Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен

– Где ваш Мастер или с кем мне договариваться? С тобой?

Гланно Тарп наконец сумел выковырять Квелла из сортира. Мастер был весь бледный, потный и еле держался на ногах, а смотрел диковато.

– Полегчало? – поинтересовалась Фейнт.

– Немного, – выдавил Квелл, пока Гланно волок его на себе до стула. – Треклятый к-камень. Размером с кулак. Я уж не думал, что… ладно, проехали. Боги, а ты еще кто?

Трелль приподнялся с лавки и поклонился.

– Прошу прощения. Меня зовут Маппо Коротышка.

Он снова сел.

Квелл облизнул пересохшие губы и трясущейся рукой схватил кружку. Увидев, что там пусто, поморщился и поставил ее обратно.

– Трелль, которого вечно преследуют беды. Ты его потерял, так?

Варвар нахмурился.

– Ясно… И где же? – сдавленным голосом поинтересовался Мастер Квелл.

– Мне нужно попасть на материк под названием Летер. Там есть империя, которой правят тисте эдур во главе с проклятым императором. За опасность доплатить готов.

Фейнт еще не видела навигатора таким напуганным. Поразительно. Квелл явно узнал трелля, по крайней мере, его имя… о чем-то ему говорило.

– И что же, Маппо, он дрался с императором? Вызвал его на поединок?

– Навряд ли.

– Почему?

– Думаю, я бы… почувствовал это…

– Мы бы уже наблюдали конец света, хочешь сказать?

– Возможно. Но что-то там определенно случилось, и мне нужно это выяснить. Мастер Квелл, вы доставите меня туда?

– У нас не хватает людей, – ответил тот. – Но я могу зайти в контору, посмотреть, нет ли свежих претендентов. Собеседуем мы быстро. Завтра в это же время я дам ответ.

Великан вздохнул и обвел взглядом корчму.

– Ладно, идти мне все равно некуда, поэтому подожду здесь.

– Мудрое решение, – сказал Квелл. – Фейнт, давай со мной. Остальные, приведите себя в порядок, проверьте экипировку, лошадей, фургон. Потом побудьте с Маппо. Бивни у него жутковатые, но не бойтесь, он не кусается.

– А вот я кусаюсь, – заметила Сладкая Маета с игривой улыбкой.

Маппо поглядел на нее, затем провел руками по лицу и встал.

– И долго тут ждать завтрака?

– Пойдем, Фейнт, – сказал Квелл и, крякнув, поднялся.

– Точно дойдешь? – спросила она.

– Угу. Сейчас в конторе заведует Харадас. Она меня быстро подлатает.

– Отлично. Плечо подставить?

В любви, как вам, без сомнения, подтвердят сонмы горестных поэтов, нет места незначительности, так же как и в родственных ей страстях, которые часто путают с любовью: похоти, вожделении, обожании, беспрекословном подчинении, где на алтарь чувства приносят волю и независимость, одержимости разного рода фетишами – мочками ушей, ногтями или пережеванной едой, – и, конечно же, ребяческой жадности, что у взрослых (поскольку возраст тут, видимо, ни при чем) проявляется в виде безумной ревности.

Подобная несдержанность немало кораблей отправила в плавание, а заодно и потопила, если смотреть на это дело в широкой перспективе, что, как легко догадаться, не только полезно, но и жизненно необходимо, – впрочем, наш пухляш отвлекся. Сейчас не время ударяться в перечисление сенсационных утрат, трагедий и прочего, а также жаловаться на нынешнее одиночество – совершенно, прошу заметить, добровольное!

Лучше обратим внимание (с облегченным вздохом) на троицу, чей каждый шаг дышит любовью, бурлит ею, словно готовый извергнуться вулкан, сквозь стон материков, сотрясание долин и сжатие несжатых борозд… Впрочем, честность требует упомянуть также о скрытых течениях и заводях. Ибо только двое из трех бьются в сладостных муках того, что принимают за любовь, а предметом их обожания является третий член этой милой троицы – естественно, женщина. Ей еще предстоит сделать выбор, хотя, если принять во внимание волны оказываемого внимания, надо ли? А ежели те двое претендентов на ее сердце когда-то и сгорят в пламени безответной страсти, что ж, в пруду еще порядком сыщется угрей.

И вот эта троица, сплоченная войной и теперь, когда война кончилась, еще более сплоченная безудержной страстью, оказалась в славном граде Даруджистане. Куда одна, туда же и двое, и ей даже интересно, как далеко она может завести своих спутников. Поживем – увидим?

Она нацарапала в списке свое имя – видимо, безграмотно считая, что его звучание можно передать рисунком, похожим на сжавшееся в предсмертной судороге куриное сердечко, – и это лишь подстегнуло ухажеров к еще более вычурным проявлениям безграмотности, ибо даже здесь они нашли повод для соревнования: первый обозначил себя запутанным символом, напоминающим извивающуюся в экстазе улитку, а второй, желая перещеголять соперника, начертил с помощью кисти, чернильного порошка и ногтей что-то вроде змеи на подмостках, где некое племя в танце испрашивало милости у капризного бога дождя. Покончив с этим занятием, они обменялись угрожающим оскалом, после чего обратили довольные улыбки к своей пассии. Та тем временем отошла к ближайшему прилавку, за которым старуха в венке из водорослей готовила на угольной жаровне фаршированных полевок.

Ухажеры поспешили следом, равно горя желанием заплатить за завтрак или же избить старуху до беспамятства – как пожелает их зазноба.

Вот так и вышло, что главмаршалы Юла Валун и Амба Валун, а также болотная ведьма по имени Наперсточек, в прошлом – Моттские ополченцы, оказались под рукой и с радостью согласились стать пайщиками, когда Мастер Квелл с Фейнт прибыли в контору Тригалльской торговой гильдии. И хотя трое на полноценное пополнение не тянули, пришлось согласиться и на это: уж очень срочное дело было у Маппо.

А стало быть, ждать до завтра не придется. Значительное событие, вам не кажется?

Воистину счастливый день!

Заговор – основной способ вести дела в цивилизованном обществе. Не важно, мнимый он или реальный, главное в нем не конечная цель, а обмен выпадами, напоминающий танец. В подземных, закрытых ото всех, покоях своей усадьбы Горлас Видикас принимал в гостях соратников по Совету – Шардана Лима и Ханута Орра. Все они тлько что провели ночь на приеме, где вино лилось как из источника Королевы грез, а если не грез, то, по крайней мере, необдуманных устремлений.

Всё еще опьяненные вином и, возможно, чувством удовлетворенности собой, трое советников сидели в приятном молчании и ощущали себя не по годам мудрыми, а внутри клокотал вулкан силы, с которым разуму было не совладать. Под полуприкрытыми веками им грезился мир, где нет ничего недостижимого. Во всяком случае, для них троих.

– Колл может помешать, – сказал Ханут.

– Это ожидаемо, – пробормотал Шардан, поигрывая серебряным гасильником, и остальные так же тихо засмеялись в ответ. – Впрочем, если не давать ему пищи для подозрений, то и оснований выдвигать протест у него не будет. Наш кандидат вполне уважаем, а вдобавок еще и безвреден – по крайней мере, физически.

– Но его выдвигаем мы, вот в чем дело. – Ханут покачал головой. – Одного этого хватит, чтобы Колл что-то заподозрил.

– Значит, будем вести себя как договаривались, – сказал Шардан, дразня гибелью огонек ближайшей свечи. – Неуклюже дерзко, самоуверенно и по-юношески ретиво. Ведь нам же так хочется воспользоваться недавно обретенной привилегией? Разве до нас ничего такого не было?

Горлас Видикас поймал себя на том, что слушает их вполуха. Все это уже проговаривалось сотню раз только за прошедшую ночь. И вот наступил новый день, а они по-прежнему тянут бессмысленную канитель. Да, конечно, его товарищи обожали слушать собственные голоса. Именно поэтому любой диалог превращался в спор, даже когда собеседники во всем согласны. Отличались только словесные изыски.

Впрочем, польза от Лима с Орром была, и замысел, который Горласу удалось провернуть, служил тому доказательством.

И в очередной раз Ханут посмотрел на Горласа и повторил неоднократно уже звучавший вопрос:

– Ну как, Горлас, этот твой олух стоит того? Почему он, кстати? К нам ведь каждую неделю обращаются желающие купить наши голоса в Совете. Не разумнее ли нам было бы собирать олухов, выбивая из них услугу за услугой в обмен на обещание когда-нибудь потом, может быть, продвинуть их? А тем временем набирать богатство и влияние вне Совета? Клянусь богами, этот олух нас просто озолотит.

– Он не из тех, кто согласится стать подстилкой, Ханут.

– Неуместное сравнение, – сказал Орр, брезгливо морщась. – Не забывай, что из нас троих ты самый младший.

«Да, а еще вы хотите затащить мою женщину к себе в постель. Сами же готовы заплатить, а меня „подстилкой“ попрекаете», – думал Горлас, делая вид, будто пристыжен.

– Значит, подыгрывать он не станет. Он хочет пробиться в Совет, а взамен мы заручаемся его поддержкой, когда наступит момент убрать в сторону стариков с их пронафталиненными взглядами и захватить настоящую власть.

Шардан промычал что-то в знак одобрения.

– Разумный план, как мне кажется. Ладно, Ханут, я устал и хочу поспать. – Он задул свечу и поднялся. – Кстати, нашел новое место, где можно отзавтракать, – добавил он и улыбнулся Горласу. – Не сочти за грубость, друг, что не приглашаю. Тебе и без нас есть с кем разделить завтрак. Дражайшая супруга, уверен, будет рада увидеть тебя утром. Совет соберется только к вечеру, так что воспользуйся случаем и отдохни.

– Я вас провожу, – с застывшей улыбкой отозвался Горлас.

Вся магия, знакомая госпоже Вазе Видикас, была в основном бесполезной. В детстве она, конечно, слушала байки о великих и ужасных колдунах, а потом еще и воочию видела Лунное Семя. Той ночью летающая крепость опустилась так низко, что каменным брюхом почти царапала крыши домов, в небе кружили драконы, а на востоке полыхала гроза – отзвуки, как поговаривали, отчаянной магической битвы на Гадробийских холмах. Да и еще переполох возле усадьбы госпожи Симтал. Вот только ничто из этого не касалось Вазы напрямую. В ее жизни, как и в жизни большинства, волшебство ограничивалось лишь редкими визитами к целителям. Все, что у нее было, – зачарованные безделушки, созданные для потехи.

Одну такую безделушку она поставила перед собой на комод. Стеклянное полушарие почти идеальной формы, внутри его парит миниатюрная копия луны и светится, как настоящая. Рисунок поверхности в точности совпадал с тем, который было видно из окна в ясную ночь.

Подарок на свадьбу, вот только чей, Ваза вспомнить не могла. Надо полагать, какого-нибудь ненавязчивого гостя, склонного к старомодной романтике. Мечтателя, искренне желавшего счастья молодым супругам. Света, который излучала луна в стекле, хватало для чтения, из-за чего по ночам ее приходилось накрывать. Однако несмотря на данное неудобство, Ваза всегда держала подарок на виду.

Потому ли, что Горлас терпеть его не мог? Или потому, что со временем его смысл изменился? Сначала он был чем-то вроде маяка в темноте, а теперь напоминал о клетке, которую нельзя покинуть. Свет казался криком о помощи, тем не менее полном неугасающего оптимизма и надежды на лучшее.

Глядя на подарок, Ваза тоже чувствовала себя запертой в клетке. Вот только сможет ли она тоже светить, как и заточенная луна? Нет, ее свет когда-нибудь померкнет – уже меркнет. Поэтому подарок вызывал одновременно и восхищение, оставаясь символом вероятного будущего, и отвращение. Каждый взгляд на него обжигал болью, но болью почти приятной.

Вместе с болью в мысли проникало желание, и, видимо, чары все-таки были мощнее, чем ей казалось вначале, гранича с проклятием. Яркий свет будил в ее душе странные помыслы и жажду, которую все больше и больше хотелось утолить. Он затягивал ее в темноту, в мир наслаждений и удовольствий, где ты забываешь о прошлом и не думаешь о будущем.

Свет манил ее, обещая вечное наслаждение, – вот оно, где-то очень близко, совсем рядом.

На лестнице послышались мужнины шаги. Наконец-то Горлас соизволил одарить супругу своим обществом, хотя после того, как он всю ночь пил и упражнялся в остротах и бахвальстве, терпеть его будет невозможно. Ваза не выспалась и, сказать по правде, была не в настроении видеть мужа (а настроения видеть мужа – вот диво! – у нее не было уже давно), поэтому соскользнула с постели и скрылась в уборной. Прогулка по городу должна ее успокоить. Да, просто пройтись по улицам без особой цели, глядя на следы ночных гуляний, заспанные глаза и небритые лица, последние взбрехи исчерпавших себя ссор.

Позавтракать на открытом балконе какого-нибудь изысканного ресторана, например «У Кафады» или в «Продолговатой жемчужине», откуда открывается вид на площадь и Бортенов парк, где слуги выгуливают сторожевых псов, а няньки возят двухколесные коляски с укутанными в хлопок и шелк отпрысками благородных домов.

Там, за блюдом свежих фруктов, графином изысканного белого вина и, быть может, кальяном, Ваза станет наблюдать, как внизу течет жизнь, задумываясь время от времени (не более, чем на мгновение) о собаках, которых ей не хотелось заводить, и детях, которых у нее не было и, судя по пристрастиям Горласа, никогда не будет. Или о мужниных родителях, которые ее не любят, убежденные, без сомнения, что она бесплодна, но как от такого забеременеешь? Или о своем отце, ныне овдовевшем, который старался улыбаться, глядя на дочь, но не мог скрыть грусть в глазах. И снова ей придет мысль, что надо бы отозвать отца в сторону и предупредить… О чем? Да хотя бы о ее муже, а заодно и о Хануте Орре с Шарданом Лимом, замысливших захватить власть в Совете и установить триумвират. Но отец только посмеется, скажет, мол, все юные члены Совета одинаковы, полны самомнения и амбиций и что их восхождение неминуемо, как прилив, нужно лишь подождать – и когда они это осознают, то перестанут строить коварные узурпаторские планы. Терпение, добавит он, – добродетель, которой учатся дольше всего. Да, отец, и часто оно приходит тогда, когда от него уже никакого проку. Взгляни на себя: прожил жизнь с нелюбимой женщиной, и теперь, когда ее не стало, ты уже сед, ссутулен и спишь по десять колоколов…

Эти и другие мысли ворочались в ее голове, пока Ваза умывалась и выбирала наряд на предстоящий день. В спальне скрипнула кровать: это Горлас сел и, видно, расшнуровывает ботинки. Как всегда, прекрасно знает, что она в уборной, и, как всегда, ему все равно.

Что же Даруджистан предложит ей сим ясным днем? Скоро узнаем.

Она отвернулась от учеников, тренировавшихся в парах, и, заметив его, воздела очи горе.

– Это ты…

– Вот, значит, новый выводок? Сладкий Апсаларов поцелуй, скажу я тебе, Скалла.

Она криво усмехнулась и прошла в тень колоннады, где уселась на скамейку, вытянув ноги.

– Ну да, Остряк, так и есть. Знаешь, что я заметила? Благородные отпрыски все до единого ленивые, жирные и незаинтересованные. Отцы хотят, чтобы они овладели мастерством фехтования, а для них это такая же обуза, как игра на лире или сложение с вычитанием. Многие даже не могут удержать тренировочную шпагу дольше пятидесяти ударов сердца, и я за восемь месяцев должна вылепить из этой размазни хоть что-то вменяемое. Апсаларов поцелуй, говоришь? Да, согласна. Воровство как оно есть.

– И погляжу, ты неплохо устроилась.

Она провела рукой по бедру.

– Ты про новые легинсы? Роскошные, да?

– Чрезвычайно.

– Вообще-то старым ногам черный бархат не идет.

– Моим – точно нет, согласен.

– Чего тебе, Остряк? Вижу, полосы хотя бы потускнели. Говорят, после возвращения они буквально пылали.

– Кошмар, да. Мне нужно сменить род занятий.

– Не смеши меня. Ты же больше ничего толком не умеешь. Кто, как не олухи вроде тебя, будет рубить разбойников и остальную погань? Уйдешь на покой, и этот город обречен, а я, между прочим, живу здесь, и мне нравится. Так что чем скорее ты вернешься на дорогу, тем лучше.

– И я тоже по тебе скучал, Скалла.

Она хмыкнула.

– У Бедека с Мирлой все хорошо, кстати.

– Так, ни слова больше.

Он вздохнул и провел рукой по лицу.

– Я серьезно, Остряк.

– Слушай, я ведь многого не прошу. Просто навещать иногда…

– Я даю им деньги.

– Правда? Впервые слышу. Бедек ни словом об этом не обмолвился, и судя по тому, как они живут, даешь ты, мягко скажем, гроши. Или редко.

Глаза Скаллы вспыхнули.

– Снелл встречает меня у двери, и я отдаю деньги лично ему в руки. Да и какое у тебя право меня попрекать? Его усыновили по закону, я вообще им ничего не должна. Иди к Худу, Остряк.

– Снелл, говоришь?… Что ж, это многое объясняет. В следующий раз отдавай деньги Бедеку либо Мирле, кому угодно, кроме Снелла.

– Хочешь сказать, мелкий гаденыш все забирает себе?

– Скалла, они едва сводят концы с концами. Отдала ты ребенка или не отдала, насколько я тебя знаю, ты бы не хотела, чтобы кто-то из них умирал с голоду – особенно твой сын.

– Не смей его так называть.

– Скалла…

– Он – дитя насилия. Боги, Остряк, когда Драсти на меня смотрит, я вижу его лицо.

Она отвела глаза, затрясла головой и, подтянув ноги к себе, крепко обхватила их руками. Весь напор испарился, и Остряк в очередной раз почувствовал, как у него сердце обливается кровью, и что бы он ни делал, будет только хуже.

– Ушел бы ты, Остряк, – натянутым голосом произнесла Скалла. – И не возвращайся, пока миру не настанет конец.

– Я подумываю вступить в Тригалльскую торговую гильдию.

Она вскинула голову.

– Рехнулся? Жить надоело?

– Возможно.

– Ну тогда тем более проваливай. Давай, иди, и пусть тебя там убьют.

– Твои ученики с ног валятся, – заметил Остряк. – Никто не выдержит без конца повторять выпады. Завтра они с кровати даже встать не смогут.

– И Худ бы с ними. Если правда решил наняться к тригалльцам, так и скажи.

– Я подумал, может, ты попробуешь меня отговорить.

– С какой еще стати? У тебя своя жизнь, у меня своя. Мы не женаты. Мы даже не любовники…

– А как твои дела на этом фронте, Скалла? Кто-то наверняка…

– Прекрати. Прекрати немедленно. Стоит тебе вернуться из очередной передряги, как начинается: жалеешь, уговариваешь – весь такой из себя святой.

– Уговариваю? В чем?

– Хочешь, чтобы я была человеком. Но с меня уже хватит. Скалла Менакис умерла много лет назад. Перед тобой всего лишь вор, который открыл школу для пузатой мелочи с мочой вместо крови. Я не учу, а просто высасываю деньги из великовозрастных кретинов, пророча их сыновьям и дочерям славное будущее дуэлиста.

– Значит, отговаривать меня записываться к тригалльцам ты не станешь. – Остряк повернулся к выходу. – Ладно, вижу, от меня одни неприятности. Прости.

Он сделал шаг, но Скалла успела схватить его за руку.

– Не надо, – попросила она.

– Не надо – что?

– Ничего хорошего в желании умереть нет. Ты меня понял, Остряк?

– Угу, – буркнул он и ушел.

И вот опять он все испортил. Увы, вполне ожидаемо. Надо разыскать Снелла да встряхнуть хорошенько – пусть попугается. Заодно расскажет, куда спрятал деньги. Теперь ясно, почему он так любит сидеть на крыльце. Караулит Скаллу.

Остряк снова и снова возвращался к неприятной истине: жизнь проходит впустую, а всё, о чем он заботится, бессмысленно. Хотя нет, не всё. Есть же Драсти, только какой ему толк от забегающего изредка дяди? Чему Остряк может научить? Если окинуть взглядом, во что он превратил свою жизнь, то особо ничему. Спутники мертвы или пропали, последователи гниют в земле или кучах пепла на полях побоищ. Несколько десятков лет он рисковал жизнью, защищая добро какого-нибудь богача, который даже палец о палец не ударит, чтобы сделать что-то самому. Да, брать плату за свои услуги и порой угрожать заказчикам расправой Остряк умел. И что с того?

Следовательно, если вдуматься, вся затея с Тригалльской торговой гильдией обретает смысл. Каждый пайщик имеет свою долю в общем деле и зарабатывает собственным трудом, а не получает плату из потных рук очередного жирного кретина, дожидающегося за кулисами.

Можно ли назвать эту работу верной смертью? Едва ли. Многие пайщики выживают, а умные еще успевают вовремя уйти на покой, приобрести на заработанные барыши усадьбу и провести остаток дней в блаженной роскоши. В самый раз для меня, разве нет?… Эх, если ты знаешь только одно дело, что тебе останется, когда ты его бросишь?

А у ворот каждый вечер будут отираться сопливые послушники Трича. «О Избранный, что, если Тигр Лета прорычит, а ты нежишься в своей шелковой постели? Как же битвы? Как же кровь и вопли умирающих? Как же хаос, вонь выпущенных кишок и раненые, корчащиеся в грязи? Как же немыслимая борьба, из которой ты должен, вопреки всему, выйти живым?»

Да, как же все это? Оставьте меня, я буду сыто мурлыкать, как домашний кот, пока война меня не настигнет. А если не настигнет, тем лучше.

А, да кого он хочет обмануть? Себя-то уж точно нет. Остряк не солдат, это правда, но отчего-то войны неизменно его настигают. Тигриное проклятье: даже если зверь сидит в джунглях и никого не трогает, за ним рано или поздно приходит толпа улюлюкающих охотников с копьями. С одной стороны, может, это и неправда. Зачем кому-то вообще охотиться на тигров? Наверное, Остряк сам это придумал или подглядел во снах у Трича. А с другой стороны, разве охотникам не все равно, кого выкуривать из берлог, пещер и нор? Скажут, мол, опасно для скота – и всё, кровожадная толпа в сборе.

Что, будете и меня выкуривать? Жду не дождусь… И вдруг настроение у Остряка изменилось, в нем вскипела ярость.

Он был уже совсем рядом со своим жилищем. Прохожие вокруг утратили лица, превратились в движущиеся куски мяса, и всех их хотелось убить.

Тигриные полоски на руках тем временем налились чернотой; Остряк чувствовал, что у него полыхают глаза, а сверкающие клыки оскалены. Понятно, отчего вдруг эти бесформенные куски мяса стали от него шарахаться. Если бы хоть один подошел, Остряк вспорол бы ему горло и вкусил солоноватой крови. Вместо этого дурачье разбегалось в стороны, укрываясь в дверных проемах и переулках.

Скучающий и разочарованный, Остряк дошел до двери своего дома.

Ничего Скалла не понимает, а может, наоборот, слишком хорошо понимает. В одном она точно права: Остряку нет места в городе – ни в этом, ни в каком-либо другом. Город для него все равно что клетка, а мирно жить в клетке он так и не научился.

Впрочем, мирное существование явно переоценивают; достаточно взглянуть на Скаллу. Запишусь пайщиком, заработаю состояние и куплю им новую жизнь – со слугами, усадьбой и садом, где Бедек мог бы греться на солнце. Детям – достойное образование, пусть у Драсти появятся перспективы. А для Снелла наймем какого-нибудь сурового учителя, чтобы вдолбил в него хоть толику уважения. Ну, или бояться бы приучил.

Одного заказа хватит, а уж один-то я переживу. Это самое малое, что я могу для них сделать. А пока меня не будет, Скалла проследит, чтобы деньги попадали в руки Мирле.

Где же я видел тот Худов фургон?

И вот он снова стоит у двери своего дома, но теперь лицом к улице. Весь в походном снаряжении, с оружием и в дождевике с меховой оторочкой (новый, еще пахнет овчиной). Значит, сколько-то времени прошло, но это не важно: никаких лишних мыслей или движений все равно не было. Никаких колебаний и мук выбора, которые у многих ассоциируются со здравым принятием решений.

А вот он идет, но и это тоже не важно. Вообще ничто не важно, пока не наступает момент обнажить когти, а воздух наполняется запахом крови. И момент этот маячил где-то впереди, приближаясь с каждым шагом, ведь когда тигр решает поохотиться – он охотится.

Снелл подкрался к жертве со спины, упиваясь своей скрытностью. Ничего не подозревающий Драсти сидел в высокой траве, что еще раз доказывало: ему не место в этом мире, где угроза исходит отовсюду, и если ты не расправишься с ней первым, она расправится с тобой. Отличный урок, и Снелл лучше других мог его преподнести.

В одной руке он сжимал мешочек с серебряными советами от тетки Скаллы. Два слоя мешковины и тугой узел, за который удобно держаться. Мешочек с приятным сердцу звоном ударил Драсти в висок, и ненавистный «братец» упал наземь. Снелл до конца жизни будет с трепетом вспоминать это мгновение.

Он еще попинал лежачее тело, но без стонов и хныканья ощущения были не те. Поэтому он подобрал сумку с навозом и направился домой. Мамка будет очень довольна добытчиком, поцелует в лоб и похвалит, а когда кто-нибудь забеспокоится, куда пропал Драсти, Снелл расскажет, что видел его на пристани с каким-то моряком. Не дождавшись «сыночка» к ужину, Мирла позовет Остряка, попросит его поискать на набережной; тогда и выяснится, что из города отплыли то ли два, то ли три судна. Был ли на одном из них новенький юнга? Может, нет, а может, и да – кто следит-то?

Конечно же, будет переполох, горе, отчаяние – но ненадолго. Снелл, который остался, станет еще дороже, а значит, его надо защищать, холить и лелеять. Так было раньше, так и должно быть впредь.

Подставляя улыбающееся лицо яркому утреннему солнцу, Снелл шагал домой. Он еще никогда не ощущал себя таким живым и свободным. На озере по левую руку длинноногие птицы ковыряли клювами грязь. Отличный день! Снелл навел порядок в мире – во всем мире.

Тело мальчика на поросшем травой холме, что над дорогой, ведущей к Майтену и Двуволовым воротам нашел старик-пастух. Он знал, что работать ему еще недолго: уж очень красноречиво смотрел старший пастух на то, с каким трудом он переставляет ноги и как сильно опирается на посох. Удивительно, но мальчик еще дышал, и старик задумался, что же теперь с ним делать.

Выходить его? Стоит? Надо съездить за женой, вместе они погрузят тело в повозку и отвезут в лачугу на берегу озера. Там станет ясно, выживет ли мальчик, и, если да, его можно будет слегка откормить… А потом?

На сей счет мысли у него были, и немало. Ни одной доброй, правда, но кто говорил, будто мир добр? Правило (а в том, что такое есть, пастух не сомневался) гласит: найденыши – законный товар. Подобрал – твое, будь то ребенок или мусор на берегу озера. Да и деньги им с женой совсем не помешают.

И старик тоже заключил, что день сегодня отличный.

Он вспомнил, как в детстве носился по улицам и переулкам, залезал на крыши по ночам, чтобы полюбоваться Дорогой воров. Ах эта манящая романтика приключений в загадочном свете луны, пока дремлют незадачливые жертвы в своих темных комнатах!

Беспечному юнцу всякая дорога хороша, главное, чтоб в ней были загадочность и опасность на каждом шагу. И даже когда опасность стала вполне реальной, она все равно наполняла душу Резчика удивительными переживаниями.

Теперь он знал, что романтика – удел дураков. Никому не нужно отданное сердце, никто не видит в нем драгоценного дара. Нет, его бесцеремонно хватают, выжимают досуха и выбрасывают. Или же считают товаром, не более, и предпочитают тому, что есть другое, еще не виданное, а лучше даже – принадлежащее другому. Или, что гораздо, гораздо хуже, вовсе не принимают, потому как видят себя недостойными такой чести.

Причины отказа, в сущности, не важны. Привкус боли и обиды, горький и безжизненный, от этого не меняется и все так же отравляет душу. Резчик мог выбрать другую стезю. И должен был выбрать. Пойти по стопам Мурильо: каждую ночь новая любовь, отчаянные женщины, которые падают к ногам, изысканные завтраки на балконе, тайные свидания под шепчущей листвой в каком-нибудь уединенном саду.

Или же взять Круппа: вот уж на что мастер пронырливости! Ведь мог Резчик остаться у него в учениках подольше, овладеть высоким искусством воровства, сбывать краденое, добывать информацию, чтобы затем продать ее тому, кто готов хорошо заплатить. А еще и научиться ценить вина, выпечку и неподобающие наряды. И ждала бы его жизнь, полная ангельского восторга, но есть ли в этом мире место для еще одного Круппа?

Нет, конечно же!

Значит, остается лишь тропа кинжалов, танцы с тенями и убийства за деньги, причем даже без хотя бы солдатского оправдания (как будто это кого-то волнует)? Раллик бы не согласился. Мурильо покачал бы головой, Крупп поиграл бы бровями, Миза усмехнулась бы и попробовала бы ухватить Резчика за яйца, а Ирильта посмотрела бы на него с материнской заботой. В глазах у Салти зажегся бы грустный огонек, омраченный горьким осознанием, что она для Резчика больше не годится, и надеждой, что звание убийцы вознесет его на такие выси, откуда он перестанет замечать простую официантку. Любая попытка поддержать дружбу будет воспринята как жалость и снисхождение, а каждое неверное слово или упущенный взгляд будут отзываться слезами.

Как незаметно проходит то время, когда можно мечтать о будущем, и вспоминая об этих мечтах, человек с ужасом осознает, что уже не ему открыты все дороги, а вон тем юнцам, которые окружают его со всех сторон, смеются в таверне, носятся по улицам…

– А ты изменился, – сказал Мурильо. – И не уверен, что к лучшему.

Он лежал на кровати, подпертый подушками. Сальные волосы были распущены.

Резчик посмотрел на старого друга и спросил:

– А что значит «к лучшему»?

– Вот именно. Когда мы виделись в последний раз, ты бы не задал такой вопрос и уж явно не таким тоном. Кто-то разбил тебе сердце, Крокус… Хочется верить, что не Ваза Д'Арле!

Резчик усмехнулся и покачал головой.

– Нет. Представляешь, пока ты не произнес ее имя, я даже про нее не вспоминал… И да, Мурильо, теперь я зовусь Резчиком.

– Как скажешь.

Ну так он и сказал. Видно, Мурильо еще не настолько поправился, чтобы вести нормальный разговор. А если он вложил в эти слова какой-то подтекст, то, может, Крокус и заглотил бы наживку, а… А в моей душе темнота.

– Значит, Семь Городов? Небыстрое небось вышло возвращение.

– Что поделать, добирался по морю. Пошли северным путем, мимо архипелагов. Целых два сезона проторчали в крошечном порту. Зимой бушевали шторма, но это было ожидаемо; весной начался ледоход – и вот этого не ожидал никто.

– Надо было напроситься к морантским торговцам.

Резчик отвел глаза.

– Выбирать не приходилось. Ни корабль, ни попутчиков.

– Значит, плавание тебе не понравилось?

Вздох.

– Попутчики тут ни при чем. Даже сказал бы, что среди них я нашел себе хороших друзей…

– И где они сейчас?

– Не знаю. Гуляют по городу, наверное.

– Познакомишь?

Резчика почему-то покоробил внезапный нтерес Мурильо к тем, с кем он путешествовал. К чему вообще этот вопрос?

– С кем-нибудь, наверное. Часть сошла на берег и продолжила путешествие. А остальные… Посмотрим.

– Да ладно, мне просто было любопытно.

– Любопытно что?

– Кого из друзей – старых или новых – ты стыдишься больше.

– Никого я не стыжусь!

– Прости, если обидел. Я не нарочно… Резчик. Просто ты какой-то… беспокойный, что ли. Куда-то спешишь?

Так с ходу и не объяснить.

– Не в том дело. Все так… поменялось. А потом мне говорят, что ты при смерти. Я переживал.

– Ну да, прибавь еще победу в схватке с Ралликом.

Резчику не хотелось об этом вспоминать.

– Нипочем бы не подумал, Мурильо, что тебя кто-то может одолеть.

– Нет ничего проще, когда ты пьян и без штанов.

– А, вот как.

– На самом деле это ни при чем. Я дал слабину. Почему? Потому что старею. Потому что все замедляется – я замедляюсь. Посмотри, вот я лежу; раны зажили, но внутри все ноет и болит, а от души одна зола. Жизнь дала мне второй шанс, и я намерен им воспользоваться.

– Поясни?

Мурильо как будто хотел что-то сказать, но передумал и сказал совсем другое.

– Я подумываю уйти на покой. Конечно, сбережений у меня мало, но пора, наверное, привыкать жить скромнее. В Даруджистане открылась новая дуэльная школа. Слышал, дела там идут неплохо, много желающих, и все такое. Мог бы наняться туда, давать уроки пару раз в неделю.

– Никаких вдов? Никаких тайных свиданий?

– Именно.

– Из тебя выйдет хороший учитель.

Мурильо скривился.

– Едва ли. Впрочем, я и не стремлюсь. Обычное ремесло: работа ногами, равновесие, реакция – а всему остальному их научат другие.

– Только когда будешь наниматься, так не говори, – предостерег Резчик. – Не возьмут.

– Скажешь, я утратил былое очарование?

Резчик вздохнул и встал с кресла.

Страницы: «« ... 1415161718192021 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Новый роман Сергея Алексеева погрузит читателя во времена Александра Македонского, когда мир был раз...
Грегори Поллок устраивает вечеринку, но она выглядит больше зловещей, нежели дружеской: каждому из п...
Новый роман пулитцеровского лауреата, автора “Эмпайр Фоллз” и “Непосредственного человека”, – обаяте...
988 год. Князь Владимир готовится к великому крещению Киевской Руси. Опасаясь бунта, он запирает в п...
Умер известный деятель культуры, писатель и коллекционер Андрей Протасов. Из родственников у него ос...
«Алая буква» – самый известный из романов Натаниеля Готорна. Об этом романе спорили в гостиных всей ...