Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен

– Парочка варваров, – негромко пробормотала она.

Никто ей не ответил. Не расслышали, наверное. Она быстро бросила на них по взгляду, направо, потом налево, и обнаружила, что оба улыбаются.

Они ехали и ехали вперед, лишь волны красной травы шуршали вокруг.

Потом Путник заговорил снова.

– Первый закон многообразия – его единообразие. Цивилизация есть механизм управления многообразием и контроля над ним. Чем цивилизованней нация, тем единообразней ее население, пока не наступает закат данной цивилизации и многообразие не вступает с единообразием в войну. Первое делается все менее управляемым, все безумней в своих крайностях, последнее же стремится усилить контроль, пока это не приводит к самой дьявольской тирании.

– Опять Келланвед? – спросила Самар Дэв.

Путник фыркнул.

– Если бы. Это Дукер, имперский историк.

За ночь, которая уже близилась к концу, Нимандр Голит провел свой крошечный отряд через весь Бастион. Укрытые мягким могуществом Аранаты, дети Тьмы двигались молча и, судя по всему, остались незамеченными, во всяком случае, тревоги никто не поднял. Город казался мертвым, словно закрывшийся цветок.

В сумерках, незадолго до выступления, они услышали, как на главной улице собирается толпа, и, выйдя к воротам, увидели, что в город въезжает караван. Огромные повозки были с верхом завалены товарами, правили ими изможденные кучера – лица безвольные, взгляд блуждает, рты заляпаны коричневым. Мешки с бакалеей, кадки с фигами и маслом, пересыпанные солью угри, копченое мясо бхедеринов, пряная баранина и другие бесчисленные припасы – все это было с энтузиазмом загружено на телеги ради обмена на бочонки с келиком.

В том, с каким отвратительным безразличием смотрели на весь этот провиант местные, заключалась жестокая ирония – большинство из них пища уже не интересовала. Большинство было готово умереть от голода в экстатическом буйстве сейманкелика – чернил, которыми записывались муки их бога.

Тисте анди облачились в доспехи. Взяли с собой все, что требовалось для битвы, для убийства. Нимандру не было нужды оборачиваться, чтобы еще раз убедиться, сколь переменились сейчас те, кто шел за ним, насколько иные сейчас выражения у них на лицах – всех, не считая одного. Улыбка Клещика куда-то исчезла, хотя глаза его все так же лихорадочно блестели. Всегда рассудочная Кэдевисс словно напялила маску безумия, красота ее теперь внушала ужас. Ненанда, который вечно изображал яростного бойца, был пепельно-бледен, слово отравленный осознанием собственных желаний. Щеки Десры пылали, будто от похоти. Не изменилась лишь Араната. Но черты ее лица – спокойного, с остекленевшим от сосредоточенности взглядом – словно бы сделались мягче и размытей.

Клещик и Кэдевисс с двух сторон поддерживали Чика. Ненанда перекинул через плечо его оружие – лук со стрелами, меч, пояс с ножом, – скрепив все одним кожаным ремешком, который при необходимости можно будет легко распустить.

Они скользили мимо зданий, в которых плясали поклоняющиеся – тощие руки разлетаются по сторонам, колышутся опухшие животы. Все окна открыты, ставни распахнуты прямо в ночь. Стонущие голоса сливались в нестройный хор. Даже в тех лицах, что случайно обращались в сторону призраками двигающихся мимо тисте анди, не вспыхивало узнавание, глаза оставались тусклыми, пустыми, невидящими.

В горячем воздухе остро пахло солью с полумертвого озера, но запах этот перебивала вонь разлагающихся трупов.

Они оказались на краю центральной площади, обширной, пустой. Темное здание алтаря посередине не подавало никаких признаков жизни.

Нимандр неуверенно присел на корточки. За ними наверняка наблюдают. Думать иначе было бы безумием. Успеют ли они достичь алтаря, прежде чем на них обрушится скрывающаяся в засаде толпа? Вряд ли. Каллора они не видели с тех пор, как тот вчера направился к алтарю. Ненанда полагал, что старик мертв. Что они найдут его тело, холодное и бездыханное, где-то на каменных плитах в глубине здания. Нимандру это отчего-то казалось маловероятным.

– Ну? – прошептал Клещик у него за спиной. – Нимандр, заря уже близко.

Что ждет их впереди? Есть только один способ это выяснить.

– Пошли.

Стоило им сделать первые несколько шагов по открытому пространству, воздух вокруг них словно бы закружился плотными клубами. Нимандр обнаружил, что продвижение вперед требует усилий. Глотку, а потом и легкие начало сводить.

– Они там эту гадость жгут, – прошипел Клещик. – Чувствуешь запах? Келик…

– Тише!

Пятнадцать шагов, двадцать. Вокруг – тишина. Нимандр сосредоточился на входе в алтарь, ступени которого блестели от росы – а то и чего похуже. Черные иероглифы пульсировали в глазах, словно бы дышало само здание. Он чувствовал в собственных жилах что-то темное и малоприятное, словно бы кровь его наполнилась пузырьками или даже семенами, готовыми вот-вот лопнуть. Казалось, он вот-вот утратит над собой контроль.

Прерывистые вздохи у него за спиной. Все они чувствовали сейчас одно и то же, все они…

– Сзади, – рыкнул Ненанда.

И по бокам тоже. Толпы стекались к ним – от каждой улицы, из зева каждого переулка на площадь выплескивались темные силуэты. Словно пугала, слезшие с жердей – храни нас Мать…

Сорок шагов, самый центр площади. Другого пути у них сейчас не было – только к входу в алтарь.

– Нас загоняют, – проговорила Кэдевисс сдавленным голосом. – Хотят, чтобы мы вошли внутрь.

Нимандр обернулся, взгляд его упал на обмякшую фигуру Чика – голова запрокинута, волосы волочатся по земле. Глаза Чика оставались полуоткрыты.

– Он жив?

– Почти что нет, – отозвалась Кэдевисс.

Горожане, которых стало уже несколько сотен, приближались, их запавшие глаза тускло поблескивали, рты были безвольно распахнуты. В опущенных руках болтались ножи, топоры, вилы и молотки. Единственным издаваемым ими звуком было шарканье босых ног.

До ступеней оставалось двадцать шагов. Слева и справа от них, и за спиной тоже, люди в передних рядах воздели свое оружие вверх, их примеру последовали остальные.

– Клещик, – скомандовал Нимандр, – дальше Чика понесешь один. Араната берет его оружие, Десра прикрывает сестру. Кэдевисс и Ненанде встать в арьергард – когда мы окажемся внутри, будете держать вход.

Двое – против по меньшей мере тысячи. Бесстрашных и бесчувственных фанатиков – боги, мы ваши верные псы.

За спиной у него из ножен выскользнули два меча. Звук прорезал воздух, и он очнулся – словно холодное железо приложили прямо ко лбу.

Толпа была уже близко, в ней постепенно нарастал звериный вой.

Нимандр достиг первой ступеньки.

– Вперед!

Они кинулись вверх по ступеням. За спиной у Нимандра – Клещик, перекинувший Чика через сгорбленную спину, придерживая за кисть руки и за бедро. Следом по ступенькам тенью скользила Араната, за ней следовала Десра. Ненанда и Кэдевисс, развернувшись обратно с обнаженными мечами в руках, пятились медленней остальных.

Горожане в первых рядах вдруг взревели и кинулись вперед.

Зазвенело железо, столкнулось с другим железом, глухо ударилось о плоть и кости. Нимандр нырнул в проход. Света не было – закрепленные в стенах факелы оказались накрыты колпаками, – но глаза его видели во мраке достаточно хорошо, чтобы вовремя заметить кинувшихся навстречу жрецов, человек двадцать.

Вскрикнув, чтобы предостеречь остальных, Нимандр обнажил меч…

Болваны принадлежали к человеческому племени. И в темноте были наполовину слепы. Он взмахнул мечом, увидел, как голова слетает с плеч, как оседает тело. Возвратное движение меча перехватило направленный ему в грудь выпад кинжала. Лезвие перерубило кости запястья, рука, так и не выпустившая оружие, глухо стукнула ему по груди и упала вниз. Выгнув собственную руку и направив выпад вдоль туловища, он поразил однорукого теперь жреца острием меча в горло.

Краем глаза Нимандр заметил, как Чик падает на пол – Клещик высвободил руки, чтобы защищаться. Тошнотворный звук впивающегося в мясо лезвия эхом отдался в коридоре, сменившись плеском крови, хлынувшей на каменный пол.

Следующий выпад Нимандра остановил еще одного атакующего жреца – острие протиснулось между ребер и пронзило сердце. Падающий жрец попытался утянуть с собой и меч, но Нимандр резко развернулся и диким рывком выдернул оружие.

По звеньям кольчуги под левой рукой царапнул нож, он дернулся в сторону, приседая и отмахиваясь мечом, почувствовал, как лезвие входит в мягкое. По клинку, обжигая костяшки пальцев, хлынула кислотная струя желудочного сока. Жрец сложился вдвое, Нимандр изо всех сил пнул его в голень, ломая кости. Тот еще падал, а Нимандр уже шагнул вперед, чтобы встретить следующего.

Кинжал мечу не соперник. Получив смертельную рану, несчастный со всхлипом рухнул, а Нимандр высвободил меч и развернулся к очередному нападающему.

Такового не обнаружилось.

Стоявший рядом Клещик не вытирая сунул в ножны окровавленный клинок и нагнулся, чтобы вновь поднять Чика. Десра, у которой тоже капало с лезвия, держалась рядом с Аранатой, а та, без единой царапины, просто шагнула мимо них, не отводя взгляда от резных дверей, обозначающих что-то вроде внутреннего парадного входа. Десра, чуть помедлив, направилась следом.

Со стороны наружного входа все еще раздавались звуки яростной схватки, вопли эхом отдавались в коридоре, сливаясь в безумную какофонию. Поглядев в ту сторону, Нимандр убедился, что Кэдевисс и Ненанда продолжают удерживать дверной проем, а кровь и желчь у них под сапогами уже заполнили все щели и вмятины в каменных плитах. Нимандр не мог оторвать взгляда от этой детали, пока Клещик не подтолкнул его, вернув к действительности.

– Пошли, – прохрипел Нимандр и двинулся за Аранатой.

В каждой клеточке тела Десры кипела жизнь. С таким даже любовным утехам не сравниться. На них накинулись два десятка обезумевших жрецов, и они – втроем – положили их всех. Даже почти не запыхавшись – она видела, как Нимандр убивает последних противников с такой небрежной грацией, что ей осталось лишь рот раскрыть. А он ведь считал себя слабым мечником, и, вероятно, действительно был в этом отношении не ровней Ненанде или Кэдевисс. И однако – Бастион, твоим детям не следовало бросать нам вызов. Не следовало нас до такого доводить.

Видите, что вы наделали?

Она поспешила следом за безмозглой сестрой.

Клещику хотелось плакать, но у него доставало ума, чтобы с этим повременить, сберечь возможность до тех пор, пока они, продравшись сквозь очередное препятствие, не окажутся наконец в таком будущем, где все это закончится и они смогут вернуться к нормальной, мирной жизни. Ну, почти.

Он никогда не любил молиться, тем более Матери Тьме, жестокосердной, нанесшей тисте анди своим отречением незаживающую рану. И все равно молился. Не богу, не богине, не неведомой силе, готовой всех одаривать своим милосердием. Нет, Клещик молился о покое.

О мирной жизни.

Он не знал, существует ли она хоть где-нибудь. Не знал, заслуживают ли такой ему подобные. Рай принадлежит невинным.

И поэтому он был, есть и остается… пуст.

Что, собственно, и делает его раем.

Резня у входа продолжалась. Кэдевисс видела улыбку на лице Ненанды – будь у нее время, она отвесила бы ему пощечину. Тяжкую. Достаточно тяжкую, чтобы вышибить наслаждение из его глаз. Во всем этом не было ничего славного. Болваны лезли к ним, в спешке сбивая друг дружку с ног, а они с Ненандой просто их убивали – одного за другим.

О, им было не впервой сражаться против абсурдно превосходящих сил противника, с подобным они умели справляться до отвращения прекрасно. Но повода для гордости тут не имелось. Отчаянная оборона требовала сноровки и ничего сверх того. А тисте анди были в первую очередь сноровистым народом.

Так что кровь продолжала литься, тело за телом падало к их ногам, а те, что оттаскивали трупы прочь с дороги, тут же занимали их место.

Она убила уже двадцатого, и от девятнадцатого он ничем не отличался – как и от самого первого, еще на ступенях.

Кровь льется, словно ливень. Словно слезы. И все это бессмысленно.

Ненанда начал хохотать.

Почти тут же нападающие переменили тактику. С дикими криками они двинулись вперед всей массой, а смертельно раненных Ненандой и Кэдевисс теперь просто толкали вперед – умирающие, обмякшие щиты из мяса и костей. Толпа надавила, оттеснила двух тисте анди от порога…

И с триумфальными воплями хлынула внутрь.

Ненанда уже не хохотал.

Нимандр был у внутренних дверей, когда услышал за спиной бешеные вопли. Развернувшись на месте, он увидел, как Ненанда и Кэдевисс отступают под натиском обезумевших горожан.

– Клещик!

Его сородич перегрузил тело Чика Нимандру на плечи, и, снова обнажив меч, ринулся к схватке.

Нимандр, пошатываясь под грузом, ступил в проход.

Зачем? Почему мы это делаем? Мы несем Чика к Умирающему богу, словно растреклятое жертвоприношение. Впереди он видел, как Десра и Араната приближаются к противоположной стороне зала – где, похоже, находился вход еще в одну комнату. Алтарное помещение – где он нас и ждет…

– Стойте! – закричал он.

Обернулась лишь Десра.

Араната не останавливаясь шагнула внутрь.

В ноздри Нимандру ударила вонь горящего келика, и он чуть не споткнулся, когда снова двинулся вперед, согнувшись под тяжестью безвольно обмякшего, бессознательного Чика. На стенах по обе стороны были намалеваны грубые иероглифы. Лики какого-то предыдущего божества на выступающих из стен бюстах изуродованы – какие-то части просто разбиты, а какие-то совсем недавно срублены напрочь. Одинокие глаза косо взирали на него. Половинки ртов кривились в шутовской усмешке. Лик за ликом.

Нимандр заставил себя шагать, как его ни била дрожь. Он увидел, как Десра вошла внутрь вслед за Аранатой.

Иероглифы начали сочиться жидкостью, и он сразу же почувствовал, что это растворяется само время. Он вдруг ослеп, жуткие звуки боя за спиной стали затихать, словно отодвигаясь вдаль, пока не остался лишь шум крови, буря в его собственной голове.

Сквозь нее, сперва еле слышно, потом все громче, прорезался детский голос. Что-то ласково напевающий.

Провидомин выбрался из-под Покрова и сощурился навстречу яркому свету утра. Серебристые облака впереди сгрудились над курганом, словно куча небесного мусора. Склоны поливал косой дождь.

Он поспешил вперед с обнаженным тульваром в руках, оскальзываясь на покрывшей дорожную грязь соляной корке.

Она ушла туда. В одиночку.

Спиннок Дюрав – единственный оставшийся у него друг – признался, что ее любит. Но он так и не понял – да, она отказалась от его помощи. Но принимать ее отказ не следовало. Как же он не сообразил?

Нижние боги, это сражение – не для Провидомина. Она – не его сражение.

И однако он стремился вперед, заледенев от ужаса, терзаемый лихорадкой предчувствий, и все, что его окружало, било прямо в глаза своими мельчайшими подробностями, будто даже самые банальные истины способны обжигать, разъедать зрение подобно кислоте. Дорожная колея, сломанные колесные спицы, осколки глиняных горшков, мутные лужи, корни, торчащие из земли подобно щетине – все это яростно требовало его внимания. Мы то, что мы есть, словно бы кричали они, мы – это все, что есть! Мы – это…

Не его сражение, вот только Спиннок не понял. Он – тисте анди. Он мыслит веками, для него к тому, что не случилось сегодня, всегда можно вернуться впоследствии – спустя десятилетия, или тысячелетия, или целые эпохи. В их глазах ничего не меняется. Ничто не способно измениться. Падший народ. Для которого сами грезы о том, чтобы снова подняться, уже рассыпались в пыль.

Она ушла туда. Одна. Туда, где заговорщики, не скрываясь, разрабатывают свои безумные планы по возвращению жестоких времен. Цинично пользуясь для этого святилищем ко всему безразличного бога. Может статься, она попросту вернулась к своим – но если так, Спиннок Дюрав должен узнать всю правду.

В нескольких шагах впереди в канаву скользнула крыса. Он уже приблизился к запущенному лагерю, от которого воняло так, что не смыть никакому дождю.

Нападут ли на него? Хотелось бы надеяться. Если заговорщики попрячутся в норы, выкурить их оттуда будет непросто. А если она попытается спрятаться, что ж, ему придется прочесать каждую развалюху и навес, обследовать все дырявые палатки и фургоны на проржавевших осях.

От деревьев на склоне по другую сторону лагеря приплыло птичье пенье, звук оказался поразительно чистым. Размокшие под дождем кострища тянули ввысь волнистые щупальца дыма, Провидомину каждое представилось толстой змеей. Он вдруг осознал, что направляется прямо в гнездо.

Но тебе, Спиннок, этого делать не придется, не нужно даже об этом знать. Это все людские разборки, и если она того пожелает, то да, я ее отсюда вытащу. И верну тебе. Спасти хотя бы кого-то одного будет уже достаточно.

Интересно, а Искупитель когда-либо смотрел на это подобным образом? Заключить в объятия одну душу на глазах у тысяч других жаждущих – но нет, он не выбирает, не сравнивает их между собой. Он принимает всех.

Провидомин осознал, что ему как-то все равно. Это не его бог. И вставал он на колени рядом с курганом не ради искупления. Я был одиноким. И подумал – вдруг он тоже одинок? Да чтоб тебя, Верховная жрица, зачем ты меня вообще трогала?

Это не моя заваруха.

Спиннок, ты у меня в долгу, и никогда об этом не узнаешь. Я ничего тебе не скажу – просто дам дождю смыть кровь со своих рук…

Он отправился в путь наполовину пьяным, но хмель уже выветрился. Сейчас все в нем пылало словно огнем.

Достигнув склона у главной улицы лагеря, он начал подъем. Дождь был столь мелким, что скорее напоминал туман, и однако он сразу же промок насквозь, из рукавов повалил пар. Земля под ногами неприятно подавалась при каждом шаге. На самую вершину он взобрался, сильно наклонившись вперед, чуть ли не встав на четвереньки от спешки.

Когда выпрямлялся, нечто мелькнуло на самом краю зрения. Он услышал треск, в голове что-то взорвалось хрустом, потом ничего не было.

Градитхан стоял над распростертым Провидомином, глядя ему в разбитое окровавленное лицо. Крысмонах подобрался поближе и присел на корточки рядом с телом.

– Жив. Но захлебнется кровью, урдо, если я его не переверну. Как ты пожелаешь.

– Давай, переворачивай – он мне нужен живым, во всяком случае, сейчас. Забери оружие, свяжи, потом оттащишь к Священному Шатру.

Градитхан облизал губы, почувствовав на языке затхлый вкус засохшего келика. Ему хотелось еще – свежего, сладко-горького, но рассудок сейчас был важней. Внимательный, острый, все подмечающий.

Крысмонах начал отдавать распоряжения насчет Провидомина двоим урдомам, а Градитхан направился в Священный Шатер. Да, это освященная почва, но теперь ненадолго. Скоро им достанется весь курган. Вместе с ничего не подозревающим божком внутри.

Когда он проходил мимо, бывшие паломники Искупителя падали на колени. Кто-то стонал, не отойдя после ночного танца. Другие тупо таращились в грязь перед собой, опустив головы, из раскрытых ртов капала коричневая слизь. Все это могло показаться признаками разложения, но Градитхан не позволял подобным мыслям себя сбить.

Умирающий бог важнее, чем Черный Коралл и его сумрачные правители. Важнее, чем Искупитель со своим жалким культом. Песнь Умирающего бога есть песнь боли, а разве боль – не истинное проклятие смертных?

Он слыхал и про иной культ, в другой стране, посвященный некоему Увечному богу.

Быть может, заметил сегодня утром Крысмонах, налицо тенденция.

Наблюдение это попахивало святотатством, и Градитхан напомнил себе, что мага следовало бы как следует отлупить – вот только не сейчас. Крысмонах Градитхану был пока что нужен.

Он ступил в Священный Шатер.

Да, она продолжала танцевать – теперь извиваясь на земляном полу, вероятно, слишком обессилевшая, чтобы подняться, и однако чувственности в ее движениях по-прежнему было столько, что у Градитхана дух перехватило. Ему было уже не важно, что она – Дитя мертвого семени. В конце концов, родителей не выбирают. Кроме того, она уже удочерена. Умирающим богом, благословенными болью и экстазом, что он дарует.

Да, пусть танцует, пока не распахнутся врата.

Градитхан поднял голову, принюхался – о да, кровь уже льется, жертвоприношение все ближе к кульминации. Осталось недолго.

Умирающий бог истекал кровью. Смертные верующие пили его кровь. А потом проливали ее, уже преобразованную, чтобы Умирающий бог мог вновь ее принять. Это и есть скрытая за кровавыми жертвами тайная истина. Бог дарует – смертные возвращают дар. Все остальное – не более чем живописные украшения, маскировка.

Умирайте же, мои не слишком близкие друзья. Умирайте во множестве. Мы почти у цели.

– Ты умираешь.

Провидомин открыл глаза. И обнаружил над собой незнакомое лицо.

– У тебя кровотечение в мозг, Сегда Травос. Они хотели подвергнуть тебя пытке. Мучить тебя ужасным зрелищем – урдо по имени Градитхан считает тебя предателем. Он хочет, чтобы ты страдал, но ты лишишь его подобного удовольствия, поскольку умираешь.

– Что… кто ты…

– Я – Итковиан. Искупитель.

– Прости…

Человек улыбнулся, и Провидомину стало ясно, что улыбка эта как нельзя больше подходит к этому мягкому лицу, добрым глазам. Но в подобном сострадании было нечто… «Неправильное?»

– Может показаться и так, Сегда Травос, однако ты силен – твой дух силен, и весьма. Ты думаешь, что я лишен способности к истинному состраданию. Что я принимаю чужую боль из эгоистической потребности, чтобы удовлетворить голод, наркотическую привычку. – Итковиан отвел взгляд. – Может статься, ты и прав.

Провидомин медленно приподнялся. И увидел над собой небесный купол, сверкавший так ярко, словно на нем светились миллионы звезд, одно сплошное созвездие, стремящееся захватить весь небосклон – казалось, последние полоски и завитки темноты уже скукоживаются и отступают. От зрелища закружилась голова, он поспешно опустил взгляд. И обнаружил, что почва, на которой встал на колени, сплошь состоит из монет. Медных, оловянных, латунных, редкие пятнышки серебряных, еще реже – золотых. Тут и там посверкивали драгоценные камни.

– Мы, – с благоговением прошептал он, – у тебя в кургане.

– И? – уточнил Итковиан.

Провидомин бросил на бога взгляд.

– Ты ведь не знаешь…

– Разве знание необходимо, Сегда Травос?

– Я больше не пользуюсь этим именем. Сегда Травос умер. Я – Провидомин.

– Воин-жрец Паннионского Домина. Воина я в тебе вижу, а вот жреца – нет.

– Похоже, я уже и не воин, – заметил Провидомин. – А ведь я сюда шел, чтобы ее спасти.

– А теперь, друг мой, тебе придется с ней сражаться.

– Что?

Итковиан сделал жест рукой.

Стоящий на коленях Провидомин обернулся. И увидел, что собирается гроза, просачивается сквозь купол из приношений, тьма окутывает сверкающие звезды, глотая их одну за другой. А под дико кипящими тучами – фигурка. Танцующая. И с каждым резким взмахом ее руки наружу вырывается еще больше черной силы, несется вверх, в растущую бурю. Казалось, что до фигурки не менее тысячи шагов, и однако она увеличивалась с каждым мгновением.

Он видел черную яму ее разинутого рта, из которого выплескивалась отвратительная жидкость, лилась на землю, разлеталась вокруг брызгами при каждом пируэте.

Салинд. Боги, что с тобой сталось?

– Она хочет добраться до меня, – пояснил Итковиан. – Понимаешь, такова ее потребность.

– Потребность?

– Да. В ответах. Что может быть страшней для бога, чем требующий ответов смертный?

– Ушли ее прочь!

– Я не могу. Итак, воин, станешь ли ты меня защищать?

– Мне с подобным не справиться!

– Значит, для меня все кончено, друг мой.

Салинд приблизилась еще, и при этом в глазах Провидомина, казалось, утратила фокус – конечности ее оставляли в воздухе неясный след, тело, меняя положение, словно бы расплывалось. У нее будто прибавилось рук – и в каждой, как он теперь видел, было оружие. Окровавленное железо, узловатое дерево с ошметками волос, обсидиановые кинжалы, серпы из малиновой бронзы.

Над запятнанным, истекающим жидкостью ртом пылало безумное пламя глаз.

– Искупитель, – прошептал Провидомин.

– Да?

– Ответь мне на один вопрос. Умоляю тебя.

– Спрашивай.

Он повернулся лицом к богу.

– Ты сам-то того стоишь?

– Жертвы, которой у тебя прошу? Нет, не думаю.

– То есть ты не станешь умолять себя спасти?

Итковиан улыбнулся.

– А ты?

Нет. И никогда не умолял. Он поднялся на ноги, обнаружил, что все еще сжимает рукоять тульвара. Взвесив оружие в руке, он перевел взгляд на Салинд. Смею ли я встать на пути ее нужды? И смогу ли устоять?

– Если бы не твоя скромность, Искупитель, я бы отказался. Если бы не твоя… неуверенность, твои сомнения, твоя человечность.

Не дожидаясь от бога ответа, он двинулся ей наперерез.

Внезапно повисшая в «Скребке» тишина в конце концов пронизала окутавшую Спиннока Дюрава хмельную дымку. Моргнув, он поднял голову и обнаружил, что смотрит на собственного владыку.

Который сказал ему:

– Пора, друг мой.

– Вы отсылаете меня – сейчас? – спросил Спиннок.

– Да, я отсылаю тебя. Сейчас.

Спиннок Дюрав поднялся, отчего у него закружилась голова. Кожа на лице будто онемела. Окружающий мир казался тошнотворным и настойчиво ломился внутрь. Он сделал глубокий вдох.

– Мое распоряжение причинило тебе боль – почему?

Нужно было все ему сказать. Описать посетившее его величайшее благословение. Любовь. К человеческой женщине. Он мог рассказать Аномандру Рейку о своей неудаче, и Сын Тьмы не остался бы равнодушным к постигшей его горести.

Поступи он таким образом, Аномандр Рейк положил бы руку ему на плечо, а потом произнес бы: «Значит, друг мой, тебе придется остаться. Во имя любви ты должен остаться – так иди же к ней прямо сейчас. Сейчас, Спиннок Дюрав. Это последний дар, что все еще нам доступен. Последний – и неужели ты мог подумать, что я встану у тебя на пути? Что решу, будто моя потребность важнее?

Неужели ты мог обо мне так подумать, когда я сам пришел сейчас к тебе ради своей собственной любви? К тебе. К нашему народу.

Иди же к ней, Спиннок Дюрав. Иди».

Но Спиннок Дюрав ничего этого не сказал. Вместо этого он лишь поклонился своему владыке:

– Я сделаю, как вы приказываете.

Аномандр же Рейк ответил:

– Не бойся потерпеть поражение, друг мой. Я не требую от тебя невозможного. И если подобное произойдет, не плачь. Ради меня, Спиннок Дюрав, найди в себе силы улыбнуться концу. И удачи тебе.

Казалось, резне не будет конца. Руку, в которой Клещик сжимал меч, свело от боли, мускулы оцепенели и налились тяжестью, а противники все прибывали – лица искажены страстью и отчаянием, и смертельные раны они принимали с таким выражением, словно острое железо их благословляло, одаряло чем-то исключительным. Он стоял между Кэдевисс и Ненандой, и всю троицу уже оттеснили ко вторым дверям. Тела были навалены кучами, занимая весь пол зала, залитый лужами крови и прочих жидкостей. Стены забрызганы до самого потолка.

Сквозь двери наружу он мог различить свет – понемногу наступало утро. Однако из прохода у них за спиной не доносилось… ничего. Они там уже все мертвы? Истекают кровью на алтарном камне? Оказались в какой-нибудь ловушке, не могут добиться ответов? Чик что, уже умер, или предан в руки Умирающего бога?

Нападающим недоставало места, трупов было слишком много, им теперь приходилось карабкаться на кучи или протискиваться рядом, чтобы оказаться на нужном расстоянии для атаки.

– Что-то не так, – выдохнула Кэдевисс между ударами. – Клещик – иди туда – мы теперь можем их удерживать. Иди и узнай – может статься…

Мы лишь напрасно тратим время. Понимаю. Он шагнул назад, врезавшись при этом плечом в дверной косяк. Развернулся и двинулся по коридору. Когда окружающим миром правит ужас, похоже, разом обнажаются все неприглядные истины. Сколько ни борись, рано или поздно потерпишь неудачу. Победы не бывают ни истинными, ни даже чистыми. Триумф – лишь успокоительная ложь, на поверку он всегда оказывается эфемерным, пустым и кратковременным. Вот с чем приходится сражаться духу, когда он оказывается лицом к лицу перед ужасом.

Но сколь же немногие это понимают. Сколь немногие…

Он пробивался сквозь мерзкий дым, чувствуя, как замедляется сердцебиение, и не остановился, даже когда перестал дышать. Что… что происходит? Слепота. Тишина, конец любому движению. Клещик все же пытался продвигаться дальше, пока не осознал, что желание без воли ничего не значит, а какая может быть воля, если нет сил? Иероглифы подобно черному дождю стекали у него по лицу, по рукам и шее, горячие, точно кровь.

И все же он продолжал двигаться, тянул за собой собственное тело, будто полумертвое, будто досадную помеху, то, о чем стоит забыть. От тела хотелось освободиться, пусть он и понимал, что именно плоть сохраняет в нем жизнь – и однако он сейчас желал конца, и желание это делалось все более отчаянным.

Обожди-ка. Я ведь совсем не так вижу мир. И не хочу играть в подобную игру – поскольку не верю в столь позорную… капитуляцию.

Она есть то, что предлагает келик. Кровь Умирающего бога дарует бегство – от всего что-либо значащего. И приглашение это столь заманчиво, обещание – столь чарующе.

Пляшите! Мир вокруг вас гниет заживо. Пляшите! Пейте отраву, изрыгайте отраву. Пляшите, чтоб вас, в пыли собственных грез. Я заглянул вам в глаза и увидел, что вы – никто. Пустота.

Боги, что за соблазнительное приглашение.

Понимание его отрезвило – резко, словно кулаком в лицо. Он понял, что лежит на плитах коридора почти у самой внутренней двери. Дальше, в палате, словно загнанная под купол буря плотным дымом кипела тьма. Он услышал нежное пение, голос казался детским.

Не видно ни Нимандра, ни Десры, ни Аранаты. Тело Чика распростерто лицом вверх в каких-то пяти шагах, глаза открыты, взгляд застывший и невидящий.

Дрожа от слабости, Клещик пополз вперед.

В тот миг, когда он смог-таки пробиться в алтарное помещение, Нимандр почувствовал, как что-то рвется – будто пробил головой тонкую кисею. Нырял он в бурлящий шторм, но внезапно оказался в совершеннейшем покое. Мягкий свет, нежные струи теплого воздуха. Сделав первый же шаг, он наступил на что-то неровное, подавшееся под его весом. Он посмотрел под ноги и увидел небольшую куколку, сплетенную из травы и веточек. По полу было разбросано множество подобных фигурок. Иные – из полосок ткани, прочие – из веревок, полированного дерева, обожженной глины. Большей частью сломанные, без голов или конечностей. Еще больше кукол неуклюже свисало с низкого, ничем не украшенного потолка в петлях из кожаных ремешков – шишковатые головы задраны вверх, с них капает темная жидкость.

Песня без слов звучала здесь громче и, казалось, исходила сразу со всех направлений. Стен Нимандр не видел – только пол и потолок, вдали уходящие куда-то в беспредметную белизну.

И куклы, тысячи кукол. На полу – и свисающие с потолка.

– Покажись, – сказал Нимандр.

Пение прекратилось.

– Покажись мне.

– Если их сдавить, – сказал голос, принадлежащий женщине или мальчику, – из них течет. Я их всех сдавливал. Пока не сломаются. – Голос помолчал, потом чуть вздохнул. – Так ни одна и не сработала.