Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен
Путник скептически хмыкнул.
– Все хитрят.
Выражение досады на их лицах было такое одинаковое, какое может быть только у отца и сына.
– Да, верно, – сказал сын. – Если бы мы увидели, что ты собираешься нанести удар в спину, мы, конечно же, постарались бы успеть раньше.
– И это правда последний лагерь?
– Да. Мы скоро вымрем. Наши обычаи, наши воспоминания исчезнут, и г'атенды снова будут свободно пастись, пока тоже не исчезнут, ибо эти кони – последние в своем роде.
– Вы на них скачете?
– Нет, мы им поклоняемся.
Однако говорят они по-даруджистански… Какой поворот истории разлучил их с соплеменниками? Почему они забросили земледелие, богатства, деревни и города?
– Киндару, покорно благодарю за ваше радушие и постараюсь показать себя достойным гостем.
Теперь мужчины улыбнулись, а сын взмахнул рукой.
За спиной послышался шорох. Путник обернулся: на склоне будто бы из-под земли выросли четверо кочевников с копьями.
– Да уж, вам явно не привыкать к гостям, – сказал он, обращаясь к отцу с сыном.
Они пошли к лагерю. Впереди бежали молчаливые собаки, навстречу им высыпали ребятишки в венках из белых цветов. Широко улыбаясь, дети ухватили Путника за руки и повели к кострам, где женщины готовили обед. Над железными котлами с мутной молочно-белой жижей вился пар, источащий приторно-сладкий и немного пьянящий аромат.
Вынесли низенькую лавочку, застелили пледом, вышитым разноцветными зигзагами. Ножки у лавочки были вырезаны в виде лошадиных голов, которые смотрят друг на друга, почти касаясь носами. Гривы, выкрашенные яркой охрой и темно-коричневым, плавно струятся. Выполнены фигурки настолько искусно, что можно разглядеть жилы на щеках, складки век и глаза, одновременно непрозрачные и бездонные. Лавочка была одна, и сидеть на ней полагалось гостю, то есть Путнику.
Отец с сыном и трое их соплеменников – две женщины и глубокий старик – скрестив ноги, уселись полукругом по другую сторону костра. Дети наконец отцепились от рук Путника, и женщина передала ему выдолбленную тыкву с кипяченым молоком, в котором плавали ломти мяса.
– Скатанди, – сказал отец. – Стояли лагерем у воды. Решили подкараулить нас и украсть лошадей, ибо мясо г'атендов высоко ценится в городах. Их было всего тридцать, разбойников и убийц. Мы съедим их коней, но, если пожелаешь, одного можешь забрать себе.
Путник глотнул молока. Лицо тут же обдало жаром, а глаза чуть не выскочили из орбит. Горло обожгло, затем по телу разлилось сладостное онемение.
– Засада, я понимаю, не удалась, – сказал он, с трудом видя собеседника сквозь слезы. – Тридцать, говорите? Воинской доблести вам не занимать.
– Друг, это уже второй такой лагерь, что нам попадается. Все убиты, но мы тут ни при чем. Похоже, кто-то не любит скатанди еще больше нас.
Отец замолк, возникшую паузу заполнил сын:
– Мы подумали, что ты преследуешь этого кого-то.
Путник нахмурился.
– Вы имеете в виду, того, кто нападает на лагеря скатанди и вырезает их до единого?
Киндару закивали.
– Мы думаем, это демон. Он подобен грозовой туче, черной от гнева. И хорошо заметает следы. Будто призрак. – Сын поводил в воздухе пальцами – странный жест.
– И как давно он прошел здесь?
– Три дня тому.
– Скатанди – это вражеское племя?
– Нет, разбойники. Грабят караваны и всех, кто живет на равнине. Поговаривают, что они присягнули на верность страшному злодею, которого называют просто Капитан. Если увидишь фургон о восьми колесах, высотой с дом, опоясанный золотым балконом, и тянет его, по слухам, тысяча рабов, то знай: это дворец Капитана. Он рассылает своих слуг за наживой, а сам жиреет на продаже добычи.
– Я не собираюсь преследовать демона, о котором ничего не знаю, – сказал Путник.
– Наверное, и к лучшему.
– Он движется на север?
– Да.
Путник задумался и сделал еще глоток отвратительного напитка. Верхом передвигаться было бы куда быстрее, но так ведь можно и нагнать того демона, а нарываться на драку с кем-то, кто в одиночку способен убить тридцать разбойников, не оставив ни следа, не очень хотелось.
Ребенок, возившийся в ногах, горстями складывая землю на сапоги Путнику, забрался к нему на колени, достал из выдолбленной тыквы кусок мяса и помахал у гостя перед ртом.
– Ешь, – сказал сын. – Это мясо черепахи-землеройки, очень нежное. Молочко мисак размягчает его и удаляет яд. Вообще мисак обычно не пьют; от него разум покидает тело и не возвращается. А если выпить слишком много, он прожигает желудок насквозь, и человек умирает в страшных муках.
– Спасибо, что предупредили. – Путник взял у ребенка мясо, но сразу отправлять в рот не стал. – Больше мне ничего знать не нужно, пока не откусил?
– Нет. Тебе сегодня будет сниться, как ты роешь нору в земле. Не пугайся. У еды тоже есть память, и мисак это подтверждает. Мы всё в нем готовим, чтобы не вкушать горечь смерти.
Путник вздохнул.
– Мисак – это кобылье молоко?
Раздался хохот.
– Нет, что ты! – воскликнул отец сквозь смех. – Это сок растения, точнее его подземных клубней. Кобылье молоко пьют только жеребята. У людей есть свое, и оно тоже для детей, а не для взрослых. Воистину, незнакомец, ты родом из странного мира!
И смех зазвучал снова.
Путник откусил мяса. Действительно, очень вкусное и прямо тает во рту.
Спать гостя уложили в юрте на меховую постель. Ему и правда снилось, как он роет нору в глинистой, каменистой земле, окруженный приятной темнотой.
Незадолго до рассвета в юрту пришла девушка. Гибкая и влажная, она обвила спящего гостя. Он резко вздрогнул и проснулся, когда девушка прильнула к губам Путника, раздвинула их своими, пустила ему в рот слюну, смешанную с пряностями, а потом ждала, пока он проглотит. Когда наконец силы девушки и действие дурмана иссякли, в теле Путника не осталось ни капли семени.
Наутро Путник с отцом отправились за брошенными конями скатанди. С помощью немых псов они сумели загнать статного пегого мерина около шестнадцати ладоней в холке и с озорными глазами.
Пока пожилой киндару выискивал среди побоища достойное седло, Путник взглянул на трупы и убедился, что их и правда изрубили на куски. Конечно, после стервятников и падальщиков остались только комки волос, рваные сухожилия да обглоданные кости, но все равно было понятно: тут орудовали чем-то огромным и остро заточенным, с одинаковой легкостью сносившим головы, ноги и руки. Ни одной сломанной кости – все рассеченные.
Отец выбрал среди остатков самую хорошую сбрую. Путник с удивлением распознал, что седло из Семи Городов, а на подпружном ремне клейма малазанской армии.
Он как раз заканчивал затягивать подпругу – мерин уже не мог спокойно стоять на месте, – когда со стороны лагеря киндару донеслись крики.
Обернувшись, Путник увидел на гребне, через который он сам перешел накануне, всадника. Тот ненадолго замер, огляделся, затем поскакал вниз в долину.
Путник запрыгнул на мерина и подобрал поводья.
– Только взгляни на ее скакуна! – пораженно воскликнул отец. – Это же ягг'атенд! Боги ниспослали нам благословение!
И он тут же сорвался в сторону лагеря.
Путник ударил мерина каблуками и последовал за ним.
Всадник действительно оказался женщиной. Путник сразу же опознал в ней уроженку Семи Городов. Она выглядела заморенной и вымотанной, но в глазах ее пылал яростный огонь, которым она не преминула обжечь Путника.
– Кошмар, ну нигде в мире не скрыться от растреклятых малазанцев! – воскликнула она.
Путник пожал плечами.
– Да? А я вот не ожидал встретить посреди равнины Ламатат угарийку, да еще и на яггском жеребце.
Женщина зарычала.
– Мне сказали, что через эти земли на север прошел демон. Поубивал всех на своем пути, причем с особенным смаком.
– Похоже на правду.
– Ну и славно, – буркнула женщина.
– Почему?
– Потому что я, наконец, смогу вернуть ему коня!
Книга вторая
Суровые добродетели
«Любовь сломленных» Бренет
- Из ребер ее и волос золотых,
- Согретых солнцем и летним теплом,
- Из ясных очей, светлых и молодых,
- Что ночью глядят из высоких окон.
- Из ладоней, что, как алебастр, бледны -
- Когда расцветает потаенный призыв,
- Когда музыкальные стоны слышны,
- Когда девой движет любовный порыв.
- Округлые бедра, длинные ноги
- Знойные, как воздух перед грозой,
- Ярче тех воспоминаний немногих,
- Что вылепил я из глины рукой.
- И посреди гирлянд и венков
- Лик возникает чужой, но знакомый:
- Та, что ушла на веки веков,
- В свежем обличье является снова.
- И в ее глазах я, видимо, сложный мужчина
- Сделан из палок, из камня и мутного ила.
- Она видит во мне тех, кого раньше любила,
- Но для обиды это все не причина,
- Ведь все реки мира текут
- В одном направленьи.
Глава седьмая
«Я все понимаю, любимая. Но что, если тебе захочется пить?»
Надпись на нижней стороне камня, закрывающего домашний колодец в Озерном квартале Даруджистана
Мальчишка выскочил из Двуволовых ворот и во весь дух припустил по насыпной гравийной дороге, которая, если бежать по ней не сворачивая, приведет на самый край света, к безбрежному и бездонному океану, куда каждую ночь погружается солнце. Увы, так далеко мальчишке было не надо. Его путь лежал через трущобы к холмам – набить полный мешок навоза, сколько можно унести на голове.
Мудрые, тонко чувствующие поэты говорят, что дети видят дальше взрослых, и кто бы взялся это оспорить – тем паче задуматься об этом? За горами открываются бескрайние возможности, одна неправдоподобнее другой, как считают шамкающие стариканы, которых хлебом не корми – дай пожаловаться на несложившуюся жизнь. Только никто не хочет их слушать – это ли не доказательство того, что мир катится в тартарары? Но едва ли ребенку известно слово «неправдоподобный», а если и известно, от него легко отмахнуться. Зачем робко красться к будущему, когда можешь подпрыгнуть, с песней проплыть по воздуху. И кто знает, куда и в каком неведомом краю ты в итоге приземлишься?
Мальчишка бежал, а его вяло провожали взглядами прокаженные. Забытые и потерянные, они сидели возле своих лачуг в саванах из мух, олицетворяющих собой высшую степень безразличия. Порой за мальчишкой увязывались шелудивые одичалые собаки с голодными глазами, гадая, смогут ли загнать и загрызть жертву. Но едва они приближались, мальчишка бросал в них камнями, и тогда, поджав хвост и жалобно скуля, собаки привидениями растворялись в извилистых переулках и щелях под домами.
Солнце взирало свыше с неизменным осознанием своего всемогущества и превосходства. Оно жадно, до капли, выпаривало всю влагу, но утолить свою жажду не могло. Вдоль Бурой бухты задорно шлепали длинноногие птицы, выхватывая клювами блох и прочую мелочь; на плавучих островках нечистот вдали от берега гнездились ящероутки и с шипением вторили каждому колоколу, в унисон с городской клепсидрой, и их гомон плыл над озером Азур. Почему, однако, ящероутки так привязались к придуманной человеком системе отсчета времени – вопрос, на который ученые еще не нашли ответа, несмотря на многовековые исследования. Впрочем, зловонных тварей заботило не то, сколько людей обязаны им работой, а как бы выманить из мутной воды угрей, чтобы те проглотили отложенные яйца. Скорлупа у них прочная и не поддается перевариванию, поэтому, когда чешуйчатые детеныши выколупываются оттуда, они могут сразу до отвала наесться угревыми внутренностями.
Зачем, спрашивается, нужны все эти описания природы, если мальчишка просто бежит, а его длинные, выгоревшие на солнце волосы просто гривой развеваются на ветру? А затем, чтобы еще раз подчеркнуть, сколь незначительно все вокруг – даже это дитя, подобное лепестку, кружащемуся в теплом летнем воздухе. В блаженном безразличии ребенок лишь смутно помнит кошмар, увиденный накануне (и днем ранее, и за день до этого, и так далее) – кошмар, в котором ему привиделось жестокое лицо с едким взглядом, способным прожечь насквозь темнотой своих намерений. Это лицо будет преследовать его каждый день с тем, что полностью противоположно безразличию, и забывчивость дорого обойдется мальчишке, бегущему вверх по склону холма, где под редкими деревцами толпятся мрачного вида козы.
Ибо оборотной стороной блаженного безразличия является суровая ненависть. Что для одного ребенка дар, для другого – боль. Уделите мгновение запуганному зверю по имени Снелл и тем порывам, что терзают его, заставляя мучить нежеланного брата. Он тоже упивается безразличием, этот коренастый, плечистый тиран, перед которым поджимают хвосты бродячие одичалые псы: чувствуют, что он один из них, да еще и самый злобный в стае. Ощущение силы распирает малого изнутри, пока он упрямо преследует свою жертву, явно намереваясь на этот раз не просто побить его – о, не просто! Поселившаяся внутри злоба расправила свои черные, волосатые, как у паука, лапы; ладони тоже превратились в пауков: да, в пауков – с клыками, когтями-крючьями и угольно-черными глазами. Ими можно рвать, а можно жалить ядом… Или и то и другое сразу!
У малого тоже были камни. Ими он швырялся в прокаженных и, смеясь над тем, как они вопят от боли, продолжал путь, подгоняемый бессильными ругательствами.
Солнце тем временем, выполняя свою работу, катилось над холмами, пока мальчишка выполнял свою: набивал сумку сухим навозом для очага. Скрючившись по-стариковски, он шарил по высокой траве. Богатая добыча обрадует не-маму, которая, однако, растит его как мать, хоть ей и не хватает чего-то важного, некоего материнского инстинкта, чтобы сообщить приемышу, какая смертельная угроза нависла над его жизнью. Почувствовав, что сумка достаточно потяжелела, мальчишка решил немного отдохнуть, постоять на вершине холма. Отсюда отлично видно озеро, усеянное белоснежными парусами рыбацких лодок.
И пусть мысли свободно блуждают – ах, как приятно потом вспоминать эти мгновения.
Увы, в памяти откладываются не только они.
Но пока есть свобода – редкая и оттого драгоценная, – простим же ему блаженное безразличие.
Потому что, как ни печально, эта свобода, вполне вероятно, подходила к концу.
С дороги у подножия холма Снелл засек свою жертву. Жуткие паучьи лапы на его запястьях сжимались и разжимались. Подобно зверю, который сворачивает козам шеи просто ради забавы, он пополз наверх, не сводя глаз с взъерошенного мальчишки на самом краю обрыва.
В подтопленном храме сидел трелль, с ног до головы покрытый спекшейся кровяной коркой. Сострадания в его сердце хватило бы на весь мир, но взгляд его был холоден, как камень. Когда печали накатывают на тебя потоком, прекратить который не под силу даже богам, остается только терпеть.
В темно-бурую шкуру трелля врезалась еле видная паутина, обжигая болью его тело и конечности. С каждым вздохом или движением казалось, будто она сжимается все сильнее и сильнее.
Уже трижды Маппо омывали в крови Спящей богини, но паутина оплела его тело непроницаемой сетью, не пропускавшей благословенный дар.
Он собирался пройти через Врата Огни прямиком в раскаленную преисподнюю. Жрецы подготовились к этому, придумали способ защитить смертную плоть Маппо, но ничего не выходило.
Как же быть? Можно попрощаться с тоскливыми жрецами и уйти из храма, найти иной путь через материк и океан. Или, например, обратиться за помощью к другому богу или богине. Или же…
– Маппо Коротышка, мы тебя подвели.
Трелль поднял глаза. Рядом с ним стоял опечаленный Верховный жрец.
– Прости нас, – продолжал старик. – Паутина, исцелившая тебя, оказалась весьма… собственнической. Ардатха никогда не отпустит добычу. Ты угодил в ее сети, и только ей ведомо зачем. Это была очень опасная сделка.
– Что ж, тогда пойду ополоснусь. – Маппо поднялся, и кровяная корка захрустела, отслаиваясь вместе с волосками. Паутина больно врезалась в кожу. – А потом разыщу целительницу – она здесь, в городе. Может, мне удастся выведать у нее замыслы паучьей богини и как отплатить за помощь.
– Не советую, Маппо, – предостерег Верховный жрец. – Более того, советую бежать, и побыстрее, пока паутина Ардатхи не препятствует твоей цели. Не связывайся с ней, а лучше найди другой путь, и поскорее.
Маппо взвесил его слова и вздохнул.
– Да, твой совет мудр. Спасибо. У тебя есть что-нибудь на примете?
Жрец еще сильнее поник.
– Увы, есть…
Взмахом руки он подозвал троих послушников.
– Они счистят с тебя кровь, а я тем временем отправлю гонца и, возможно, сумею договориться о твоей поездке. Только скажи мне, Маппо Коротышка: ты богат?
Мама назвала дочку Сладкой Маетой то ли потому, что смирилась с тяготами материнства, то ли в приступе горькой иронии. Разлепив веки, плотная женщина часто заморгала, как всегда делала спросонья, и озадаченно огляделась. Вокруг стола, на котором громоздились чашки, кружки, тарелки, приборы и остатки по меньшей мере трех перемен блюд, сидели и дремали выжившие компаньоны. Карими глазами Маета скользнула по их безмятежным лицам и перевела взгляд на стойку.
Там, подложив руку под голову, развалился хозяин корчмы – Умник Младший. Он спал с открытым ртом, откуда текла слюна. Совсем рядом сидела крыса и шевелила передней лапкой, как бы пытаясьпощупать Умника за лицо, а если точнее – покопаться у него внутри.
У дверей валялся то ли беспробудный пьяница, то ли мертвец. Других завсегдатаев (не считая крысы) в столь ранний час не было.
Оторвав взгляд от Умника Младшего, Маета встретилась глазами с Фейнт. Та, вскинув бровь, внимательно смотрела на компаньонку.
Сладкая Маета потерла свое пухлое личико. Щеки странным образом напомнили о тесте, которое мама месила накануне праздника урожая, – те большие пироги, липкие от меда, заманивавшего муравьев. Маета должна была снимать их – несложная работа. И вкусная.
– Снова проголодалась?
– С чего это ты взяла? – отозвалась Сладкая Маета.
– Да по глазам видно. И по тому, как ты наминаешь щечки.
Мастер Квелл проснулся с шипением аллигатора, который почуял жертву. Бешено оглядевшись вокруг, он облегченно вздохнул и оперся на спинку стула.
– Я что-то задремал…
– Да уж, – перебила его Фейнт. – Ты всегда либо дремлешь, либо работаешь, вот только в последнее время разницы между этими двумя состояниями не заметно. Проспался бы ты хорошенько, Мастер, всем на пользу пошло бы.
– Но я же вас вытащил?
– Ага, только мы остались без пятерых пайщиков.
– Вы подписывались на риск. – Квелл поморщился. – Эй, а кто платит за трапезу?
– Уже спрашивал, забыл? Ты, конечно же.
– И давно мы тут сидим? Боги, так прижало, будто целую папайю сейчас исторгну!
Скривившись, Мастер Квелл поднялся и засеменил в каморку за стойкой.
Крыса проводила его настороженным взглядом, потом подползла чуть ближе к раскрытому рту Умника Младшего.
Гланно Тарп, вздрогнув, проснулся.
– Больше никаких «выгодных сделок»! – рявкнул он, затем выдохнул и пришел в себя. – Почему пиво закончилось?… Сладкая, мне снилось, будто мы занимаемся любовью друг с другом…
– Мне тоже, – отозвалась Маета. – Только это был не сон.
Гланно сглотнул.
– Что, правда?
– Нет. Это был кошмар. Хочешь пропустить еще по кружке, разбуди Умника Младшего.
Гланно оглянулся и прищурился.
– Он сам проснется, когда крыса заползет к нему в рот. Ставлю серебряный совет, что он не выплюнет, а заглотит ее.
Услышав про ставку, Рекканто Илк заморгал влажными серыми глазами.
– Принимаю. Только как быть, если он сначала заглотит, а потом подавится и выплюнет? Надо уточнить, что «заглотит» значит еще и «прожует».
– И снова ты соришь, Илк! Зачем, спрашивается, заключать пари, когда ты все время заправляешь злословия?
– Просто твои условия, Гланно, чересчур расплывчаты. Тебе нужно быть конкретнее…
– Нет, мне нужно… Не знаю, что мне нужно, но у тебя этого нет.
– У меня есть, но я не дам, – сказала Сладкая Маета. – Во всяком случае, никому из вас. Однажды мне встретится мужчина – о да, настоящий мужчина, – которого я закую в наручники, запру в комнате и замучаю до изнеможения. А потом мы поженимся.
– Вообще-то женитьба предшествует мучениям, – сказал Гланно. – Ладно, Сладкая, буду грезить о тебе, но не более того. Подстрашусь, как говорится.
– Уверен, что так говорится? – спросила Фейнт и вдруг развернулась.
В корчму, скрипнув дверью, просочился паренек в не по размеру широком одеянии. Глаза, похожие на черепашьи яйца, не помещались в орбитах. Подобрав полы, он осторожно перешагнул через дрыхнущее тело и бочком подошел к столу. Будь у него хвост, как у собаки, подумала Фейнт, он бы его поджал.
– М-м… М-м-м…
– Мастер? – попыталась угадать Фейнт.
Паренек закивал, потом глубоко вдохнул и выпалил:
– Я договориться о доставке, ладно?
– Мастер Квелл предрасположен вынимать, – сказал Гланно Тарп.
– Внимать, – поправила Фейнт. – Что нужно доставить и куда?
– Не «что», а «кого». Куда – не знаю.
– Слушай, а приведи-ка этого «кого» к нам сюда, и мы всё с ним обсудим. Или с ней. Хорошо? А теперь иди. Главное, не споткнись.
Паренек затряс головой и поспешил вон.
– С каких пор ты принимаешь заказы? – спросил Рекканто, щурясь.
– Знаешь, Илк, – ответила Фейнт, – любой мало-мальски сведущий целитель с Дэнулом враз выправит твое зрение.
– И что тебе не так с моим зрением?
– А кто мне чуть голову не оттяпал? Кретин слепой, я что, похожа на оголодавший труп?
– Иногда. И вообще, в последнее мгновение я сообразил…
– Ага, после того как я пригнулась и двинула тебе между ног.
– Вот-вот, труп до такого не догадался бы. Я, кстати, о другом спрашивал.
– Да, кстати, – поддакнул Гланно Тарп. – Куда нам принимать заказы? У нас недобор в шесть, а то и в семь человек.
– А вдруг дело быстрое и непыльное?
Остальные пайщики посмотрели на Фейнт как на сумасшедшую.
– Ладно, ладно, – сдалась она. – Просто должен же был кто-то ответить за Квелла. А то он, может, так никогда и не выйдет из нужника.
– А вдруг умер? – предположила Сладкая Маета.
– Внутреннее разорвание, – согласился Гланно Тарп. – Смотреть не пойду, не упрашивайте.
– Тихо все! Крыса! – прошипел Рекканто Илк.
Пайщики замолчали и воззрились на стойку.
Грызун замер, поводил носом, потом засеменил к Умнику. Зловонное дыхание его не отпугнуло.
– Ставлю два совета, что крыса подохнет.
– Конкретнее, чтоб тебя. Она ведь и так когда-нибудь подохнет.
– Нижние боги!
Крыса не отступала. Подобралась еще ближе и, вытянув шею, стала крошечным язычком лакать слюну из лужицы, собравшейся на стойке.
– Даже не сомневалась, что она так сделает, – сказала Сладкая Маета.
– Врешь.
– Нет, он теперь ни за что не проснется, – проворчал Рекканто. – Придется помирать от жажды.
Дверь туалета скрипнула, и оттуда вывалился Мастер Квелл. Никакого облегчения его лицо не выражало.
– Папайя не выходит… Мне нужен целитель…
– Или торговец фруктами, – сказала Фейнт. – И у нас, похоже, появился новый клиент.
Квелл выпучил глаза и, развернувшись, заковылял обратно в нужник.
– Зачем ты с ним так? – укоряюще произнес Рекканто.
– Зато папайя выйдет.
В такую рань улицы Даруджистана, если не считать базара, были безлюдны, завалены мусором, и это придавало им ощущение волшебства. Утреннее солнце, будто кистью художника, золотило все, чего касалось. Легкая дымка, наплывшая с озера за ночь, быстро отступала. Воздух снова становился пронзительно-прозрачным. В бедных районах распахивались ставни верхних этажей, и в открытые окна выплескивалось содержимое ночных горшков, заливая переулки и тех, кто имел неосторожность спьяну там заснуть. Из мусорных куч в поисках свежей поживы выползали крысы и прочая живность.
Печальный Верховный жрец провел Маппо Коротышку от храма в Озерный квартал, мимо Стены второго яруса, затем через Гадробийский квартал – по сути, тем же путем, которым стражник вел трелля накануне. Город понемногу продирал глаза со сна, приходил в себя и удивленно глядел на сутулого жреца, сопровождающего огромного варвара.
В конце концов они вышли на узкую улочку, почти целиком перегороженную вычурного вида фургоном. Маппо где-то встречал подобный, только не мог сразу вспомнить где. Шестерка лошадей со скучающим видом стояла в постромках. Кто-то разбросал вокруг овес, а по количеству свежего навоза было ясно, что они тут довольно давно.
Жрец подвел Маппо ко входу в таверну.
– Всё, пришли. Тригалльская торговая гильдия как раз организует перевозки нужного тебе толка. Не задешево, конечно, но оно и неудивительно.
– И что, заказчик должен ходить, пока ему на глаза не попадется их фургон? Странный способ вести дела, по-моему.
– Нет-нет, у них есть и конторы. Где-то – не знаю, правда, где. Я знаю про этот фургон, потому что он по прибытии разнес фасад лавки моего кузена.
С улыбкой человека, который давно позабыл, зачем люди улыбаются, жрец ткнул пальцем в ближайшие развалины.
– Все это знаки судьбы, счастливые совпадения и так далее. Если не сложится здесь, то ждет тебя, Маппо Коротышка, очень долгий и утомительный поход. Так что постарайся, чтобы сложилось.
И, поклонившись, жрец зашагал восвояси.
Маппо посмотрел на дверь таверны. А потом вспомил, где ему уже встречался подобный фургон.
В Треморлоре.
Фейнт поднялась размять затекшую спину, и в это же мгновение в корчму ввалилась громадная туша. Великан едва протиснулся в дверной проем, голову пришлось пригнуть. На плече у него болталась бугристая котомка, из-за пояса торчал уродливого вида клинок. Трелль, чтоб его.
Фейнт подозвала Гланно.
– Приведи-ка Мастера Квелла.
Гланно Тарп, последний оставшийся возница в их бригаде, состроил скорбное лицо и заковылял в сторону каморки.
Великан тем временем перешагнул через пьяного и подошел к стойке. Крыса подняла мордочку и ускакала в дальний угол. Трелль ткнул Умника Младшего в голову. Хозяин корчмы закашлялся и, вытирая рот, выпрямился. Близоруко моргая, он попытался сфокусировать взгляд на стоящей перед ним громаде – и с блеянием отшатнулся.
– Оставь его в покое, – окликнула трелля Фейнт. – Тебе нужно к нам.
– Сперва мне нужно позавтракать, – отозвался тот по-даруджистански, вполне сносно.
Тряся головой, Умник метнулся на кухню, откуда тут же донесся пронзительный поток кухаркиных ругательств. Закрывшаяся дверь слегка их приглушила.
Фейнт подтащила ближайшую лавку (ни один стул не выдержал бы вес великана) и помахала варвару.
– Иди сюда, усаживайся. Однако предупреждаю: Семи Городов мы стараемся избегать. Там разразилась страшная чума, и неизвестно, закончилась ли.
– Нет, – пробасил трелль. – Я вовсе не собираюсь возвращаться в Семь Городов или Нэмил.
Лавка под ним прогнулась с жалобным треском.
Сладкая Маета разглядывала чужака с нескрываемым интересом. Рекканто Илк просто смотрел на него разинув рот и судорожно сглатывая.
– Это я к тому, – сказала Фейнт, – что мы сейчас мало годимся… для подвигов. Мастеру Квеллу придется кинуть клич, подобрать новых пайщиков. Дело может затянуться на несколько дней, а то и на неделю.
– Плохие новости. Однако если не ошибаюсь, у вашей гильдии в Даруджистане есть контора…
– Да, есть, но так случилось, что на данный момент здесь только наша бригада. Куда тебе надо и как скоро?
Читать бесплатно другие книги:
