Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен
– Согласна.
– Вы, наверное, удивитесь, – сказал Торвальд Ном, – но они довольно отчаянные парни. И бывалые. Они охраняли караваны, собирали долги, выполняли поручения Гильдий, охотились за головами. Им просто немного… непривычно в столь официальной обстановке. Со временем привыкнут.
– Надеюсь, не слишком.
Торвальд Ном понял, что они говорят совершенно о разном.
– Госпожа, я хотел обратить ваше внимание на Назамка, Лазана и Мадруна…
– Капитан, насколько я понимаю, ты не в ладах с остальными членами семейства Номов. Это плохо. Советую тебе при первой возможности загладить прежние обиды. Примирение крайне важно для дальнейшего благополучия.
– Я подумаю об этом, госпожа.
– Подумай. Будешь уходить, пожалуйста, воспользуйся лестницей. И позови ко мне управляющего. Нет, никаких выговоров за то, что ты хотел со мной встретиться лично, не будет. Напротив, меня очень трогает такая ответственность. Верность и чувство долга всегда высоко ценились в семействе Номов. И да, капитан, не забудь допить вино.
Торвальд спешно допил бокал, затем запер балкон изнутри. Поклонился леди Вараде и вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Замешкался, вспоминая, где лестница. В голове немного шумело – от вина? Да нет. Торвальд спустился на первый этаж, вышел через парадный вход и направился к воротам, где стоял управляющий с двумя приятелями.
– Управляющий Назамок, – произнес Торвальд Ном, довольный тем, как виновато троица отвлеклась от своей игры. – Госпожа немедленно просит вас к себе.
– Что? Ах да, конечно. Благодарю, капитан.
Назамок бесшумно скрылся, и Торвальд обратился к Лазану Дверу с Мадруном.
– Интересные у вас тут развлечения. Думаю, я должен разъяснить вам ваши обязанности, поскольку управляющий, похоже, забыл. Ваша задача: патрулировать внутренний двор усадьбы – предпочтительно через разные промежутки, а также разными маршрутами, чтобы никто не мог их просчитать. Особое внимание уделяйте темным уголкам, хотя носить с собой факелы или фонари не рекомендую. Вопросы?
Мадрун с улыбкой поклонился.
– Спасибо, капитан, за ценные указания. Мы немедленно приступим к своим обязанностям. Лазан, собирай пророческие кости. От нас ждут ответственного патруля по всей форме.
Пророческие кубики? Нижние боги…
– Разумно ли, – спросил Торвальд, – спрашивать у давно забытых богов, что ждет вас сегодня ночью?
Лазан Двер обнажил свои металлические клыки.
– Как скажете, капитан. Предсказание – наука неточная. Впредь мы постараемся излишне не полагаться на нее.
– Ну и славно… Ладно, хорошо, я тогда пойду к себе.
– Снова, – произнес Мадрун, улыбаясь еще шире.
Торвальд Ном не увидел в этой улыбке ничего дружелюбного. И в улыбке Лазана, кстати, тоже. Вообще в них обоих было что-то пугающее. Да и в Наученном Замке… Кровопийца, Желчеплюй, Отравитель – сколько у него прозвищ? И как скоро он заработает новые? А Мадрун Бадрун? А Лазан Двер? Что вообще задумала леди Варада?
Не важно, не важно. В конце концов, у Торвальда есть свой кабинет. Перебравшись через стол и усевшись в кресло, он даже почувствовал себя кем-то важным.
Ощущение продлилось недолго, но и этого хватило. Хотя бы несколько ударов сердца не думать про тех троих. Ни про кого из них.
Сделайте новые маски. Зачем? Сегулехи не принимают отступников обратно. Наверное. Что нам вообще известно про них? Он сказал им сделать новые маски. Зачем?
Обычный совет, что не так-то? Постирай плащ, Лазан Двер, пока там пауки не стали откладывать яйца. Выбирай одежду из не более чем двух цветов, Мадрун, и желательно гармоничных. Пожалуйста. И что там у тебя с мокасинами?
Маски. Ну и что, что маски?
В животе заурчало, к горлу снова подступила желчь.
А ты бы, Тор, научился жевать как следует. Куда торопишься? До темноты еще далеко. Жуй, Тор, жуй! Медленно и тщательно, как корова. Тогда все будет нормально перевариваться. У коров ведь переваривается.
Да, конечно. А потом на шею опускается топор.
Торвальд скрючился над столом и чувствовал себя препаршиво.
– Я думаю, она его травит.
Ожог выпучил глаза, как будто не мог поверить в такое.
– Зачем?!
– Из-за тебя, – сказал Лефф. – Она ненавидит тебя, Ожог, потому что ты вечно втягиваешь Тора в неприятности. Теперь она думает, что все повторяется, и поэтому травит его.
– Это же глупо. Если она так беспокоится, зачем ей его убивать?
– Не убивать, а портить самочувствие. Не забывай, она ведьма. Конечно, лучше бы она травила тебя.
– Нет уж, я ни к чему из ее готовки не притронусь.
– Не волнуйся, если она захочет от тебя избавиться, Ожог, то придумает способ. Боги, как я рад, что я не ты.
– Я тоже.
– Чего?
– Не хочу, чтобы у меня тоже были оранжевые глаза. Только представь, что мы будем смотреть друг на друга, а будет казаться, что смотримся в зеркало. Я и без того всегда так смотрю, а теперь придется вдвойне! Нет уж, спасибо, скажу я тебе.
– То есть ты мне это говоришь?
– Да, только что сказал ведь.
– А я не понял. Честно говоря, Ожог, я вообще не понял ни слова из того, что ты сказал.
– Ну и хорошо, потому что мои слова все равно предназначались не для тебя.
Лефф оглянулся, но нет, рядом больше никого не было. Конечно, не было. Нечего даже и смотреть.
– Кроме того, это тебя отравили, – сказал Ожог.
– Не отравили, а просто ошиблись с диагнозом. И все проходит…
– Не проходит.
– Проходит.
– Не проходит.
– Будь я тобой, то прекратил бы…
– Так, не начинай снова!
Благословенные парки! Услышьте мольбу пузатого коротышки и оставьте их! Вечер переходит в ночь, город расплывается в гранитной ухмылке, тени пляшут на линии между светом и тьмой. Запоздалые торговцы зазывают покупателей на свои честные и не очень товары. Певцы поют, пьяницы пьянствуют, воры воруют, а тайны цветут пышным цветом там, где нас нет, – и в этом, друзья мои, заключена суровая истина.
Словно крысы, мы бежим от света, выискивая другие уголки и другие события, как мирные, так и зловещие.
За мной же, за мной!
Благодетель всего человеческого и человечного, раздающий благословения направо и налево (да благословлены будут сердца скупые и щедрые, сладкие сны и кошмары, страхи и любовь, страх любви и любовь к страху; да благословлены будут их туфли, сандалии, сапоги и тапочки – все вместе и по отдельности! Ах, какие чудеса, какие причуды!), Крупп Даруджистанский шагал большой дорогой скользких приобретений, отбрасывая огромную, просто великанскую тень, что волной катилась мимо лавок и товаров в них, мимо внимательных торговцев, мимо лотков с фруктами и сушеными пирожками, мимо корзин с ягодами, вяленой рыбой и странными листьями – пищей апологетов здорового питания, мимо буханок хлеба и головок сыра, мимо сосудов всех размеров с вином и крепкими напитками, мимо ткачих и портных, мимо старухи-арфистки с корявыми пальцами, которая на трех оставшихся струнах наигрывает песенку про колышек в ямке и медок на ночном столике (скорее, скорее отсюда, пока не забросали монетками!), мимо мотков ткани, которые лежат на месте, и бриджей, загораживающих проход, и рубашек для солдат, и обуви для бездушных граверов по надгробным плитам и трижды разведенного старика с выводком детей, связанных с ним кровью и чем погуще, который зарабатывает тем, что заводит очередную жену. И дальше – мимо тех, кто цедит воск, крутит фитили, глотает огонь и делает пепельные пироги, мимо проституток, с каждым вялым шагом источая благодушные улыбки, поигрывая пальцами и испытывая загадочные поглаживания в потаенных и труднодоступных местах. Глаза расширяются с одобрением и уважением, словно возвращаются утраченная юность и царские мечты, и вслед слышатся вздохи и оклики: «Крупп, дорогой! Крупп, разве ты не заплатишь за это? Крупп, женись на нас и сделай нас честными женщинами! Крупп…» Бегом, бегом отсюда – ай-яй, какие ужасные образы возникают! Избиение жен (во множественном числе, и никак иначе)! Болтовня проституток!
Хвала богам, ворота позади. Дальше туннель – и снова наружу, где сурово и чинно высится цивилизация, а бесстрашная тень шагает в одиночестве, пользуясь возможностью, пока есть время, причаститься к прошлым жизненным путям.
Из одного рукава он извлекает пирожок с ягодной начинкой, спелый помпфрут и бутылочку мятного вина; из другого – новенький серебряный нож с монограммой рода Варада (ничего себе, откуда?). На блестящем лезвии – удивительно! – уже намазан добротный шмат масла с медом. Неясно, как все это умещается в широких, проворных ладонях – впрочем, нет, все уже исчезло во рту, способном до тонкостей оценить смешение вкусов и ароматов нового кулинарного изыска, а именно: масло, мед, джем – м-м! – тесто, сыр, фрукты и копченый угорь… фу! Просторный рукав подвел владельца! Скорее, смыть вином этот неприятный (и мерзкий) вкус!
На время руки свободны, и можно рассмотреть новую рубашку, запас ароматических свечей, клубок шелковых ниток, изящные бриджи, шитые золотой нитью сандалии, мягкие, словно каждая из четырех щек Круппа, и презерватив из козьей кишки (боги, а он-то откуда взялся?). Что ж, на этом удачный поход по магазинам можно закончить, и если старуха заметит, что на ее арфе осталось всего две струны, то представьте, каково лошади!
И вот он стоит, наконец, перед самой аскетичной из всех самых аскетичных усадеб. Створка ворот пригласительно скрипит, и приглашенный Крупп принимает это приглашение.
Ступеньки, вычурная парадная дверь, за ней – коридор, еще ступеньки, теперь покрытые ковром, потом снова коридор, упирающийся в закопченную дверь – а, прочь защитные заклятия! – и гость внутри.
– Как ты?… А, не важно. Садись, Крупп, чувствуй себя как дома.
– Мастер Барук так добр, что Крупп исполнит его просьбу с большим облегчением и – уф-ф! – раскинется в кресле, вытянув ноги. Да, вытянув, хоть разница и незаметна. Ах, Барук, возлюбленный друг Круппа, путешествие было изрядно утомительным!
Жирный, похожий на жабу демон с громким сопением улегся на полу возле толстяка. Крупп протянул ему кусок сушеного угря. Демон принюхался, потом схватил еду.
– Настолько ли все плохо, как мне кажется, Крупп?
Толстяк поиграл бровями.
– Долгая дорога полностью иссушила путника, он задыхается от жажды.
Высший алхимик вздохнул.
– Угощайся.
Широко улыбаясь, Крупп извлек из рукава большую пыльную бутыль, уже откупоренную. Осмотрел печать на зеленом стекле.
– Да, твой погреб и вправду богат! – Из другого рукава толстяк извлек хрустальный кубок, налил себе вина, сделал глоток и облизнул губы. – Восхитительно!
– Результат ряда достигнутых договоренностей, – сказал Барук.
– Крупп весьма впечатлен, друг Барук. Интересно, можно ли как-то измерить столь значительные события? Был бы интерес. Однако слушай: погребенные врата открываются, пыль осыпается, камни стонут! Можем ли мы, в меру своих скромных сил, задержать неизбежные неизбежности? Увы, время неумолимо. Судьбы тесно переплетены, и даже богам неведомо, какое падение их ждет. Даже луна нерешительно восходит на небосклон в последние ночи. Звезды гаснут, камни летят вверх, обманутые жены прощают и забывают… Ах, это время чудес!
– Это то, что нам нужно, Крупп? Чудеса?
– Каждое мгновение действительно весьма подвижно и неопределенно, однако – и Круппу это известно наверняка – стоит выстроить их одно за другим, то любое отклонение окажется не более чем мелкой складкой, незначительной шероховатостью. Есть в мироздании великие силы, которыми придавлена ткань нашей жизни. Богатые и бедные, скромные и амбициозные, щедрые и скупые, честные и бесчестные – все разглажено! Все размазано ровным слоем! Какое дело Природе до корон с каменьями, опасно высоких стопок монет, роскошных усадеб и башен? Короли и королевы, тираны и сатрапы – все они лишь мошки на лбу мира!
– Ты рекомендуешь смотреть на события масштабно. Замечательно, особенно для историка. К несчастью, Крупп, для тех, кто вынужден жить сегодняшним днем, это слабое утешение.
– Увы, слова Барука неоспоримы. Жизнь пришла, жизнь ушла. Плач по мертвым – самая унылая песня в мире. И верно, и грустно. А вот тебе задача от Круппа: представь две сцены. В первой озлобленный человек забивает другого за таверной в Гадробийском квартале. Во второй баснословный богач сговаривается с не менее богатыми соотечественниками поднять цены на зерно. Хлеб становится настолько дорог, что одни умирают от голода, другие вынуждены идти на преступление. Можно ли считать и первую, и вторую сцены актом насилия?
Высший алхимик смотрел на сидящего толстяка.
– Только в одном случае руки человека обагрены кровью.
– Воистину весьма неприятные пятна.
Крупп налил себе еще вина.
– Существуют бесчисленные доводы, – произнес Барук, – которые богач может привести в доказательство своей невиновности. Смягчающие обстоятельства, непредвиденные затраты на производство, соотношение спроса и предложения и прочая, и прочая.
– Воистину множество оправданий, и они настолько мутят воду, что крови уже не видно.
– И все же нищета приводит к несчастьям и тревогам, она отравляет душу. Можно сказать, что богатые зерноторговцы ведут тайную войну.
Крупп посмотрел вино на просвет.
– А значит, бедные остаются бедными, если не становятся еще беднее. Те, кто способен хоть как-то зарабатывать себе на жизнь, еще сильнее цепляются за работу, соглашаясь даже на самые нечеловеческие условия – а работодатели только набивают до отказа карманы, удовлетворяя свои скрытые комплексы. Можно сказать, что существует равновесие, в котором все участники согласны не допускать полномасштабной войны, способной вылиться в анархию. Но если зерноторговец слишком завысит цену, то грянет революция.
– И от нее проиграют все.
– Временно. А потом взрастет новое поколение богачей и опять станет сосать кровь из бедных. Равновесие покоится на множестве неравновесий, и кажется, что такой порядок может сохраняться до скончания времен. Увы, в долгосрочной перспективе видно, что это не так. Общественное устройство куда более хрупкое, чем считает большинство. Тот, кто слишком уверен в его непоколебимости, испытает чистейшее удивление, когда все вокруг рухнет – прямо перед тем, как нападут волки. – Крупп воздел палец. – Однако взгляните на тех, кто держится за корону, кто хочет сделаться самым свободным и богатым. В данное мгновение они, как и следует ожидать, очень опасны. Опаснее всех. Поэтому остается только молиться. Молиться о том, что все пойдет прахом.
– Наступит конец всему.
– А следом новое начало.
– Отчего-то, друг мой, я ожидал от тебя большего.
Крупп с улыбкой потрепал демона по бугристой голове. Тот довольно зажмурился.
– Крупп придерживается взглядов столь же широких, как и его штаны, а они, насколько тебе известно, необъятны, ибо неизвестно, где они начинаются, а где заканчиваются.
– Еще важные новости есть?
– Города живут в спешке. Несутся без оглядки. Все меняется, и вместе с тем все неизменно. В Гадробийском квартале орудует маньяк, но Крупп подозревает, что тебе это известно. Убийцы плетут заговоры. Ты и это знаешь, друг Барук. Любовники устраивают адюльтеры или мечтают об оных. Дети трудятся ради неведомого будущего. Одни уходят на покой, других отправляют на покой, повсюду возникают новые занятия и таятся старые враги. Друзья расстаются и встречаются вновь. Всему свое время, о наивысший из алхимиков, всему свое время.
– Ты меня не успокоил, Крупп.
– Выпьем же по бокалу этого изысканного вина!
– Подвал запечатан дюжиной защитных заклятий – это вдвое больше, чем во время твоего прошлого визита.
– Правда?
– Ты не задел ни одного.
– Невероятно!
– Вот именно.
Демон рыгнул, и подвал заполнило тошнотворным запахом копченых угрей. Даже сам демон сморщил ноздри.
Крупп картинным жестом извлек ароматические свечи.
Дальнюю часть основного помещения занимало хитросплетение труб, клапанов, медных шаров, сочленений и решеток. Загадочный механизм ритмично издавал вздохи (почти неприличные), хрипы (более отвечающие общему состоянию), шипение и ворчание. Из шести сопел, рассчитанных на шланги и дополнительные трубы, вырывалось ровное голубое пламя, от чего воздух в здании был раскаленным. Чаур с Баратолом трудились раздетые и все равно обильно истекали потом.
На пару они разгребли почти весь бардак в заброшенной пекарне – точнее, перенесли все ненужное на задний двор, окруженный высоким забором. Теперь Чаур ползал на четвереньках по добротному каменному полу и тряпкой оттирал его от пыли и засохшей муки. Баратол тем временем осматривал кирпичные основания трех горбатых печей. Приятным изумлением стало то, что слои кирпича переложены крупными кусками пемзы. В задней внутренней стенке были проделаны отверстия для перфорированных газовых труб, откуда шло пламя. Получится ли переделать эти печи в горны? А почему бы и нет?
Старые медные мешалки возле задней стены можно приспособить под закалку. Наковальню Баратол приобрел у караванщиков из Крепи – заказчик, увы, умер, не дождавшись груза. Она была походной конструкции (как у рхиви, пояснил продавец), не совсем того размера, что нужно, но для начала сойдет. Щипцы и прочие инструменты нашлись на барахолке в западной части города. Кроме того, Баратолу попался отличный молот из арэнской стали (как пить дать, украденный у какого-нибудь малазанского военного оружейника).
Назавтра он закажет первую партию дров, древесного и каменного угля, сырой меди, олова и железа.
Вечерело. Баратол закончил осматривать печи и обратился к Чауру.
– Ну что, дружище, пойдем? Заглянем в какой-нибудь ресторан. Да, мы с тобой чумазые, но за деньги, думаю, нас обслужат. Не знаю, как ты, а я бы сейчас не отказался от холодного пива.
Чаур поднял испачканное лицо и расплылся в улыбке.
Входная дверь распахнулась от удара, и в пекарню ввалились с полдюжины недоброго вида мужчин. Поигрывая дубинками и кувалдами, они окинули взглядом обстановку. Через мгновение вошла прилично одетая женщина и, отыскав глазами Баратола, улыбнулась.
– Сударь, ваша деятельность признана незаконной…
– Незаконной? Уверен, тут какая-то путаница. Прежде чем ваши молодчики примутся все крушить, должен заметить, что клапаны открыты, а трубы перерезаны. Иначе говоря, газ из подземных помещений выходит без остановки. Малейшая искра, и все здесь обратится в шар пламени, который вполне в состоянии разнести половину квартала. – Баратол помолчал и добавил: – Как раз такой акт вандализма с вашей стороны может быть расценен как… незаконный. Вас обвинения, конечно же, не коснутся, поскольку вы будете мертвы, а вот на Гильдию, нанявшую вас, наложат штраф, которого хватит, чтобы пустить владельцев по миру.
Улыбка сползла с лица женщины уже на середине этой тирады.
– Думаешь, самый умный? Что ж, если разнести твою лавочку мы не можем, придется разбираться с вами двумя лично.
Баратол отошел к месильному столу, где лежал кожаный мешок, и достал из него большой глиняный шар. Увидев, как побледнела женщина и ее громилы, кузнец удовлетворенно кивнул.
– Да, вы угадали. Это морантская граната, малазанцы называют ее «руганью». Только попробуйте нас тронуть, и я без раздумий убью себя, а заодно заберу всех вас с собой. В конце концов, терять нам нечего.
– Ты сумасшедший.
– Допустим. Теперь вопрос: а вы?
Не найдя, что ответить, женщина бессильно зарычала и вышла прочь. Приспешники последовали за ней.
Баратол вздохнул и сунул «ругань» обратно в мешок. «В каждом ящике двенадцать „руганей“, – объяснял ему Молоток, – но в каждом тринадцатом ящике лежит еще одна – пустая. Зачем? Непонятно. Моранты – вообще странный народ».
– В этот раз сработало, но, боюсь, это временная мера, – сказал он, обращаясь к Чауру. – Итак, первый наш заказ: снарядить тебя оружием и доспехами.
Чаур смотрел на кузнеца с искренним непониманием.
– Помнишь запах крови? Трупы, мертвецы, расчлененные останки?
Лицо Чаура мгновенно прояснилось, и он энергично закивал.
Баратол снова вздохнул.
– Ладно, давай перелезем через забор и поищем пива.
Мешок он оставлять не стал.
Уже отзвонил десятый колокол, и в другой части города убийца без пальцев направляется в очередную таверну за очередной жертвой. Его жена тем временем выходит в огород и, опустившись на камни, принимается полировать их куском кожи с асфальтовой крошкой.
Грудастая, пышнотелая женщина, приковывающая к себе восхищенные взгляды вперемешку с презрительными (зависит от пола и половых предпочтений), идет под руку с сухощавым малазанским историком, на лице которого отражается нечто среднее между неверием и отчаянием. Со стороны может показаться, что это гуляют влюбленные, но они не влюблены друг в друга, и это лишь еще больше озадачивает историка.
По Высокому базару в Усадебном квартале, к югу от виселиц, бродит госпожа Ваза. Она скучает, тоскует и осквернена (в своем сознании) без надежды на искупление, поэтому спасается тем, что перебирает бесчисленные вещицы и безделушки, которые ей не нужны, и смотрит, как женщины, похожие на нее (хотя за ними ходят слуги с покупками), с любопытством сороки (и с такой же глупостью?… Ах, лучше воздержаться от грубых предположений!) тоже перебирают дорогой, но, впрочем, зачастую качественно сделанный хлам. В эти мгновения она чувствует себя такой чуждой им, такой… изменившейся.
В каких-то трехстах шагах от госпожи Вазы бесцельно слоняется Резчик – в прошлом вор по имени Крокус Новичок, который похитил то, что не должен был похищать. Поняв, что не может просто так взять и вернуть это, вынужден был смешать у себя в голове вину и сочувствие с восхищением (распространенная, впрочем, ошибка), однако девушка не оценила его искренние, прочувствованные признания. На этом все и закончилось.
Что ж, времена меняются и люди тоже, разве нет?
На крыше сидит Раллик Ном, разглядывая волнующееся море голубых огней; рядом с ним – Круйт Тальентский. Им многое надо обсудить, и разговор, учитывая Ралликову молчаливость, обещает выйти долгим.
Круйт говорит без умолку, Раллик тщательно взвешивает каждое слово. Не от недоверия, просто привычка такая.
Мурильо сидит в дуэльной школе, откуда уже давно расползлись все ученики, а Скалла Менакис со слезами изливает ему душу. Возможно, потому, что он для нее совершенный незнакомец и так легче, однако Скалла никогда не имела дело с мужчинами вроде Мурильо, которые умеют слушать и посвящать все свое внимание, искренне и без остатка, одной-единственной женщине, впитывая в себя все ее чувства, как колибри нектар или летучая мышь – коровью кровь (согласен, грубая аналогия, не подходящая к такому романтическому моменту).
И между ними испаряются незримые флюиды, несомненно животного происхождения, и просачиваются в кожу и кости, пока не наступает ошеломляющее прозрение, как будто распахнулась дверь, которая была навсегда заперта.
Скалла все плакала и плакала, но постепенно слезы ощущались легче и естественнее, спокойнее и более приемлемо, равно как и мягкие прикосновения Мурильо к волосам и мокрым щекам… Впрочем, кого это удивляет?
Но вернемся к нынешнему моменту. Взошла луна, и в ее мутном свете можно разглядеть три десятка силуэтов, собирающихся на крыше. Вот они что-то машут друг другу, шепчут наставления и приказы. Проверяют оружие. Три десятка, потому что их цель – суровые, закаленные ветераны-иноземцы. И нападение должно быть жестоким, быстрым и беспощадным.
В «К'руловой корчме» собралась обычная публика: дюжина с небольшим горожан, согласных закрыть глаза на то, что находятся в переоборудованном храме, каменные стены которого запятнаны дымом и молчаливо хранят голоса многих поколений: от заунывных песнопений и хоралов до пьяных песен и повизгиваний ущипленных официанток. Стены эти, крепкие и надежные, безразличны к перипетиям жизни, что разворачивается здесь, в окружении камня, дерева, плитки, балок и прочих бесчувственных элементов, каждый из которых в свое время пробовал кровь на вкус.
Общий зал, просторный, с низким потолком и утопленным в землю полом, когда-то, наверное, служил трансептом или молельней. В узком коридоре между колоннами находились ниши, где стояли погребальные урны с прахом Верховных жрецов и жриц. Кухня и три кладовые за ней раньше обеспечивали питанием монахов, храмовое воинство, писцов и послушников. Теперь они обслуживали посетителей, персонал и владельцев корчмы.
На второй этаж вели крутые каменные ступени, стесанные временем. От площадки квадратом расходились коридоры, потолки которых были скошены под острым углом. К каждому коридору, за исключением того, что шел вдоль фасада, примыкали восемь комнат-келий. Часть вдавалась внутрь (и их поддерживали колонны, установленные в общем зале), а часть – во внешние стены (и в них были окна).
Из восьми келий, выходящих на общий зал, сделали три рабочих помещения. Стены снесли, окна вынули (ни стекол, ни пузырей), заменив ставнями. Хватка, сидя у себя в кабинете, любила распахивать их, чтобы обозревать ближайшую ко входу треть зала.
Этой ночью постояльцев было немного. Баратол с Чауром еще не вернулись. Скиллара увела Дукера гулять по Даруджистанскому кварталу. Бард сидел на помосте, бренча какую-то легкую, меланхоличную мелодию. Посетители – двадцать с небольшим человек – не обращали на музыку никакого внимания. Путник из Крепи, снявший комнату в северо-восточном углу, скудно поужинал, выпил одну пинту алчбинского эля и удалился на боковую.
Дымка сидела на своем посту у входной двери, укрытая тенями и вытянув ноги. В руках она сжимала кружку с горячим сидром – и это в такую душную ночь. Хватка не понимала вкусов подруги. Входящие Дымку почти не замечали, просто проходили мимо. Конечно, у нее талант к скрытности, правда, неясно, от природы или получен откуда-то еще.
С кухни доносился ор Мураша. Он отправился туда успокаивать поваров, на дух не переносящих друг друга, и, как обычно, завел войну со всеми сразу, в том числе с поварятами и крысами. Очень скоро там начнет летать посуда, и Хватке придется всех разнимать.
А Перл… пропадал где-то еще. Он любил исследовать темные закоулки этого старинного храма.
Словом, обыкновенная ночь, ничем не отличавшаяся от других.
Перл снова спустился в подвал. Что-то его постоянно туда тянуло. Из-под пространства под стеллажами он выкатил пыльный бочонок, четвертый за неделю. Содержимое двух первых превратилось в уксус; Перл смог сделать всего несколько глотков. В третьей было что-то густое и смолянистое, пахнущее кедровым или сосновым соком. Туда Перл лишь макнул палец – вкус оказался даже отвратительнее запаха.
На этот раз, однако, ему повезло. Выбив пробку, Перл наклонился и осторожно потянул носом. Эль? Пиво? Такие напитки, конечно, не хранятся… Но на воске, которым была залита крышка, красовался оттиск храмовой печати. Он вдохнул снова: определенно ощущается запах дрожжей, но свежий, а это значит… колдовство. Перл понюхал в третий раз.
Будучи взводным магом в «мостожогах», он успел повидать самую разную магию. Историй столько, что даже у того угрюмого барда челюсть отвисла бы. Перл уворачивался от таких жутких заклятий, которые сдирали кожу с костей, заставляли кровь вскипеть, раздували яички до размера дыни… хотя нет, это было до того, как он попал в армию. Ну да, ведьма с дочкой… Впрочем, не важно. Главное, что у него за плечами уже долгая служба.
И этот напиток – Перл макнул в бочку палец и облизнул – о, в нем явно содержится магия. Древняя, с привкусом крови (да, он и ее пробовал).
– Брат Кавен, это ты?
Перл развернулся и недовольно уставился на призрака, который по плечи торчал из каменного пола.
– Я что, похож на брата Кавена? Он мертв, вы все давно мертвы. Слышишь? Мертвы. Давай уже, примирись с этим.
– Я почуял клинок, – пробормотал призрак, опускаясь обратно под пол. – Я почуял его…
Пробовать напиток из бочки дальше Перл поостерегся. Сначала нужно хорошенько его изучить. Взять в помощники Молотка. Вот только, вскрыв бочонок, Перл, наверное, нарушил целостность заклятия, и теперь напиток быстро испортится… Придется нести его наверх.
Перл со вздохом вставил пробку на место и подхватил бочонок.
В угловой комнате второго этажа некто, остановившийся на ночлег, закончил выкручивать прутья из оконной решетки. Затем погасил лампу и присел у двери, прислушиваясь.
За его спиной открылось окно, и внутрь залез первый убийца.
Сквозь полуприкрытые веки Дымка видела, как в корчму пьяной толпой ввалились пятеро. Они громко ругались по поводу недавнего скачка цен на хлеб, толкались – в общем, ничего необычного. Народу дай только повод для спора, и каждый с пеной у рта будет отстаивать свою позицию.
Эти молодчики были ей не знакомы, похоже, они шли из какого-то другого заведения, заметили подсвеченную вывеску и решили, что еще недостаточно напились. Одеты они лучше обычной публики – судя по всему, из знати, со свойственной ей заносчивостью и ощущением неуязвимости. Ну и ладно, главное, чтобы были при деньгах.
Дымка еще отпила сидра.
С гладием наголо Мураш крался к меньшей из трех кладовых. Проклятая двухголовая крыса вернулась. Никто, конечно же, ему не верил – кроме, пожалуй, поваров, и то потому что они видели стращилище, но доказать существование зверюги можно, только убив ее.
А потом тушку нужно забальзамировать, поместить в большую банку и демонстрировать посетителям в зале. Наверняка многие придут посмотреть на диковинку. Эй, налетай! В «К'руловой корчме» поймали двухголовую крысу!
Хотя погодите-ка… удачная ли это реклама? Надо бы спросить у Хватки.
Однако сначала тварь нужно прикончить.
Мураш крался ближе, не сводя глаз с темной щели за крайним ящиком слева.
Прикончить тварь, ага. Главное, чтобы все головы остались на месте.
В угловую комнату на верхнем этаже набилось одиннадцать фигур. У троих, включая человека у двери, были кинжалы. Четверо держали в руках заряженные арбалеты. Еще четверо – плечистые громилы, вооружились мечами и круглыми щитами; под широкими рубахами – кольчуги мелкого плетения.
Тот, что сидел у двери, услышал шумный спор о ценах на хлеб, доносящийся из общего зала. Он снова подумал, что повод выбрали идиотский, ведь бузотеров одели как отпрысков благородных фамилий, но никто из посетителей, видно, не заметил несуразицы. Громкие голоса, особенно разгоряченные выпивкой, обладали одним несомненным свойством. Они хорошо отвлекали внимание.
Итак, все присутствующие сейчас следят только за громогласными неприятными посетителями, а кое-кто из предполагаемых жертв уже собирается, чтобы утихомирить нарушителей или вышвырнуть их за порог.
Еще немного…
Бард взял последний аккорд и отложил инструмент. Группка благородных тем временем ругалась, за какой столик им сесть. Свободных мест было много, так что спор не стоил и выеденного яйца.
Бард долго всматривался в спорщиков, потом подошел к кувшину, стоящему специально для него на краю сцены и, налив себе кружку эля, прислонился к стене.
За спиной у Хватки хлопнула дверь. Она встала и обернулась.
– Молоток, видел тех недоумков, которые только что пришли?
Целитель кивнул.
– Их придется утихомирить. А где Баратол с Чауром, не знаешь? Они должны были уже вернуться. Гильдия, похоже, прознала о его намерениях. Надо бы сходить проверить, мало ли…
Хватка вдруг вскинула руку, заставив Молотка замолчать.
– Послушай-ка. – Она нахмурилась. – Что-то здесь не так.
Маг прислушался, затем кивнул.
– Думаю, надо спуститься.
Хватка подошла к окну и слегка высунулась, вглядываясь в темный уголок, где сидела Дымка. Та медленно подобрала вытянутые ноги. Хватка выругалась.
Это была подстава. Осознание пробрало Дымку, будто резкий зимний ветер. Она встревоженно вскочила со своего стула и сунула руки под дождевик.
Входная дверь снова распахнулась.
Проклятая крыса просочилась в щель под дверью, ведущей в подвал, – только хвост мелькнул. Мураш, тихо выругавшись, кинулся следом. Еще можно успеть поймать ее на лестнице…
Дверь распахнулась, и на пороге подвала возник Перл. В руках он держал пыльный бочонок, будто младенца.
– Ты ее видел? – спросил у него Мураш.
– Кого?
– Двухголовую крысу! Она только что скользнула под дверь!
– Нижние боги, Мураш! Хватит уже. Нет здесь никакой двухголовой крысы. Отойди, а? Бочонок тяжелый вообще-то.
Отпихнув бывшего сержанта в сторону, Перл вышел из кухни.
В «К'рулову корчму» вошли трое в плащах, с арбалетами наизготовку. Раздались щелчки. Скевоса, чья смена выпала на этот вечер, с пробитой грудью отбросило к стене. Второй болт влетел в окно кабинета, где сидела Хватка. Она упала: то ли уворачивалась, то ли ее подстрелили, – снизу не видать. Третий болт попал в Хедри, официантку лет пятнадцати. Она выронила поднос из рук, кружки разлетелись во все стороны.
Пятеро пьяниц рядом с помостом вытащили скрытые под плащами клинки и, рассыпавшись, начали резать всех подряд.
Раздались вопли.
Дымка вышла из-за стола и тенью проскользнула между тремя стрелками. В ее руках блеснули ножи: резким взмахом она вспорола горло мужчине прямо перед собой, а тому, что слева, перерезала сухожилия на руке. Уклонившись от падающего тела, она пырнула третьего убийцу кинжалом в грудь. Лезвие попало в зазор между металлическими кольцами и сломалось. Вторым кинжалом Дымка ударила противника снизу-вверх в промежность. Пока тот падал, она вырвала клинок и, развернувшись, полоснула по лицу недобитого убийцу. Тот резко откинул голову, уклоняясь, и со всего размаху ударился затылком о притолоку. Раздался хруст, и убийца обмяк. Дымка ткнула его в глаз.