Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

– Ну вот, – опустил гарнитуру рации Абель, – вы угадали: в последний момент на поезд сел гауптштурмфюрер Бох.

Бэзил терпеливо ждал. Вагон покачивался, погромыхивал, полязгивал. Сумерки сменились непроглядной тьмой. Все пребывало во власти тряски.

Мужчины курили, потягивали спиртное из бутылок и фляг, пытались читать книги или писать письма домой. Не будучи экспрессом, поезд останавливался через каждые полчаса; один-два офицера покидали вагон, один-два входили. Мигали лампы, врывался холодный воздух, французский проводник выкрикивал ничего не говорящие пассажирам названия, и поезд снова устремлялся в ночную мглу.

Наконец кондуктор прокричал, сначала по-немецки, затем по-французски:

– Брикебек через двадцать минут.

Бэзил встал и, не забрав плаща со скамьи, прошел в туалет. Там глянул в зеркало – тусклый свет сделал лицо исхудалым. Надо было взбодриться, и Бэзил обтер щеки и лоб мокрым полотенцем. Денек выдался не из легких. Остался последний рывок, последняя уловка.

Паранойя – неотвязчивый спутник агента на вражеской территории. У Бэзила не было иммунитета от этой напасти, только привычка обуздывать ее. Это же касалось и страха.

Сейчас и паранойя, и страх вцепились в него мертвой хваткой. Он знал, что оставаться в поезде – худший из вариантов. Это прямой путь к аресту.

Он снова надел на лицо боевую маску, облачился в доспех из харизмы и обаяния, заставил глаза заискриться, улыбку – засиять, брови – романтически выгнуться. Вернулся в роль. Снова стал Бэзилом Сент-Флорианом.

– Отлично, – сказал Махт. – Бох, пора и вам внести свою лепту. Употребите эсэсовскую власть, которой мы так боимся. Позвоните адъютанту фон Хольтица, чтобы мне временно подчинили воинскую часть «Нахтъягдгешвадер-девять». Ну да, это люфтваффе. Эскадрилья, базирующаяся на небольшом аэродроме близ городка под названием Брикебек, меньше часа езды от Шербура. Вы, надеюсь, помните нашу давешнюю беседу с ее командиром, оберстом Гюнтером Шоллем? Вам нужно горячо надеяться, что оберст Шолль еще занимает свою должность, ведь только он способен поймать для нас Джонни-англичанина.

Как и ожидал Махт, и в глазах, и в чертах лица Боха отразилась крайняя степень непонимания. Он протестующе забормотал что-то, но Абель перебил его:

– Герр гауптштурмфюрер, я вас умоляю! Теряем время.

Бох подчинился и сообщил своему оберштурмбаннфюреру, что гауптман Дитер Махт, абверовец из отдела III-B, нуждается в полномочиях начальника дислоцированной в Брикебеке воинской части НЯГ-9. Затем все трое уселись в «ситроен» и проехали шесть кварталов до гостиницы «Ле Дюваль», где поспешили к телефонному коммутатору. Абверовцы казались эсэсовцам сонными мухами, но по общегерманским меркам они были сама эффективность. Оператор вручил трубку Махту, который даже не успел снять плащ и шляпу.

– Алло, алло! – заговорил сыщик. – Это гауптман Махт, вызываю оберста Шолля. Да, я подожду.

Через несколько секунд отозвался аэродром.

– Да, оберст Шолль, это гауптман Махт, Париж, абвер. Вас ввели в курс дела?

– Здравствуйте, Махт. Мне лишь известно, что пришла срочная директива от командования люфтваффе и я теперь должен выполнять ваши распоряжения.

– У вас ожидаются сегодня полеты?

– Нет, бомбардировщики пока идут на север. Рассчитываем на спокойную ночь.

– Жаль разочаровывать, герр оберст, но вашим парням предстоит потрудиться. Похоже, ваш попутчик возвращается. Организуйте ему встречу, задержите и оцепите шербурский поезд на вокзале в Брикебеке. Прибытие в полдвенадцатого. Отправьте туда всех кого можно. Поднимите летчиков с коек, вытащите их из баров и борделей. И механиков, и заправщиков – всю аэродромную обслугу. Оставьте только дежурных на вышке. Позже объясню, для чего это нужно.

– Махт, должен заметить, это беспрецедентно…

– Оберст, я пытаюсь вас спасти от русского фронта. Выполняйте мои приказы с надлежащим энтузиазмом, от этого зависит ваше благополучное возвращение к трем любовницам и винному погребу.

– Откуда вы…

– Доносы, герр оберст. Пусть ваши люди спрячутся в кустах и здании вокзала, а по прибытии поезда оцепят его. Из вагонов никого не выпускать. Обыщите весь состав, начните, конечно же, с первого класса. Кто нам нужен, вы знаете. Сейчас на нем темно-синий костюм, в полоску, двубортный, и темный плащ. Он может выглядеть постаревшим, суровым, необщительным, не таким симпатягой, как в прошлый раз. Необходима предельная бдительность. Это понятно?

– Вооружен?

– Неизвестно. Давайте считать, что вооружен. И вот что очень важно: увидите его – не реагируйте. Понимаете? Не вступайте в визуальный контакт, не ускоряйте движения, не делайте никаких глупостей! У него ампула с ядом. Может быть, уже во рту. Если англичанин поймет, что вы явились по его душу, то раскусит ее. Стрихнин действует мгновенно. Живым этот тип будет куда ценнее. Наверняка он знает уйму секретов. Вы поняли меня?

– Понял.

– Задержите его, когда будете полностью уверены в успехе. И предупредите ваших офицеров, чтобы первым делом занялись его ртом. Придется сунуть пальцы или кляп – глубоко, до самого горла. Если все же он проглотит ампулу, немедленно переверните его лицом вниз и сильно ударьте по спине – тогда он выкашляет ее.

– Мои люди получат необходимые инструкции. Я буду лично руководить операцией.

– Оберст, наш англичанин очень опытен и толков. Матерый волчище. В этой профессии многие погибают через неделю, а он продержался годы. Действуйте предельно осторожно, рассчитывайте каждый шаг, не допускайте ошибок. Уверен, вы справитесь.

– Не беспокойтесь, Махт, возьму я вашего шпиона.

– Вот и славно. И еще одно: я буду у вас через два часа. Прилечу на «шторьхе» с Абелем, помощником.

– Что?.. А, ну да, вы же летчик.

– И у меня больше тысячи часов налета. Да и «шторьх» очень прост в управлении.

– Я в курсе.

– Удачной охоты.

– Удачного полета.

Махт положил трубку и обернулся к Абелю:

– Позвони в аэропорт, пусть проверят и заправят машину, чтобы сразу по прибытии мы могли взлететь.

– Есть, герр гауптман.

– Минуту, – вмешался Бох.

– Да, герр гауптштурмфюрер.

– Поскольку это совместная операция СС и абвера, я настаиваю на участии в ней. Я полечу с вами.

– «Шторьх» рассчитан максимум на двоих. С третьим человеком на борту он потеряет в скорости и маневренности. Это не истребитель, а просто воздушный змей с моторчиком.

– Значит, я полечу вместо Абеля. Махт, не спорь со мной. Если придется, я обращусь в штаб СС и даже выше. Наша служба должна проконтролировать все этапы операции.

– И вы доверяете моему пилотскому мастерству?

– Безусловно.

– Вот и хорошо, потому что Абель не доверяет. Что ж, поехали.

– Не спешите. Мне необходимо переодеться.

Освежившись, Бэзил вышел из туалета, но направился не к своей скамье, а в противоположную сторону. С самым непринужденным видом он отворил дверь вагона и ступил на зыбкий, гремящий настил над сцепкой. Дождался, когда за спиной закроется дверь. Прикинул скорость. Уж не замедляется ли состав? Да, так и есть, вагон качается слабее, колеса стучат не так агрессивно и слегка скрипят. Поезд идет под уклон, притормаживает, – должно быть, путь впереди изгибается.

Не колеблясь ни секунды, Бэзил прыгнул в темноту.

«Что дальше? Выручит ли в этот раз фамильное везение Сент-Флорианов? Ждет ли меня мягкая посадка и несколько кувырков в грязи, опасные только для одежды и прически? Или это моя последняя секунда – сейчас я налечу на опору моста, или на дерево, или на колючую проволоку?»

Тело в прыжке будто удлинилось. Едва он покинул промежуток между вагонами, на него обрушился воздушный поток, нелепо разметав руки и ноги. Казалось, Бэзил провисел в кромешной темноте целую вечность под оглушительный рев ветра и поезда.

И наконец ударился оземь. Взорвались звезды, коллапсировали солнца, вселенная расщепилась на атомы и вызвала колоссальный прилив энергии. Бэзил проехался челюстью по земле, жгучая боль пронзила поясницу. Затем резкое торможение всем телом, свирепый удар по левой руке… И такое ощущение, будто ты катишься, скользишь, падаешь и налетаешь на все подряд.

И тишина. И неподвижность.

«Я что, умер?»

Не похоже.

Поезд ушел, а Бэзил остался возле железной дороги; пахло кровью и пылью. Тут его объяла боль, как железная дева. Он травмирован, это понятно. Насколько серьезно? Сможет ли двигаться? Или он парализован? Целы ли кости?

Он резко втянул воздух, надеясь, что силы вернутся. Они вернулись – в ничтожном количестве.

Бэзил полез в карман, убедился, что девятимиллиметровый браунинг на месте. Потянулся к лодыжке, надеясь… нет, молясь, чтобы фотоаппарат пережил падение. И не обнаружил его! Утрата была такой чудовищной, что просто не уместилась в сознании. И хорошо, потому что она оказалась мнимой. При падении пластырь ослаб, но не сорвался с ноги, и драгоценная «Рига-Минокс» всего лишь сдвинулась. Нащупав алюминиевый корпус, Бэзил счастливо вздохнул и переправил фотоаппарат в карман брюк, а браунинг засунул сзади за ремень. Затем сосчитал до трех и встал.

Оказалось, что одежда изорвана, а левая рука так жутко распорота, что ее не разогнуть. Под дешевым полосатым габардином ныло разбитое колено. Но больше всего досталось спине, – должно быть, Бэзил приложился к валуну или ветке. Чувствовалось, как там зреет отек. Несколько недель мучений обеспечено.

Бэзил повращал корпусом вправо-влево – будто осколки стекла в боку; должно быть, сломаны ребра. Досталось так досталось. Но есть и хорошая новость: он не погиб и не утратил способности передвигаться.

Вспомнился разговор с попутчиком, лопухом из люфтваффе. «Моя эскадрилья – в миле от железной дороги, сразу за городом. Мы прекрасно обжились. При первой же возможности, месье, пожалуйте в гости, я устрою вам экскурсию. Была убогая воинская часть в дремучем захолустье, а теперь там настоящий немецкий городок, с канализацией и гудронированными дорогами, даже с эстрадой для летних концертов. Мои ребята – лучшие из лучших, и доказательство тому – рекордный счет сбитых английских бомбардировщиков».

Железнодорожный путь тянулся с юга на север, а стало быть, аэродром был в миле от него или чуть дальше. Туда-то и направился Бэзил, пробираясь между деревьями и кустами. Впрочем, лесок был вполне ухоженным, вдобавок у Бэзила восстановилось ночное зрение, как ни препятствовала этому боль в голове и спине. Походка – как у чудовища Франкенштейна, зато не было сомнений, что он двигался в верном направлении.

А вскоре Бэзил услышал рокот приближающегося к нему небольшого самолета и окончательно убедился, что находится на правильном пути.

В небе скользил «шторьх», мотор частил, как сердечко колибри. Непропорционально громоздкое шасси и неповоротливость на земле не мешали этой машине летать с изяществом аиста. Махт держал высоту четыреста пятьдесят метров и шел по компасу почти точно в Канне. По пути Махт совершил посадку на большой базе люфтваффе – дальность полета «шторьха» составляла триста километров, до Брикебека могло не хватить топлива. Возвращаться гауптман планировал этим же маршрутом, с дозаправкой. Уж кому, как не летчику-асу, знать, что небо не прощает ошибок.

Курс на запад, дроссель полностью открыт, скорость сто семьдесят пять километров в час – очень скоро впереди покажется НЯГ-9. «Шторьх» – великолепная машина, легкая и надежная. Ей самой хочется летать, не то что аэропланам Великой мировой войны, слишком громоздким и маломощным, – этим, похоже, куда больше хотелось разбиться. Какого труда стоило удерживать их в воздухе! А «шторьх» мог бы целые сутки не приземляться, если бы позволял объем топливного бака.

В полуоткрытое плексигласовое окно врывался студеный воздух. Пилот и пассажир мерзли; разговаривать не хотелось. Впрочем, последнее Махта вполне устраивало – сосредоточившись на управлении, он наслаждался полетом. Любовь к небу не угасла в нем за годы, прошедшие с той войны.

Внизу стелились французские поля и леса – не сказать, что совсем темно, но детали ландшафта неразличимы. Это не имеет значения, опытного пилота приборы не подведут. Часы подсказали, что самолет входит в авиапространство НЯГ-9. Махт взял гарнитуру рации, несколько раз щелкнул тангентой и произнес:

– «Антон», «Антон», это «Берта-девять-девять», как слышите?

В головных телефонах раздался треск, затем голос:

– «Берта-девять-девять», это «Антон». Слышу и пеленгую. Слегка отклоняетесь к юго-западу, примите на несколько градусов севернее.

– Отлично. Спасибо, «Антон».

– Когда услышу вас над головой, подсвечу полосу.

– Хорошо, хорошо. Еще раз спасибо, «Антон».

Махт скорректировал курс и спустя минуту был вознагражден вспыхнувшей на земле узкой буквой «V». Еще через несколько секунд между ее крыльями в темноте прочертилась длинная линия посадочной полосы. Он понемногу опустил дроссель, услышал, как упали обороты двигателя, увидел, как скорость снижается до семидесяти пяти, потом до шестидесяти пяти, мягким нажатием на ручку управления наклонил самолет вниз, вошел в освещенный клин и увидел траву по бокам широкой гудронированной взлетно-посадочной полосы, проложенной с расчетом на большие двухмоторные Ме-110. Затем убавил подачу топлива еще больше и приземлился; тряска при этом была едва ощутима.

Очень скоро вес одержал верх над инерцией движения, и машина застыла бы как вкопанная, если бы пилот не прибавил газу и не повел ее дальше со скоростью такси. Различив прямо по курсу кривые крыши ангаров, Махт направился к ним. Вот и широкая стояночная площадка, а за ней – четыре арочные конструкции, где содержатся и обслуживаются перед вылетом истребители. На площадке Махт предусмотрительно развернул «шторьх» носом к полосе и выключил двигатель. Замер винт, прекратилась вибрация корпуса.

Проследив за тем, как миниатюрный самолет подъезжает к ангарам и после короткой паузы занимает удобное для взлета положение, Бэзил одобрительно кивнул. Кто бы ни прилетел на этой машине, он намерен поскорее вернуться.

Уже преодолевший проволочное ограждение Бэзил залег метрах в трехстах от самолета, за которым в пятидесяти метрах стояли четыре ангара. Оберст Шолль сказал ему, что охрана аэродрома ослаблена: многие солдаты едут на русский фронт, чтобы своими бренными телами подпитать пламя войны. Правда, остались сторожевые собаки, но одна умерла от пищевого отравления, а другая, совсем дряхлая, едва шевелится – опять же, спасибо Шоллю за полезную информацию. Охрана НЯГ-9 – не более чем иллюзия; весь персонал базы ночных истребителей, не занятый непосредственно в обслуживании машин, отправлен на восток, где готовится нечто очень серьезное.

В ангарах проглядывали рельефные очертания крупных боевых машин – фонари открыты, носы задраны, хвосты опущены, наклон – пятнадцать градусов; под фюзеляжем – два колеса; короткие стойки шасси отходили от гондол двигателей, смонтированных на широких крыльях. На носу исполина угнездились настоящие оленьи рога – радарная антенна для наведения самолета на стаи бомбардировщиков, летающих на высоте 7600 метров.

Все машины имели хорошо различимую издали эмблему – черный крест люфтваффе. Металлические тупые носы лоснились в свете аэродромных огней, пока их не отключили с вышки командно-диспетчерского пункта после полной остановки «шторьха».

Бэзил пристально наблюдал за происходящим. На землю спустились двое. Один – в летном кожаном шлеме, но не в форменной куртке, а в мешковатом цивильном плаще, похоже годами не знавшем чистки и глажки. Это пилот; шлем он бросил в кабину вместе с головными телефонами и нахлобучил фетровую шляпу – приобретенную, похоже, вместе с плащом и такую мятую, словно хозяин привык запихивать ее в карман.

Куда больше Бэзила заинтересовал гость номер два. Эсэсовец до мозга костей, воплощение мрачного стиля и еще более мрачной угрозы. Сапоги, галифе, щегольской китель с узким воротом, черная фуражка с мертвой головой между серебряным рантом и вздернутой тульей… Как же плохо все это сочеталось с ним самим, напрочь лишенным грации и изящества! Этот свиноподобный тип, в отличие от своего спутника, сомлел в полете и поэтому неуклюже расхаживал, размахивая руками, чтобы прогнать вялость из тела и разума.

Из темноты вынырнул штабной «мерседес». Водитель в форме люфтваффе выскочил из машины, отрывисто козырнул, не пожав руку прибывшим, что выдавало его подчиненный статус, и подобострастно распахнул перед ними заднюю дверцу.

Гости расположились на сиденье, водитель вернулся за руль, и машина канула во мглу.

– Да, сержант, все правильно, – произнес Махт.

В темноте угадывались очертания здания: слева – командно-диспетчерского пункта и штабных построек, справа – офицерского клуба. Впереди, в нескольких сотнях метров, стояли ворота.

– Сейчас мы выйдем, а вы сразу поезжайте за ворота и отправляйтесь на Брикебекский вокзал – там вас дожидается начальство.

– Герр гауптман, мне поручено…

– Сержант, выполняйте приказ, если не хотите вместе с бедолагами из вермахта штурмовать мерзлую кучу собачьего дерьма где-нибудь в России.

– Есть, герр гауптман. Сделаю все, как вы сказали.

– Не сомневаюсь.

В промежутке между двумя постройками машина затормозила; Махт выскочил, за ним последовал Бох. «Мерседес» покатил дальше, набирая скорость, нарастающий шум говорил о том, что машина везет в город двух важных пассажиров.

– Махт, – прошипел Бох, – какого черта?

– Герр гауптштурмфюрер, пошевелите мозгами. Наш приятель – не та рыба, которую можно поймать ведром. Он слишком умен. Ему не составило труда прикинуть, через сколько времени после его бегства из Парижа мы выясним, куда он направляется и под чьим именем. Понятно же, что мы не дадим ему добраться до Шербура и украсть или нанять там плавсредство. В то же время болван Шолль удачно снабдил его информацией о режиме службы на базе и ее охране, а заодно, конечно же, о ее точном расположении. Уверен, шпион счел этот вариант самым выигрышным. Он хотел перелететь в Англию на «сто десятом», как наш свихнувшийся Гесс, но приманка, которую мы ему подсунули, куда вкуснее – маловысотный, небыстрый, послушный «шторьх». Непреодолимый соблазн. В чем бы ни заключалась его загадочная миссия, это лучший шанс выполнить ее. А мы этого сделать не позволим. Ваш пистолет заряжен?

Бох похлопал по висящей на парадном ремне кобуре:

– Само собой. В любой момент может пригодиться.

– Вот и хорошо. Мы подберемся к агенту и подождем, пока он не сделает свой ход. Парень не дальше чем в четверти километра от нас. Дожидается, когда уедет машина и разленившиеся дежурные на вышке прекратят наблюдать за полем. Тогда он рванет к самолету…

– И встретит там нас.

Бох вынул парабеллум из кобуры.

– Герр гауптштурмфюрер, ради бога, спрячьте оружие, вы меня нервируете.

Бэзил двинулся вперед. Трава была слишком низкой, чтобы служить прикрытием, но территория не освещалась – вряд ли с вышки обнаружат ползущего человека. План выглядел просто: незамеченным добраться до стоянки и встать так, чтобы самолет заслонял его от наблюдателей. Не ахти какое укрытие, но у бинокля узкое поле обзора, к тому же темно. Есть надежда, что расслабленный офицер отбывает будничное дежурство вдали от пылающих фронтов и радуется, что его не отправили за пару километров отсюда – ловить на станции какого-то сумасшедшего шпиона.

Конечно, боль не отпускала. Она пульсировала в спине, в ушибленном бедре, по-прежнему давала о себе знать между глазами; горели раны на руке и колене. Бэзил загребал траву, как пловец – воду, и рывками продвигался вперед. Страх придавал ему силу, которой иначе было бы негде взять. Тяжкое, судорожное дыхание заглушало все ночные звуки. Так он полз, казалось, целую вечность, не смея поднять голову. Словно плыл через Ла-Манш: взглянешь вперед, увидишь, как далеко от тебя берег, и отчаешься до него добраться.

В памяти возникали образы прошлого, представая в неожиданных ракурсах, отчего казались лишенными смысла… хотя не совсем. Бэзил едва помнил мать, а отца ненавидел. В семье он был младшим – еще до его появления на свет братья успели обзавестись друзьями и увлечениями. Вспомнились и женщины, с которыми он был близок, но это не наполнило его гордостью и торжеством, а вызвало тоскливые мысли о людской порочности, о разочаровании, поровну разделенном им с каждой подругой. И о врожденной неспособности хранить верность женщине, даже той, в которую влюблен. Если честно, он вел совершенно бесцельную жизнь, пока не пошел служить короне. Эта служба отлично подходит Бэзилу с его авантюрным и жестоким характером, с его острым и быстрым умом. Он мастер хитрить, обманывать, принуждать, манипулировать и даже убивать; подобные поступки не доставляют ему никаких моральных неудобств. Впервые он лишил человека жизни в 1935-м: это был коррумпированный инспектор малайзийской полиции. Запомнился прыжок массивного «уэбли» в руке, и запах кордита, и падение жертвы – как же странно она выглядела, беспомощно поникая под властью гравитации. Бэзил думал, что будет куда труднее, а оказалось – сущий пустяк. Возможно, и его собственная гибель, случись она через несколько минут, или дней, или недель, или в следующем году, или еще через год, станет безделицей для его убийцы – какого-нибудь солдатика из Ганновера, вслепую прочесывающего лес автоматными очередями.

Что ж, чему быть, того не миновать. Бог войны Марс, блистательный и грозный, играет по своим подлым правилам. Он пожирает всех подряд, и никто, кроме него, не остается в выигрыше, что бы ни утверждали потом лжецы, называющие себя историками.

Трава кончилась, Бэзил добрался до твердой обочины взлетки. Можно оглядеться. До маленького самолета – меньше пятидесяти метров; задрав к небу нос, он стоит на своем шасси, до нелепости высоком.

Надо подбежать, забраться в кабину, завести мотор, раскрутить винт, убрать тормоза. Машина покатит вперед, вырулит на полосу, разгонится, оторвется от земли – и понесет пилота прямо на север. Уже на рассвете он будет в Англии.

«Пятьдесят метров, – подумал Бэзил. – Всего-то-навсего. Последний бросок – и я спасен».

Он подобрался, сосредоточился. «Пистолет при мне, камера в кармане, кругом – ни души». И спохватился: предусмотрено не все.

Бэзил полез в нагрудный карман, пошарил пальцами. Нашел. Вынул маленькую капсулу – несколько кубиков чистого стрихнина в карамельной оболочке – и угнездил во рту, между губой и челюстью. Один укус – и ты в Нетландии.

– Гляди! – шепнул Бох. – Это он! Вон там, около взлетной полосы.

Они стояли на коленях во мраке, у ближайшего к «шторьху» ангара. Махт увидел англичанина; тот явно готовился действовать.

«Представляю, как ты вымотался, несчастный ублюдок, – подумал сыщик. – Пятые сутки на оккупированной территории, столько раз побывал на волосок от провала, и спасали тебя лишь дерзость и блеф. Даже отсюда видно, что твой двубортный костюмчик превратился в лохмотья».

– Пустим его в кабину, – сказал Махт. – Он займется управлением, и ему будет не до осторожности. А мы аккуратно подойдем с хвоста, под прикрытием фюзеляжа.

– Ясно. Согласен.

– Вы остаетесь в стороне, чтобы держать его на мушке. Я набрасываюсь на него и сую ему в рот вот это, – Махт показал кусок резинового шланга, – чтобы он не проглотил яд. Потом надеваю наручники, и дело в шляпе.

Тот, за кем они следили, отделился от кромки травяного поля. Это был бег атлета, регбиста: прыжки мощные, корпус наклонен – спортсмен привык уворачиваться от противников. Миг – и он возле «шторьха». Рывком сдвигает фонарь, запрыгивает на сиденье.

– Пошли! – скомандовал Махт.

Ловцы покинули свое укрытие и быстро зашагали к самолету. Возле хвоста Бох взял парабеллум на изготовку и повернул влево, чтобы поравняться с кабиной и держать ее под прицелом. Махт тенью скользнул справа вдоль фюзеляжа, на корточках подкрался к шасси…

– Halt![72] – заорал Бох.

В тот же момент Махт выпрямился, схватил изумленного англичанина за борта пиджака и рывком вытащил из кабины. Оба рухнули наземь, но гауптман успел извернуться, бросая противника через бедро. Англичанин ударился куда сильнее, чем немец, который ловко уселся на него верхом, вдавил ему в грудь колено и затолкал в горло шланг. Шпион кашлял, корчился, судорожно искал опору, но Махт, на своем веку задержавший немало преступников, прекрасно умел выкручивать и заламывать руки.

– Выплюнь! – прокричал он по-английски. – Выплюнь, черт бы тебя побрал!

Он перевернул шпиона на живот, сильно ударил ему между лопатками – и капсула вылетела, точно попавший не в то горло кусочек полупережеванного мяса, после чего шлепнулась на землю, чтобы тотчас хрустнуть под тяжелым ботинком Махта.

– Англичанин, руки вверх, живо! – проревел он.

Подскочивший Бох для пущей убедительности сунул ствол парабеллума под нос пленнику.

Похоже, тот полностью утратил волю к сопротивлению и покорно поднял руки.

– Махт, обыщи его.

Гауптман снова занялся пленником: провел ладонями по талии, под мышками, по ногам.

– Только эта малютка, – показал он «Ригу-Минокс». – Но она расскажет нам многое.

– Вы будете разочарованы, приятель, – заговорил англичанин. – Я ищу духовного просветления, и сделанные мною снимки всего лишь указывают дорогу к нему.

– Молчать! – рявкнул Бох.

– Ладно, пора возвращаться… – начал Махт.

– Не будем спешить, – перебил эсэсовец.

И гауптман обнаружил, что ствол пистолета смотрит уже на него.

Слишком быстро. Бэзил знал, что по-другому и не бывает, и тем не менее оказался не готов.

Это «Halt!» раздалось так близко и прозвучало так громко, что ошеломило, парализовало его. Откуда ни возьмись появился второй, вытащил его – ох и сильный же дьявол! – и швырнул на площадку. А еще через пару секунд выбил капсулу. Кем бы ни был этот тип, свое дело он знал отменно.

И вот Бэзил стоит рядом с ним, тяжело дышит, шатается от изнеможения и силится не думать о чудовищности происходящего. Пытается понять, почему драма его пленения сменилась иной драмой – загадочным и жестоким столкновением немецких начальников.

– Бох, что ты делаешь, черт бы тебя побрал? – спросил немец в цивильном плаще немца в эсэсовском мундире.

– Решаю проблему, – ответил человек с парабеллумом. – Не ждать же, когда абверовская скотина отправит рапорт наверх, и моя карьера рухнет, и меня сошлют в Россию? Неужели ты думал, что я это допущу?

– Друзья мои, – заговорил Бэзил по-немецки, – не лучше ли нам обсудить все это в спокойной обстановке, за бутылочкой шнапса? Уверен, вы сможете уладить ваши разногласия к обоюдному удовольствию.

И полетел с ног от удара парабеллумом в челюсть. И ощутил кровь на стремительно распухающей щеке.

– Не смей раскрывать пасть, мерзавец! – процедил эсэсовец и повернулся к полицейскому. – Теперь ты понимаешь, Махт, какую услугу мне оказал? Ночь, свидетелей нет – ты сам придумал план поимки шпиона. Сейчас прикончу я вас обоих, но об этом никто не узнает. Он застрелил тебя, я застрелил его: выходит, я герой. И этот бесценный для разведки фотоаппаратик начальство получит из моих рук. Обещаю пролить горькие слезы на твоих похоронах, – конечно же, тебе отдадут надлежащие почести, и я выражу искреннее сочувствие твоей команде, которая сразу же отправится в Россию.

– Ты псих, – сказал Махт. – И человек без чести.

– Зиг хайль! – ответил Бох и выстрелил.

Но промахнулся. Потому что левый желудочек его сердца пробила девятимиллиметровая пуля. Браунинг в правой руке абверовца сработал на долю секунды раньше парабеллума. Бох дернулся, и его свинец улетел в ночную мглу.

Казалось, офицер СС тает. Сначала подогнулись колени. Но это уже не имело значения – он был совершенно мертв. Бох завалился налево; удара о гудронированный щебень не выдержали ни нос, ни зубы, ни пенсне.

– Отменный выстрел, старина, – похвалил Бэзил. – А ведь я даже не заметил, как вы забрали пистолет.

– Я догадался, что он готовит какую-то подлость. Слишком уж охотно помогал. А теперь, сэр, скажите, что мне делать дальше. Сдать вас и получить Железный крест? Или вернуть пистолет с камерой и помахать на прощанье?

– Даже если рассуждать чисто теоретически, я не смогу найти сильных возражений против первого варианта.

– Что ж, попробуйте отыскать доводы в свою пользу. Вы спасли мне жизнь… вернее, спас ваш пистолет. А еще вы спасли моих людей. Но отпустить? Такому поступку должно быть серьезное оправдание. Вы же знаете, каков немецкий ум: неироничен, категоричен, педантичен и логичен.

– Ну хорошо. Я здесь не для того, чтобы убивать немцев. Я еще не убил ни одного. Осмелюсь заметить, сэр, что из нас двоих для ваших соотечественников по-настоящему опасны вы. Немцев будет погибать все больше и больше, и англичан, и русских, и даже лягушатникам достанется. А может, и американцам. Прямо сейчас остановить мясорубку нельзя. Но есть основания надеяться, что сведения на этой фотопленке, которые не имеют отношения к военному делу, способны приблизить конец войны как минимум на два года. Не знаю, сэр, как вы, а я устал от нее до смерти.

– Справедливо. Я тоже сыт ею по горло. Ладно, вот ваш пистолет, вот фотоаппарат, вот самолет, а теперь проваливайте.

– Можно один-единственный вопрос?

– Да.

– Как завести мотор?

– Вы что, управлять не умеете?

– Умею… чисто теоретически. Летать мне доводилось, и я наблюдал за пилотом. Да и в кино видел: ручка на себя – подъем, от себя – снижение. Вправо, влево – разворот, а еще педали…

– Ну вы и фрукт!

И немец объяснил англичанину, как включать зажигание, где находятся тормоза, как набрать взлетную скорость, где расположен компас, который покажет верное направление – строго на север.

– Выше ста пятидесяти метров не поднимайтесь. Скорость – сто пятьдесят километров, не больше. Никаких лишних движений. Как доберетесь до Англии, найдите лужок помягче и снижайтесь. В самый последний момент вырубите магнето, пусть машина сядет сама.

– Так и сделаю.

– И еще одно запомните, англичанин. Вы мастер своего дела – лучший из всех, кого мне доводилось ловить. Но я вас все-таки поймал.

– Джентльмены, – заговорил сэр Колин Габбинс, – надеюсь, вы простите капитану Сент-Флориану его внешний вид. Бэзил только что вернулся из-за рубежа и запарковал самолет при помощи дерева.

– Сэр, меня уверили, что дерево выживет. И слава богу – на моей совести и так уже слишком много грехов.

Правая рука Бэзила была в гипсе – результат падения с вышеупомянутого дерева. Торс под рубашкой обмотали прочной эластичной лентой; ее понадобилось несколько миль, чтобы соединить концы четырех сломанных ребер. Здоровенный синяк на лице, поставленный напоследок гауптштурмфюрером СС Бохом, сошел лишь отчасти – желтизна и отечность щеки производили отталкивающее впечатление, как и сине-фиолетовый обод вокруг налитого кровью глаза. Но больше всего неудобств доставляло расшибленное колено – Бэзилу даже пришлось завести трость. Не отпускала и пульсирующая головная боль, без которой не обходится сотрясение мозга.

И тем не менее, будучи стойким и мужественным британским офицером, Бэзил явился в мундире, – правда, китель был наброшен на плечи.

– Вижу, вас изрядно потрепало, – сказал адмирал.

– Бывали и взлеты и падения, сэр, – ответил Бэзил.

– Все мы понимаем, для чего здесь собрались, – заговорил чуждый иронии генерал Кэвендиш. – И мне хотелось бы узнать, чем мы теперь располагаем.

Как и в прошлый раз, они сидели в сумрачном зале для совещаний под зданием казначейства, в логове премьер-министра. Здесь все пропахло сигарами великого политика – хочешь не хочешь, а терпи. Несколько плакатов, карт и бодрых лозунгов, призывающих исполнить свой долг, – вот и весь декор. Как и в прошлый раз, напротив Бэзила сидели четверо: генерал, адмирал, Габбинс и моложавый мужчина в твидовом костюме, профессор Тьюринг.

– Профессор, – обратился к нему сэр Колин, – вы провели эти дни в сельской местности, не получая свежих новостей. Полагаю, будет лучше, если вы услышите о приключениях Бэзила из его собственных уст, хотя сведения о результатах миссии были отправлены вам в Блетчли еще неделю назад. Скажите же нам, стоили ли они пота, крови и слез капитана Сент-Флориана?

Кивнув, Тьюринг раскрыл портфель и выложил семь фотоснимков, сделанных «Ригой-Минокс». Это были страницы из «Пути к Иисусу». Вслед за ними профессор достал триста листов бумаги и переворошил их, показывая военным. Цифровые выкладки, колонки рукописных букв, пространные машинописные отчеты.

– Джентльмены, мы не сидели сложа руки, – сообщил Тьюринг. – Мы тщательнейшим образом исследовали снимки. Опираясь на дешифрованный советский дипломатический код, вычленили из слов и букв их математическое содержание и прокачали его через все имеющиеся электронные «бомбе». Привлекли лучших интуитивных дешифровальщиков, обладателей особого таланта, определенного склада ума, позволяющего решать подобного рода задачи без особых усилий. Проанализировали каждую букву, каждую запятую. Испробовали все классические методы взлома кодов. Вновь и вновь сверяли рукописные слова с печатными, содержащимися в книге преподобного Макберни. Даже измерили их с точностью до одной тысячной дюйма, пытаясь найти геометрическое решение задачи. Двое оксфордских профессоров искали скрытый смысл в беспорядочном на вид расположении этих странных крестовидных фигур, которыми разрисованы поля. И пришли к неутешительному выводу: расположение является беспорядочным не только на вид.

Сказав это, Тьюринг умолк.

– Итак? – спросил сэр Колин.

– Нет тут никакого секрета, – вздохнул профессор. – Если и существует книжный код, эти тексты не дают ключа к нему.

Последовала ужасная немая сцена. Наконец Бэзил заговорил:

– Сэр, не так уж важно, чего мне стоило добыть эти страницы. На регбийных матчах доставалось и покрепче. Но ради того чтобы они попали в ваши руки, очень смелый и достойный человек подверг себя огромному риску. Вы очень удивитесь, услышав, кто он, хотя есть основания полагать, что по ту сторону фронта таких людей немало. Будет очень печально, если мы сейчас обесценим его подвиг, признав свое поражение. На мою совесть ляжет черное пятно.

– Я все понимаю, – сказал профессор Тьюринг. – Но и вы должны понять меня. Книжный код неотделим от книги, правильно? Книга, по сути, есть целостная, замкнутая вселенная. И это, как ни крути, самое главное. Сколь бы ни был прост книжный код, он делает свое дело – благодаря книге. Массово отпечатанной на линотипных матрицах, аккуратно сброшюрованной и сшитой, снабженной привлекательной обложкой. Где бы ни был куплен экземпляр – в Манчестере, Париже, Берлине или Катманду, – вы увидите одни и те же слова в одних и тех же строках, на одних и тех же страницах. Но беда в том, что мы имеем дело не с печатной книгой, а с манускриптом, с рукописью. Автору могло мешать что угодно: возраст, пьянство, распутство, провалы в памяти, телесная немочь, запущенный сифилис или гонорея. Судя по тексту, в процессе работы над ним проблемы только усугублялись, так что конец рукописи, возможно, не имеет никакого сходства с оригиналом. Весь наш план строился на том, что хранящийся в Библиотеке Мазарини манускрипт – довольно точная копия того, что создал преподобный Макберни двадцатью годами ранее, и, обнаружив в обоих текстах одинаковые знаки в соответствующих местах, мы разгадаем код. Да, манускрипт, до которого вы добрались, соответствует оригиналу, повторяются даже религиозные каракули на полях. Будь он написан твердой рукой, пусть и с разным количеством знаков в строке и строк на странице, мы бы сумели рассчитать необходимые поправки и вычленить код. Но какое там! Взгляните на эти снимки, капитан, и вы не обнаружите ни малейшего порядка. Почерк то мелкий, то крупный. На одной странице – двести букв, на другой – шестьсот, на третьей – две тысячи триста. Строки наползают друг на друга: нет сомнений, что автор брался за перо, будучи в стельку пьяным. Его проклятая неаккуратность свела на нет все наши усилия. Поверьте, у нас просто не было шансов.

В помещении снова повисло тяжкое молчание.

– Что ж, профессор, – подал голос сэр Колин, – полагаю, вам пора возвращаться в Блетчли, к насущным делам. Да и нас ждут служебные обязанности. Капитану Сент-Флориану необходимо отдохнуть и восстановить здоровье. Конечно же, мы с удовольствием представим его к награде, ведь он, без преувеличения, совершил невозможное, проявив при этом исключительную храбрость. А как насчет повышения, Бэзил? Хотите стать майором? Сколько же головной боли вы сможете нам доставить! Не расстраивайтесь, дружище. Чтобы выиграть войну, приходится разбрасывать семена миллионами, надеясь, что однажды они дадут всходы. Я поручу подчиненным…

– Позвольте, – перебил Тьюринг. – Что тут происходит?

– Профессор, очевидно, продолжать нашу беседу нет смысла…

– Осмелюсь заметить, господа, что вам стоило бы научиться слушать, – произнес Тьюринг едким тоном, чем слегка удивил Бэзила. – Я не так изощренно ироничен, как капитан Сент-Флориан, и в отличие от вас, царедворцев, не привык соблюдать церемонии и разводить антимонии. Я ученый. Я имею дело с голыми фактами и привык говорить правду, ничего, кроме правды.

– Боюсь, сэр, я не понимаю, к чему вы клоните, – сухо произнес Габбинс.

Было видно, что ему, как и двум другим «царедворцам», приходится не по нраву пренебрежительный тон сорокалетнего профессора в мешковатом твидовом костюме и очочках с проволочной оправой.

– Я же сказал: научитесь слушать. СЛУШАТЬ! – повторил профессор еще резче и с таким нажимом, что вмиг стало ясно, как низко он ценит интеллектуальные способности присутствующих здесь военачальников и как сильно его возмущают их скоропалительные выводы.

– Сэр, – ледяным тоном проговорил генерал Кэвендиш, – если вы можете что-нибудь добавить, прошу это сделать. Генерал Колин совершенно прав: нас ждут дела…

– Секрет все-таки есть! – перебил его профессор.

Все лишились дара речи.

– Что, удивлены? Идея просто блестящая! – Тьюринг рассмеялся, восхищаясь изобретательностью создателя кода. – Постараюсь объяснить, а вы постарайтесь понять. Как, по-вашему, должен выглядеть самый непробиваемый код? Неуязвимый даже для машин, работающих в тысячу раз быстрее человеческого мозга?

На этот вопрос не смог ответить никто.

– Он должен функционировать как код, – добавил Тьюринг, – но при этом не являться кодом.

Снова оторопь, затем раздражение, наконец, испуг: «Никак этот умник смеется над нами?»

– Попробую зайти с другой стороны, – сказал профессор. – Код – это отсутствие кода.

И опять ни до кого не дошло.

– Кто бы это ни придумал, наш кембриджский библиотекарь или его куратор в НКВД, надо отдать должное его уму. На всей земле лишь двое понимали принцип этого обмена посланиями, и я рад сообщить, что теперь появился третий. Ваш покорный слуга. Признаться, меня осенило в последний момент. И сразу же все встало на свои места.

– Значит, профессор, у вас есть преимущество перед нами, – проворчал сэр Колин. – Продолжайте, пожалуйста.

– Код – это маскировка. Он сам себя маскирует, представляете?

Гробовое молчание.