Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен
Тетива взвизгнула в четвертый раз, и что-то сильно ударило в левое плечо. Дымка перестала чувствовать руку – ее будто бы не стало, – выпавший нож звякнул об пол, а прятавшийся снаружи убийца, бросив арбалет и достав кинжалы, напал на Дымку.
Молоток только открыл дверь, а у него за спиной вскрикнула Хватка. В стену на расстоянии вытянутой руки от головы целителя вонзился арбалетный болт. Молоток кувырком выкатился в коридор.
Не успел он подняться, как слева высыпал целый отряд убийц. Зазвенела тетива. Первый болт ударил мага в живот, второй пронзил горло. Он завалился на спину.
Совсем рядом раздался топот. Молоток потянулся к шее. Он задыхался, все немело, легкие обливались горячей кровью. Из последних сил целитель обратился к Высшему Дэнулу…
Сверху нависла тень. Молоток увидел над собой бесстрастное лицо какого-то юноши.
Распахивай ворота, Скворец…
Cверкнуло острие клинка. Правый глаз обожгло болью, а затем наступила темнота.
Убийца поднялся, вытащил кинжал, взгляд его на мгновение замер на лице убитого старика. Тот почему-то улыбался.
Пригнувшись под низкой притолокой, Перл вышел из кухни и тут услышал треск арбалетов, крики, свист мечей, извлекаемых из ножен. Он поднял голову.
Вылетевший непонятно откуда кинжал пробил ему правую руку и пришпилил ее к бочонку. Заорав от резкой боли, Перл шагнул назад, а из коридора на него выскочили двое: один с ножом, другой со шпагой.
Тот, что с ножом, был впереди и уже занес клинок для удара.
Перл плюнул в него.
Переливающийся сгусток в полете преобразился, став змеиным клубком. Десяток клыков впился убийце в лицо, тот завопил от ужаса и принялся кромсать себя, чтобы избавиться от змей.
Перл выпустил бочонок, и под его весом – ладонь по-прежнему была пришпилена к нему – сам стал заваливаться. От боли в пробитой руке он взвыл.
В последний момент маг поднял глаза, и прямо в лицо ему вонзился меч. Клинок прошел через нос, затем глубже и вверх – в мозг.
Уже на пороге подвала Мураш услышал, что в зале началась свалка. Разворачиваясь, он изверг поток ругательств на четырнадцати языках и поудобнее перехватил гладий. Боги, в корчме, похоже, творилось что-то несусветное. Срочно нужно было найти щит!
Повара с поварятами толпой высыпали через черный ход – и из переулка тут же донеслись крики.
Мураш нырнул в кладовую слева, подскочил к ящику в дальнем углу, укрытому холстиной. Поддев крышку, он вытащил оттуда «шрапнели» – три, нет, четыре, – и запихал под рубашку. Пятую взял в руку. Потом помчался обратно на кухню.
Повар и две девочки-посудомойки снова забежали внутрь, а вслед за ними с черного хода ломились люди в плащах.
– Ложись! – заорал Мураш и с размаху швырнул «шрапнель» над головами убийц в дверной проем. Граната ударилась о наружную стену, грянул взрыв.
Двоих нападавших окутал кровавый туман, словно Худов ореол, и они замертво упали на месте. Из переулка доносились страшные вопли. Мураш достал очередную «шрапнель», подбежал к выходу и, встав на спины убитых, швырнул ее наружу. Снова треснуло, загрохотало. Крики стихли.
– Сожрите-ка это, гребаные ублюдки!
Едва просвистел первый болт, Хватка упала на пол. Она видела, как Молоток выкатился в коридор, как в него ударили стрелы. Следом послышался топот. Хватка подскочила, навалилась на дверь – целителя все равно уже не спасти – и закрыла ее на щеколду. Буквально в следующее мгновение что-то тяжелое ударило снаружи, но засов выдержал. Хватка побежала к ящику, который стоял у нее под столом.
Руки тряслись, в дверь продолжали долбить, внизу шла бойня, но Хватка все-таки сумела вскрыть замок, откинула крышку и извлекла из ящика свой тяжелый арбалет и связку стрел.
Со стороны кухни донесся грохот «шрапнели». Хватка холодно улыбнулась.
Из двери полетели щепки. Хватка вскочила на ноги и кинулась к окну. Дымка как раз словила болт в плечо, и убийца от входа прыгнул на нее сверху, чтобы добить.
Выстрел вышел отменный: болт угодил убийце точно в лоб. Хрустнула шея, из раны брызнула кровь и мозги.
Хватка вернулась к ящику, достала оттуда одинокую «шрапнель», снова подошла к окну, запрыгнула на подоконник, присела. Точно под окном стоял стол, рядом с ним истекали кровью, запутавшись ногами в поваленных стульях, двое невинных завсегдатаев, которые никому ничего плохого не сделали, были вежливы и не скупились на чаевые…
Дверь за спиной с треском распахнулась. Извернувшись, Хватка кинула «шрапнель» и спрыгнула. В кабинете рвануло, из окон ударили дым и пламя.
Стол под ней развалился. Хватка коленом заехала себе по подбородку, клацнули зубы. Она упала вбок на один из трупов. Арбалет удержала, но стрелы рассыпались по всему полу.
Сплевывая кровь, Хватка поднялась.
Противника с силой отшвырнуло от Дымки, что-то пробило ему голову прямо между глаз. Она присела и схватилась за древко болта, что засел у нее в левом плече. Наконечник вошел в хрящ там, где рука присоединялась к ключице. Оставлять опасно, наверное, лучше вытащить. Стиснув зубы, Дымка рывком выдернула болт.
И отрубилась.
Мураш вытолкнул выжившую обслугу в переулок – теперь там было безопасно, только валялась дюжина разорванных на части трупов. Затем он пересек кухню, по пути подхватив железную крышку с большого котла. За дверью в зал он увидел Перла: бездыханное тело мага лежало в луже эля, а рядом скорчился убийца с исполосованным лицом – такое ощущение, что он сам себя порезал. У него из горла доносились хриплые стоны.
В ярости Мураш рассек голову ублюдка надвое, встряхнул клинок и осторожно двинулся дальше.
Наверху грянула еще одна «шрапнель», загремела мебель, потом все почти стихло. Пригнувшись за барной стойкой, держа наготове меч и крышку от котла на манер щита, Мураш стал обходить место стычки.
Впереди на коленях сидела Хватка. Подобрав стрелу, она быстро зарядила свой арбалет армейского образца. У входа в корчму недвижимо лежала Дымка.
Мураш зарычал.
Хватка вскинула голову, встретилась взглядом с бывшим сержантом. Шесть раз взмахнула рукой, тот кивнул и махнул дважды в ответ.
Зал был запачкан кровью и элем, отовсюду доносились слабые стоны.
Наверху легонько скрипнули половицы.
Положив гладий, Мураш достал «шрапнель». Хватка кивнула и, прячась за разломанным столом, заняла позицию поудобнее. Навела арбалет на лестницу.
Увидев, что она приготовилась, Мураш поднял щит, чтобы защитить плечо и голову, подбежал к подножию лестницы и швырнул гранату наверх.
Два болта ударили в крышку с такой силой, что Мураш ее чуть было не выронил. В следующее мгновение со ступенек на него прыгнула убийца.
Выстрел Хватки угодил ассасинше в живот. Та в полете скорчилась и упала лицом на пол, а на лестнице рванула «шрапнель».
Мураш тем временем снова подхватил гладий и кинулся вверх по лестнице. Хватка быстро его нагнала, на ходу доставая меч.
– А ну прочь со своим шампуром! – рявкнула она. – Держись рядом и прикрывай!
Схватив Мураша за плечо, она вышла вперед.
В груде тел то и дело дергались в конвульсиях руки и ноги, по стенам стекали кровь и внутренности, но чуть дальше в коридоре кто-то шевелился.
Перескочив через мертвых и умирающих на лестнице, Хватка нырнула в коридор. Там медленно поднимались с пола трое убийц; она не раздумывая накинулась на них.
Нападавшие даже не успели прийти в себя. Хватка быстро всех прикончила, а Мураш прикрывал ей спину.
Дымка пришла в себя, не понимая, почему лежит на полу. Попыталась пошевелить левой рукой и аж задохнулась от боли. Прошиб пот, перед глазами заалело. Теперь она вспомнила. Тихо застонав, Дымка перевернулась на целый бок и, смаргивая пот со слезами, осторожно села.
Двери в корчму болтались на выломанных петлях.
Снаружи ожидали по меньшей мере полдюжины фигур в плащах.
Худовы яйца.
В отчаянии Дымка стала искать глазами поблизости какое-нибудь оружие, хоть и понимала, что времени нет и сейчас ее прикончат. Но все равно, увидев нож, она потянулась к нему.
Шестеро убийц вбежали в корчму.
Сзади на них навалился некто очень большой и, издав вопль раненого быка, стал размахивать кулачищами. Чаур! Хрустели шеи, проломленные черепа, лица разбивались в кровь…
А следом возник Баратол. Вооруженный одним ножом, он добивал шатающихся убийц. Дымка видела написанный у него на лице страх за Чаура, ведь если кто-то из нападавших придет в себя…
Ждать пришлось недолго.
Дымка поднялась, подхватила с пола кинжал и, пошатываясь, двинулась вперед.
Кто-то оттолкнул ее в сторону. Мураш. Прикрываясь слева крышкой от котла, он рубанул мечом ближайшего убийцу.
Нападавшие из последних сил рубили Чауру руки кинжалами. Тот схватил первого попавшегося противника и с размаху швырнул его на брусчатку. Хрустнули кости. Не прекращая подвывать, Чаур поднял бесчувственное тело за ногу, раскрутил и сбил им с ног еще одного. Тут же подскочил Баратол и каблуком сапога припечатал упавшего в висок. Тот дернулся и затих.
Мураш вытащил клинок из груди поверженного убийцы, стал искать глазами следующего противника, но не нашел.
Дымка стояла, прислонившись к дверному косяку.
– Это был последний, сержант, – сказала она и сплюнула.
Баратол крепко обхватил Чаура, чтобы успокоить. Из глаз великана текли крупные слезы, пудовые кулаки были по-прежнему сжаты. Он обмочился.
На лице у кузнеца отпечаталась такая глубокая тревога и облегчение, что Дымка с Мурашом, невольно наблюдавшие за ним, были вынуждены отвернуться.
Сзади подошла Хватка.
– Жить будешь? – спросила она.
– Конечно! Сейчас Молоток…
– Нет больше Молотка, дорогая.
Дымка зажмурилась, чтобы не расплакаться.
– Они нас подловили, Хвать. Хорошо так подловили.
– Ага.
Дымка оглянулась.
– Это ты порешила всех в зале? Ничего себе…
– Нет, многие уже были мертвы. Четверо валялись прямо у сцены. Похоже, они поспешили.
Поспешили? Но кто же там был…
– Выходит, мы остались теперь без барда?
– Не знаю, – сказала Хватка. – Я его не видела.
Поспешили на сцену…
– Перла тоже убили.
Дымка снова была вынуждена закрыть глаза. Боль в плече не шла ни в какое сравнение с болью в душе, и заштопать эту рану не под силу никакому целителю. Они нас подловили.
– Хвать…
– Дымка, они всех перебили. Всех, кто просто оказался сегодня здесь. Скевос, Хедри, Лармас, малыш Бутал. Но хотели добраться до нас.
На улице замаячили фонари городской стражи.
На зрелище, которое сейчас наблюдала Дымка, должна была сбежаться толпа зевак: им дай лишь насладиться тем, как стонут раненые и умирающие. Однако никто не появился.
Потому что работала Гильдия.
– Ничего, кое-кто из нас еще на ногах и дышит, – сказала Дымка. – А недобитых морпехов оставлять нельзя.
– Совсем нельзя.
Дымка знала этот тон, но не могла отделаться от мыслей: хватит ли нас? Хватит ли нам сил довести дело до конца? Остался ли еще былой запал? Этой ночью они потеряли целителя и мага – лучших своих товарищей. А все потому, что стали беспечны.
Стража окружила Баратола с Чауром, Мураш подошел к сослуживицам.
– Хвать, Дымка, не знаю, как вы, а я чувствую себя старым.
К ним обратился глава патруля – сержант:
– Что там внутри? Все совсем плохо?
Отвечать никому не хотелось.
В шести улицах от «К'руловой корчмы», на другом конце света, Резчик стоял перед лавкой, торговавшей надгробиями и облицовкой для склепов. Во дворе шеренгами выстроились божки, дожидающиеся храмового одобрения и мертвых, которых надо будет благословить в последний путь. Беру и Огнь, Солиэль и Нерусса, Трич и Павший, Худ и Фандерея, а также Гончие, тигры, вепри и черви. Лавка была закрыта, и Резчик разглядывал пустые, безымянные надгробия. Вдоль заборчика выстроились мраморные саркофаги, а с противоположной стороны – высокие, пузатые урны с узким горлом, напоминающие беременных… Утробы, где будут храниться смертные останки, последнее пристанище для тех, кто узнает ответ на окончательный вопрос: что ждет нас всех там? как выглядят ворота, через которые надо пройти? Формулировок много, но смысл один – и ответ тоже один.
Мы вообще часто говорим о смерти. Умирает дружба. Умирает любовь. Все напоминает нам о грядущем конце, но тихо, едва слышно, словно наблюдаешь кукольное представление в темноте. Убей любовь. Что дальше? Пустота, холод, пепел… но разве из пепла не произрастает нечто новое, не пробивается новое семя, новая жизнь? Может, смерть не столь окончательна, как нам кажется?
Из пепла прорастет новое семя…
Приятная мысль, успокаивающая.
Народу на улице не очень много – сплошь припозднившиеся покупатели, не желающие завершать свой день. Может, им не хочется возвращаться в темный дом. Может, ищут, чего бы еще купить в тщетной надежде заполнить зияющую пустоту внутри.
Однако в этот дворик не забредал никто, никому не хотелось напоминаний о том, что ждет каждого. Зачем же пришел сюда Резчик? Искал утешения? Подтверждения того, что, где бы мы ни находились, исход всегда один? К нему можно идти, ползти, бежать очертя голову – но нельзя развернуться и побежать в другую сторону. Горе – удел живых, удел тех, кто остался и глядит на пустоту, где раньше стояли любимые. Банальная мысль, но даже в ней можно было найти умиротворение. Все мы идем по одной дороге. Кто-то впереди, кто-то отстал, но путь все равно один.
Любовь, как и все остальное, может умереть.
Любовь, увы, как и все остальное, можно убить.
– Крокус Новичок.
Он медленно обернулся. Перед ним стояла изысканно одетая женщина с горностаевой накидкой на плечах. Острый подбородок, высокий лоб, томный взгляд, полные накрашенные губы – да, он знал это лицо. Точнее, знал, когда оно было юным, почти детским. Теперь же от той детскости не осталось и следа.
– Ваза Д'Арле.
Он назвал ее прежним именем, а она не поправила. Много позже Резчик вспомнит об этом мрачном предзнаменовании.
Могла бы эта прозорливость изменить ход событий? Повлиять на то, что произойдет дальше?
Смерть и убийство, зерна в пепле, око за око и зуб за зуб. Саркофаги разевают пасти, в пустых урнах гулко и темно. Каменные надгробия ждут, когда на них высекут имена. Горе высиживает у ворот.
Такой была эта ночь в славном городе Даруджистане.
Такой была эта ночь везде.
Глава двенадцатая
«Одни лишь чужие» Рыбак кель Тат
- Там, где тогда я встану,
- Когда обрушатся стены,
- С востока – к юному солнцу,
- С севера – к зимнему лику,
- С юга – к родившимся звездам,
- И с запада – к мертвой дороге.
- Там, где тогда я встану,
- Когда взвоют военные ветры,
- Бегущие прочь от восхода,
- Дыша ледяной метелью,
- В ожогах от ласок пустыни,
- В пыли безымянных склепов.
- Там, где тогда я встану,
- Когда мир рассыплется прахом,
- Оставив меня открытым,
- Оставив без всякой защиты
- От неисчислимых армий,
- От яростных их клинков.
- Встану, но разве выстою
- Против несметного войска,
- Шатаясь под градом ударов,
- Ослепший от жгучей боли,
- Лишенный безжалостной мощью
- Всего того, что имел.
- Не стоит твердить про храбрость
- И про стальную решимость.
- Дарованный мудростью кубок
- Лишь обжигает пальцы.
- Мечты о покое и мире
- Лишь сердце разбередят
- Там, где тогда я встану
- В золе завершенной жизни,
- С исхлестанным плетью горечи
- Неузнаваемым ликом,
- И только одни лишь чужие
- Увидят, как я паду.
Величавые деревья – стволы черные, листья цвета полуночи – окружали Общинный Сурут неровным кольцом. Если повернуться на север, с самой середины обширного пространства внутри можно было разглядеть башни Цитадели, тонкими очертаниями напоминавшие сами священные деревья. Стояла осень, в воздухе плавало множество прядей черного дерева.
Огромные кузни к западу подсвечивали нависшие над ними дымные тучи багрянцем, так что казалось – половина Харканаса в огне. С небес над гигантскими, расползшимися вширь производствами нескончаемым дождем лился пепел – зрелище куда менее радостное, чем вьющиеся пряди, возвещающие о скором наступлении холодов.
Отсюда, из заповедного сердца Сурута, выжженные равнины, где располагались кузни, представлялись каким-то иным миром. Камни, которыми было вымощено расчищенное пространство, укутал толстый слой мха. Шаги Коннеста Силанна, направляющегося к вогнутому алтарному камню в самом центре, звучали глухо. Вокруг никого – сезон праздников уже миновал. Да и отмечать сейчас особо нечего. Любопытно, ощущают ли деревья его присутствие, способны ли они его в некотором смысле заметить, ориентируясь по завихрениям воздуха от его движения, по исходящим от него дыханию и теплу?
Однажды ему довелось прочесть научный труд, описывающий химическое взаимодействие между растениями и животными. Язык, как и принято в академической среде, был нейтрален до стерильности, и однако Коннест хорошо запомнил свои чувства, когда закрыл наконец книгу и откинулся на спинку кресла. То, что можно подойти к растению, к дереву, даже к черному, и благословить его собственным дыханием, одарить прошедшим через легкие воздухом, способным дать растению силы, дать здоровье и энергию, воистину, саму жизнь – мысль эта действительно показалась ему чудом и сумела на какое-то время утихомирить бурю, кипевшую тогда в душе юноши.
Но все это было давно, очень давно, сейчас же ему иной раз мнилось, что любую способность дарить он уже утратил.
Он стоял в одиночестве перед древним алтарем. Легкий ночной дождь оставил на дне базальтовой чаши небольшую лужицу. Утверждают, что тисте анди возникли в лесах и на полянах, рожденные, чтобы вдохнуть жизнь в священные рощи, и что первое падение его народа случилось, когда они покинули лес, чтобы заложить в основание вот этого города первый обработанный камень.
Сколько их было с тех пор, подобных падений? Общинный Сурут – последнее, что осталось в Харканасе от древних лесов. Черное дерево ушло в пищу кузням.
На запад ему смотреть не хотелось. И не просто из-за яростных отсветов. Лихорадочная деятельность на производствах была вызвана тем, что там ковали оружие. И доспехи. Назревала война.
Его направила сюда Верховная жрица. «Будь свидетелем», – повелела она. Он так и поступит. Глазам Храма, глазам жрецов надлежит быть открытыми и внимательными, в нынешние беспокойные времена нельзя позволить себе ничего упустить. То, что она отдала ему предпочтение перед остальными – даже перед самой собой, – не имело ничего общего с уважением. Смысл его присутствия здесь – политический, а низкое звание откровенно подчеркивало, что Храм происходящее не одобряет.
«Будь свидетелем, Коннест Силанн. Но храни молчание. От тебя требуется лишь присутствовать, понимаешь?»
Он понимал.
Они явились почти одновременно, один с севера, другой с юга, третий с востока. Трое братьев. Трое сыновей. Предстояла встреча родственников, и да, его присутствие их не обрадует, поскольку ему среди них не место. Как, если задуматься, и Храму. Не отошлют ли его прочь?
Деревья плакали, и слезы их обещали новую весну – которая никогда не наступит, поскольку пустить корни прядям больше негде на многие десятки лиг во всех направлениях. Конечно, миллионы тончайших черных волокон заберет река, но даже им на воде не удержаться – то, что река заберет, в реке и останется, погребенное в мертвом иле Дорссан Рила. Наше дыхание должно было даровать жизнь, не отбирать ее. Наше дыхание было даром, но для черного дерева дар этот оказался предательским.
Это было и остается нашим преступлением. Которое не прощено, и никогда не будет.
– Доброго тебе вечера, жрец, – сказал Андарист и добавил: – Похоже, Аномандр, ты не ошибся.
– Попробуй тут ошибись, – откликнулся Аномандр. – Храм следит за мной, словно стая рхотов – за умирающим гинафом.
Коннест моргнул. Последний дикий гинаф умер еще в прошлом столетии, копыта среброспинных стад больше не грохотали на равнинах юга; стаи же рхотов кружили теперь лишь над бранными полями, и нет, недостатка в пище они не испытывали. Ты тоже последний, владыка? Ты это сейчас хочешь сказать? Благослови меня Мать, никогда я не понимал твоих слов. И никто не понимает. Язык у нас один, но значение у слов разное.
Третий из братьев хранил молчание, вперив красные глаза в силуэты кузниц на западе.
– Вражда между Дретденаном и Ванут Дегаллой подходит к концу, – сказал Андарист. – Быть может, нам пора…
– Уместно ли об этом сейчас разговаривать? – перебил его Силкас Руин, повернувшись наконец к Коннесту Силанну. – Ушам Храма все это не предназначено. Тем более – ушам какого-то там послушника третьего уровня.
Аномандр, похоже, вообще не желал обращать на Коннеста Силанна никакого внимания. Услышав вызов в голосе брата, он лишь плечами пожал.
– Может статься, Силкас, это способ заручиться у Храма… нейтралитетом.
– Открыв ему все наши намерения? С чего бы это Храму вообще на нас полагаться? Что именно делает нас троих более заслуживающими доверия, чем, скажем, Маналле или Хиш Тулла?
– Ответ мне кажется очевидным, – заметил Андарист. – Так, жрец?
Он мог уклониться от ответа. Сделать вид, что ничего не знает. В конце концов, он не более чем послушник третьего уровня. Однако он ответил:
– Вы трое стоите здесь и не пытаетесь вцепиться друг другу в глотки.
Андарист улыбнулся Силкасу. Тот нахмурился и вновь отвернулся.
– Нам нужно многое обсудить, – сказал Аномандр. – Андарист?
– Я уже отправил посланников в оба лагеря. С предложением выступить между ними посредником. А также с завуалированными намеками на возможность альянса против вас и остальных. Главное сейчас – чтобы Дретденан и Ванут Дегалла оказались в одном помещении, не обнажая клинков.
– Силкас?
– Хиш и Маналле согласились присоединиться к нашему пакту. Но Маналле, братья, меня беспокоит. Она отнюдь не глупа…
– А Хиш, по-твоему, глупа? – рассмеялся Андарист – возмутительно беззаботным смехом, учитывая, что обсуждали они сейчас предательство.
– Хиш Тулла бесхитростна. Она не скрывает своих намерений. Про нее справедливо говорят, что она никогда не лжет. А вот Маналле что-то подозревает. В конце концов, речь о величайшем преступлении, о том, чтобы пролить кровь сородичей. – Он умолк, повернулся к Аномандру, и лицо его вдруг исказилось. Сделалось тревожным, даже ошеломленным, его тронул отблеск ужаса. – Аномандр, – прошептал он, – что мы творим?
Лицо Аномандра закаменело.
– Нам хватит сил, чтобы это пережить. Ты сам увидишь. – Потом он перевел взгляд на Андариста. – Сердца нам разобьет тот, кто стоит сейчас рядом с нами. Андарист, который решит от нас отвернуться.
– Как будто тут есть что решать. – Повисло тяжкое молчание, и тогда Андарист вновь рассмеялся. – Да, решать пришлось. Один из нас… хотя бы один из нас должен отказаться, а у меня нет желания следовать за вами. Для этого мне недостает храбрости. Храбрости – и… злого безумия. Нет, братья, мне будет легче всех вас – поскольку я ничего не намерен делать.
– Пока я тебя не предам, – произнес Силкас, и Коннест Силанн с ужасом обнаружил, что глаза белокожего владыки мокры.
– А иначе ничего не получится, – ответил Андарист.
С тех пор прошли сотни и тысячи лет, а Коннест Силанн не переставал задаваться вопросом – и не находить на него ответа: неужели все случилось именно так, как задумали эти трое? Андарист назвал это храбростью. И… злым безумием – конечно же, Мать тому свидетельница! Такие жертвы, столь открытое предательство – неужели они именно его и обсуждали?
В следующий раз Аномандр повстречал Коннеста Силанна на мосту у подножия Цитадели, и из слов его было ясно, что он не признал в Коннесте посланного ранее засвидетельствовать встречу между братьями. Для такого, как Аномандр, беспечность просто поразительная. Хотя, вне всякого сомнения, мысли владыки были тогда заняты совсем другим.
Коннест Силанн дал Верховной жрице отчет о злосчастной встрече. Описывая ей подробности предательства, насколько он сумел вычленить их из услышанного – и из того, что лишь подразумевалось, – он ожидал увидеть в ее глазах гнев. Но она лишь отвернулась – жест, означавший, как он решил впоследствии, что она именно это и предвидела.
Небеса тогда еще не разверзлись. Ничто не предвещало грядущих бедствий. Черным деревьям Общинного Сурута было две тысячи лет, если не больше, и каждую осень их длинные семена неизменно плыли по ветру. Однако когда он увидел эти величавые стволы в следующий раз, их пожирало пламя.
– Ты что-то совсем притих, дружище.
Коннест Силанн отвел глаза от гаснущего костра. Заря быстро приближалась.
– Мне сейчас вспомнилось… как дерево рассыпается в прах.
– Высвобождение энергии. Наверное, лучше это воспринимать именно так.
– Подобное высвобождение всегда означает гибель.
– Для растений – да, – кивнул Каладан Бруд.
Для растений…
– Я думал о том, как мы вверяем им собственное дыхание – в виде дара.
– А дыхание, которое они дают нам взамен, – сказал воевода, – лишь обжигает. Наверное, мне повезло, – добавил он, – что я нечувствителен к иронии.
– Наш дар ложен, поскольку следом за ним мы предъявляем права собственности. Каждый из нас ведет себя словно жуликоватый торгаш. Мы даем, чтобы потом иметь основания забрать обратно. Я пришел к убеждению, что подобный обмен находится в основе наших взаимоотношений… со всем в окружающем мире. В каждом из миров. У людей, анди, эдур, лиосан. Имассов, баргастов, яггутов…
– У яггутов – нет, – перебил его Каладан Бруд.
– Даже так? – удивился Коннест Силанн. – Сказать по правде, я не слишком-то много знаю о яггутах. А их сделка в чем заключалась?
– Между ними и миром? Не знаю даже, возможно ли это объяснить, во всяком случае, мой скудный разум слишком для этого ограничен. До того, как они создали лед, чтобы защититься от имассов, яггуты отдавали куда больше, чем брали взамен. Само собой, не считая тиранов, что в глазах остальных яггутов делало их тиранию еще более постыдной.
– То есть они служили миру попечителями?
– Нет. Попечительская роль подразумевает определенное превосходство. Известную степень пренебрежительности.
– Само собой, вполне заслуженную – если обладаешь возможностью все уничтожить.
– Я бы сказал, Коннест, скорее иллюзией подобной возможности. В конце концов, уничтожив все вокруг себя, ты и себя самого уничтожаешь. Пренебрежение подразумевает, что мы изолированы от мира, из этого следует, что мы имеем право раз за разом изменять его ради собственной потребности, что его можно использовать, словно мир не более чем состоящий из миллионов деталей живой инструмент. – Он умолк, покачал головой. – Вот видишь, у меня уже череп раскалывается.
– Только оттого, что переполнен истинами, – сказал Коннест Силанн. – Так значит, попечителями яггуты себя не считали. Паразитами – тоже. Пренебрежение было им не свойственно? А вот это, воевода, я нахожу совершенно поразительным. Если честно, то недоступным пониманию.
– Они делили мир с форкрул ассейлами – своей полной противоположностью. И, соответственно, могли наблюдать пренебрежение и изоляцию в самом чистом виде.
– Между ними была война?
Каладан Бруд замолчал так надолго, что Коннест уже заподозрил – ответа не будет. Потом тот поднял на него свои звериные глаза, в которых отблескивало угасающее пламя костра.
– Была?
Коннест Силанн ошеломленно уставился на старого приятеля, медленно и шумно выдохнул.
– Нижние боги, Каладан. Никакая война не может длиться так долго.
– Может – если не важно, с кем именно ты сейчас воюешь.
Откровение оказалось… чудовищным. Безумным.
– И где же она идет?
Воевода невесело улыбнулся.
– Далеко отсюда, дружище, но оно и к лучшему. Представь себе, как поступил бы твой владыка в противном случае.
Он бы вмешался. Не смог бы удержаться.
Каладан Бруд поднялся на ноги.
– У нас гости.
Мгновение спустя в тающей мгле над ними тяжко захлопали крылья. Коннест Силанн поднял голову и увидел Каргу – та, уже полусложив маховые перья, поймала воздушный поток и скользнула по нему вниз, приземлившись на каменную россыпь у самой границы светового круга.
– Рыбой пахнет!
– Не знал, что твой род еще и нюхом отличается, – заметил Каладан Бруд.
– Дурацкая шутка, хотя следует признать, что в первую очередь мы славимся даром идеального зрения, само собой, если не считать прочих многочисленных даров. Что ж, судьба Великих воронов – изнемогать под грузом собственного совершенства. Итак, что же я здесь вижу? Неужели голые кости? О да, вижу, и до безнадежности отчетливо – эти грубые существа мне ничего не оставили!
Она скакнула поближе, изучила двоих у костра сперва одним, потом другим глазом.
– Грустные разговоры? Рада, что довелось их прервать. Коннест Силанн, твой владыка призывает тебя. Но не тебя, Каладан Бруд. На этом моя миссия окончена! И я желаю пищи!
Харак несся сквозь Покров. Бежал по старым горбатым улицам, где почти уже ничего, если не считать расколотых каменных глыб, не напоминало об осаде; нырял в узкие искривленные переулки, по колено заваленные мусором; пробирался, словно паук, через руины зданий. Он знал, что Тов убит. Знал, что мертвы и Букх, и еще с полдесятка заговорщиков. Мертвы. Настигнуты убийцами. Вероятно, это тисте анди – что-то вроде секретной полиции, которой удалось внедриться в ячейки и которая теперь одного за другим вырезает всех освободителей, до кого удастся дотянуться.
Он всегда знал, что эта нелюдь, это демонское отродье не имеет ничего общего с добрыми и справедливыми завоевателями, какими притворяется – нет же, замыслы у них всегда были самые мрачные. Тирания, порабощение, репрессии – не только в Черном Коралле, но и в окружающих городах. Жадные взгляды тисте анди обращались на каждого из людей. Теперь он имел тому все доказательства.
За ним сейчас тоже кто-то охотился, выслеживал целеустремленно и злобно, словно кошка добычу – ему так и не удалось разглядеть убийцу, но под Покровом это неудивительно. Для тисте анди Тьма – естественная среда, и они в ней смертельны, точно змеи.
Нужно добраться до кургана. До Градитхана. Харак знал, что там окажется в безопасности. Ему нужно предупредить остальных, чтобы они пересмотрели планы. Харак подозревал, что в Черном Коралле выжил он один.
Он старался не покидать разрушенных городских районов, намереваясь, если получится, обойти внутренние ворота, а если нет, рвануться прямо сквозь них наружу, к лесистым холмам – туда, где треклятые «мостожоги», заняв оборону, положили своей гнусной магией и морантской взрывчаткой не одну тысячу нападавших. Склон того холма все еще представлял собой мешанину из расщепленных, обугленных деревьев, среди которых были разбросаны куски доспехов и кожаные сапоги, да торчали кое-где из мертвой почвы обломки костей. Если он туда доберется, то сможет отыскать тропу в День, а там наконец и безопасность.
Последний вариант казался ему сейчас все более привлекательным. Ворота совсем близко, а все эти отвратительные тени и вечный мрак ему ничем помочь не могут – тисте анди, те способны видеть во мгле, а ему приходится тыкаться туда-сюда, точно полуслепому.
Читать бесплатно другие книги:
