Каждый вдох Спаркс Николас

– Конечно.

Старик нагнулся за портфелем и замер, вздрогнув от боли. Тру подхватил портфель:

– Разрешите помочь?

– Пожалуйста, – отозвался Гарри. – Чем старше я становлюсь, тем дальше кажется земля.

Тру подхватил портфель, пропуская вперед отца, который медленной шаркающей походкой прошел в гостиную и направился к окну. Тру подошел и встал рядом так, чтобы видеть отца боковым зрением.

– Надо же, какая непогода, – удивлялся Гарри. – Но на материке еще хуже. Чертовски долго добирался, шоссе почти превратилось в реку… Водитель столько объезжал…

Это было скорее замечание, чем вопрос, поэтому Тру ничего не сказал. Он пристально рассматривал отца, словно получив возможность заглянуть в будущее. «Вот так, – думал он, – и я буду выглядеть, если доживу до его лет».

– Тебе понравился дом?

– Большой, – отозвался Тру, вспомнив, как Хоуп охарактеризовала его при первой встрече. – Но очень красивый.

– Я построил его несколько лет назад. Жена мечтала о вилле у океана, но мы тут почти не жили. – Он дважды судорожно, с хрипами вздохнул и заговорил снова: – Еды в холодильнике хватило?

– Более чем, – ответил Тру. – Много останется, когда я уеду.

– Ничего, об этом позаботится уборщица. Рад, что все доставили вовремя. Я сначала не подумал про еду, вспомнил, когда ты был уже в воздухе, но уже мало что мог – в отделении интенсивной терапии звонить запрещено. Я попросил дочь взять это на себя, она связалась с управляющим, и он принял доставку…

Слова превратились в шум, в сознании фиксировались только некоторые: жена, отделение интенсивной терапии, дочь… Тру никак не мог сосредоточиться. Хоуп была права, предсказывая, что эта встреча покажется чем-то нереальным.

– Понятно, – только и смог сказать он.

– Еще я хочу извиниться, что не обеспечил тебя машиной, а прислал водителя. Самому тебе было бы удобнее…

– Никаких проблем, я бы все равно не придумал, куда отправиться. Вы сказали, что лежали в интенсивной терапии?

– Меня отпустили из больницы вчера. Дети отговаривали ехать, но я не мог упустить возможность познакомиться с тобой.

– Не хотите присесть? – вежливо спросил Тру.

– Пожалуй, придется так и сделать.

Они пересекли гостиную и подошли к большому обеденному столу, где Гарри буквально упал на стул. В сером свете, сочившемся из окон, он выглядел еще более изможденным, чем на крыльце. Тру присел рядом.

– Могу я узнать, по какой причине вас положили в больницу?

– Рак легких. Четвертая стадия.

– Боюсь, я не очень разбираюсь в раке.

– Терминальная, – пояснил Гарри. – Врачи дают мне пару месяцев. Возможно, чуть больше или чуть меньше. Все в руках Божьих… Диагноз мне поставили весной.

Тру стало грустно, но он как будто услышал неважные новости от незнакомца, нежели от родственника.

– Мне жаль это слышать.

– Благодарю, – отозвался Гарри и, несмотря на невеселую тему, улыбнулся: – Я ни о чем не жалею. Я прожил хорошую жизнь, и мне, в отличие от многих, выпал шанс проститься… А в твоем случае так даже поздороваться… – Он вынул из кармана пиджака платок и долго кашлял в него, после чего с трудом вздохнул. Было слышно, что в груди много мокроты. – Я хочу сказать тебе спасибо за то, что приехал. Посылая билеты, я не был уверен, что ты согласишься прилететь.

– Вначале я не хотел приезжать.

– Но любопытство пересилило?

– Да, – признался Тру.

– Вот и у меня тоже, – сообщил Гарри, – как только я узнал о твоем существовании. Я и не подозревал до прошлого года.

– Но встретиться вы захотели не сразу?

– Нет.

– Почему?

– Не хотел осложнять твою жизнь, да и свою тоже.

Ответ был честным, но Тру не знал, как на это реагировать.

– А как вы обо мне узнали?

– Долгая история, но я постараюсь покороче. Моего давнего знакомого Фрэнка Джессапа волею судьбы занесло в наш городишко. Видеть я его не видел почти сорок лет, но связь мы кое-как поддерживали: открытки на Рождество, изредка письмо-другое. В общем, за ланчем он завел разговор о твоей матери и проговорился, что у нее, по слухам, родился ребенок меньше чем через год после моего отъезда из Родезии. Он не утверждал, что сын от меня, но мне показалось, что он склоняется к этому. Мысль о подобной возможности не давала мне покоя, и в итоге я нанял частного детектива. Расследование заняло немало времени – многие люди до сих пор боятся говорить о твоем деде, он и мертвый внушает страх, а какой ад творился тогда в Родезии, тебе рассказывать не надо, так что с записями там тоже беда. Но детектив, как оказалось, не даром ел свой хлеб, и в конце концов я отправил человека в сафари-лодж в Хванге. Он тебя сфотографировал, и как только я увидел снимки, необходимость в других доказательствах отпала. У тебя мои глаза, хотя лицом ты больше похож на мать.

Тру отвернулся к окну и долго не нарушал повисшую тишину. Он думал об услышанном.

– Что вы имели в виду, говоря, что не хотели осложнять мою жизнь? – спросил Тру наконец.

Гарри ответил не сразу.

– Есть расхожее мнение, что правда решает все проблемы, но я достаточно давно живу, чтобы знать – это ерунда. Иногда от правды больше вреда, чем пользы.

Тру молчал, понимая, что разговор наконец зашел о главном.

– Об этом я и раздумывал с зимы. Узнав, что ты согласился прилететь, я задался вопросом: о чем тебе рассказать. Есть некоторые… аспекты прошлого, которые тебе будет неприятно слышать, а кое о чем ты, наверное, предпочел бы вообще не знать. Так что теперь тебе решать: хочешь ли ты знать всю правду или лишь избранные места. Но только учти, что я со своими знаниями не проживу до глубокой старости. Мое сожаление долго не продлится по понятным причинам.

Тру сложил ладони вместе, обдумывая вопрос. Туманные намеки и осторожные фразы разбудили в нем любопытство, но предупреждение останавливало от быстрого ответа. В самом деле, нужно ли ему знать все? Молча он поднялся из-за стола.

– Я принесу воды, хотите?

– Я бы выпил горячего чая, если нетрудно.

– Конечно, – согласился Тру, затем разыскал чайник в одном из шкафов, налил воды и поставил на конфорку. В другом шкафу нашлись чайные пакетики. Вскоре чайник засвистел, и Тру заварил чаю и принес чашку отцу.

Все это время Гарри ничего не говорил. Как и Тру, он не был склонен заполнять паузы светским разговором. Интересно.

– Ну что, решил? – спросил он.

– Нет, – отозвался Тру.

– А что ты вообще хочешь узнать?

«Я хочу узнать о своей матери», – подумал Тру, но, сидя рядом с этим стариком, он неожиданно для себя попросил:

– Для начала расскажите о себе.

Гарри почесал родимое пятно на щеке.

– Хорошо. Родился я в 1914 году в Колорадо. Не поверишь – в дерновой хижине. Есть три старшие сестры. Когда я был юнцом, началась Великая депрессия. Время было трудное, но моя мать, учительница, всегда говорила о важности образования. Я поступил в Колорадский университет и закончил с парой дипломов. Затем пошел в армию. Я вроде писал, что служил в Инженерном корпусе?

Тру кивнул.

– Сначала работа была штатская, но потом началась война. Я побывал и в Северной Африке, и в Италии, и в Европе. Сперва в основном занимались подрывами, но уже в конце сорок четвертого и весной сорок пятого, при Монтгомери, начали строить мосты. Союзные войска быстро продвигались вглубь Германии, а там много естественных водных преград, тот же Рейн… В войну я подружился с одним инженером из британских частей. Он вырос в Родезии, у него там оставались знакомые. Этот человек рассказал мне о шахтах и полезных ископаемых, которые так и ждут, чтобы их начали добывать, поэтому после войны я поехал с ним туда. Он помог мне получить работу на шахте Буштик. Я уже проработал там несколько лет, когда встретил твою маму.

Гарри сделал глоток чая. Тру видел, что старик взвешивает, сколько рассказывать.

– Потом я вернулся в Штаты. Начал работать в «Эксоне», там и познакомился с будущей женой на рождественской вечеринке. Люси была сестрой одного из руководителей, мы понравились друг другу, начали встречаться, поженились, завели детей. Я много лет работал в разных странах: некоторые безопасные, другие так себе. Люси с детьми либо отправлялись со мной, либо оставались дома. Семейный, можно сказать, подряд, всячески способствовавший моей карьере. Я проработал в «Эксоне» до самой пенсии, в итоге стал одним из вице-президентов компании и нажил состояние по ходу дела. В Северную Каролину мы переехали одиннадцать лет назад – Люси здесь выросла и захотела вернуться домой.

Тру во все глаза смотрел на отца, думая о своих новоявленных родственниках, которых Гарри завел уже после Африки.

– А сколько у вас детей?

– Трое. Два мальчика и девочка, всем уже за тридцать. В ноябре, если я доживу, мы с женой отметим сорок лет брака…

Тру отпил воды.

– Вы хотите что-нибудь узнать обо мне?

– Вот о тебе я как раз знаю много. Детектив постарался.

– Значит, вам известно, что у меня есть сын, ваш внук?

– Да.

– У вас нет желания с ним познакомиться?

– Есть, – ответил Гарри, – но это, наверное, не самая удачная мысль. Я для него чужой человек, к тому же умирающий. Не знаю, нужно ли ему это знакомство.

Тру подумал, что старик, пожалуй, прав. Но все же…

– Однако ко мне у вас другие чувства. Ситуация аналогичная, но вывод вы делаете иной?

– Ты мой сын.

Тру снова отпил воды.

– Расскажите мне о моей матери, – попросил он.

Гарри немного опустил голову и заговорил тише:

– Она была очень красива. Одна из самых красивых женщин, которых я знал. Намного моложе меня, но вместе с тем… умная, развитая и достаточно зрелая для своих лет. Твоя мать могла часами говорить о поэзии и искусстве, в которых я тогда вообще не разбирался, да еще так горячо и эрудированно… У нее был замечательный смех: слушаешь и тоже начинаешь смеяться. Я влюбился в нее в первый же вечер знакомства. Она была… необыкновенной.

Он вытер рот платком.

– Мы много общались: твоя мать училась в университете, а у нашей шахты была там лаборатория. Мы виделись, когда хотели. Я тогда головы не поднимал от работы, но мы все равно находили время. Помню, она всюду носила с собой томик Йейтса, и сколько же раз мы читали друг другу стихи вслух… – Гарри замолчал, задыхаясь. – Она обожала помидоры и ела их с чем угодно, причем не солила, а посыпала сахаром. Любила бабочек. Считала Хамфри Богарта в «Касабланке» самым сексуальным мужчиной в мире. С тех пор я начал держать сигарету, как он, – указательным и большим пальцами.

Гарри медленно крутил на столе чашку с чаем, глубоко задумавшись.

– Я научил ее водить машину – до нашего знакомства твоя мать не умела, я еще удивился: как так, ведь она выросла на ферме… Постепенно начало проступать кое-что еще. У нее, с виду такой красивой и самостоятельной, в душе жила глубоко укоренившаяся неуверенность в себе. Причину я не понимал. Мне казалось, у твоей матери есть все, о чем я мог только мечтать, но чем дольше длилось наше знакомство, тем больше тайн открывалось. Я долго практически ничего не знал об ее отце и его безграничном влиянии в тех местах – твоя мама о нем почти не говорила. Уже ближе к концу наших отношений она взяла с меня слово забрать ее с собой, когда я уеду в Штаты. То, как она умоляла, навело меня на мысль, что это продиктовано скорее желанием вырваться из Родезии, чем пламенной любовью ко мне. Твоя мать отказывалась знакомить меня со своим отцом и не приглашала на ферму. Мы всегда встречались в каких-нибудь укромных местах. Странно, она ни разу не назвала его ни отцом, ни папой, а только Полковником. В результате я мало-помалу стал интересоваться…

– Чем?

– Вот как раз сейчас тебе нужно ответить, хочешь ли ты знать всю правда или нет. Последняя возможность.

Тру кивнул:

– Продолжайте.

– Когда твоя мать понемногу начала говорить о Полковнике, она будто описывала двух разных людей. То она его обожала и всячески подчеркивала, как они жить друг без друга не могут, то кричала, что ненавидит его. Говорила, что он злой, дурной, как ей хочется убежать далеко-далеко и никогда больше не видеть его. Я не знал, что происходило в доме, пока она росла, и не особо лез ей в душу, но когда твой дед узнал о нас, твоя мать не на шутку запаниковала. Она прибежала ко мне в истерике и лепетала сквозь слезы, что нам немедленно нужно бежать из страны, потому что Полковник в ярости. Она даже не давала мне времени на сборы, вот как. Я ее успокаивал, но без толку, а когда она поняла, что я не собираюсь никуда уезжать, то убежала. Больше я ее не видел. Я даже не подозревал о беременности. Может, скажи она мне об этом, все было бы по-другому… Я как минимум вернулся бы за ней и помог уехать. Жаль, шанса не представилось.

Гарри стиснул пальцы, будто собираясь с силами.

– Ночью они пришли в мой дом – несколько мужчин. Здорово избили, надели мешок на голову и бросили в кузов грузовика. Отвезли в какой-то дом с подвалом и сбросили туда – не успел я опомниться, как уже летел по ступенькам вниз. Я приложился головой и потерял сознание, а когда очнулся, вокруг пахло сыростью и плесенью, а я был пристегнут наручниками к каким-то трубам. Больно было не по-детски – при падении я вывихнул плечо.

Гарри несколько раз втянул воздух, словно набирая полную грудь для последнего рывка.

– Когда наконец сняли мешок, в лицо мне светил электрический фонарик. Я ничего не видел, моргал, как сова. Передо мной был Полковник. Он предложил мне выбор: либо утром уехать из Родезии навсегда, либо сдохнуть в подвале, прикованным к трубам, от голода и жажды. – Гарри повернул голову к сыну: – Я был на войне, я видел ужасные вещи. У меня «Пурпурное сердце» за ранение, я попадал в такие переделки – до сих пор удивляюсь, как только жив остался, но так страшно мне не было никогда. Передо мной стоял опытный хладнокровный убийца, это было ясно по голосу. На следующий день я сел в машину и гнал, не останавливаясь, пока не добрался до границы с ЮАР. Оттуда улетел в Штаты… Больше я не видел твою маму и не говорил с ней.

Гарри сглотнул.

– Я всю жизнь живу с осознанием, что поступил как трус – оставил ее с этим человеком, исчез из ее жизни. Не было дня, чтобы я не пожалел об этом. Я люблю свою жену, но никогда не питал к ней той глубокой, жгучей страсти, как к твоей матери. Я бросил Эвелин – хуже я за всю жизнь поступка не совершил, но пойми, знай я о тебе, все могло повернуться по-другому… Конечно, это всего лишь слова и ты меня не знаешь, но это правда. Мне очень жаль, что все в итоге вышло так, а не иначе.

Тру ничего не сказал. Услышанное вполне согласовывалось с тем, что он помнил о деде, и вызвало в нем отвращение, смешанное с пронзительной, горькой скорбью по матери и жалостью к человеку, сидевшему перед ним.

Гарри показал на портфель:

– Дай мне его, пожалуйста.

Тру принес портфель, положил его на стол и наблюдал за отцом.

– Я хочу тебе кое-что отдать, – сказал Гарри. – Положил в свой баул, когда уезжал из Родезии, а за столько лет совершенно забыл. Но при виде твоей фотографии вспомнил и отправил одного из сыновей на чердак за баулом. Если бы ты не приехал, я бы отправил его тебе по почте.

Из портфеля появился конверт и стопка альбомных листов, пожелтевших по краям.

– В Родезии у меня был приятель, заядлый фотограф, не расставался с камерой. Здесь пара снимков, где мы с Эвелин вместе, но в основном он снимал твою маму. Убеждал ее стать моделью.

Тру взял протянутый конверт. Всего фотографий было восемь. На первой мать и отец сидели у реки, весело смеясь. На второй смотрели друг на друга, снятые в профиль, – почти в таком же ракурсе Тру нарисовал Хоуп и себя. Далее шли фотографии Эвелин в разных нарядах и позах на фоне белой стены, как снимали в конце сороковых. При виде матери у Тру перехватило дыхание: его вдруг захлестнуло ощущение огромной потери, которого он прежде не испытывал.

Потом отец подал ему рисунки. Первый оказался автопортретом Эвелин в зеркале: несмотря на красоту лица, густо заштрихованные тени делали ее похожей на призрака. Дальше шел автопортрет со спины – Эвелин сидела, повернув голову и глядя через плечо (наверное, рисовала с фотографии). Было еще три автопортрета и несколько пейзажей вроде тех, что Тру рисовал для Эндрю. На одном он узнал семейную усадьбу, какой она была до пожара, – с внушительными колоннами вдоль террасы. Тру и забыл, как выглядел дом…

Когда он наконец отложил рисунки, Гарри кашлянул, прочищая горло.

– Мне казалось, с ее талантом можно открыть студию, но рисование ей было неинтересно. Эвелин говорила, что рисует, чтобы забыться. Я тогда не знал, как это понимать, но много дней наблюдал за ней, пока она рисовала. У Эвелин была милая привычка облизывать губы за работой, и она не бывала полностью довольна тем, что получилось. По ее мнению, все ее работы были незаконченными.

Тру задумчиво отпил воды.

– А мама была счастлива? – спросил он наконец.

Гарри выдержал его взгляд.

– Не знаю, что ответить. Хочется думать, что была, пока мы оставались вместе, но…

Он не договорил. Тру думал о недосказанном, о словах, так и не прозвучавших. Что на самом деле происходило в доме, где выросла его мать?

– Если ты не против, я бы хотел задать тебе вопрос, – сказал Гарри.

– Пожалуйста.

– Тебе чего-нибудь нужно от меня?

– Не уверен, что я понял вопрос.

– Ты бы хотел общаться? Или предпочтешь, чтобы я снова исчез из твоей жизни? Повторюсь, мне немного осталось, но все-таки столько лет прошло… Лучше дать тебе возможность самому принять решение.

Тру обдумывал слова Гарри, глядя на него.

– Да, – ответил он, к своему удивлению. – Я бы хотел иметь возможность еще поговорить с вами.

– Хорошо, – кивнул отец. – А с другими моими детьми, с женой? С ними ты хочешь познакомиться?

Тру покачал головой.

– Нет, – сказал он, – разве что они сами захотят. Фактически мы чужие люди, и я, подобно вам, не хочу усложнять чью-либо жизнь.

На это отец чуть улыбнулся.

– Что ж, справедливо. Но я хочу попросить тебя об услуге. Если не захочешь, откажись.

– Слушаю.

– У тебя нет с собой фотографии моего внука?

Гарри пробыл в доме еще сорок минут. Он сказал, что жена и дети поддержали его решение познакомиться с Тру, несмотря на общее замешательство, вызванное неожиданным появлением пришельца из прошлого, которое было у отца еще до них. Когда Гарри добавил, что ехать до Шарлотта долго и родные будут беспокоиться, Тру понял – ему пора. Он поднял портфель и раскрыл над отцом зонт, пока они сходили по ступеням крыльца к ожидавшей машине.

Тру постоял, пока машина не скрылась из виду, и пошел в коттедж выпустить Скотти. Несмотря на непогоду, он решил прогуляться по пляжу, не в силах сидеть в четырех стенах.

Да, встреча получилась, мягко говоря, неординарной. Тру не предполагал, что отец окажется семейным человеком и верным мужем, прожившим четыре десятка лет с одной женщиной. Не ожидал он услышать и то, что Гарри вынужден был бежать из страны из-за Полковника. Шагая по песку, Тру не мог справиться с растущим отвращением к человеку, которого в детстве уважал больше всех.

А тут еще и родня, о которой он решительно ничего не знает, – сводные братья и сестра. Хотя Тру отказался от знакомства, он невольно задался вопросом: какие они? Вряд ли у кого-то из них возникала нужда уходить из дома в восемнадцать лет… Тру представил, как сложилась бы жизнь, если бы мать и отец остались вместе, но это уже были пустые домыслы, и он скоро бросил это занятие.

Глядя на высокие буруны у берега, Тру осознавал, что большое количество вопросов по-прежнему остались без ответа. Многого он так и не узнает. Даже в истории матери кое-что осталось неизвестным. Все, что Тру теперь знал, – ее короткая жизнь оказалась еще более трагичной, чем он представлял, и если Гарри принес ей хоть немного радости, Тру был только счастлив.

Жаль, что эта встреча не состоялась несколько лет назад – тогда они с отцом успели бы узнать друг друга получше, но судьба решила так, а не иначе. Когда начало смеркаться, Тру повернул обратно. Он шел медленно, рассеянно поглядывая на Скотти, точно неся на плечах бремя сегодняшних открытий и невысказанных сожалений. Когда Тру дошел до дома, почти стемнело. Он оставил Скотти на веранде, а сам принял душ и переоделся в сухое. Собрав фотографии и рисунки, оставленные ему отцом, Тру пошел в коттедж.

Сидя за кухонным столом, он вновь и вновь пересматривал фотографии и рисунки, жалея, что Хоуп нет рядом. Она подсказала бы ему смысл происходящего, без нее Тру не находил себе места. Чтобы успокоиться, он снова взялся за двойной портрет. Дождь лил с прежней силой, в небе сверкали молнии, словно вторя тому, что творилось на душе у Тру. На ум невольно приходили странные параллели между ним и отцом.

Гарри оставил юную возлюбленную в Родезии и вернулся в Америку. Через пару дней Тру предстоит вернуться в Африку, оставив Хоуп в Штатах. Отец и мать не нашли возможности быть вместе, но Тру хотелось верить, что у них с Хоуп сложится иначе. Он мечтал прожить с ней всю жизнь и, продолжая рисовать, думал, как это можно устроить.

Измученный, Тру не понял, что Хоуп вернулась со свадьбы, пока она не легла рядом на кровать. Было уже за полночь. Он обнял ее и почувствовал жар ее кожи. Ничего не говоря, Хоуп начала его целовать. Он ответил на ласки, а когда они занялись любовью, ощутил на губах соленый вкус ее слез. Но Тру ничего не сказал – он и сам едва не плакал при мысли о том, что готовит им завтра. После Хоуп прильнула к нему и заснула, положив голову ему на грудь.

Обнимая ее, Тру прислушивался к ровному дыханию Хоуп в надежде успокоиться, но это не помогало. Так он и лежал в темноте, глядя в потолок и отчего-то чувствуя себя невероятно одиноким.