Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

Однако нынешний наряд вовсе не располагал к подобному высокомерию. Как ни уверял месье в магазине подержанной одежды, что это костюм наивысшего качества, Бэзил сразу распознал худой крой – да и что хорошего можно сшить из дрянной ткани? Не всякая шерсть годится для костюма, что бы там ни воображали провинциальные портняжки. Отсюда и перекосы, и неразглаживающиеся складки, и треснувшая пуговица. Мешковатые брюки сползают, пиджак душит на манер корсета, а если не застегнуть, болтается, будто ты обмотался парой-тройкой синих в полоску флагов и они только и ждут возможности потрепыхаться на ветру. В таком виде даже в свой клуб не сунешься – вытолкают взашей.

А ведь нынче утром следует выглядеть респектабельно! Предстоит серьезная работа – взорвать что-нибудь большое, обязательно с немцами внутри.

– А я тебе говорю – надо действовать жестче, – возражал гауптштурмфюрер СС Отто Бох. – Больно уж легкомысленно относится к нам эта парижская сволочь. В Польше мы приняли нужные законы, правим железной рукой, поэтому инциденты вскоре сошли на нет. Поляки уже давно поняли, к чему приводит неповиновение, и никто не хочет сплясать польку на веревке посреди площади.

– У них там нехватка продовольствия, а с голодухи не очень-то посопротивляешься, – возразил Махт. – И мы не в Польше, здесь у нас совсем другие задачи. Вам нужен общественный порядок, добровольное подчинение народа, и удачное окончание поисков, по-вашему, должно послужить именно этим целям. Моя же роль куда скромнее: я всего лишь хочу поймать британского агента. Он сейчас почти что в спячке; нужно разбудить его и выманить из берлоги, чтобы обнаружить. Для его поимки нужна система, тут облавой со стрельбой не отделаться. Герр гауптштурмфюрер, поверьте: если вы поднимете суматоху, толку не будет. Прошу положиться на меня. Мне нередко случалось охотиться на человека, и, как правило, все выходило удачно.

Бох, конечно же, заупрямился. В отличие от Махта, он не был профессиональным сыщиком, до войны торговал пылесосами и отнюдь не преуспевал.

– У нас повсюду расставлены наблюдатели, – продолжал Махт. – Есть фото месье Пьенса, отретушированное согласно словесному портрету человека, с которым ехал в поезде этот болван Шолль. Оно здорово облегчит задачу нашим людям. Погода отменная, солнышко светит, постовым не нужно прятаться от дождя под навесами и карнизами, а патрульным машинам – расплескивать лужи и скрипеть дворниками. К тому же, когда окна не забрызганы, видно лучше. Мы тут с первых дней подкармливаем стукачей, и все они уже подняты на ноги. Система надежная, она обязательно даст результат. Возможно, уже сегодня.

Махт и Бох сидели за столом в банкетном зале гостиницы «Ле Дюваль» в окружении отдыхающих между дежурствами агентов. К густой вони раздавленных сигаретных и сигарных окурков и выбитого из трубок табака примешивались запахи остывшего кофе и немытых тел. Но охота на человека не обходится без подобных неудобств, о чем Махт прекрасно знал, а Бох – нет.

Все меры приняты, осталось лишь дождаться, когда засветится противник. И не упустить шанса.

– Гауптман Махт? – Это подошел Абель.

– Что?

– Парижский штаб. Вас приглашают на совещание к фон Хольтицу, прислали машину.

– А, черт! – выругался Махт.

Но он ждал этого вызова. Дело касается большой политики, крупные шишки обеспокоены, желают прикрыть себе задницу. Ну почему никто в мире не следует простому и разумному принципу: не тратить уйму сил на бюрократическую показуху, а терпеливо ждать событий?

– Я поеду, – заявил Бох, никогда не упускавший возможности покрутиться перед начальством.

– Герр гауптштурмфюрер, там ждут гауптмана Махта.

– Черт!.. – снова буркнул Махт, пытаясь вспомнить, где он оставил свой плащ.

В квартале от гостиницы «Ле Дюваль» Бэзил обнаружил то, что искал: «ситроен-траксьон-аван» черного цвета, с торчащей из окна длинной антенной. Машина с рацией – такие расставлены равномерно по всему Шестому округу, чтобы наблюдатели могли быстро оповестить штаб и вызвать подмогу.

По счастью, рядом оказалось кафе. Бэзил расположился за столиком и попросил кофе. Новый немецкий филер регулярно семенил к проверяющим и сообщал о том, что не заметил ничего подозрительного.

Отличная организация. Каждые полчаса подъезжает машина, дежурные сменяются через два часа. Отстоявший свое идет патрулировать – это для него и отдых, и разминка. Двойная выгода: руководитель в обычном порядке получает информацию от подчиненных, а у топтунов, чередующих стояние с хождением, не замыливается глаз. Через каждые четыре часа пара контролеров покидает автомобиль и быстро обходит расставленных на перекрестках коллег. При такой системе информация передается бесперебойно, люди не слишком устают, и все это не в ущерб качеству наблюдения. Тому, кто руководит операцией, явно не в новинку ловить людей.

Бэзил заметил кое-что еще. При встрече полицейские рассматривали, передавали друг другу, обсуждали какой-то листок. Конечно, немцы не могли раздобыть снимок Бэзила – значит это рисунок. Но все равно плохо. Рисунок или отретушированный фотоснимок циркулирует по округу, все больше наблюдателей узнают приметы разыскиваемого, все меньше у него шансов остаться незамеченным. До вечера лицо британского агента не успеет прочно запечатлеться в голове у полицейских, но к утру все, кому положено, хорошенько запомнят его. Выходит, нужно выполнить задуманное как можно скорее. Уже сегодня.

Наконец Бэзил решил, что достаточно хорошо изучил систему наблюдения. Дождавшись получасового интервала между приездами контролеров, он вышел из кафе. Было почти три часа дня. Солнечно, хоть и прохладно; небо голубое; куда ни глянь, везде такие знакомые черты старинного города.

Он шагал по бульвару Сен-Жермен. Обыватели и приезжие, разглядывающие витрины или жующие круассаны, бесконечный парад автомобилей, велосипедистов и велорикш – великий Париж жил своей привычной жизнью, и в ней чувствовался ритм, слышалась музыка. Оккупация? Масштабная полицейская операция? Городу это нисколько не мешало.

Бэзил свернул в переулок, чтобы забрать припрятанную там загодя, еще в темноте, винную бутылку с керосином. Керосин нашелся в гараже, десятилитровый бидон. Добавив пятнадцатисантиметровую полоску ткани, Бэзил получил зажигательную мину конструкции УСО. Правда, испытывать такую штуку ему еще не приходилось. Обычно он применял взрывчатку «808», но где ее тут найдешь? Неизвестно, сколько лет этому керосину, но должно сработать.

Бэзил укутал бутылку в газету, перевернул, давая намокнуть фитилю, и тронулся в обратный путь.

Теперь – самая деликатная часть. Она удастся, если немцы будут не слишком осторожны, а французы – не слишком наблюдательны. Собственно, весь расчет построен на том, что прохожие не обратят внимания на Бэзила, а если и обратят, то никак не воспрепятствуют ему. Парижане – люди гордые.

По счастью, «ситроен» стоял особняком: и спереди и сзади – свободное пространство.

Бэзил выяснил, что один немец, откинувшись на спинку сиденья, потягивается, чтобы не уснуть, а другой говорит в телефонную трубку рации, занимающей узкое заднее сиденье. Смотреть пришлось краем глаза, избегая визуального контакта со скучающим экипажем, – немцы могли ощутить давление взгляда. У человека с натурой хищника имеется сверхъестественная чувствительность к любым признакам агрессивности.

Бэзил направился к приземистому седану по косой линии, не отражаясь в зеркале заднего вида. Таких «ситроенов» в Париже было полным-полно, а ведь еще в 1935-м эта модель считалась элитной. Бензобак у машины располагался сзади, что упрощало задачу.

Приблизившись, Бэзил опустился на корточки, сунул бутылку под колесо, сдернул обертку, чиркнул зажигалкой, поджег тряпку. На все про все ушла секунда, и он как ни в чем не бывало двинулся дальше.

Вместо взрыва раздался мощный всхлип, будто великан резко втянул воздух. Бутылка разлетелась вдребезги, из-под машины хлынуло пламя, оранжевое с черным. В следующий миг воспламенился бензин в баке, и опять без взрыва; зато вырос огненный столб метров этак на сто, заставив поблекнуть прекрасные старинные фасады и погнав круговые волны жара.

Немецкие оперативники не пострадали, если не считать уязвленного достоинства. Первобытная огнебоязнь, намертво закодированная в человеке, заставила их пулей вылететь из автомобиля. Один споткнулся и продолжил отчаянное бегство, двигаясь по-звериному, на четвереньках. Прохожие тоже перепугались и с воплями бросились врассыпную от гигантского костра.

Панический шум за спиной разрастался, но Бэзил не оглядывался, быстро шагая к перекрестку бульвара с улицей Де Валор.

Бох читал Абелю лекцию о пользе сурового обращения «с этими французскими профитролями», и тут в банкетный зал вбежал полицейский:

– Взорван наш радийный автомобиль! Это атака Сопротивления!

Присутствующие среагировали мгновенно. Трое ринулись в оружейную комнату, где хранились мощные автоматы MP-40. Абель подскочил к телефону – сообщить о случившемся коменданту Парижа и попросить о присылке солдат. Остальные доставали из кобуры вальтеры, парабеллумы и маузеры, расхватывали плащи, готовились выдвигаться на место происшествия.

Только Бох ничего не предпринимал. Он сидел, парализованный ужасом. Не будучи трусом, этот поклонник сурового обращения с оккупированным народом и агрессивных методов дознания полностью терялся в непредвиденных ситуациях. Как будто мозги вдруг вытекли, образовав под ногами парящую лужицу, и необходимо ждать, пока череп не заполнится заново.

В данном случае умственная деятельность возобновилась, когда Бох остался в помещении один. Он сорвался с кресла и устремился за более расторопными коллегами. Выскочил на улицу, полную бегущих парижан, и двинулся против живого потока, на каждом шагу получая грубые толчки и тычки, – эти люди даже не догадывались, кто идет им навстречу. Какой-то тяжеловес сбил его с ног, помог встать и помчался дальше. Спохватившись, что почти не продвигается вперед, гауптштурмфюрер достал парабеллум. «Заряжен ли?» – мелькнула запоздалая мысль.

– Пропустить! – закричал он на плохом французском, размахивая пистолетом так, будто это была волшебная палочка, способная рассеять толпу. – Немецкий офицер! Освободить дорогу!

Но «волшебная палочка» не помогла – уж слишком сильной была паника, охватившая французов. Пришлось с тротуара переместиться на проезжую часть; идти стало легче. Он добрался до бульвара Сен-Жермен, свернул направо – и обмер от ужаса. Перед ним полыхал радийный автомобиль номер пять. Оцепившие машину немцы в штатском угрожали автоматами зевакам, впрочем немногочисленным, поскольку проблемы оккупантов мало интересовали горожан. Полицейским пришлось остановить оживленный транспортный поток, оказав самим себе медвежью услугу, – сирена слышалась, но было понятно, что пожарные застанут лишь черный дымящийся остов.

Двое в штатском – Эстерлиц из СС и абверовец – сидели на бордюрном камне и крайне вяло реагировали на вопросы Абеля. Бох подбежал к ним.

– Докладывайте, – буркнул он, но никто и ухом не повел. – Докладывайте! – повысил он голос до рева.

К нему повернулся только Абель:

– Пытаюсь узнать у парней приметы, хотя и так известно, кого мы ищем.

– Надо сейчас же взять заложников! И казнить, если не получим информацию!

– Герр гауптштурмфюрер, он где-то здесь. Нужно лишь расставить повсюду людей, снабдив их достоверным портретом разыскиваемого.

– Эстерлиц, что ты видел?

Тот поднял на начальство невидящий взгляд. Рассудок эсэсовца – мгновение назад побывавшего на волосок от смерти, потрясенного, оглушенного, опаленного – пребывал в полнейшем расстройстве. Отвечать пришлось абверовцу:

– Я уже сказал лейтенанту: все случилось слишком быстро. За долю секунды до взрыва я успел заметить идущего в северном направлении по Сен-Жермену человека. Синий костюм в полоску на нем сидел неважно, что странно для города, где все помешаны на моде. И тут ву-у-ушш! – и позади нас стена пламени.

– Мерзавцы! – процедил Бох. – Совсем обнаглели! Среди бела дня пытались убить…

– Герр гауптштурмфюрер, – перебил Абель, – при всем моем уважении, вынужден возразить. Это не террористический акт. Если бы англичанин хотел прикончить наших людей, он бы бросил в открытое окно бутылку с коктейлем Молотова. Облитые горящим бензином, они бы не спаслись. А поскольку был подожжен бензобак, им удалось выскочить. У шпиона была совсем другая задача, это же очевидно.

Бох с негодованием вытаращился на Абеля: как смеет лейтенантишка перечить ему, да еще в присутствии подчиненных?! В СС такое просто немыслимо! Но гауптштурмфюрер быстро обуздал свой гнев. Что проку распекать мелкую полицейскую сошку?

– К чему ты клонишь?

– Это отвлекающий удар. Шпиону нужно, чтобы мы сосредоточились на совершенно бессмысленном событии и не помешали ему выполнить главную задачу.

– Что?.. Как?.. – запинаясь, проговорил Бох.

– Разрешите мне закончить опрос свидетелей и разослать описание подозреваемого всем экипажам заодно с приказом оставаться на местах. Наши люди топчутся здесь и ждут, когда машина сгорит дотла, а драгоценное время уходит.

– Действуй! Приступай немедленно! – вскричал Бох с таким пылом, будто это в его голове родилась спасительная идея.

До Библиотеки Мазарини Бэзил добрался за десять минут. Вдали все еще взревывали пожарные сирены. Шестому округу обеспечена пара часов суматохи, что не самым благотворным образом скажется на оперативности немцев. Времени мало, но должно хватить.

Бэзил пересек мощенный брусчаткой двор и приблизился к двери, охраняемой двумя французами в полицейской форме.

– Только официальные лица, месье. Распоряжение немцев.

Бэзил предъявил документы и произнес ледяным тоном:

– Я пришел не для того, чтобы поболтать с вами на солнышке, господа ажаны. У меня государственное дело.

– Хорошо, месье, проходите.

Он вошел в огромное святилище. Библиотека состояла из множества длинных галерей, разделенных на два яруса балконами, опирающимися на колонны. Четыре стены были сплошь заставлены книгами. Издали стеллажи выглядели высоченными, под потолок, вблизи же оказались не намного выше обычного книжного шкафа. Книги, похоже, поглощали все внешние звуки: женщина, сидевшая посреди галереи за столом, до последней секунды не реагировала на приближающиеся шаги Бэзила.

Однако его документы мгновенно пробудили в ней и внимательность, и вежливость.

– Я по очень важному делу. Мне необходимо срочно встретиться с le directeur[68].

Женщина вышла, вскоре вернулась и предложила следовать за ней – до лифта, где увечный, сутулый, увешанный медалями ветеран Великой мировой войны раскрыл перед ними дверь похожей на клетку кабины. Механизм переместил их на два этажа выше. Пройдя по нескольким коридорам между стеллажами, они добрались до нужной двери.

Женщина постучала и вошла, Бэзил последовал за ней. Он увидел застывшего в нервном ожидании пожилого француза, с козлиной бородкой, в чем-то вроде фрака.

– Я Клод де Марк, директор, – сказал старик по-французски. – Чем могу помочь?

– По-немецки говорите?

– Да, но на родном языке говорю свободнее.

– Ладно, давайте по-французски.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Бэзил расположился в кресле.

– Итак?..

– Для начала прошу оценить мою вежливость. Я мог бы явиться сюда в сопровождении взвода солдат. Мы бы перерыли ваше заведение от подвала до чердака, изучили бы личные дела всех сотрудников, задали бы уйму неприятных вопросов, на каждом шагу расшвыривая книги. Это обычная немецкая практика, дающая быстрый результат. Возможно, вы укрываете евреев – обычное дело для вашего брата, жеманного французского интеллектуала. Я бы не позавидовал ни этим евреям, ни тем, кто их прячет. Вы меня хорошо понимаете?

– Да, месье. Но я…

– Вместо этого я пришел один. Поскольку мы оба служим книгам, взаимное доверие и уважение будут более уместными. Я профессор, преподавал литературу в Лейпциге. Надеюсь вернуться туда после войны. Я почитаю библиотеку – и вашу, и любую другую – как святилище. Библиотека – это купель цивилизации. Вы согласны со мной?

– Согласен…

– А следовательно, одна из моих задач – позаботиться о неприкосновенности, о полной сохранности вашей библиотеки. Не извольте в этом сомневаться.

– Я очень рад…

– Раз так, продолжим. Я представляю крайне важное научное учреждение Третьего рейха. Нас интересуют редкие книги определенного рода. Начальство поручило мне составить каталог таких книг, хранящихся в главных европейских библиотеках. Рассчитываю на ваше содействие.

– О каких именно книгах вы говорите?

– А вот это вопрос деликатный. Могу я рассчитывать на ваше благоразумие?

– Разумеется.

– Нас интересуют произведения, в которых рассматриваются эротические отношения между людьми. И этот интерес не ограничивается отношениями между мужчиной и женщиной, он касается и других вариантов. Мое начальство упоминало имена де Сада и Овидия. Но уверен, эту тему исследовали и другие авторы. Художественный аспект не менее важен, чем научный. В описаниях такого рода литераторы минувших эпох проявляли больше смелости. Имеются ли у вас фотографии картин, скульптур, фресок?

– Месье, у нас приличное заведе…

– При чем тут приличия? Это сугубо научное исследование, а для науки не существует запретных тем. Мы взялись за изучение человеческой сексуальности, и вам ли не знать, что для профессионалов прямая дорога к цели – всегда самая короткая. Поставить евгенику на службу рейху, усовершенствовать лучшие умы – вот наша цель! Несомненно, ключ к успеху кроется в сексуальном поведении. Грядущее должно принадлежать нам! И мы, прокладывая путь в него, бесстрашно раскрываем тайны природы.

– Но у нас нет скабрезных материалов…

– Вам известны такие немецкие качества, как дотошность, кропотливость, упорство? Почему же вы решили, что я удовлетворюсь вашими уверениями?

– В таком случае предлагаю вам…

– Отлично. Именно это мне и нужно. Час в хранилище редких книг, ни минутой больше. Прошу не тревожить меня в течение этого часа. Если угодно, я надену белые перчатки. Я должен в спокойной обстановке провести определенные изыскания и сообщить начальству, что либо интересующих нас материалов здесь нет, как вы утверждаете, либо они есть, такие-то и такие-то. Вам понятно?

– Признаться, среди наших сокровищ есть первое издание «Жюстины» де Сада. Тысяча семьсот девяносто первый год.

– Книги расставлены по годам?

– Разумеется.

– Если так, начну с «Жюстины».

– Но я вас умоляю…

– Успокойтесь, я ничего не перепутаю, только посмотрю и верну на место. А пока я работаю, составьте документ о том, что вы оказали мне всемерное содействие. Я его подпишу, и, поверьте, он вас избавит от многих неприятностей.

– Вы очень добры, месье.

И вот наконец Бэзил остался наедине с преподобным Макберни.

«Ох, и долгий же путь я проделал ради встречи с тобой, скотина шотландская! Ну-ка, давай посмотрим, что за секреты ты прячешь в загашнике».

Рукопись Макберни, на листах формата тринадцать на шестнадцать дюймов, хранилась в украшенной лентами ветхой папке, на которой вычурным почерком был выведено: «Путь к Иисусу». Бэзил обнаружил ее почти сразу, в секции с пометкой «1789». Он аккуратно перенес находку на стол, где она явила взору свои сокровища. Исписанные круглым почерком служителя Господа страницы изобиловали завитками и петлями. Коричневые чернила успели поблекнуть, но письмена, выведенные по каллиграфической моде восемнадцатого века, читались легко, свидетельствуя об умелости и ловкости своего создателя, у которого каждая буква становилась самостоятельной композицией; более того, он наклонял перо, утолщая или утончая штрихи, выстраивая из них живописные каскады. Восхищали даже знаки пунктуации, безошибочно расставленные запятые и (более многочисленные) полуточия: все точки сделаны с одинаковым нажимом, изгиб и длина запятых неизменны. Истовой любовью к Всевышнему – вот чем дышали эти искусно выведенные строки. Все существительные начинаются с прописных; «S» и «F» так похожи, что их различит лишь почерковед; повсюду нулевая редукция с апострофами, словно автор хотел облегчить себе работу; там и сям «ye» вместо «the» – распространенная в ту эпоху замена. Не слова, а придворные франты в напудренных париках, пышных крахмальных воротниках, шелковых чулках и бальных туфлях, выписывающие пируэты на странице.

К восхищению, однако, примешивалось чувство гадливости. Сливочная глянцевая бумага была запятнана не то вином, не то чаем – или чем там еще утоляли жажду духовные особы в восемнадцатом столетии? Попадались кривые строчки и даже неряшливо исписанные страницы, будто временами на автора находило затмение – а может, пьяный угар, ведь Макберни, как известно, на склоне лет не сделался трезвенником.

Еще болезненнее выглядели рисунки. Как утверждала посвященная «Пути к Иисусу» статья в «Сокровищах Кембриджской библиотеки», преподобного временами охватывал иллюстраторский зуд. Нет-нет, он не рисовал вагины, голых мальчиков, блудниц, задравших юбки, или грешащих с коровами пейзан. Свою похоть Макберни выражал не столь откровенно. Но этот тип явно запал на Иисуса. Он никак не мог угомониться, разрисовав половину страниц. На нижнем поле – гирлянда крестов, справа и слева – косяки ангелов, вместо колонтитула – длань Господня, тянущаяся к руке Адама: неуклюжее повторение знаменитой римской фрески. Иногда появлялся сам дьявол, рогатый и двусмысленный, изображенный скупыми штрихами, без упора на коварство и зломыслие Люцифера. Поневоле заподозришь, что это последнее служение Господу было преподобному не в радость, а в тягость.

Памятуя о том, что здание библиотеки в любой момент может превратиться в смертельную западню, Бэзил приступил к делу. Снял с левой лодыжки «Ригу-Минокс», убедился, что люстра дает достаточно света. Лампа-вспышка не требовалась: технической службе удалось создать чрезвычайно чувствительную фотопленку шириной 21,5 миллиметра, но при съемке аппарат должен был некоторое время находиться в полной неподвижности. Фокусное расстояние объектива заранее установили на пятнадцать сантиметров – не нужно возиться с колесиками настройки. И вообще, надо просто верить, что заботливое начальство снабдило тебя лучшей в мире шпионской фотокамерой.

Сфотографировать предстояло семь страниц – вторую, пятую, шестую, девятую, десятую, тринадцатую и пятнадцатую. Шифровальщик заверил Бэзила, что именно на них можно найти ключевые слова, основанные на коде, который удалось добыть.

Бэзилу и впрямь пригодилась «Жюстина» де Сада заодно с первым изданием вольтеровской «Орлеанской девственницы» и роскошно иллюстрированным «Декамероном» Боккаччо – пять томов, Париж, 1757 год. Ах, литература, как же много от тебя пользы!

Сложенные в стопку, книги послужили подставкой для продолговатого «Минокса». Внизу Бэзил поместил манускрипт, раскрытый на нужной странице.

Щелк. Следующая. Щелк. Следующая. На все ушло считаные минуты – не слишком ли просто и легко? Что, если внизу ждет расстрельная команда и эсэсовцы посмеиваются, обсуждая, как ловко заманили в ловушку наивного врага?

Но нет – когда Бэзил аккуратно вернул на свои места литературные памятники, прилепил к ноге фотоаппарат и прошел в фойе, там не было солдат. Один лишь изнервничавшийся Клод де Марк дожидался его с затравленной улыбкой жертвы беззакония и произвола.

– Monsieur le directeur[69], я закончил. Извольте убедиться: все там же, где было час назад. Ничто не перепутано, ничто не пропало. Проверьте, я не обижусь.

Директор спустился в подвал и через несколько минут вернулся.

– Полный порядок, – сказал он.

– Я взял на заметку де Сада. Кроме него, пожалуй, ничего интересного для наших исследований здесь нет. Впрочем, наверняка это издание – не такая уж и редкость, и можно найти экземпляр, если знать, где искать.

– Могу порекомендовать одного букиниста, – предложил le directeur. – Он как раз специализируется… э-э-э… на интересующей вас теме.

– Пока не нужно, но в будущем – как знать.

– Моя секретарша приготовила документ – на немецком и на французском.

Бэзил убедился, что написано в точности так, как он сформулировал, и оставил на бумаге пышную фальшивую подпись.

– Теперь вы знаете, месье, что сотрудничество с нами – дело легкое и выгодное. Надеюсь, благодаря вам об этом узнают и ваши соотечественники.

К четырем часам дня Махт вернулся в штаб. Последние три квартала он был вынужден пройти пешком – транспорт стал намертво. Но в банкетном зале гостиницы восстановился относительный порядок.

– Теперь нам известно, что на нем костюм в полоску, – доложил Абель. – Я вернул на посты всех наблюдателей, велел им удвоить бдительность. Вокруг пробки расставил машины – в случае обнаружения агента наши люди быстро доберутся до места.

– Отлично, отлично, – похвалил Махт. – А что этот кретин?

Конечно же он имел в виду Боха.

– Хотел взять заложников и ежечасно расстреливать по одному. Я его убедил, что это не слишком разумно, – парень явно действует на свой страх и риск, к любому социальному давлению он невосприимчив. Сейчас Черный Голубь названивает по прямой линии в парижский штаб СС: наверняка хвалится своей великолепной работой. Люди-то у него нормальные, только сам он – клоун. Причем опасный. Может в Россию всех нас загнать. В смысле – всех вас, хе-хе. Кроме меня.

– Вальтер, что я слышу? А как же офицерская честь? Нет-нет, она не позволит тебе расстаться с нами.

– Хочешь пари, Диди?

– Я с тобой согласен: это отвлекающий трюк. Тот, кого мы ищем, обтяпывает свои делишки где-то поблизости. Считаю также, что он сюда прибыл не с целью убийства, диверсии, кражи или чего-нибудь зрелищного. По правде говоря, я понятия не имею, что у него за цель. Думаю, нужно удвоить количество наших людей на всех вокзалах – в ближайшие часы шансы поймать его максимальны.

– Займусь, – кивнул Абель.

Тут появился Бох, поманил Махта, и они вышли в коридор, чтобы поговорить с глазу на глаз.

– Герр гауптман, хочу вас предупредить со всей откровенностью: агент должен быть обезврежен во что бы то ни стало. Я уже доложил наверх, что моими советами вы пренебрегаете, предпочитая выполнять служебные обязанности в более удобном для вас темпе. Штаб СС недоволен. Рейхсфюрер Гиммлер лично заинтересовался ходом операции. Если не обеспечите желаемый результат, вся контрразведывательная деятельность в Париже перейдет в ведение СС, а ваша дальнейшая служба, возможно, будет проходить в обстановке менее комфортной и уж точно более героической. Все это я говорю с единственной целью: прояснить для вас ситуацию. Ни в коем случае не сочтите мои слова угрозой, герр гауптман.

– Благодарю за свежие новости, герр гауптштурмфюрер. Я приму их к сведению и…

Тут в коридор выскочил Абель. На его лице, обычно расслабленно-равнодушном, была написана тревога.

– Герр гауптман, простите, что вмешиваюсь: у нас кое-что интересное.

– Что?

– У унтершарфюрера Ганца есть среди местных информаторов полицейский из охраны Библиотеки Мазарини. Это на набережной де Конти, рукой подать отсюда.

– Да, большой комплекс с видом на реку. С куполом… Нет, с куполом, кажется, главное здание, Институт Франции.

– Вы правы, герр гауптманн. Так вот, этот информатор сообщил, что около трех часов, меньше чем через двадцать минут после взрыва…

– Судя по тому, что я слышал, здесь больше подходит слово «пожар», – перебил Махт.

– Да, капитан. Так вот, в библиотеку пришел какой-то высокопоставленный немец и настоял на встрече с директором. Потребовал доступа в хранилище редких книг. И теперь персонал вовсю обсуждает этот визит, очень уж властно вел себя посетитель – такой уверенный, лощеный, харизматичный.

– Он что-нибудь украл?

– Нет, но провел в подвале целый час без свидетелей. Как-то странно это выглядит. И время сходится, и приметы совпадают, но что могло понадобиться британской разведке…

– Едем туда – сейчас же, – решил Махт.

Жизнь monsieur le directeur не изобиловала потрясениями – и вот теперь уже второе за день. К нему в кабинет ввалились трое блюстителей немецкого порядка, явно не расположенные шутить.

– Будьте любезны, объясните, с какой целью вас посетил этот человек.

– Капитан Махт, это крайне деликатный вопрос. У меня сложилось впечатление, что этот визит подразумевает сохранение тайны. И боюсь, что не оправдаю оказанного мне доверия, если…

– Monsieur le directeur, – сухо проговорил Махт, – поверьте, я высоко ценю вашу благонамеренность. Но тем не менее требую ответа. Есть основания считать, что посетитель – не тот, за кого себя выдает.

– Документы у него в полном порядке, – возразил директор. – Я тщательно проверил. Меня не так-то легко обмануть.

– А я вас ни в чем не обвиняю, – сказал Махт. – Всего лишь хочу услышать подробности.

До крайности смущенный и растерянный le directeur выложил все без утайки.

– Пошлые картинки, стало быть, – подвел итог Махт. – Так вы утверждаете, что сюда явился немецкий чиновник и потребовал допуска в подвал, сказав, что ему нужны антикварные книги с пошлыми картинками, пошлыми рассказами, пошлыми шутками, пошлыми лимериками… и тому подобным?

– Как я уже сказал, именно так он объяснил причину своего визита.

Двое невзрачных мужчин переглянулись. Третий, явно не из полиции, пялился на директора и молчал. Да и зачем ему говорить, если даже стекла пенсне не мешают его поросячьим глазкам обжигать ненавистью и презрением?

– Считаете, я лгу? – спросил le directeur. – Придумал совершенно нелепую историю? Но какой смысл?

– Послушайте, как мы сейчас поступим, – заговорил третий офицер, пухлый, с напомаженными редкими волосами и голой макушкой, со щеточкой усов, явно скопированной у Гиммлера или Гитлера. – Выведем отсюда на улицу десяток работников. Если ваши ответы нас не удовлетворят, одного расстреляем. Потом снова спросим…

– Ради бога! – взмолился француз. – Я не привык к такому обращению! Поверьте, я рассказал все без утайки. У меня сейчас разорвется сердце! Я никогда не лгу, это не в моей натуре!

– Опишите внешность, – велел Махт. – Как можно подробнее. Уж постарайтесь.

– За сорок, хорошо сложен… Но вот костюм… Признаться, мне это показалось очень странным – такой дрянной костюм на таком статном, уверенном месье, несомненно из высшего общества… Волосы светлые с рыжеватым оттенком, глаза синие, довольно изящный подбородок… И вообще, видный мужчина, знающий себе цену…

– Взгляните, пожалуйста, – вручил директору фотографию наименее грозный немец.

– Э-э-э… Нет, определенно не он. Хотя довольно похож. Лицо тоже квадратное. Взгляд не такой властный, как у посетителя, да и осанка проигрывает… Хотя костюм сидит на нем куда лучше…

Махт откинулся на спинку кресла. Итак, здесь побывал вражеский агент. За каким чертом он явился, спрашивается? Что могло так заинтересовать англичан в Библиотеке Мазарини? Зачем они прислали сюда своего человека? Эта миссия – чистой воды самоубийство, один ошибочный шаг – и провал… Похоже, ими движет отчаянная необходимость.

– И как он представился? – спросил Абель.

– Сказал, что его зовут… Позвольте, но вот же подписанная им справка. Фамилия та же, что и в паспорте, я очень внимательно сверил. Сим удостоверяется, что я оказал всемерное содействие… Сопротивляться рейху бессмысленно, я отдаю себе в этом отчет… – Директор выдвинул ящик стола, дрожащими пальцами извлек лист бумаги с машинописным текстом и рукописной строчкой под ним. – Надо было сразу вам показать. Не судите строго, ведь я в крайней растерянности, нечасто случается принимать сразу троих полицейских…

Офицеры уже не слушали его лепета. Все трое склонились над листом, рассматривая подпись: «Отто Бох, гауптштурмфюрер СС, Главное управление кадров СС, Париж, улица Мадлен».

От вокзала Монпарнас ровно в пять минут шестого отходил поезд. Гауптштурмфюреру Боху достаточно было два-три раза предъявить удостоверение – Париж, улица Мадлен, 13, штаб-квартира гестапо. Никто из железнодорожных клерков в форме вермахта, проверяющих поезда, не рискнул подвергать сомнению этот элитный статус. Вошедший в образ Бэзил благополучно приобрел билет, миновал контрольно-пропускные пункты и выдержал беглый осмотр у входа в вагон первого класса.

Состав тронулся, миновал сортировочную станцию, рельсы которой едва угадывались в вечернем сумраке, после чего набрал скорость. Промелькнули вагончики детской железной дороги.

Никем не тревожимый Бэзил сидел и слушал болтовню соседей и перестук колес. Офицеры возвращались – после разгульной ночи – на службу, которая, в сущности, свелась к ожиданию высадки союзников и окончательного разгрома германской армии. Погрустневшие немцы старались насладиться последними часами беззаботного отдыха. Кому-то грезилась славная смерть во имя родины; кто-то вспоминал шлюх, в чьих объятиях так замечательно провел время; кто-то размышлял, как бы так сдаться в плен американцам, чтобы не поставили к стенке, – надо остерегаться стукачей, ведь неизвестно, на чей стол ложатся их доносы.

Похоже, большинство соседей по вагону заподозрили в Бэзиле переодетого офицера СС, а кому охота иметь проблемы с этой организацией? Неосторожное слово, неправильно понятая шутка, чересчур откровенный комментарий на тему политики – и сбывается твой самый дурной сон, ты стоишь у 88-миллиметрового противотанкового орудия, а впереди – проклятые большевики со своими тридцатьчетверками. Уж лучше попытать счастья с американцами и британцами.

Поэтому Бэзил сидел на скамье один, выпрямив спину и не глядя ни вперед, ни назад. Строгая поза означала серьезность намерений, сугубое внимание к мелочам и служебное рвение, такое истовое и искреннее, что на этого человека боязно даже коситься. Всем своим видом он давал понять: «Я беспощаден, у меня нет человеческих слабостей».

Труднее всего было не проявлять ни малейшей иронии, абсолютно чуждой эсэсовцам, да и вообще всем фанатичным гитлеровцам. В некотором смысле Третий рейх с его тягой к массовым казням был не чем иным, как заговором против иронии. Вот, пожалуй, истинная причина, по которой Бэзил так жгуче ненавидел нацизм и так самоотверженно с ним боролся.

Бох промолчал – да и что тут скажешь? Говорил только Махт. Они стояли во дворе Библиотеки Мазарини, опираясь на капот радийного «ситроена».

– Чего бы ни хотел агент, он получил это. Теперь ему нужно выбраться из города, и побыстрее. Он понимает, что рано или поздно мы узнаем о похищении документов герра Боха и в тот же момент они станут не только бесполезны, но и крайне опасны. Поэтому агент воспользуется ими сейчас же и постарается убраться подальше от Парижа.

– А ведь он явно отказался от помощи Сопротивления во время операции, – заметил Абель.

– Верно.

– Значит, у него нет радиосвязи. Ему не вызвать «лайсендер».

– В точку, Вальтер. Да, это значительно сужает его выбор. Один из вариантов – переход через испанскую границу. Но до нее добираться не один день, и в пути будет много проверок, и за герра Боха себя уже не выдашь.

Махт и Абель говорили об эсэсовце так, будто он не стоял рядом. Впрочем, рядом стояло лишь его тело, а разум находился далеко.

«Герр майор! Замок примерз!»

«Ногой его, ногой! Они уже рядом!»

«Не могу, герр майор!!! Ноги тоже примерзли…»

– А может, через Ла-Манш? От Кале до Дувра всего тридцать два километра. Уже переплывали.

– И даже женщина.

– Нет, исключено. Он, безусловно, талантливый профессионал, но чтобы еще и сильнейший пловец… И потом, сейчас хоть и весна, но температура воды – четыре-пять градусов.

– Правильно рассуждаешь, – кивнул Махт. – Но все-таки ему нужно переправиться через Ла-Манш. Поэтому он двинет к самому удобному для него порту. Такому талантливому шпиону ничего не стоит найти ушлого рыбака, знающего порядок движения наших патрульных кораблей, и сторговаться с ним. Через несколько часов он будет у английского берега, последнюю сотню метров преодолеет вплавь и вернется с добытым сокровищем, чем бы оно ни было.

– Если он сбежит, мы расстреляем всех сотрудников Библиотеки Мазарини, – отчеканил вдруг Бох. – Так что выбор за ним. Да, он похитил мои документы – как-то ухитрился залезть в карман. Но на моем месте мог оказаться кто угодно, и этот факт будет отражен в донесении.

– Вполне справедливо, – подхватил Махт. – К сожалению, я вынужден заметить, что агент, имея возможность стащить чьи угодно документы, предпочел ваши. И для него это чрезвычайно полезное приобретение. Он сидит себе в поезде и в ус не дует, предвкушая, как завтра поутру, угостившись чайком с вареньем и плюшками, отправится получать DSC или DSO[70]. Считаю, что вам, честному немецкому офицеру, следует взять на себя ответственность за случившееся. И вообще, я не вижу необходимости расстреливать библиотекарей из-за этого англичанина. Почему бы нам не сосредоточиться на поиске? Схватим шпиона, и дело с концом.

Бох хотел было возразить, но, сообразив, что это бесполезно, помрачнел и замкнулся в себе.

– Вопрос первый: каким поездом? – произнес Махт в пустоту. Пустота не ответила, и пришлось дать ответ самому: – По словам le directeur, ровно в три сорок пять агент сел на такси. До вокзала Монпарнас он должен был добраться к четверти пятого. С эсэсовскими документами быстро прошел через посты и взял билет без очереди – то есть мог уехать практически сразу. Следовательно, вопрос стоит так: уходили ли поезда в сторону побережья между четырьмя пятнадцатью и четырьмя сорока пятью? Если да, наш приятель сел на один из них. Вальтер, не сочти за труд, выясни.

Абель по рации связался с гостиницей и через минуту получил ответ:

– В шестнадцать тридцать отошел поезд на Шербур, прибытие в полдвенадцатого. Следующий…

– Достаточно. Шпион сел на первый. Стал бы он болтаться по вокзалу, не зная, как далеко мы продвинулись, а потому предполагая худшее? А теперь, Вальтер, свяжись со штабом абвера. Пусть пришлют еще людей на Монпарнас. Надо узнать фамилии немецких офицеров, севших на этот поезд. У выхода на платформу все расписываются в пассажирской ведомости, – по крайней мере, меня каждый раз заставляли это делать. Пусть выяснят, не появился ли в последний момент гауптштурмфюрер… Кстати, Бох, как ваше имя?

– Отто.

– Гауптштурмфюрер СС Отто Бох из гестапо.

– Есть, герр гауптман.

Махт обернулся к Боху:

– Если все получится, то вам, глядишь, и не придется ехать в Россию и вставать к ПТО[71].

– Куда бы меня ни послали, постараюсь принести пользу фюреру, – угрюмо ответил Бох. – Жизнью не дорожу.

– Увидите танки на горизонте, по-другому запоете, – пообещал Махт.

– Едва ли это имеет отношение к делу. Нам не догнать англичанина, у него слишком большая фора. Однако можно организовать встречу в Шербуре, перехватить его на вокзале.

– Вряд ли получится, этот угорь слишком скользок.

– Но ведь у тебя есть план? Пожалуйста, скажи, что есть.

– Разумеется, у меня есть план, – ответил Махт.