Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен
– Будьте осторожны, кузены. Весь этот город – Мерзостный Храм.
Нимандр и Клещик обернулись.
– Мать, благослови… – прошептал Клещик.
– И что с нами будет? – спросил Нимандр у Аранаты. – То же самое, что той ночью в деревне?
– Нет, ничего подобного еще не проснулось. – Она покачала головой. – Но проснется.
– А ты сможешь нас защитить? – спросил Ненанда.
– Посмотрим.
Клещик тихонько зашипел и пробормотал:
– Это ободряет.
– Не важно, – отозвался Нимандр. Морщась, он крепче ухватил поводья и легко хлопнул пятками коня, направляя в город.
Остальные двинулись за ним.
Подойдя к Каллору и проследив за его взглядом, Нимандр понял, что привлекло внимание старика в боковой улочке. Примерно в сотне шагов всю улицу перегораживали остатки громадного механизма. Он то ли упал с неба, то ли рухнул с крыши здания у самой внешней стены – и прихватил с собой значительную часть фасада. Оторванные клепаные листы позволяли увидеть в брюхе механизма перекрученное железо. Мелкие детали рассыпались по булыжнику, как куски доспехов, синий металл почти светился.
– Да что это, во имя Бездны, такое? – спросил Клещик.
– Похоже, к'чейн че'малли, – сказал Каллор. – Но они не молятся никаким богам, ни умирающим, ни каким-то еще. Очень любопытно… – И он оскалился в улыбке, не адресованной никому из присутствующих – Нимандр решил, что это добрый знак.
– Араната говорит, что весь город освящен.
Каллор оглянулся.
– Когда-то я пробовал проделать это с целой империей.
Клещик фыркнул.
– И центром поклонения был ты?
– Разумеется.
– И все развалилось?
Каллор пожал плечами.
– В конце концов разваливается все. – И он отправился, чтобы поближе рассмотреть развалины машины.
– Даже беседа, – проворчал Клещик. – Пойдем за ним?
Нимандр покачал головой.
– Оставь его. Если этот город – храм, то должен быть алтарь, скорее всего где-то в центре.
– Нимандр, мы вполне можем сделать все, что они хотят, особенно если вознесем Чика на этот алтарь. Думаю, нужно найти гостиницу, где можно отдохнуть. Потом проведем разведку и посмотрим, что нас ждет.
Нимандр немного подумал и кивнул.
– Хорошая мысль. Ступай вперед, Кле, посмотрим, что найдешь. – Они двинулись по главной улице, ведущей от ворот. Жилища казались необитаемыми, пустые лавочки на первых этажах были заброшены. Все двери и стены – везде, где можно было дотянуться из окна – были покрыты знаками. В надписях словно скрывались откровения или безумие – или и то и другое.
Миновав полдюжины домов, Клещик обнаружил гостиницу, тоже закрытую, он спешился и подошел к воротам двора. От толчка створки распахнулись, и Клещик с улыбкой обернулся.
Колеса фургона скрипели в глубоких колеях, когда Ненанда направлял повозку в ворота. Крохотный дворик едва мог вместить единственную повозку на круговой дорожке, ведущей мимо конюшни и мимо парадного крыльца гостиницы в три ступеньки. Полуподвальная дверь слева от крыльца вела, вероятно, в питейный зал. В центре круга находился каменный колодец – набитый распухшими трупами.
Улыбка Клещика погасла при виде таких подробностей. Земля вокруг колодца была усыпана мертвыми опарышами.
– Будем надеяться, – сказал Клещик Нимандру, – что внутри есть насос… который качает воду из другого источника.
Ненанда установил тормоз и спрыгнул на землю, глядя на трупы.
– Предыдущие постояльцы?
– Вот так бывает, если не заплатишь.
Нимандр спешился и послал Клещику строгий взгляд, но кузен его не заметил – или решил не обращать внимания, потому что не умолкал:
– Или если все кровати заняты. Или запрещено пить все, кроме келика – так что жаловаться точно не стоит.
– Хватит, – сказал Нимандр. – Ненанда, посмотри конюшню, проверь, что есть корм и чистая вода. Клещик, мы с тобой идем внутрь.
Их встретило просторное, хорошо обставленное фойе; справа находилась отполированная приемная стойка, узкая филенчатая дверь за ней была заперта. Слева стояла двусторонняя вешалка, а сразу за ней – низенький вход в питейный зал. Прямо начинался коридор к комнатам, и крутая лестница вела на второй этаж, где, очевидно, тоже располагались комнаты. На полу у подножия лестницы валялась груда постельного белья в темных пятнах.
– Они освободили комнаты, – заметил Клещик. – Очень предусмотрительно.
– Думаешь, приготовили места для нас?
– Свалив тела в колодец и убрав грязные простыни? Возможно. Легко было предположить, что мы захотим остановиться на главной улице, а это первая гостиница, которую мы встретили. – Он помолчал, оглядываясь. – Очевидно, можно по-разному готовиться к приему гостей. Да кто разберет человеческие обычаи?
Снаружи Ненанда и остальные разгружали фургон.
Нимандр подошел к двери питейного зала и пригнулся, заглядывая внутрь. Темно, воздух пропитан острым, горько-сладким запахом келика. Он услышал, как Клещик пошел вверх по лестнице – ну, пусть идет. Сам Нимандр шагнул на усыпанный опилками пол. Столы и стулья были свалены кучей в углу. Пол на открывшемся пространстве покрывали жирные пятна и сгустки, напоминавшие навоз в стойле. Только Нимандр понимал, что это не навоз.
Он посмотрел за барной стойкой: ряды пыльных бутылок и кувшинов – вино и эль. Стаканы для келика валялись на полу – одни разбитые, из других еще сочилась черная жидкость.
Распахнулась дверь на двор, и вошел Ненанда, держась за рукоять меча. Быстро оглядевшись, он встретился глазами с Нимандром и пожал плечами.
– Видимо, это твои шаги я слышал.
– Что в конюшне?
– Запасов достаточно – на несколько дней хватит. Есть ручной насос – качает воду в лохань. Вода на запах кисловата, но в остальном нормальная – лошади, по крайней мере, не побрезговали. – Он прошел внутрь. – Мне кажется, Нимандр, те, в колодце, умерли, перебрав келика. И колодец, похоже, был пуст. Туда просто сбрасывали умерших.
Нимандр пошел обратно в фойе.
Десра и Кэдевисс занесли Чика и устроили его на полу. Клещик стоял на несколько ступенек выше кучи грязного белья. Опершись на перила, он наблюдал, как женщины осматривают Чика. Увидев Нимандра, Клещик сказал:
– В комнатах ничего – только тараканы и клопы. И все же, мне кажется, что не стоит туда соваться – тут какой-то странный запах, очень неприятный.
– Останемся здесь, – сказал Нимандр, подходя к Чику. – Что нового? – спросил он.
Десра подняла взгляд.
– Ничего. Все та же лихорадка, и дыхание поверхностное.
Вошла Араната, огляделась, подняла приемную стойку на петлях и подошла к правой двери. Попробовала задвижку – дверь открылась, и Араната исчезла в задней комнате.
Клещик фыркнул.
– Туалет понадобился?
Нимандр потер лицо, посгибал пальцы, чтобы облегчить боль; когда появился Ненанда, он сказал:
– Мы с Клещиком идем наружу. Остальные… ну, мы можем попасть в неприятности в любой момент. Тогда кто-нибудь из нас попытается вернуться…
– Если попадете в неприятности, – сказала Араната из-за стойки, – мы узнаем.
Правда? Как?
– Хорошо. Мы недолго.
Все снаряжение уже занесли внутрь, и Нимандр наблюдал, как сначала Десра, а потом и другие женщины начали распаковывать свое оружие, тонкие кольчуги и перчатки. Он смотрел, как они готовятся к битве, и молчал, его обуревал гнев. Все это неправильно. И всегда было неправильно. И поделать ничего нельзя.
Клещик обошел груду белья и, потянув Нимандра за руку, вывел во двор.
– С ними все будет хорошо, – сказал он. – Я больше за нас беспокоюсь.
– За нас? Почему?
Клещик только улыбнулся.
Через ворота они снова вышли на главную улицу. Полуденный зной расслаблял и убаюкивал. Тихое пение словно призывало их к сердцу города. Они посмотрели друг на друга, Клещик пожал плечами, и они пошли.
– Эта машина…
– А что с ней, Кле?
– Как думаешь, откуда она взялась? Как будто просто… появилась над домами и рухнула, снося все по пути, и сама разбилась. Помнишь те старые насосы – под улицей Дрет в Малазе? Их нашел Вифал, когда исследовал туннели. И нас еще водил посмотреть…
– Я помню, Кле.
– Мне вспомнились те машины – шестеренки и валы, как хитроумно сплетены все детали, просто гениально – я не могу представить, что разум способен выдумать такие конструкции.
– Так ты про что, Кле?
– Да ничего особенного. Просто интересно: не связана ли каким-то образом эта штуковина с появлением Умирающего бога.
– Связана? Как?
– А что, если это вроде летающей крепости? Только размером поменьше. Что, если внутри был Умирающий бог? Случилась катастрофа, машина упала, и местные вытащили его. Что, если машина – своего рода престол?
Нимандр задумался. Забавная идея. Андарист когда-то объяснял, что летающие крепости – как та, на которую претендовал Андомандр Рейк, – не плод волшебства; летучие твердыни держатся в воздухе благодаря могуществу техники.
– К'чейн че'малли, – сказал Каллор. Он явно пришел к тем же выводам, что и Клещик.
– А зачем бы богу машина? – спросил Нимандр.
– Откуда мне знать? В любом случае теперь она сломана.
Они дошли до широкого перекрестка. На каждом углу стояли общественные здания очень утилитарной архитектуры; похоже, зодчие в этой культуре были напрочь лишены творческой жилки. Ничем не украшенные стены покрывала скоропись знаков; некоторые из этих символов почему-то напоминали Нимандру разрушенный механизм.
Главная улица шагов через сотню, как было видно, открывалась на большую круглую площадь. За площадью возвышалось строение, грандиознее которого им не приходилось видеть.
– Вот он, – сказал Клещик. – Мерзостный… алтарь. Думаю, оттуда и слышится пение.
Нимандр кивнул.
– Посмотрим поближе?
Снова кивок.
– Если ничего не случится.
– Считая нападение бредовой толпы? – спросил Клещик.
На площадь выбегали фигуры, в обносках, но потрясая оружием над головами; пение вдруг стало яростным, и они замаршировали в сторону двух тисте анди.
– А я думал, нас оставят в покое, – сказал Нимандр. – Если побежим, то приведем их прямиком к гостинице.
– Точно, но ведь можно ворота держать – если вдвоем сразу или по очереди.
Нимандр первый услышал звук за спиной и быстро развернулся; меч, шипя, скользнул из ножен.
Каллор.
Старый воин приблизился.
– Разворошили гнездо, – сказал он.
– Мы просто видами любовались, – сказал Клещик, – и тут нам не понравилось, хотя свое мнение мы оставили при себе. В любом случае мы как раз обсуждали, что теперь делать.
– Можно стоять на месте и принять бой.
– Можно, – согласился Нимандр, обернувшись на толпу. До них оставалось шагов пятьдесят, и расстояние быстро сокращалось. – А можно протрубить отступление.
– Это они сейчас такие храбрые, – отметил Каллор, отходя в сторону и обнажая двуручный меч. На ходу он несколько раз крутнул простой, потрепанный клинок над головой – словно разминая плечи. Теперь он вовсе не казался старым.
Клещик спросил:
– Нам помочь ему?
– Кле, а он просил о помощи?
– Точно, не просил.
Они смотрели, как Каллор шагает прямо на толпу.
И в один миг толпа рассыпалась, люди бросились прочь, пение сменилось испуганными воплями. Каллор помедлил лишь мгновение и продолжил марш – по освободившемуся коридору посреди расступившейся толпы.
– Он просто хочет посмотреть на алтарь, – сказал Клещик, – и с ним связываться не хотят. Жаль, – добавил он. – Было бы интересно поглядеть на старого барсука в бою.
– Пошли обратно, – сказал Нимандр, – пока они отвлеклись.
– Если нас отпустят.
Они повернулись и пошли прочь неспешной походкой. Через дюжину шагов Клещик полуобернулся. Фыркнул и сказал:
– Они нас оставили. Нимандр, идея понятна. Чтобы попасть к алтарю, нам придется пробиваться через них.
– Похоже на то.
– Мерзости еще будет.
– Да, будет.
– Как думаешь, Каллор и Умирающий бог мило побеседуют? Поговорят о погоде. Повспоминают прежние времена тирании, когда все было легко и приятно. Когда кровь была краснее и слаще на вкус. Как думаешь?
Нимандр промолчал; перед глазами стояли лица в толпе – черные пятна вокруг ртов, провалы глаз. Одеты в обноски, покрыты коркой грязи, среди них были и дети; келик словно сделал всех равными, невзирая на возраст, на готовность управлять миром, справляться с требованиями жизни. Они пили и голодали, и настоящее было будущим – и так, пока смерть не заберет это будущее. Простая траектория. Ни забот, ни амбиций, ни мечтаний.
И от этого их легче убивать? Нет.
– Я не хочу этого делать, – сказал Нимандр.
– Да уж, – согласился Клещик. – Но что тогда с Чиком?
– Не знаю.
– Этот келик хуже чумы, потому что жертвы сами призывают его в свою жизнь и становятся безразличны к собственным страданиям. И тогда возникает вопрос: имеем мы право положить этому конец, уничтожить?
– Может быть, и нет, – согласился Нимандр.
– Но есть и еще кое-что: милосердие.
Нимандр быстро взглянул на кузена.
– Убьем их ради их же блага? Бездна побери, Кле…
– Не их, разумеется, нет. Я думал об Умирающем боге.
Ах… ну да. Нимандр теперь видел, как это может получиться – вполне даже заманчиво. Если получится добраться до Умирающего бога без того, чтобы убивать сотни последователей.
– Спасибо, Кле.
– За что?
– Мы проберемся мимо них.
– И пронесем Чика?
– Да.
– Это совсем не просто – даже, скорее, невозможно. Если этот город – храм, а сила Умирающего бога подпитывает жрецов, они почуют наше приближение, что бы мы ни придумали.
– Мы дети Тьмы, Клещик. Поглядим, значит ли еще это хоть что-нибудь.
Десра сняла руку со лба Чика.
– Я ошибалась. Ему становится хуже. – Она выпрямилась и взглянула на Аранату. – Что с ними?
Араната устало моргнула.
– Возвращаются, живые и здоровые.
С Аранатой что-то не так. Слишком спокойная, слишком… пустая. Десра всегда считала сестру вялой… о, мечом она владела с изящным совершенством и при необходимости могла быть таким же хладнокровным убийцей, как и остальные, – но была в Аранате какая-то глубокая отстраненность. Часто это накатывало на нее посреди катастрофы и хаоса, как будто кровавый мир лишает ее чувств.
И делает ненадежной – с точки зрения Десры. Она еще глядела на Аранату, когда та посмотрела в ответ и улыбнулась. Десра нахмурилась и повернулась к Ненанде.
– Нашел что-нибудь поесть в питейной? Или выпить?
Воин стоял у передней двери, придерживая ее, чтобы не закрылась. Услышав вопрос, он повернулся к Десре.
– Полно всего, как будто все только что ушли – а может, доставка была, как мы на дороге встретили.
– Значит, кто-то выращивает еду, – заметила Кэдевисс. – Или закупает в других городках.
– Из-за нас у них куча хлопот, – сказал Ненанда. – И мне это неприятно.
– Араната, Чик умирает, – сказала Десра.
– Да.
– Вернулись, – объявил Ненанда.
– Нимандр решит, что делать, – сказала Десра.
– Да, – ответила Араната.
Она сделала большой круг над городом, даже ее сверхъестественный взгляд с трудом пробивался через вечную тьму внизу. Куральд Галейн – самый чужой путь, даже в таком размазанном, ослабленном состоянии. Карга, пролетая прямо над сонной тушей Силаны, прокаркала ироничное приветствие. Разумеется, никакого ответа от алой драконицы не последовало, однако Великая Ворониха прекрасно понимала, что Силана ощущает ее присутствие над головой. И разумеется, представляет, как щелкают челюсти, как хрустят косточки и брызжет вкусный сок… Карга снова каркнула, на этот раз погромче, и теперь ответом стал взмах длинного змеиного хвоста.
Карга скользнула в восходящий поток воздуха над краем утеса, а потом пошла на снижение к балкону крепости с низкими ограждениями.
Он стоял там один, как она и привыкла видеть в последнее время. Сын Тьмы закрывался, как ониксовый цветок, когда колокола отбивали в полночь двенадцать ударов и оставалось только постепенно тающее эхо. Карга изогнула крылья, замедляя полет, но крепость все еще неслась навстречу. Захлопав крыльями, Карга села на каменную стену, вцепившись когтями в гранит.
– И что-нибудь меняется? – спросила Карга. Аномандр Рейк опустил взгляд, рассматривая ее. Она разинула клюв, рассмеявшись в тишине. – Тисте анди не склонны испытывать внезапные приступы удовольствия? Танцевать в темноте? Мечтать о светлом будущем? Думаешь, наше избавление от гниющей плоти не будет исполнено восторженного ликования? А удовольствие родиться, а счастье жить? Ох, у меня кончились вопросы для тебя – поистине настало печальное время.
– Карга, Барук понимает?
– Понимает. Более или менее. Наверное. Посмотрим.
– На юге что-то происходит.
Она кивнула в знак согласия.
– Что-то, точно, именно что-то. Жрицы еще погружены в дикую оргию? Это погружение дает ответы на все вопросы. Или, вернее, лишает необходимости искать ответы – на время; несомненно, на благословенное время. А потом… возвращается реальность. Проклятая реальность, в бездну ее! И пора снова нырять!
– Путешествие испортило тебе настроение, Карга.
– Не в моей природе печалиться. Я презираю горе. Я протестую! Я опорожняю на него кишечник! И все же, что ты хочешь навязать мне, старому товарищу, любимому слуге?
– Даже и не думал, – ответил Аномандр. – Ты явно опасаешься самого худшего. Скажи, что видели твои родичи?
– О, они рассеялись повсюду, вознеслись над мелкой суетой ползающих по поверхности тварей. Мы видим, как они ползают. Видим и смеемся, и перепеваем сказки о них сестрам и братьям.
– И?…
Карга нагнула голову, уставившись одним глазом на бушующие черные волны внизу.
– Твоя тьма, хозяин, вызывает яростные бури.
– Это так.
– Я вознесусь высоко над клубящимися тучами, в чистый прохладный воздух.
– Так и будет, Карга, так и будет.
– Не нравится мне твоя щедрость, хозяин. И твой ласковый взгляд. Не в твоих правилах являть сочувствие. Стой здесь, да, невидимый, непознаваемый, чтобы я сохранила картину в памяти. Дай мне подумать о льдине истинной справедливости, которая никогда не разобьется… послушай, внизу звонят колокола! Какая уверенная музыка, какой чистый плач железа.
– Сегодня у тебя необычайно поэтический настрой, Карга.
– Так Великие Вороны протестуют против горя. Так что ты хочешь, чтобы я сделала?
– Коннест Силанн у глубокой реки.
– И вряд ли в одиночестве.
– Он должен вернуться.
Она помолчала, наклонив голову. Потом произнесла:
– Пробило десять колоколов.
– Десять.
– Тогда мне пора.
– Счастливого полета, Карга.
– Молю, чтобы ты сказал то же самое своим любимым, хозяин, когда время настанет.
Он улыбнулся.
– Этого не потребуется.
Глава одиннадцатая
«Молодые люди у стены» Некат из Одноглазого Кота
- Кто вы такие, чтобы судить,
- молода она или стара,
- черпает воду в колодце
- или выливает обратно?
- Прекрасна она или невзрачна,
- словно некрашеный лен;
- парусом ли реет она на летнем ветру,
- ясным девичьим оком над голубыми волнами?
- Сквозит ли в походке ее соблазн
- и обещание сладких объятий,
- словно песня исходит от самой земли,
- трепещет, как бабочки в поле с цветами?
- Или тяжкое бремя ей плечи согнуло,
- увял спелый плод и пожелтели
- отцветшие прежде сады?
- Кто вы такие, чтобы железом сковать
- ту самую тайну, что к жизни нас призывает,
- плещется через край и вечно стоит на границе
- между глубинами тьмы и солнечной песнью?
- Красивой ее назвать – преступное восклицанье,
- и ценности нет никакой
- в ваших взглядах и мыслях, что только
- треплют истлевший канат. Позор вам, позор!
- Невниманье наносит страшные раны,
- и она прочь уходит либо, сердце скрепя,
- идет вам навстречу. Не смейте
- о красоте говорить или резко судить,
- когда я сижу и смотрю, и все мысли,
- что между миганием глаз возникают,
- к жизни взывают волну осуждения. Парус
- вдаль уплывает навеки по морю цветов,
- оставляя шлейф ароматов, но все это мимо;
- вам никогда его не догнать, на этом стоит
- равновесье и мера, а также привычка
- людей незнакомых слезы скрывать,
- прочь отвернувшись.
Нет и не бывало на свете творца более искреннего, чем ребенок, способный мечтать. Нагромождение из палочек, которое любой взрослый раздавит и не заметит, на деле оказывается частью обширного, продуманного мира: крепостью, лесом, великой стеной, защищающей от орд варваров, с которыми расправляется горстка суровых героев. Или драконьим гнездом, а блестящая галька – это яйца, из которых вылупится пламенное, гордое будущее. Никто впоследствии не создавал ничего столь совершенного, исполненного радости и торжества, ведь все замыслы и уловки взрослых суть лишь бледное воспоминание о детстве и тех чудесах, что рождаются из хрупкого союза разума с познанием. За каждым лицом скрывается рассказ, стилизованный под легенду. Статуи в нишах угрюмо и безразлично смотрят на прохожих. Их закоснелый ум слишком глубоко погряз в страхах и привычках.
Загнать ребенка в рабство – значит убить творца, выжечь каленым железом все чудеса, всю фантазию, вьюрком порхающую с ветки на ветку, ради бездушных прихотей взрослых. Те, кто идет на такое, мертвы внутри, лишены ностальгии по ярким переливающимся цветам, мягким, томящим, полным горько-сладкой тоски. Они мертвы внутри, но также мертвы и снаружи. Ходячие трупы, испытывающие, как и всякий мертвец, лишь холодное презрение ко всему живому, теплому и дышащему.
Стоит ли их жалеть? Нет, ни за что, пока они загоняют детей толпами на тяжелую работу, а сами лениво пожинают многочисленные плоды их труда.
Не боится ли наш пузатый рассказчик так жестоко осуждать других? Совсем нет! Мир, созданный из палок, способен растрогать до слез. Ползающий на четвереньках творец напевает десятки бессловесных песен, говорит сотней голосов и двигает невидимые фигурки на бескрайних просторах воображения (отвлекаясь иногда для того, чтобы утереть нос рукавом). Так что толстячок будет осуждать! И сделает все, лишь бы ускорить конец жестокого детского рабства.
Даже у змеи есть грандиозные замыслы, но она вынуждена ползти к ним, прикладывая невероятные усилия, чтобы преодолеть расстояния, которые богам и великанам кажутся смешными. Змея вертит головой из стороны в сторону, пробуя языком запах. Наградой ей становится высохший плод, нагретое на солнце яйцо или мохнатая задушенная крыса.
Так ищет змея – друг всем искателям истины. Так ползет угорь по мутному илу мира, шевеля усами. Скоро, уже скоро, еще немного!
Маленький Драсти не думал ни о справедливости, ни о свободе. Не воображал себе сияющих миров среди сверкающих прожилок руды или золотых искорок в холодном кварците. У него не было времени залезать в заброшенный городской сквер и строить крепости из прутиков и мостики над канавками, оставшимися от вчерашнего ливня. Нет, для Драсти детство закончилось. В шесть лет.
Сейчас мальчик лежал, поглощенный темнотой, в каменной нише. Рабочих наверху было почти не слышно, но в расщелину время от времени падали отколотые куски породы, каждый из которых мог с легкостью пробить череп, и с далеким грохотом ударялись о дно.
В прошлый раз Драсти спускали сюда на веревке и сверху ничего не падало. Тогда он вытягивал руки и никуда не упирался, а потому ему казалось, что расщелина широкая и скрывает внутри себя пустоту. В этот раз веревки не было. Более того, если бы выяснилось, что Драсти здесь, его бы скорее всего выпороли.
В конце смены Бэйниск отправил мальчика в Пыхтелки. Там он и должен был оставаться: похлебать водянистого супа с корочкой подгорелого хлеба, а потом заползти в койку. Однако вместо этого мальчик спускался по стене в полной темноте, чтобы никто наверху его не заметил.
Все-таки не пещера – отвесная скала с отверстиями непривычно правильной, прямоугольной формы. Добравшись до уступа, напоминающего балкон, Драсти сообразил, что спускается по стене какого-то подземного здания. Ему хотелось забраться внутрь и осмотреться, но он пообещал костяному шахтеру принести «шины» – и слово он сдержит.
Осторожно поспрашивав, Драсти выяснил, что такое эти «шины» и как с их помощью восстановить перебитые ноги шахтера, но подходящие палки найти не получалось: то слишком хрупкие и маленькие, то недостаточно прямые. Кроме того, дерево, поступающее в лагерь, очень хорошо охраняли. Поэтому Драсти копался в мусоре, куда выбрасывали все подряд, под настороженными взглядами старух, которые продали на рудники своих детей и внуков, но так и не смогли расстаться с ними и потому обрекли себя на жалкое существование рядом с лагерем.
Часто – прежде всего в отводных штреках, пробитых в песчанике, – рудокопы находили кости давно вымерших животных. Кости эти были тяжелыми и твердыми, как камень. Черепа и другие хорошо сохранившиеся части скелета продавали в коллекцию ученым, которым, видно, некуда девать время и деньги. Сломанные фрагменты, похожие на щебень, отдавали травникам на удобрения или целителям-шарлатанам на зелья и пасту (шарлатанами их презрительно называл Бэйниск: «Костяная мука только от запора и помогает!»). Большие и длинные кости никто не трогал: почему-то их считали проклятыми.
И вот, в мусорной куче Драсти нашел две кости, судя по всему, принадлежавшие одному и тому же зверю. Изучив их получше, он пришел к выводу, что это были левая и правая конечности. Тяжелые, твердые, в зазубринах – хотелось надеяться, что они подойдут.