила потерял бы голову от страха. Месье Пьенс хватился документов и позвонил во французскую полицию, а оттуда позвонили в немецкую. Там догадались задержать поезд и вызвать взвод эсэсовцев – вот посадят они под замок свежевыловленных евреев и сразу же явятся на вокзал.

Но у Бэзила был надежный рабочий принцип, который и теперь сослужил ему хорошую службу. Большинство плохих событий остаются неслучившимися. А случаются в основном события банальные, скучные – жизнь идет своим чередом.

Нет ничего хуже, чем поддаваться панике. Это самый опасный враг, погубивший больше агентов, чем предатели.

Поезд наконец тронулся. Слава богу, пронесло!

Но тут дверь резко отъехала вбок и в вагон вошел припозднившийся полковник люфтваффе. Он уставился на Бэзила:

– Так вот ты где! Попался, шпион!

– Книжный код? – переспросил Бэзил. – Мне казалось, это что-то для бойскаутов. Вот бы лорд Баден-Пауэлл порадовался.

– Вообще-то, – возразил сэр Колин, – это очень прочная, практически невзламываемая шифровальная система, весьма и весьма полезная в определенных обстоятельствах и при умелом обращении. Но с нами здесь профессор Тьюринг, специалист по криптографии. Профессор, не возьметесь ли просветить капитана Сент-Флориана?

– Разумеется, – произнес молодой человек в твидовом костюме. – В наше время наука шагнула очень далеко, и мы привыкли во всем на нее полагаться. У нас появились машины для решения головоломных математических задач, для ускорения различных процессов. Иногда от этих устройств бывает польза, иногда – нет. А книжный код существует чуть ли не с библейских времен, и это долголетие – убедительное доказательство того, что систему по-прежнему можно применять в некоторых случаях.

– Профессор, я это понимаю. Не младенец же.

– Я и не сомневаюсь, поскольку заглядывал в ваше личное дело. Но вы должны ознакомиться с основами, чтобы мы могли перейти к рассмотрению сложной интриги, способной изменить ход войны.

– Продолжайте, профессор, и не обращайте внимания на ужасные манеры капитана Сент-Флориана. Мы вызвали его сюда из борделя, вот он и бесится.

– Хорошо. Итак, для пользования книжным кодом необходимо, чтобы и отправитель, и получатель сообщения имели доступ к одной и той же книге. Обычно это что-нибудь популярное, например Лэмов «Шекспир в рассказах для детей». Предположим, я хочу назначить вам встречу в два часа дня. Ищу в книге слово «встреча». Это на семнадцатой странице: четвертый абзац, вторая строчка, пятое слово. Поэтому первая строка в шифровке будет такой: семнадцать-четыре-два-пять. Если вам неизвестно, в какой книге нужно искать, эти цифры ничего не скажут. А зная название книги и имея под рукой экземпляр того же издания, вы быстро найдете нужное слово на соответствующей позиции. Конечно, возможны вариации: допустим, мы заранее договорились, что от последней цифры всегда нужно отнимать два, так что слово «встреча» будет обозначено комбинацией «семнадцать-четыре-два-три». Разумеется, при таком методе шифрования обычно выбирают распространенную книгу, которая не вызывает подозрений и годится для любой домашней библиотеки.

– Профессор, я понял идею, – сказал Бэзил. – Но позвольте спросить, какой смысл выбирать для шифрования «Путь к Иисусу», существующий в единственном экземпляре и вдобавок хранящийся в Кембридже за семью печатями? Кембридж все еще у нас. Почему бы не отправиться туда и не заглянуть в эту чертову книгу? Для такой работенки не нужен «пожарник» вроде меня, спец по «сделать сегодня»[60], достаточно ланс-капрала.

– А вот сейчас вы ухватили самую суть, – сказал сэр Колин. – Да, мы могли бы заполучить книгу таким незамысловатым способом. Но, поступив так, мы раскроем наши карты перед недругами. И отправитель, и получатель тотчас узнают, что они под колпаком, что мы следим за ними. Тогда как наша цель – разгадать код, не выдав себя. Вот почему, к нашему общему сожалению, отправка ланс-капрала в библиотеку исключена.

– Джентльмены, полагаю, нет необходимости посвящать меня в эти хитрые выверты. И так уже голова трещит.

– Добро пожаловать в мир шпионажа, – усмехнулся сэр Колин. – У нас у всех хроническая мигрень. Профессор, будьте любезны, продолжайте.

– Хранящийся в библиотеке том находится в ведении одного-единственного человека, – сообщил Тьюринг. – И это не кто иной, как главный библиотекарь учреждения. От гражданина, занимающего подобный пост, следовало бы ожидать лояльности к своему государству, но, к сожалению, перед нами тот случай, когда джентльмен, принадлежащий к высшей касте, увлечен чуждыми ей идеалами. Уже много лет он работает «искателем талантов» для своих хозяев: отыскивает среди студентов тех, кто обладает острым умом, способностями к политической деятельности и хорошими связями. Таких людей он привлекает на свою сторону и споспешествует их продвижению, выращивая из них агентов-нелегалов. В ход идет любая демагогия, на которую столь падки неокрепшие умы типичных идиотов-романтиков из английского высшего общества. Посеянные им семена нашей погибели неизбежно дадут всходы десятилетия спустя. Выполняет он и другие задачи, менее важные: обеспечивает связь, предоставляет безопасное убежище, ведает секретным фондом и так далее. Это фанатик, и он скорее умрет, чем предаст свои убеждения. Здесь кое-кто предлагает пустить ему пулю в лоб, но таковы уж правила этой изощренной игры: живой шпион на земле для нас полезнее, чем мертвый – в земле. А значит, нельзя этого человека трогать, нельзя тревожить, нельзя даже слишком громко дышать в его сторону. Надо предоставить ему полный покой.

– Но из этого следует, что вам ни при каких обстоятельствах не подобраться к книге, – сказал Бэзил. – Наверное, вы даже не знаете, как она выглядит.

– У нас есть описание. Из опубликованного в тысяча девятьсот тридцать втором году каталога под названием «Сокровища Кембриджской библиотеки».

– Догадываюсь, кто его составил.

– Правильно догадываетесь, – кивнул сэр Колин. – Сведения, почерпнутые нами из этого каталога, скудны. Манускрипт «Путь к Иисусу» – это тридцать четыре листа формата тринадцать на семнадцать дюймов, исписанных убористым четким почерком. Несмотря на опытную руку, автор не был лишен эксцентричности – временами на него находило апостольское блаженство, и он разрисовывал поля нечетных страниц созвездиями крестов, выражая свое пристрастие ко всему христианскому. Очевидно, преподобный Макберни был экстатичным религиозным фанатиком.

– Сейчас мы не можем допустить, чтобы с головы библиотекаря упал хоть один волос, – сказал адмирал. – Но клянусь, капитан, настанет день, когда я с превеликим наслаждением пришибу его вашей крикетной битой.

– Увы, она осталась на Малайском архипелаге – мне не удалось отмыть ее от крови. Так что позвольте подвести итог услышанному. У немцев в Кембриджской библиотеке есть парень, контролирующий доступ к известной книге, написанной в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году. Вероятно, они пошлют в Лондон агента, имеющего при себе шифровку, но незнакомого с ее содержанием – скорее всего, по соображениям секретности. Благополучно добравшись сюда, он придет к нашему предателю и вручит ему сообщение. Библиотекарь прочитает шифровку с помощью манускрипта и даст нацистскому шпиону ответ. Мне это кажется вполне логичным. Такая процедура позволяет обойтись без радиосвязи, и, как вы сказали, в нее нельзя вмешаться, не вызвав подозрений. Получив от библиотекаря инструкции, вновь прибывший сможет приступить к выполнению своей задачи. Я близок к истине?

– Довольно близки, – сказал сэр Колин. – Вы ошиблись насчет хозяев.

– У нас есть неизвестные мне противники? – спросил Бэзил.

– Вот именно. Советский Союз. Это русская игра, а не немецкая.

Если в сознании Бэзила и вспыхнула паника, он ей не поддался, разве что сердце заколотилось в груди, как будто в нее уперлась германская сталь. Он вспомнил о капсуле с ядом, но та лежала на самом дне внутреннего кармана пиджака. Подумал о пистолете: успеет ли уложить несколько врагов, прежде чем пустит себе пулю в висок? Успеет ли прикончить хотя бы этого ухмыляющегося немецкого идиота?

Но тотчас стало ясно, что Бэзил слишком лестно подумал о человеке, стоящем напротив него.

– Нет, вы точно шпион, – дружелюбно хохотнул полковник, усаживаясь рядом. – Иначе зачем сбривать усы? А ну-ка признавайтесь, какое у вас задание от подполья!

Бэзил рассмеялся – пожалуй, слишком громко, – а в висках бешено стучала кровь. Он скрыл страх за фальшивым весельем и откликнулся в такой же шутливой манере:

– А, вы про усы? У жены зимой сохнет кожа, и я всякий раз сбриваю их, чтобы не раздражать мою чувствительную красавицу.

– Без усов моложе выглядите.

– В самом деле? Спасибо.

– Как же я рад нашей встрече! Сначала решил, что обознался, а потом говорю себе: Гюнтер, опомнись! Ну кто мог похитить владельца единственной в городе гостиницы и заменить его двойником? Британцам уж точно не хватило бы на это ума.

– Британцы лишь в одном мастера, – сказал Бэзил, – в изготовлении твида. Английский твид – лучший в мире.

– Согласен, согласен, – улыбнулся полковник. – До того как все это началось, я часто там бывал. Бизнес.

Вскоре Бэзил узнал, что полковник был летчиком во время Великой мировой войны, а затем представлял берлинскую косметическую фирму, чьи владельцы, по крайней мере до 1933-го, пытались пробиться на британский рынок. Полковник посещал Лондон в надежде заинтересовать крупные универмаги линейкой лосьонов для волос, но, к своему превеликому огорчению, обнаружил, что на местном рынке господствует отечественная компания по производству бриолина и что она не преминет использовать свои внушительные ресурсы для недопущения немцев.

– Нет, вы можете себе представить, – говорил полковник, – что в двадцатых годах между Германией и Великобританией шла настоящая война за право умащивать волосы джентльменам? Клянусь, наша продукция была гораздо лучше, чем английская замазка, поскольку не содержала спирта, а спирт сушит корни волос и лишает шевелюру лоска. Но островитяне, надо отдать им должное, выигрывали в части упаковки. Мы так и не создали коробочку, способную понравиться покупателям, не говоря уже о рекламном лозунге. Немецкий язык не приспособлен для рекламы. Реклама у нас всегда получалась дурацкой. Мы – слишком серьезный народ, наш язык прост, как картошка с подливой. В нем нет легкости. «Германский тоник очень хорош» – вот лучшее, до чего мы додумались. Наш мир – это мир Ницше, а не Вудхауза. Но в конце концов к власти пришел Гитлер и воссоздал военную авиацию, что позволило мне расстаться с лосьонами и вернуться в кабину самолета.

Полковник оказался прирожденным болтуном. В Париже ему предстояло встретиться с женой и провести трехсуточный отпуск – «как по мне, так более чем заслуженный». Он заказал номер в «Ритце» и столики в нескольких четырехзвездочных ресторанах.

Бэзил быстро сложил два и два: человек, у которого он похитил документы, – коллаборационист не самого низкого пошиба, привыкший лизать задницу крупным немецким чинам. Небось убежден, что сотрудничество с оккупантами открывает перед ним небывалые финансовые перспективы. А этот берлинский тюфяк падок на лесть, подхалимаж он принял за искреннюю душевную симпатию и возомнил, что нашел себе настоящего друга среди французов. Случайность обрекла Бэзила на шестичасовое общение с идиотом, и детали своей наскоро придуманной биографии он выдавал крайне скупо: если настоящий Пьенс успел что-то рассказать о себе, полковник может заметить противоречия.

Впрочем, скрытничать было нетрудно, так как немец обладал невероятно раздутым самолюбием, что выразилось в мощном исповедальном позыве, и во время долгой поездки Бэзилу пришлось выслушать автобиографию попутчика – во всех подробностях, перемежаемых сплетнями о жадности Геринга, нежелании ночных истребителей сближаться с «ланкастерами» и невменяемости напавшего на Россию Гитлера. Бэзил узнал, что полковник ужасно соскучился по жене, что он боится за сына, пилота «штуки», что его сильно огорчает неблагоразумие цивилизованных европейцев, снова вцепившихся друг другу в глотки, и так далее и тому подобное. Но по крайней мере еврейский вопрос будет решен раз и навсегда, вне зависимости от того, кто выиграет войну.

Полковник пощекотал любопытство Бэзила конфиденциальной информацией о своей базе в целом и о подчиненной ему эскадрилье «Нахтъягдгешвадер-девять» в частности и пожаловался на Россию, на эту ненасытную утробу, поглотившую автотранспорт, средства связи и охрану: остался лишь костяк из экипажей и механиков, а командование люфтваффе требует сбивать все больше томми[61], чтобы снизить интенсивность ночных бомбардировок Берлина. Да будут прокляты англичане с их варварскими методами ведения войны!

Полковник был само обаяние – по крайней мере, в собственных глазах. Как бы то ни было, его общество делало Бэзила незаметным для других попутчиков, немецких офицеров, ехавших в великий город.

А жизнь в Париже текла своим чередом, такая благополучная, такая беспечная, – с трудом верилось, что где-то бушует война. Волей случая в числе немногих зданий, на чьих фасадах алели нацистские флаги, оказалось и то, которое ранее принадлежало страховой компании, на улице Ги де Мопассана, 14. Здешний флаг был не бог весть что: длинный кусок полотна, понуро свисавший с шеста, закрепленного на пятом этаже. Он не будил возвышенных чувств в новых хозяевах дома.

Здесь помещался штаб Парижского отделения абвера, немецкой военной разведки. Им умело руководил из Берлина адмирал Канарис, успевший приобрести репутацию человека, не сходящего с ума по герру Гитлеру.

Большинство тех, кто служил в этом отделе, раньше были обыкновенными полицейскими. И перебрались они сюда с полным набором атрибутов полицейской службы: расстройством желудка, чрезмерным курением, дешевыми костюмами, плоскостопием и крайне циничным отношением ко всему на свете и особенно к человеческой натуре, но в первую очередь – к вопросам чести, справедливости и долга. Лишь в одно они верили свято: Восточный фронт – не для них.

– Давайте посмотрим, что у нас есть, – произнес гауптман Дитер Махт, начальник секции III-B (контрразведка) Парижского отделения абвера на служебном совещании, в три часа дня.

И аккуратно намазал маслом круассан.

Он обожал круассаны. Какое восхитительное композиционное равновесие! Хрупкая корочка, а под ней – слой пожестче, а еще глубже – слоистая сладкая мякоть, а в совокупности – истинное произведение искусства, которому помешавшиеся на глазировке, с пальцами как сосиски, немецкие пекари могут только завидовать.

– Гм… – протянул он, роясь в поступивших со всех уголков страны донесениях.

Полтора десятка сотрудников – все, как и он, бывшие сыскари, все, как и он, в дешевом поношенном костюме и с нечищеным вальтером в болтающейся на боку обшарпанной кобуре – ждали, что скажет шеф. Махт был летчиком Великой мировой, без преувеличения асом, а перед новой мировой войной – звездой гамбургского убойного отдела. Он прославился чудесным умением находить систему в ворохе событий, внешне никак между собой не связанных. Большинством своих успешных арестов секция III-B была обязана мудрой дедукции гауптмана Махта.

– А вот это уже интересно. Ну-ка, ребята, что скажете? В Сюр-ла-Гане, это километрах в сорока к востоку отсюда, некий месье, известный своей связью с руководством маки, рано утром был замечен возвращающимся из леса домой. Но с тех пор как арестован Пьер Домен – помните, осенью мы его переселили в Дахау? – никакой деятельности подполья в этом районе не наблюдалось.

– Возможно, – подал голос лейтенант Абель, заместитель Махта, – он побывал на собрании верхушки и теперь деятельность возобновлена. Когда мы вылавливаем крупную рыбу, остальные зарываются в ил, но это всегда ненадолго.

– Такое собрание уже было. Французам нравится их сладкий сон, иначе бы они не проспали сороковой год. Что за дело могло поднять маки среди ночи? Кто ответит?

Никто не ответил.

– Прибытие британского агента. Они обожают сотрудничать с англичанами, потому что те щедро поставляют вещички, которые можно продать на черном рынке или после войны применить в криминальных междоусобицах. Так что французы всегда бегут вприпрыжку встречать дорогих гостей из УСО. А происходят такие встречи среди ночи или на рассвете.

– Я тоже читал донесение, – сказал лейтенант Абель. – Нет никаких упоминаний о ночной активности британской авиации в том районе. Когда ночью на бреющем пролетает «лайсендер» с английским агентом на борту, кто-нибудь из фермеров обязательно жалуется в ближайший полицейский участок. Ни один наш пилот не будет зря пугать коров, иначе крестьяне сожрут его заживо. Не сомневайтесь, герр гауптман: если бы «лайсендер» там сел, мы бы узнали об этом от жалобщиков.

– Совершенно верно, – кивнул Махт. – И можно допустить, что наш британский гость по той или иной причине не прибыл на условленное место и тем самым разочаровал встречающих, оставив без подарка ячейку Сопротивлении в Сюр-ла-Гане. Но если не ошибаюсь, жалобы на ночное воздушное хулиганство все-таки были – от крестьян из окрестностей Брикебека, а это неподалеку от Шербура.

– Там у нас база ночных истребителей, – сказал Абель. – Машины взлетают и садятся всю ночь, так что мимо.

– Этой ночью полетов не было, – возразил Махт. – Бомбардировщики шли на север, в сторону Пруссии, а не Баварии.

– И что же вам показалось важным?

– Предположим, у англичанина нет оснований доверять шайке из Сюр-ла-Гана, а может, и всему Сопротивлению. Очень уж густо оно нашпиговано нашими агентами. И он приказывает пилоту доставить его в другое место.

– Где попало «лайсендер» не посадишь, – возразил другой сотрудник. – Нужно договариваться заранее, готовить площадку, зажигать костры. Потому-то мы и отслеживаем эти высадки с такой легкостью. Участников много, кто-нибудь обязательно расскажет – если не нам, то своим, а до нас все равно дойдет.

– Брикебекские жалобщики говорят о реве, а не о тихом «чух-чух» или «пук-пук». Реветь мог «лайсендер», набирая высоту для парашютного прыжка. Обычно эти машины летают на пятистах метрах, но если агент прыгнет с такой высоты, то превратится в месиво из костей и мозгов. Так что самолет поднялся, этот парень вывалился, и вот он здесь.

– Но ведь ночной прыжок на вражескую территорию – это огромный риск. Можно приземлиться во дворе гестапо – гауптштурмфюрер Бох будет просто счастлив.

Этого Боха абверовские сыщики ненавидели пуще, чем французов и англичан, вместе взятых. Он мог любого спровадить в Россию.

– Вальтер, мяч переходит к тебе. А ну-ка раскочегарь сонные мозги и выдай нам версию.

– Хорошо, герр Махт, попробую рассуждать в вашей абсурдной манере. Я предположу, что этот воображаемый британец – разведчик очень старой школы, человек недюжинного ума и хитрости. Он не доверяет маки, да и не должен доверять. Понимая, что вскоре мы узнаем о готовящейся встрече, он вынужден импровизировать. Это просто досадная случайность, что самолет разбудил возле Брикебека коров и крестьяне пожаловались в полицию. А значит, по замыслу англичанина, высадка должна была остаться не замеченной нами. Что скажете, герр Махт? Это достаточно абсурдно?

Махт и Абель вечно пикировались, причем не шутя, – они сильно недолюбливали друг друга. Гауптману жутко не хотелось в Россию, а молодого Вальтера от сталинских танковых армад, монгольских орд и ужасных снегов оберегали семейные связи.

– Отлично, – сказал Махт. – Мне это видится точно так же. Мы знаем, что подобные визитеры непременно создают кучу проблем. И если мы не будем этому препятствовать, то можем оказаться в России, возле противотанковой пушки. Кого-нибудь интересует такая смена работы?

Все моментально умолкли, в том числе и Махт, – озвученная им угроза напугала его самого.

– Позвоню кое-куда, – сказал Абель. – Не заметили ли чего-нибудь необычного.

Результат не заставил себя ждать. Полицейский в брикебекской префектуре прочитал Абелю суточный отчет о происшествиях, и там упоминалась жалоба от видного коллаборациониста, утверждавшего, что у него украли документы. Будучи задержан за нелегальную торговлю бензином, он не смог удостоверить свою личность. Обращались с ним грубо, пока не разобрались, и он клялся, что нажалуется в Берлин: дескать, такой верный сторонник рейха, как он, заслуживает более уважительного отношения.

Абель узнал его фамилию: Пьенс.

– Гм… – задумчиво протянул Махт. – Если агент сначала направлялся в Сюр-ла-Ган, логично будет предположить, что конечный пункт – Париж. И вообще, что делать английскому шпиону в Брикебеке или Сюр-ла-Гане? Следующий вопрос: как он сюда доберется?

– Только поездом, другого способа нет.

– В точку, – кивнул гауптман. – Сколько времени идет поезд от Шербура? Надо его встретить и посмотреть, кто путешествует с документами месье Пьенса. Уверен, месье будет рад получить их обратно.

– Это что же, меня ввели в заблуждение? – спросил Бэзил. – Мы воюем с русскими? Я-то думал, что дружим.

– Ах, если бы все было так просто, – вздохнул сэр Колин. – Но просто не бывает никогда. Действительно, с одной стороны, у нас война с Германией и мир с Россией. Но с другой стороны, этот Сталин – коварный старый негодяй с руками по локоть в крови, и о нас он судит по себе, считая столь же циничными и порочными. Так что дружим мы с ним лишь до известного предела, а за этим пределом он за нами шпионит. Мы же, зная, что имеем дело с монстром, шпионим за ним. Это разные плоскости бытия. Иногда чертовски сложно разобраться в происходящем, но одного все мы, сидящие за этим столом, не можем не понимать: как только на цыплячьей шее Гитлера затянется петля, начнется новая война, и это будет война между нами, Западом, и ними, Востоком.

– Весьма печально это слышать, – сказал Бэзил. – Можно подумать, человечеству больше нечем заняться, кроме расчистки сцены для очередного кровавого действа.

– К сожалению, именно так обстоят дела в сем несовершенном мире. Но надеюсь вас утешить, Бэзил: это приключение, в котором вам предстоит поучаствовать, пойдет русским на пользу, а не во вред. Спору нет, мы и сами в убытке не останемся, но должны же мы им помочь открыть глаза на правду, в которую они отказываются поверить, пребывая в плену у многочисленных сталинских неврозов и психозов.

– Видите ли, – добавил генерал Кэвендиш, – Сталин доверял бы нам гораздо больше, если бы мы открыли второй фронт. Он не слишком высокого мнения о нашем предприятии в Северной Африке, где англо-американские потери не превышают одну пятнадцатую от его потерь. Он хочет, чтобы на французских пляжах погибало не меньше наших парней, чем его парней – на востоке. Тогда бы он убедился в весомости наших союзнических обязательств. Но открытие второго фронта в Европе – дело не быстрое. Понадобится года два, чтобы накопить на нашем острове достаточное количество американских солдат и военного имущества. А пока наши отношения с русскими оставляют желать лучшего, мы блуждаем в потемках, скрываем свои намерения и ошибочно истолковываем чужие. Для того-то вы и нужны, чтобы исправить ситуацию. Ваша задача, в детали которой вы будете посвящены не на этом скучном предварительном совещании, а через пару дней на инструктаже, – пролить свет, избавив нас от необходимости блуждать, скрывать и ошибочно истолковывать.

– Надеюсь быть полезным, – сказал Бэзил. – Правда, у меня другая специальность: взрывать все, на что укажут.

– В этот раз ничего взрывать не придется, – пообещал сэр Колин. – Вы всего лишь поможете нам кое-что выяснить.

– Раз уж мне позволено задавать любые вопросы… – сказал Бэзил. – Вот вы говорите, Сталин конченый психопат, поэтому он нам не верит и даже шпионит за нами. И вам известно о существовании русского агента, о его удачном внедрении и даже о том, что связь с ним осуществляется с помощью этого абсурдного книжного метода шифрования. Вам уже столь многое удалось узнать – и вдруг как отрезало. С таким же успехом можно было вообще ничего не узнавать. Сказать, что я сбит с толку, – ничего не сказать. Что вам мешает дойти до конца? У меня уже голова трещит.

– Ну что ж, думаю, у вас есть право знать, ведь именно вам мы хотим поручить операцию. Адмирал, все достигнутые успехи на счету вашей службы, поэтому предоставляю вам слово.

– Благодарю, сэр Колин, – сказал адмирал. – Итак, капитан, в сороковом году вы были очень заняты, а потому могли не обратить внимания на одну из мелких войн, то и дело вспыхивавших на мировых просторах. Конечно же, вы прекрасно осведомлены о нашей войне с немцами в Европе, об их блицкригах, о боях японцев с китайцами, о вторжении Муссолини в Эфиопию. Не стану перечислять все конфликты, на которые сороковой оказался исключительно щедрым. Но если вы заглянете на последние страницы тогдашних выпусков «Таймс», то узнаете, что в ноябре тридцать девятого Советский Союз напал на Финляндию. У них были пограничные споры еще с семнадцатого, и русские сочли, что теперь самое время положить им конец. Они выставили против финнов в десять раз больше солдат, однако финны преподали им несколько очень жестких уроков зимней войны, и в начале сорокового Сталин получил горы мерзлых трупов. Война бушевала долгих четыре месяца, на нескольких милях заснеженной тундры полегли тысячи. Но для коммунистов человеческая жизнь ничего не стоит, поэтому русские одержали верх; по крайней мере, им удалось заключить мир на приемлемых условиях.

– Кажется, я об этом что-то слышал.

– Замечательно. А вот чего вы наверняка не слышали, поскольку мы никому не рассказывали. Однажды финны ценой больших потерь взяли красноармейский дот и обнаружили в нем обгоревшую шифровальную книгу. А поскольку мы, Запад, бросили финнов в беде, им оказал поддержку деньгами и оружием Третий рейх. Фотоснимки той войны легко принять за сталинградские, потому что каски для солдат финны приобретали у немцев. Можно было ожидать, что столь ценная для разведки вещь, как шифровальная книга, даже полусгоревшая, вскоре попадет в немецкие руки. Но в Финляндии у нас был превосходный агент, сумевший ее перехватить. Русские считают, что она уничтожена огнем. Немцы не знают о ее существовании. Половина шифра – это не просто лучше, чем ничего, это гораздо лучше, чем ничего, и даже можно считать, что он достался нам целиком, поскольку умные головы, в том числе голова присутствующего здесь профессора Тьюринга, способны внятно истолковать большинство перехватываемых шифровок.

– Я к этому не имею никакого отношения, – сказал профессор. – В Блетчли-парке, прежде чем меня туда пригласили, над шифром успели поработать очень толковые люди.

«Что это за Блетчли-парк?» – подумал Бэзил.

– Вот так в сороковом мы получили возможность понимать почти все, что говорится в советских шифровках простого и среднего уровня сложности. Благодаря чему узнали о кембриджском библиотекаре и еще о нескольких паршивых овцах. Они говорят на аристократическом английском и не оттопыривают мизинец при чаепитии, но мечтают, чтобы наш Туманный Альбион покраснел, а люди вроде нас встали к стенке за преступления против рабочего класса.

– Стрелкам на моих брюках этого не пережить. Прежде чем мы продолжим, могу я высказать догадку? – спросил Бэзил.

– Попробуйте.

– Разгадав русский шифр, вы узнали, что чрезвычайно секретный, оберегаемый как зеница ока книжный код сообщен русскому агенту, который должен прибыть в Англию. Этим кодом зашифровано имя исключительно важного крота, засевшего в одном из британских государственных учреждений. Явившись к кембриджскому библиотекарю, агент с помощью книги докажет, что он тот, за кого себя выдает, после чего библиотекарь вернет на место «Путь к Иисусу» преподобного Томаса Макберни… Но постойте! Как могли русские… А, понял, теперь все сходится. Библиотекарю, в отличие от нас, ничто не мешало изготовить фотокопию рукописи и передать ее русской разведке.

– НКВД. Так называется эта структура.

– Спасибо, я в курсе. Итак, прибывший агент быстро расшифровывает имя крота и выходит с ним на связь – возможно, в этом таинственном Блетчли-парке, о котором профессору вряд ли стоило упоминать…

– Профессор, вы прокололись, – ухмыльнулся сэр Колин. – Молока с булочкой вечером не получите.

– И теперь – вот уж сюрприз так сюрприз! – мне предстоит пойти не знаю куда и принести не знаю что, и оно поможет ученым головам из Блетчли-парка разоблачить крота.

– Да, вы уловили самую суть.

– И тогда он отправится за решетку?

– Ни в коем случае. Вы не поверите: мы его даже повысим.

Какая жалость, что поездка до Парижа, с остановками на всех полустанках, продолжалась всего-навсего шесть часов и полковник успел добраться лишь до 1914 года. Ох, и захватывающая же биография! Муттер категорически возражала против его поступления в летное училище, но он был настолько очарован крошечными машинками с их виражами, петлями и бочками, увиденными в 1912-м на авиационном представлении в Мюленберге и описанными теперь в мельчайших подробностях, что настоял на своем.

В общем, это была пытка, какими вряд ли могли похвастаться застенки гестапо. Но наконец по проходу двинулся проводник, крича на весь вагон:

– Париж, вокзал Монпарнас, пять минут, конец пути.

– Ах, какая чудесная поездка! – сказал полковник. – Месье Пьенс, вы изумительный собеседник…

За всю дорогу Бэзил произнес не больше пяти слов.

– …И я счастлив, что у меня появился настоящий друг среди французов, вопреки всей этой суете с политикой, оккупацией, войной и прочим. Почаще бы нам, немцам и французам, общаться вот так, по-приятельски! Насколько лучше стал бы этот мир!

Пришлось Бэзилу сказать еще два слова, шестое и седьмое:

– Ваша правда.

– Но, как говорится, все хорошее обязательно кончается.

– Полковник, вы не будете возражать, если я вас ненадолго покину? Мне нужно оправиться, а туалет в вагоне первого класса всяко лучше вокзальной уборной.

– Понимаю. Я даже составлю вам компанию, месье… Хотя, пожалуй, нет. Надо проверить документы – все ли в порядке.

Вот так, кроме блаженной тишины, Бэзил получил необходимую свободу действий. По ходу полковничьей исповеди, между 1911 и 1912 годом, когда рассказчик загорал на пляжах Антиба, до Бэзила вдруг дошло, что подлинный месье Пьенс, будучи откровенным коллаборационистом, не желающим портить отношения с оккупантами, вполне мог заявить о потере документов и эта новость, возможно, уже дошла до Парижа, – опытных немецких контрразведчиков недооценивать нельзя. Следовательно, документы Пьенса теперь опасны и, если от них не избавиться, можно угодить в Дахау или даже встать к расстрельной стенке.

Он проковылял на затекших ногах в конец вагона – слава богу, в первом классе были не такие узкие сиденья, как в тесных коробках второго, – и вошел в туалет. По пути он успел изучить попутчиков на предмет новой кражи. В основном это были немецкие офицеры, намеревавшиеся гульнуть на всю катушку вдали от своих гарнизонов, но среди них затесались трое или четверо французских дельцов соответствующего облика. Эти сидели с напряженным видом; если бы не важные дела в Париже, они ни за что не стали бы путешествовать вместе со страшными тевтонскими варварами.

Бэзил заперся в туалете и торопливо спрятал документы Пьенса в мусорной корзине, под использованной туалетной бумагой. Лучше бы их разорвать и спустить в унитаз, но на такие предосторожности нет времени. Он ополоснул лицо, пригладил волосы мокрыми ладонями, вытерся и покинул кабинку.

Четвертая скамья справа. Мужчина в костюме, на физиономии написано равнодушие, но он нервничает. Остальные пассажиры суетятся, готовятся к неминуемой встрече с охраной. Сколько неудобств из-за этой войны!

Поезд качался на рельсах, и пару раз, улучив момент, Бэзил в проходе терял равновесие и едва не падал. Вот он добрался до четвертой скамьи, позволил ногам подкоситься и с паническим возгласом повалился на пассажира. Левой рукой схватил его за плечо, но удержаться не смог. Со стороны это выглядело вполне естественно: одно тело, утратив координацию движений, валится на другое, контролирующее свою моторику.

– Ах, простите! – воскликнул Бэзил. – Простите, ради бога! Я не хотел!

Жертва была до того возмущена, что не заметила нырок руки незнакомца во внутренний карман пиджака и ее возвращение с бумажником. Впрочем, агрессивное давление левой кисти как раз и предназначалось для маскировки молниеносного скользящего движения правой.

– Я не хотел! Я случайно! – извинялся Бэзил, выпрямляясь.

– Да чтоб вас! – воскликнула жертва. – Надо быть внимательней.

– Постараюсь, месье.

Бэзил отвернулся – и увидел в проходе полковника; тот стоял в трех шагах и наблюдал за происходящим с самой выгодной позиции.

Махт вызвал для поддержки взвод полевой жандармерии, организовал контрольно-проверочный пункт там, где пассажиры сходили с платформы и попадали под огромный центральный купол вокзала, и настроился ждать поезда. Но вместо поезда, увы, прибыл его заклятый враг, гауптштурмфюрер СС Бох, напоминавший жабу фанатичный нацист с непомерными амбициями, влюбленный в свой черный мундир.

– Да будь ты проклят, Махт! – взорвался эсэсовец, брызгая вокруг себя слюной. – Опять забыл порядок? Ты обязан оповещать меня о любых арестах.

– Герр гауптштурмфюрер, если вы заглянете в папку с сегодняшними телефонограммами, то убедитесь, что в десять тридцать утра я вам звонил и оставлял уведомление о возможном аресте. Я не могу отвечать за нерасторопность ваших помощников, не сумевших донести до вас эту информацию.

– Специально же подгадал, чтобы меня не застать! Знал, что я выполняю свой долг, контролирую aktion[62] против евреев, а не рассиживаюсь в кабинете с кофе и сигаретой.

– Опять же, герр гауптштурмфюрер, я не отвечаю за распорядок вашего дня.

Разумеется, в конторе Боха у Махта был информатор, сообщавший о каждом шаге гауптштурмфюрера. Махт знал, что Бох уехал охотиться на евреев, но не мог предвидеть, что тот, потерпев неудачу, вернется слишком рано. С евреями эсэсовцу никогда не везло, потому что Махт предупреждал их о готовящихся облавах.

– Ладно, к делу, – буркнул Бох.

Хотя номинально оба были в одном звании, капитанском, эсэсовцы, в отличие от абверовцев, пользовались откровенным расположением герра фюрера и никогда не упускали возможности продемонстрировать свое превосходство.

– Введи-ка меня в курс, и я возьму ситуацию под контроль.

– Мои люди уже на местах, вмешательство в подготовленную операцию не принесет пользы. Если получится с арестом, я обязательно отражу в отчете участие СС.

– Что мы тут делаем?

– Над Брикебеком, недалеко от Шербура, отмечена активность авиации – одномоторный моноплан резко набрал высоту для парашютного прыжка. Предполагаем визит британского агента. Еще у жителя Брикебека украдены документы, в том числе дорожный пропуск. Если англичанин побывал в Брикебеке, его очевидная цель – Париж, а самый прямой путь – железная дорога, так что мы встречаем поезд Шербур – Париж в надежде задержать человека с документами некоего Огюста М. Пьенса, ресторатора и владельца гостиницы, не скрывающего своих симпатий к рейху.

– Британский агент!

У Боха зажглись глаза. Это же настоящий клад! Тут орденом пахнет! Повышением в чине! Он мигом представил себя в образе оберштурмбанфюрера Боха. Низкорослый толстяк, получивший от мускулистых однокашников кличку Гретель, мигом поднимется в чине! Они еще пожалеют, что завязывали узлом его кальсоны!

– В случае удачного завершения операции задержанного передать СС для допроса. Махт, предупреждаю: если понадобится, я полечу в Берлин. Вздумаешь препятствовать работе СС – узнаешь, какими бывают последствия.

Известно какими. «Русские танки! Дистанция триста! Заряжай! Огонь по команде!» – «Герр майор, я их не вижу! Снег слепит, пальцев не чувствую, панорама заиндевела!»

Хотя наглая кража произошла у полковника на глазах, он ничего не сказал, да и вообще никак не отреагировал. Видимо, его разум, слишком увлеченный воспоминаниями о восхитительных событиях 1912 года, в частности о первом одиночном полете, был не способен обрабатывать новую информацию. Преступление, свидетелем которого стал полковник, не могло иметь ничего общего с замечательным французским другом, считаные минуты назад внимавшим ему с восхищением и глубочайшим уважением и, без преувеличения, боготворившим его, как эпического героя. Увиденное не укладывалось в шаблоны восприятия, и поэтому сознание временно отказалось от него в пользу других удовольствий, а именно предстоящего рассказа о полковничьих приключениях в Великой мировой войне, о том, как он – вы не поверите! – пожимал руку самому Рихтгофену, и о крушении, в котором его собственная левая рука навсегда лишилась подвижности. Случилось это в 1918-м, и, по счастью, он сумел перелететь через линию фронта с изорванным в клочья хвостом и рухнул вблизи своих траншей. Одна из его любимых историй.

А потому он лишь вежливо кивнул французу, и тот кивнул в ответ с таким видом, будто ничто на свете не могло его обескуражить.

Поезд с ревом гудка и свистом пара уже втягивался в вокзал, тормозил, тяжко содрогаясь.

– Ах, Париж! – сказал полковник. – Между нами, месье Пьенс, мне он куда больше нравится, чем Берлин. А жена вообще от него без ума. Она так ждала моего отпуска!

Немцы и французы покидали вагон вместе, без суеты и на платформе обнаруживали, что придется иметь дело с охраной. Вход в здание вокзала был перекрыт, вдоль платформы стояли цепью солдаты полевой жандармерии и СС, с автоматами в руках, покуривая, но при этом внимательно разглядывая прибывших. Вдруг охранники закричали, что немцам надлежит двигаться влево, а французам вправо. Справа несколько мрачных мужчин в фетровых шляпах и мешковатых плащах проверяли паспорта и дорожные пропуска. Немцу достаточно было махнуть увольнительной, поэтому левая очередь продвигалась гораздо быстрее.

– Ну что ж, месье Пьенс, здесь мы с вами расстанемся. Удачи вашей сестре с лечением, – надеюсь, в Париже она поправится быстро.

– Я в этом абсолютно уверен, полковник.

– Адью.