Каждый вдох Спаркс Николас
– После вчерашнего звонка он взял билет на рейс до Уилмингтона – видимо, его встревожил мой тон – и заявился прямо к венчанию. Вошел – и понял, что я ему не рада. – Она шла, глядя себе под ноги. – Избегать его не составило труда: после церемонии подружки невесты обязаны выдержать целую фотосессию, а за столом я сидела рядом с Эллен. Весь вечер я не отходила от подруг, но в конце банкета вышла подышать, и тут Джош ко мне и подбежал. – Хоуп глубоко вздохнула, будто вспоминая нужные слова: – Он извинился, сказал, что хочет поговорить, и…
Тру показалось, что у него земля уходит из-под ног.
– И? – мягко поторопил он.
Хоуп остановилась и повернулась к нему.
– Когда Джош приехал, я думала только об этой неделе и сколько она значит для меня. Совсем недавно я даже не подозревала о твоем существовании и вчера весь вечер гадала, не сошла ли с ума… Потому что я люблю тебя.
Тру сглотнул, заметив, что ее глаза заблестели от слез.
– Даже сейчас, когда я здесь, с тобой, я только и думаю, как же мне хорошо. Я не хочу с тобой расставаться.
– Так останься со мной! – взмолился он. – Мы что-нибудь придумаем.
– Все не так просто, Тру. Я ведь и Джоша люблю. Я понимаю, тебе неприятно это слышать, и к нему у меня совсем не те чувства, что к тебе… – Хоуп умоляюще смотрела на него: – Во мне идет какая-то борьба, будто я сама с собой воюю. Вы оба такие разные и хотите от жизни совершенно разных вещей, но…
Она задохнулась, не в силах продолжать. Тру схватил ее чуть выше локтей:
– Хоуп, я не представляю жизни без тебя, да и не хочу такой жизни. Я хочу тебя и только тебя, навсегда. Неужели ты можешь без сожалений отказаться от всего, что у нас есть?
Она застыла. Лицо превратилось в маску страдания.
– Нет, в душе я всегда буду жалеть об этом.
Тру смотрел на нее, начиная понимать.
– То есть ты не скажешь ему о нас?
– Я не хочу причинить ему боль…
– А хранить секреты от него ты готова?
Тру сразу пожалел о вырвавшихся словах.
– Это несправедливо! – крикнула Хоуп, выдернув руки. – Думаешь, мне нравится быть в таком положении? Я не затем сюда приехала, чтобы усложнять и без того запутанную жизнь! Я, разумеется, приезжала не за тем, чтобы влюбиться в другого человека! Что бы я ни решила, кому-то обязательно будет больно, а я никогда, никогда подобного не хотела!
– Ты права, – пробормотал Тру, – я не должен был этого говорить. И прошу за это прощения.
Плечи Хоуп поникли, гнев сменился замешательством.
– Джош вчера был совсем другой – испуганный, серьезный… – она словно размышляла вслух. – Я просто не знаю…
Сейчас или никогда, понял Тру и снова взял ее за руку.
– Я хотел поговорить с тобой раньше. Вчера я долго не мог заснуть и много думал. О тебе и обо мне. О нас. Может, ты не готова это услышать, но… – он сглотнул, глядя ей в глаза. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Зимбабве. Я знаю, что многого прошу, но ты бы познакомилась с Эндрю, мы могли бы там поселиться. Если тебе не нравится, что я постоянно в буше, я найду другую работу.
Хоуп только моргала, стараясь осмыслить услышанное. Она открыла рот, чтобы ответить, но тут же закрыла и высвободила руку. Отвернувшись к океану, Хоуп покачала головой:
– Не хочу, чтобы ты менялся ради меня. Работа гидом для тебя важна, и…
– Ты важнее, – перебил Тру, слыша отчаяние в своем голосе. Надежды на будущее таяли на глазах. – Я люблю тебя. Разве это не взаимно?
– Конечно, взаимно!
– Тогда, прежде чем сказать «нет», ты можешь хотя бы подумать?
– Я думала, – ответила Хоуп так тихо, что он едва разобрал ее голос сквозь шум прибоя. – Вчера, когда я ехала со свадьбы, я думала только об этом: убежать с тобой в Африку. Уехать, не оглядываясь. Часть меня хочет именно этого. Родителям я смогу все объяснить: они бы меня только благословили, но… – Она подняла глаза и с тоской посмотрела на Тру: – Как оставить отца, ведь его дни сочтены? Я должна провести оставшееся время с ним, иначе я себе этого никогда не прощу. Да и маме без меня будет трудно, хоть она и храбрится сейчас…
– Я буду брать тебе билеты на самолет. Раз в месяц, если понадобится, или даже чаще. Деньги есть, денег хватит.
– Тру…
Его охватила паника.
– А если я перееду сюда? – предложил он. – В Северную Каролину?
– А как же Эндрю?
– Буду летать в Зимбабве каждый месяц – получится даже чаще с ним видеться, чем сейчас. Я сделаю все, что тебе потребуется!
Хоуп смотрела на него, изнемогая от страданий, сильно сжав его пальцы.
– А если это не в твоих силах? – спросила она почти шепотом. – Что, если мне нужно то, чего ты никогда мне не дашь?
При этих словах Тру вздрогнул, как от пощечины. Он вдруг понял, что именно Хоуп пытается умолчать. Остаться с ним – означает отказаться от мечты завести собственных детей. Разве Хоуп не делилась с Тру своей заветной мечтой – взять на руки новорожденного, которому только что подарила жизнь, родить от любимого мужчины? Больше всего на свете она хочет быть матерью, и этого он ей дать не сможет. На лице Хоуп безмолвная мольба о прощении читалась не менее отчетливо, чем чувство вины.
Тру отвернулся, не в силах смотреть ей в глаза. Он всегда считал, что любящим подвластно все, что для любви не существует непреодолимых преград. Сейчас Тру боролся с неумолимой, холодной истиной сказанного Хоуп. Она обхватила себя руками.
– Я ненавижу себя за это! – крикнула Хоуп срывающимся голосом. – Во мне заложена потребность родить ребенка. Я не могу, не могу представить себе жизни без детей! Конечно, можно усыновить, и существуют потрясающие медицинские технологии, но… – она покачала головой и глубоко вздохнула: – Это будет уже не то. Мне противно, что я воспринимаю это только так, но переделать себя не могу.
Долгое время они молчали, глядя на волны. Наконец Хоуп сказала:
– Я не хочу всю жизнь думать, что ради тебя я отказалась от своей мечты. Не хочу, чтобы у меня была причина обижаться на тебя. От этой мысли мне страшно. – Она покачала головой. – Я понимаю, как это эгоистично и насколько тебя задевает, но, пожалуйста, не проси меня поехать с тобой, любимый, потому что я не смогу отказаться.
Тру взял ее за руку и поднес к губам, поцеловав запястье.
– Это не эгоизм, – сказал он.
– Но ты теперь будешь меня презирать!
– Никогда.
Тру обнял ее и привлек к себе.
– Я всегда буду тебя любить. Нет ничего, что ты могла бы сказать или сделать, чтобы моя любовь прошла.
Хоуп помотала головой, не в силах удержать нахлынувшие слезы.
– Есть и кое-что еще, – прошептала она через силу, начиная уже рыдать. – Я тебе пока не сказала…
Внутренне Тру собрался, уже догадываясь, что именно сейчас услышит.
– Вчера Джош сделал мне предложение, – проговорила Хоуп. – Сказал, что готов создать семью.
Тру не ответил. Перед глазами все поплыло, и он обмяк в объятиях Хоуп. Руки и ноги будто налились свинцом. Тру искал слова утешения, но по телу разливалось странное онемение.
– Прости меня, Тру, – продолжала Хоуп. – Я не знала, как тебе сказать. Я еще не дала ответ – хочу, чтобы ты это знал. Пойми, я и понятия не имела, что Джош сделает предложение!
Тру сглотнул, стараясь обуздать разбушевавшиеся эмоции.
– А разве важно, ожидала ты этого или нет?
– Не знаю, – в отчаянии сказала она. – Сейчас я ничего не понимаю. В одном я уверена – такого я не хотела. Я в жизни не решилась бы тебя обидеть!
Его захлестнуло волной уже физического страдания: не умещаясь в груди, оно заполняло все его существо, пока даже кончики пальцев не заболели.
– Я не могу заставить тебя остаться со мной, – прошептал Тру. – Как бы ни хотел, не могу. Не стану пытаться, даже если это будет означать, что я тебя больше не увижу. Но я хочу кое о чем тебя попросить.
– Что угодно, – шепотом поклялась Хоуп.
Тру сглотнул.
– Ты будешь помнить обо мне?
У нее вырвался полузадушенный крик, и он понял, что она не может говорить. Сжав губы, Хоуп часто-часто закивала. Тру крепко обнял ее, и она припала к нему, будто ее не держали ноги. Когда Хоуп зарыдала, Тру почувствовал, что и сам не может больше сдерживаться. Рядом волны набегали на берег одна за другой, безразличные к тому, что мир двух людей только что рухнул.
Ему нужна она и только она, навсегда, но это невозможно, потому что, несмотря на вспыхнувшую между ними любовь, Тру уже знал, что Хоуп ответит Джошу.
Вернувшись в коттедж, Хоуп вынула из холодильника все, что могло испортиться, и побросала в большой пакет, после чего ушла в ванную. Тру отнес мусор к контейнерам перед домом, чувствуя, как кружится голова. Когда он вернулся на кухню, в ванной лилась вода. Тру залез во все выдвижные ящики, пока не нашел ручку и листок. Внутренне опустошенный, он попытался излить свои чувства на бумаге. Тру многое хотел сказать.
Закончив письмо, он вернулся в дом отца, взял два своих рисунка, отнес все в машину Хоуп и положил в бардачок. Тру знал, что когда она их найдет, он будет уже далеко.
Наконец вышла Хоуп с чемоданом. В джинсах, белой блузке и босоножках, купленных несколько дней назад, она была невероятно красива. Тру уже снова сидел за столом, и Хоуп, погасив везде свет, пришла посидеть у него на коленях. Она обняла его, и они долго сидели так, держа друг друга в объятиях. Когда Хоуп отодвинулась, лицо у нее было задумчивое.
– Мне, наверное, пора ехать, – сказала она.
– Знаю, – прошептал он.
Хоуп встала, пристегнула поводок к ошейнику Скотти и медленно пошла к дверям.
Пора. Тру взял чемодан и коробку с сувенирами, которые Хоуп собрала в начале недели, и проводил ее до машины. Он стоял рядом, пока она запирала коттедж, и вдыхал цветочный аромат ее шампуня.
Тру положил вещи в багажник, пока Хоуп устраивала Скотти на заднем сиденье. Закрыв дверцу, она медленно подошла. Тру снова обнял ее. Говорить они не могли. Когда Хоуп наконец отстранилась, он попытался улыбнуться, хотя внутри все ломалось и рушилось.
– Если ты когда-нибудь захочешь приехать на сафари, обязательно дай мне знать. Я скажу, в какие лоджи лучше ехать. Необязательно в Зимбабве – у меня знакомые по всей Африке. Меня ты всегда найдешь через сафари-лодж в Хванге.
– Хорошо, – сказала она дрогнувшим голосом.
– Если ты захочешь поговорить со мной или увидеться, я это сделаю. Самолеты существенно сократили расстояния. Если я буду тебе нужен, я приеду. Хорошо?
Хоуп кивнула, не в силах смотреть ему в глаза, и поправила ремень сумки на плече. Тру хотел умолять ее поехать с ним, хотел сказать ей, что такая любовь, как у них, никогда не повторится. Он уже знал, какие нужны слова, но они, непроизнесенные, так и остались у него в голове.
Тру поцеловал ее мягко, нежно – в последний раз и открыл для Хоуп дверцу. Когда она села за руль, он захлопнул дверь, и с этим звуком все надежды и мечты в нем разлетелись на осколки. Заурчал мотор. Хоуп опустила стекло.
Высунувшись в окно, она взяла его руку в свои.
– Я тебя никогда не забуду, – сказала Хоуп. Затем вдруг резко убрала руки, переключила передачу и выехала задним ходом. Тру, словно в трансе, двинулся ей вслед.
Сквозь облака пробился солнечный луч, точно прожектором высветив набиравшую скорость машину. Хоуп уехала, не оглянувшись. Тру продолжал идти за ней и оказался на дороге.
Машина стала совсем маленькой – ярдах в пятидесяти силуэта Хоуп было не различить через заднее стекло, однако Тру по-прежнему смотрел. Он чувствовал себя пустым, выпотрошенным.
Вспыхнули и загорелись ровным красным светом стоп-сигналы: машина остановилась. Открылась дверь со стороны водителя. Хоуп вышла на дорогу и обернулась. Издалека она послала ему последний воздушный поцелуй, а Тру не смог сделать то же самое. Она подождала секунду, затем снова села в машину и поехала дальше.
– Вернись ко мне, – прошептал Тру, глядя, как она притормозила у въезда на шоссе, соединявшее остров с материком.
Но Хоуп не слышала. Не в силах больше смотреть, Тру присел и уперся руками в колени. На асфальт закапали его слезы.
Когда он снова поднял голову, машина исчезла из виду. Дорога была пуста.
Последствия
Хоуп потом не могла вспомнить, как доехала до Роли. Воскресный ланч с Джошем тоже почти не задержался в памяти. Джош буквально осаждал ее звонками и оставлял сообщения на автоответчике домашнего телефона, умоляя о встрече. Хоуп неохотно согласилась сходить в местное кафе, но пока Джош о чем-то говорил, сидя напротив, она думала только о том, как Тру стоял на дороге и смотрел ей вслед. Не дожидаясь, пока принесут еду, Хоуп резко встала, бросив, что ей нужно несколько дней, чтобы все обдумать, и вышла из ресторана, чувствуя на спине удивленный взгляд Джоша.
Он приехал в ее квартиру через несколько часов, и они поговорили на пороге. Джош снова извинился, Хоуп удалось скрыть свое волнение. Согласившись встретиться с ним в четверг, она закрыла дверь и обессиленно прислонилась к ней. Хоуп прилегла на диван в гостиной, рассчитывая полчаса подремать, но проснулась только на следующее утро. После пробуждения она сразу же подумала, что Тру уже летит в Зимбабве, и разделяющее их расстояние увеличивается с каждой минутой.
Работала она в тот день на автопилоте, не запомнила никого из пациентов, за исключением девочки-подростка, пострадавшей в жуткой автомобильной аварии. Если другие медсестры и заметили, что Хоуп сама не своя, то ничего не сказали.
В среду после работы она решила навестить родителей – мама оставила сообщение на автоответчике, пообещав рагу, – и по дороге заехала в местную булочную за черничным пирогом. Но в булочной принимали только наличные, а в суматохе последних дней Хоуп забыла зайти в банк. Помня, что в машине есть немного денег, она вернулась и открыла бардачок. Что-то выпало на пол, и в попытках прибраться Хоуп увидела свой портрет.
У нее перехватило дыхание: должно быть, Тру положил его в бардачок в день ее отъезда! Хоуп не могла оторваться от рисунка, руки начали дрожать, но надо было расплатиться за покупку. Аккуратно положив рисунок на пассажирское сиденье, она поспешила в булочную.
Вернувшись в машину, Хоуп не сразу повернула ключ зажигания, а сначала взяла рисунок. Вглядевшись в свое изображение, она увидела женщину, безнадежно влюбленную в рисующего ее мужчину, и Хоуп страшно захотелось еще раз оказаться в объятиях Тру, вдохнуть его запах, уколоться о жесткую щетину, увидеть лицо человека, который интуитивно понимал ее, как никто и никогда. В последний раз побыть с мужчиной, похитившим ее сердце.
Опустив рисунок на колени, в открытом бардачке она заметила еще один листок. Он был тщательно сложен, а сверху лежал конверт с ее именем. Дрожащими руками Хоуп взяла конверт.
Развернув сначала рисунок, она увидела себя и Тру на пляже, лицом друг к другу. На минуту Хоуп словно разучилась дышать и почти не обратила внимания, что рядом припарковалась другая машина с включенной на полную громкость стереосистемой. Хоуп долго смотрела на Тру, переполняемая нежностью и тоской, и наконец заставила себя отложить рисунок в сторону.
Конверт вдруг показался тяжелым. Хоуп не хотелось его открывать – лучше подождать, когда она вернется домой и будет одна, но письмо словно звало ее. Распечатав конверт, Хоуп достала листок и начала читать.
«Дорогая Хоуп!
Не знаю, прочтешь ли ты это письмо, но в растерянности и смятении я хватаюсь за соломинку. Вместе с письмом ты найдешь два рисунка. Первый ты, наверное, узнаешь. Второй я начал, когда ты ездила на предсвадебный банкет. Вернувшись в Зимбабве, думаю, я буду рисовать тебя снова и снова, но те рисунки, с твоего разрешения, мне хотелось бы оставить у себя. Если тебе это не по душе, дай мне знать, и я вышлю их либо уничтожу и удержусь от дальнейших попыток. Ты знаешь, что я был и останусь человеком, достойным твоего доверия.
Думать о жизни без тебя мне невыносимо, но я понимаю твое решение. Я видел, как сияли твои глаза, когда ты говорила о детях, и чувствую, как мучителен для тебя этот выбор. Для меня он сокрушителен, но в глубине души я не могу тебя винить. В конце концов у меня есть сын, и я не представляю себе жизни без него.
Когда ты уедешь, я, наверное, прогуляюсь по пляжу, как гуляю каждый день с самого приезда, но все уже будет иначе. С каждым шагом я стану ощущать тебя рядом со мной и внутри меня. Ты уже стала моей частичкой, и этого не изменить.
Я никогда не думал, что мне выпадет шанс изведать подобное чувство, да и как я мог ожидать? До появления Эндрю я жил с тайной уверенностью, что мой удел – одиночество. Я не утверждаю, что вел жизнь отшельника: ты уже знаешь, что моя работа требует определенных навыков общения и умения нравиться гостям. Но я никогда не был человеком, который чувствует себя несчастным, лежа в постели один. Я не казался себе пресловутой половинкой чего-то целого, но теперь вижу, что заблуждался: всю свою жизнь я искал только тебя.
Не знаю, что сулит мне будущее, но уверен – как раньше, уже ничего не будет, потому что это невозможно. Я не так наивен, чтобы верить, будто мне хватит и воспоминаний, поэтому в свободные минуты я буду брать альбом и пытаться запечатлеть то, что у меня осталось. Надеюсь, ты мне это позволишь.
Как бы я хотел, чтобы обстоятельства сложились иначе, но, наверное, у судьбы свои планы. Но ты знай: я по-настоящему люблю тебя, и эта печаль – та цена, которую я готов заплатить тысячу раз. Ибо наша встреча и моя любовь к тебе придали моей жизни иной смысл, и так теперь будет всегда.
Я не требую от тебя того же. Скоро у тебя будет новая жизнь, в которой нет места третьему лишнему, – я принимаю это. Китайский философ Лао-цзы однажды сказал, что любовь придает любимому силу, а любящему смелость. Теперь, когда ты вошла в мою жизнь, я смогу встретить грядущие годы с бесстрашием, которого раньше за собой не замечал. Любовь к тебе сделала меня лучше.
Если я понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. На поиски может уйти некоторое время – я уже говорил, что жизнь в буше течет медленнее, и не все письма доходят до адресата. Но нас с тобой объединило нечто особенное, и, если во мне возникнет нужда, вселенная каким-то образом даст мне знать. Благодаря тебе я теперь верю в чудеса. Вот увидишь, для нас нет ничего невозможного.
Любящий тебя Тру»
Хоуп перечитала письмо несколько раз, прежде чем убрать в конверт. Она представила, как Тру писал его, сидя на кухне, и хотя ей хотелось еще раз прочесть прощальное послание, Хоуп понимала, что так рискует вообще не добраться до родителей.
Положив рисунки и письмо в бардачок, она бессильно уронила голову на подголовник, стараясь успокоить бушующие эмоции. Спустя целую вечность она повернула ключ зажигания.
К крыльцу родительского дома Хоуп направилась нетвердой походкой и с вымученной улыбкой перешагнула порог, глядя, как отец старается подняться из кресла, чтобы поздороваться. Аромат рагу наполнял дом, но у Хоуп не было аппетита.
За столом она рассказала о свадьбе Эллен. Когда Хоуп спросили, как прошла неделя в Сансет-Бич, она не упомянула о Тру. Не сказала она родителям и о том, что Джош сделал ей предложение.
После десерта Хоуп вышла на веранду, сославшись на необходимость подышать свежим воздухом.
На небе уже высыпали звезды. Сзади скрипнула дверь: в прямоугольнике света из гостиной показался темный силуэт отца. Улыбнувшись, он тронул дочь за плечо, осторожно обходя ее шаркающей походкой. В руках отец нес чашку кофе без кофеина и, усевшись, отпил глоток.
– Твоя мама до сих пор готовит лучшее говяжье рагу в мире.
– Да, сегодня рагу очень удачное, – согласилась Хоуп.
– Ты не заболела? За ужином ты была какая-то притихшая.
Хоуп тоже села, подогнув под себя ногу.
– Да, наверное, еще не отошла от банкета.
Отец поставил чашку на столик между креслами. В углу веранды вокруг лампы кружился мотылек. В саду начали свой вечерний концерт цикады.
– Я слышал, Джош приезжал на свадьбу… – Хоуп повернулась к отцу, но он лишь пожал плечами: – Твоя мама сказала.
– А она откуда знает?
– Точно не могу сказать. Полагаю, ей кто-нибудь сообщил.
– Да, – ответила Хоуп, – Джош был на свадьбе.
– Вы поговорили?
– Немного. – Всего неделю назад она и представить не могла, как это – держать предложение руки и сердца в секрете от родителей, но в душном влажном воздухе сентябрьского вечера не смогла подобрать нужных слов и сказала только: – Мы завтра вместе ужинаем.
Отец повернул голову, пытаясь понять, что происходит на душе дочери.
– Надеюсь, все пройдет хорошо, что бы это для тебя ни значило.
– Я тоже надеюсь.
– По-моему, Джош должен многое объяснить.
– Знаю, – отозвалась Хоуп. В гостиной пробили напольные часы. В своей квартире она, приехав из Сансет-Бич, первым делом сняла с полки пыльный атлас, подсчитала разницу во времени с Зимбабве и, прибавив нужное количество часов, узнала, что там сейчас глубокая ночь. Тру, наверное, в Булавайо с Эндрю. Чем они займутся днем? Поведет ли Тру сына в буш показывать животных или же они будут гонять мяч либо сходят на прогулку? Думает ли Тру о ней так же, как она не может перестать думать о нем? В тишине в памяти всплывали целые строки из его письма.
Хоуп видела, что отец ждет, готовый выслушать, – в детстве она со всеми заботами бежала к нему. Он умел слушать так, что ей всегда становилось легче. Эмпат от природы, отец редко советовал, а только спрашивал, что, по мнению Хоуп, ей нужно сделать, исподволь приучая дочь доверять собственному чутью и мнению.
Но сейчас, вспоминая письмо Тру, Хоуп не могла избавиться от мысли, что совершила ужасную ошибку. Сидя рядом с отцом, она будто в замедленной съемке видела то последнее утро. Хоуп помнила, какой у Тру был вид, когда он вышел на веранду, и ощущение его руки, которую она сжимала, пока они шли по пляжу. Хоуп помнила потрясенное выражение лица Тру, когда она сказала о предложении Джоша.
Но это были не самые болезненные воспоминания: Хоуп не могла забыть, как Тру умолял ее поехать с ним в Зимбабве или как он уронил голову на колени, когда она сворачивала на шоссе, уезжая от жизни с ним.
Конечно, все еще можно изменить. Можно заказать билет на самолет в Зимбабве и завтра вылететь к нему. Можно сказать, что она поняла – им самой судьбой предназначено жить вместе до глубокой старости. Они будут заниматься любовью, и в чужой, незнакомой стране и сама Хоуп станет иной, и вот эту жизнь она не могла даже представить…
Ей захотелось все рассказать отцу и услышать от него, что ее счастье для него превыше всего. Но тут ее щеку ласково, как щенок, лизнул бриз, и Хоуп вспомнила, как они с Тру сидели возле «Родственных душ», и ветер ерошил его волосы.
Она же поступила правильно, не так ли?
Да или нет?
Оглушительно трещали цикады, наваливалась тяжелая, невыносимо душная ночь. Лунный свет пробивался сквозь ветви деревьев. По улице проехала машина с опущенными стеклами и орущей стереосистемой. Хоуп вспомнился джаз из радиоприемника, когда Тру обнял ее в коттедже.
– Забыл тебя спросить, – сказал наконец отец. – Там, конечно, всю неделю шли дожди и штормило, но удалось ли тебе хоть раз сходить к «Родственным душам»?
Эти слова прорвали невидимую дамбу: у Хоуп вырвался сдавленный крик, сразу сменившийся потоком слез.
– Что я не так сказал? – испугался отец, но она его почти не слышала. – Что случилось? Скажи мне, детка!
Хоуп лишь качала головой, не в силах отвечать, смутно чувствуя отцовскую руку у себя на колене. Не открывая глаз, она знала, что он смотрит на нее с тревогой и заботой. Но Хоуп была способна думать только о Тру, и ничто на свете не могло унять ее слез.
Часть II
Песок в песочных часах
Октябрь 2014 года
«Воспоминания – это дверь в прошлое; чем больше мы дорожим прошлым, тем шире откроется дверь», – любил говорить отец Хоуп. Подобно многим отцовским высказываниям, со временем эта фраза словно становилась еще мудрее.
С другой стороны, со временем все имеет свойство меняться, думала Хоуп. Ей не верилось, что прошло почти четверть века с той недели в Сансет-Бич. За двадцать четыре года много воды утекло, и Хоуп казалось, что она очень изменилась и уже ничем не напоминает ту, кем когда-то была.
Хоуп сидела на веранде своего дома в Роли. Вечерело. В холодном воздухе чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Лунный свет заливал лужайку зыбким сиянием и серебрил листву, трепетавшую на ветру. В последнее время шорох листьев казался Хоуп голосами из прошлого, зовущими ее. Неторопливо покачиваясь в кресле-качалке, она думала о своих детях, и воспоминания смешивались и сталкивались, точно в калейдоскопе. Сидя под луной, Хоуп вспоминала благоговение, которое испытала в родовой палате, впервые взяв на руки каждого из своих новорожденных; она улыбнулась, живо представив своих малышей, бегущих по коридору голенькими после ванны. Хоуп думала об их беззубых улыбках, когда начали выпадать молочные зубки, и заново переживала смешанные чувства гордости и волнения, когда они преодолевали сложности подросткового возраста. У нее замечательные, просто прекрасные дети. К своему удивлению, Хоуп почувствовала, что может вспоминать о Джоше почти ласково, что раньше казалось невозможным. Они развелись восемь лет назад, но шестидесятилетняя Хоуп считала, что она дожила до такого возраста, когда начинаешь легко прощать.
Джейкоб заезжал в пятницу, Рейчел привезла свежие рогалики утром в воскресенье. Ни сын, ни дочь ни о чем не спросили, когда Хоуп сказала, что снова, как в прошлом году, сняла коттедж на берегу океана. Такое отсутствие любопытства не являлось чем-то необычным: как многие молодые люди, сын и дочь были увлечены собственной жизнью. Рейчел закончила университет в мае, Джейкоб – годом раньше, и оба нашли работу еще до получения диплома: Джейкоб продавал рекламное время на местной радиостанции, а Рейчел работала в маркетинговой интернет-компании. Они жили отдельно и сами оплачивали свои счета, что, как знала Хоуп, стало редкостью. Большинство их сверстников после колледжа вернулись под крылышко к родителям, и Хоуп считала независимость своих детей даже более достойной уважения, чем их дипломы.
Перед тем как начать собираться, она съездила в салон и уложила волосы. Выйдя на пенсию два года назад, Хоуп начала ходить в весьма недешевый салон напротив фешенебельного универмага в центре (единственная роскошь, которую она себе позволяла). Хоуп уже привыкла к постоянным посетительницам и, сидя в кресле, краем уха слушала разговоры о мужьях, детях и летних отпусках. Эта болтовня становилась бальзамом на душу, но отчего-то Хоуп вспомнились давно покойные родители.
Отец скончался от амиотрофического склероза восемнадцать лет назад, мать пережила его всего на четыре года. Хоуп до сих пор тосковала по ним, хотя боль утраты со временем притупилась, превратившись в нечто более сносное, сродни вечному сожалению, ощущаемому только в самые минорные минуты.
Выходя из салона после укладки, Хоуп обратила внимание на длинный ряд «БМВ» и «Мерседесов» перед универмагом и на хорошо одетых женщин, выплывающих из стеклянных дверей с огромными пакетами. Действительно ли им так нужны купленные вещи или же шопинг превратился в своего рода зависимость и что-то новенькое ненадолго отвлекает от тревог и депрессии? В жизни Хоуп бывали периоды, когда она тоже спасалась шопингом, но сейчас ей невольно думалось, что мир все же изменился за последние годы. Все заделались завзятыми материалистами, стремятся быть не хуже других, но Хоуп знала, что полноценная жизнь редко бывает связана с приобретательством. Она скорее об опыте, отношениях, здоровье, родственниках и любимом человеке, который тоже любит тебя. Хоуп очень старалась внушить эти понятия своим детям, но кто знает, удалось ей это или нет?
Ответы будто ускользали от нее. В последнее время она часто задавала себе вопрос «почему?» по самым разным поводам, и хотя некоторые утверждают, что для них не существует загадок (дневные ток-шоу переполнены подобными всезнайками), Хоуп им не доверяла. Если бы они согласились ответить на один вопрос, она бы спросила: почему любовь всегда требует жертв?
Ответ Хоуп не знала, но убедилась в этом и в собственном браке, и как любящая мать своих детей, и как взрослая дочь человека, обреченного на медленную смерть. Но сколько она ни ломала голову, причина такой неизбежности не прояснялась. Может быть, жертвенность – непременная составляющая любви? Или любовь и жертвенность вообще синонимы? Или одно является доказательством другого? Хоуп не хотелось верить, что любовь всегда взимает плату разочарованием, болью или тоской, но она не находила, что возразить.
Несмотря на события, которые невозможно предусмотреть или предотвратить, Хоуп не была несчастлива. Она понимала, что жизнь у всех в чем-то не сахар, и не унывала. Однако, как всем людям, Хоуп было о чем жалеть, и с возрастом она думала об этом все чаще. Сожаления просыпались неожиданно и в самое неподходящее время – когда она опускала деньги в церковную кружку или подметала с пола рассыпанный сахар. В такие минуты Хоуп вспоминала о том, когда следовало поступить иначе, о ссорах, которых стоило избежать, о просьбах о прощении, так и не произнесенных. Порой ее охватывало желание повернуть время вспять, но она, стараясь быть до конца честной, тут же спрашивала себя, что бы это изменило. Ошибки неизбежны, и жизнь научила ее, что сожаления иногда заменяют важные уроки, если человек, конечно, готов учиться на своих ошибках. В этом смысле отец лишь наполовину прав насчет воспоминаний – они не только двери в прошлое. Хоуп хотелось верить, что эти двери порой ведут и в новое, иное будущее.
Вздрогнув от внезапного холодного порыва ветра, Хоуп решила, что нужно вернуться в дом.
Она жила в этом доме больше двух десятилетий: они с Джошем купили его вскоре после свадьбы. Любуясь знакомой обстановкой, Хоуп снова подумала, как же ей всегда здесь нравилось: георгианский стиль, величественные колонны по фасаду, комнаты первого этажа обшиты деревянными панелями. Но, пожалуй, с ним пора расставаться: дом слишком велик для нее одной, поддерживать чистоту во всех помещениях – большой труд, да и по лестнице ей тоже уже нелегко подниматься. Но когда Хоуп заговорила о продаже, Рейчел и Джейкоб воспротивились расставанию с домом своего детства.
Продавать или нет, а ремонт все равно нужен. Деревянные полы облезли, в столовой пора менять выцветшие обои. Кухня и ванные вполне функциональны, но морально устарели и требуют обновления. Господи, сколько работы! Хоуп не знала, когда она соберется с силами для ремонта и будет ли это вообще.
Она прошлась по дому, выключая свет. Некоторые из выключателей срабатывали не сразу, и возиться с ними пришлось дольше обычного.
Чемодан стоял у входной двери рядом с деревянной шкатулкой, которую Хоуп принесла с чердака. При виде шкатулки она сразу подумала о Тру, хотя, по сути, никогда не забывала о нем. Ему сейчас должно быть шестьдесят шесть лет. Интересно, бросил ли он свою работу гида, по-прежнему ли живет в Зимбабве либо же переехал в Европу, Австралию или какую-нибудь более экзотическую страну? Хоуп гадала, часто ли Тру видится с Эндрю и стал ли уже дедушкой за годы, которые они не виделись. Ей было любопытно, женился ли он во второй раз, есть ли у него кто-нибудь и помнит ли он ее, да и жив ли, если на то пошло… Хоуп считала, что она бы почувствовала, если бы Тру ушел из жизни, потому что их связывает незримая нить, но тут она готова была признать, что скорее выдает желаемое за действительное. А больше всего Хоуп не давал покоя вопрос: могут ли последние слова его письма оказаться правдой и неужели для них все и всегда будет возможным?
В спальне она надела пижаму, подарок Рейчел на прошлое Рождество. Пижама была теплой и удобной, как Хоуп и хотела. Она легла под одеяло и аккуратно расправила его, надеясь, что к ней придет сон, так часто ускользавший в последнее время.
В прошлом году в коттедже у океана Хоуп тоже лежала без сна, думая о Тру. Она мечтала, чтобы он вернулся к ней; дни, проведенные с ним, всплывали в памяти отчетливо и живо. Хоуп помнила знакомство на пляже и кофе, который они пили в первое утро; она в сотый раз в подробностях перебирала ужин в «Клэнси» и обратный путь по берегу до коттеджа. Хоуп чувствовала на себе взгляд Тру, когда они пили вино на веранде, слышала звук его голоса, когда он вслух читал письмо Джо у «Родственных душ», но больше всего вспоминала нежные, чувственные занятия любовью, глубокое волнение, читавшееся на его лице, и слова, которые он ей шептал.
Она удивлялась, какими реальными до сих пор кажутся его искренность и страсть к ней и даже ее неослабевающее чувство вины. Что-то сломалось в Хоуп в то утро, но ей хотелось верить, что из этой трещины проросло более сильное, волевое качество: всякий раз, когда жизнь становилась невыносимо трудна, Хоуп думала о Тру, напоминая себе, что в случае чего он приедет. Тру сказал ей об этом в их последнее утро, и этого обещания Хоуп хватало, чтобы жить дальше.
В прошлом году у океана, когда сон не приходил, она поймала себя на попытке переписать прошлое. Хоуп представляла, как сворачивает к шоссе, останавливает машину и бежит обратно к Тру, а потом садится за стол с Джошем и признается, что полюбила другого. Дальше шел туманный образ встречи в аэропорту, куда она приехала бы забрать Тру, прилетевшего из Зимбабве: в ее воображении они обнимались у стойки выдачи багажа и целовались среди толпы пассажиров. Тру, обняв ее за плечи, вел к машине, и Хоуп почти воочию видела, как он легко забрасывает большую спортивную сумку в багажник. А потом они занимались любовью в квартире, где Хоуп жила много лет назад.
Но после этого фантазия отказывала. Хоуп не представляла, какой дом они бы выбрали. Воображая себя и Тру вместе на кухне, она в душе рисовала кухню либо в коттедже, который родители давным-давно продали, либо в доме, который они купили с Джошем. Хоуп не представляла, кем бы Тру работал, а когда напрягала воображение до предела, ей казалось, что в конце дня он приходил бы домой, одетый, как тогда на пляже, – будто вернувшись с очередного сафари. Она понимала, что Тру регулярно летал бы в Булавайо к Эндрю, но у нее не было решительно никакого представления о том, как может выглядеть его дом или район в Булавайо. При этом Эндрю всегда оставался десятилетним, а Тру в ее мечтах ни разу не было больше сорока двух.
Странно, но в фантазиях о жизни с Тру всегда присутствовали Рейчел и Джейкоб. Если Хоуп и Тру обедали, дети были тут же, и Джейкоб отказывался поделиться с сестрой жареной картошкой, а когда Тру рисовал на веранде коттеджа в Сансет-Бич, Рейчел тоже выводила что-то пальчиками, сидя за садовым столом. В школьном зале Тру сидел рядом с Хоуп, когда Джейкоб и Рейчел пели в хоре, а на Хеллоуин они вместе шли за детьми, одетыми Вуди и Джесси из «Истории игрушек-2». Неизменно ее дети присутствовали в жизни, которую Хоуп представляла себе с Тру, да и Джош там тоже мелькал, хоть ее и возмущало непрошеное вторжение: Джейкоб внешне был копией отца, а Рейчел все детство играла в доктора.
Не в силах заснуть, Хоуп встала с кровати. На пляже было холодно, поэтому она надела куртку, достала письмо, написанное Тру двадцать четыре года назад, и вышла на веранду. Ей хотелось прочесть письмо, но она никак не могла решиться и смотрела в темноту океана, сжимая потертый конверт и ощущая себя страшно одинокой.
Вот она одна на берегу океана, вдали от родных и знакомых, думала Хоуп. С ней только Тру, правда, он не догадывается об этом.
Тогда Хоуп вернулась с побережья со смешанным чувством надежды и страха и в этом году твердо сказала себе, что теперь все будет иначе. Это станет ее последней поездкой к океану. Утром, поставив шкатулку на заднее сиденье, она покатила чемодан вдоль машины, идя решительной походкой. Сосед Бен чистил граблями свою лужайку и подошел загрузить чемодан в багажник, за что Хоуп осталась ему благодарна: в ее возрасте травмы случаются чаще и заживают медленнее. В прошлом году она поскользнулась на кухне и хотя не упала, за что-то схватившись, но потянутое плечо болело много недель.
Сев в машину, Хоуп мысленно перебрала список дел: двери заперты, свет везде выключен, мусорные контейнеры выставлены к обочине, а почту и газеты согласился забирать Бен. Дорога займет чуть меньше трех часов, но причин торопиться нет: день икс только завтра. Одна мысль об этом заставляла ее нервничать.
К счастью, машин на дороге было немного, поэтому Хоуп, не снижая скорости, проезжала поля и маленькие городки. На окраине Уилмингтона она перекусила в бистро, которое помнила с прошлого года, заехала в магазин пополнить запасы продуктов, взяла в риелторском офисе ключи и направилась в коттедж. Хоуп нашла нужную поперечную улицу, несколько раз свернула и наконец остановилась у цели.
Коттедж напоминал старый родительский – с выцветшей краской, крыльцом и видавшей виды верандой. Хоуп почувствовала досаду: как она и предвидела, новые владельцы снесли летний домик в Сансет-Бич, едва купив, и построили виллу под стать той, где останавливался Тру.
С тех пор Хоуп лишь изредка стала приезжать в Сансет-Бич – она уже не чувствовала себя там как дома. Как многие прибрежные острова, он сильно изменился: понтонный мост заменили современным, дома в несколько этажей стали нормой, да и «Клэнси» закрылся, кое-как проскрипев пару лет в новом тысячелетии. О закрытии старого ресторана Хоуп узнала от своей сестры Робин: десять лет назад та с мужем ездила в Миртл-Бич, и они нарочно сделали крюк, чтобы посмотреть на знакомый островок.
С некоторых пор Хоуп предпочитала Каролину-Бич, остров севернее Сансет-Бич и ближе к Уилмингтону. Впервые она приехала сюда по совету своего адвоката в декабре 2005 года, в разгар тяжелого развода с Джошем. Бывший муж планировал забрать Джейкоба и Рейчел на зимние каникулы: сын и дочь были тогда подростками со всеми «прелестями» переходного возраста, и крах родительского брака сказался на них не лучшим образом. Хоуп согласилась, что поездка на запад страны станет для детей прекрасным отдыхом, но ее адвокат намекнула, что сидеть одной дома в праздники не лучший вариант для самой Хоуп, и предложила Каролину-Бич. Зимой, заверила она, там спокойно и умиротворенно.
Хоуп сняла коттедж не глядя, но домик на берегу оказался именно тем, что ей требовалось. В Каролине-Бич Хоуп немного пришла в себя и собралась с мыслями, перед тем как вступить в новую фазу своей жизни.
Она знала, что с Джошем дело миром не уладить: Хоуп много слез выплакала из-за него за годы брака, и хотя чашу терпения переполнила его последняя интрижка, она до сих пор с болью вспоминала первую, шокировавшую ее в тот момент, когда она ежеминутно была занята с двумя детьми-дошкольниками и резко ухудшилось состояние отца. Хоуп узнала о романе мужа, он извинился и обещал порвать с любовницей, однако продолжал с ней встречаться. Отцу становилось все хуже и хуже, и именно тогда Хоуп, несколько месяцев живя на грани панической атаки, впервые подумала о разводе. Правда, представив эмоциональную нагрузку этой процедуры для себя и для детей, она предпочла перетерпеть и постаралась простить. Но у Джоша начались и другие романы, было много слез и ссор, и к тому времени, когда Хоуп наконец сказала мужу, что хочет развода, они спали в разных комнатах почти год. Съезжая из дома, Джош заявил, что жена совершает самую большую ошибку в своей жизни.
Как ни старалась Хоуп расстаться цивилизованным образом, во время развода наружу полезли долго копившиеся ненависть и горечь. Даже саму Хоуп шокировали охватившие ее отвращение и гнев, а Джош был не менее зол и держался с вызовом. Если вопрос опеки над детьми с самого начала особо не оспаривался, финансовая сторона обернулась настоящим кошмаром. Пока дети были маленькими, Хоуп занималась ими, вела хозяйство и вернулась на работу, только когда они пошли в школу, но уже не медсестрой в травматологию, а на полставки в центр семейной медицины, чтобы успевать домой к обеду, когда у детей заканчивались занятия. График был удобный, но платили, разумеется, мало, а адвокат Джоша с пеной у рта доказывал, что раз у Хоуп есть необходимая квалификация для более высокооплачиваемой работы, сумму алиментов надо сократить в разы. Подобно многим мужчинам, Джош не собирался делить и общий дом, так что к концу 2005 года они с Хоуп общались в основном через адвокатов.
Измученной переживаниями, ей казалось, что жизнь катится под откос и впереди лишь утраты, гнев и страх. Хоуп держалась из последних сил, но, гуляя тогда по пляжу в рождественские праздники, беспокоилась в основном о детях. Она хотела быть хорошей матерью, а адвокат постоянно напоминала, что если Хоуп не позаботится о себе, то не сможет обеспечить детям поддержку, в которой они нуждаются.
В глубине души Хоуп признавала правоту адвоката, хотя эти слова показались ей почти кощунством: она так давно «работает» мамой, что уже забыла, каково быть кем-то еще. Однако в Каролине-Бич она постепенно поняла, что ее эмоциональное здоровье не менее важно, чем настроение детей. Не более важно, но и не менее.
Хоуп знала, насколько шатким может оказаться ее положение, если не воспользоваться советом адвоката. Она видела, как женщины во время развода резко худели или, наоборот, набирали вес, и слышала признания о вечерах, проводимых в барах, и случайных связях с едва знакомыми мужчинами. Некоторые дамы сразу же по новой выскакивали замуж, причем почти всегда неудачно, и даже те, кто не пустился во все тяжкие, исподволь разрушали себя. Кое-кто из подруг Хоуп перешел от бокала вина по выходным на полбутылки ежедневно, а одна прямо заявила, что только алкоголь и помог ей пережить развод.
Хоуп не хотела попадать в эту ловушку, и отдых на берегу океана стал необходимой встряской, от которой мысли пришли в порядок. Вернувшись в Роли, она начала ходить в спортзал и заниматься на велотренажере. Хоуп увлеклась йогой, готовила здоровую еду для себя и детей, а бессонными ночами заставляла себя лежать в постели, размеренно дыша и стараясь обуздать назойливые мысли. Она научилась медитировать и рьяно взялась восстанавливать старые дружеские связи, которые несколько растеряла за годы брака.
Еще Хоуп поклялась себе никогда не говорить ничего плохого о Джоше. Задача была не из легких, но именно это заложило основу отношений, которые теперь существовали между ними. Большинство подруг не понимали, почему она продолжает общаться с бывшим мужем, учитывая, сколько боли он ей причинил. Причин было несколько, но Хоуп о них помалкивала. Когда ее спрашивали, она отвечала, что мужем он оказался никуда не годным, зато отцом всегда был замечательным. Джош действительно уделял сыну и дочери массу времени, вел внеклассные занятия, тренировал детскую команду и проводил выходные с семьей, а не с приятелями (на последнем настояла Хоуп, прежде чем согласилась выйти за него).
После возвращения из Сансет-Бич она не сразу приняла предложение Джоша, ответив – посмотрим, как пойдут дела. Уходя, он задержался на пороге и заметил:
– Ты стала какая-то другая.
– Да, – не стала спорить Хоуп. – Я другая.
Прошло два месяца, прежде чем она наконец приняла его предложение и, ко всеобщему удивлению, настояла на чисто символической церемонии, где присутствовали только родственники и самые близкие друзья. Свадебный обед организовали в складчину, снимки делал один из ее деверей, а завершилось веселье танцами в местном ночном клубе. Недолгая помолвка и скромная свадьба удивили Джоша: он никак не мог понять, почему Хоуп не хочет пышного праздника, несмотря на уговоры подруг. Но она серьезно сказала, что не привыкла сорить деньгами. На самом деле Хоуп подозревала, что забеременела, и не ошиблась – в положенный срок родился Джейкоб. В душе несколько секунд теплилась робкая надежда, что это ребенок Тру, однако последнее было невозможно: сроки не совпадали, да и не могло быть у Тру детей. Но за те секунды Хоуп поняла, что у нее нет желания улыбаться на протяжении картинно-красивой свадебной церемонии, переполненной фальшивой романтикой. Все равно это не имело ничего общего со сбывшейся мечтой. Настоящая романтика спонтанна, непредсказуема и порой совсем проста. Например, слушать мужчину, читающего признание в любви, найденное в общественном почтовом ящике дождливым сентябрьским днем.
В коттедже Хоуп начала разбирать вещи. Поставив шкатулку на кухонный стол, она убрала продукты в холодильник, а вещи переложила в комод, чтобы не пришлось всю неделю лазить в чемодан. Затем написала детям сообщения, что добралась нормально, надела теплую куртку и вышла через заднюю дверь, медленно спустившись по ступеням на песчаный пляж. Спина и ноги порядком затекли за поездку, и хотя Хоуп хотелось пройтись, она понимала – долгой прогулки не получится. Лучше приберечь силы для завтрашнего дня.
Небо было кобальтово-синее, но ветер дул холодный. Хоуп сунула руки в карманы. В воздухе пахло солью и какой-то первозданной свежестью. Возле пикапа, стоявшего у кромки воды, на раскладном стульчике сидел человек, следя за целым рядом поставленных удочек – лески исчезали в морской воде. Хоуп даже стало интересно, поймал ли он что-нибудь. Ей ни разу не довелось увидеть, чтобы кто-то вытащил из воды рыбу на этом мелководье, но удить с пляжа в Каролине-Бич было очень популярным занятем.
В кармане завибрировал мобильный. Надеясь, что это кто-то из детей, Хоуп с разочарованием увидела пропущенный звонок от Джоша и снова убрала телефон в карман. В отличие от Джейкоба и Рейчел, бывшего мужа живо интересовало, отчего это она отправилась к морю. Он был уверен, что жена терпеть не может пляжный отдых, потому что за все годы брака Хоуп ни разу не согласилась провести отпуск на море. Всякий раз, как Джош предлагал снять коттедж на берегу, Хоуп находила альтернативу: Диснейленд, Уильямсберг, кэмпинг в горах. Они ездили кататься на лыжах в Западную Виргинию и Колорадо, побывали в Нью-Йорке, Йеллоустоне, посетили Большой каньон и даже купили деревянный домик возле Ашвилла (после развода он достался Джошу). Много лет мысль оказаться у океана оставалась для Хоуп слишком болезненной: для нее песчаный пляж был навсегда неразрывно связан с Тру.
Однако она охотно отправляла детей в летние лагеря в Миртл-Бич и в лагерь серферов возле Нагс-Хед. И Джейкоб, и Рейчел быстро и хорошо научились кататься на доске, но по иронии судьбы именно после одной такой оздоровительной поездки Джошу и Хоуп пришлось снова начать общаться. В лагере Рейчел пожаловалась, что ей трудно дышать и у нее сильно колотится сердце; родители отвели девочку к кардиологу, и в тот же день у нее обнаружили не выявленный ранее врожденный порок, требовавший операции на открытом сердце.
Хоуп не разговаривала с Джошем уже четыре месяца, но ради дочери бывшие супруги отложили в сторону обоюдную неприязнь, по очереди дежурили ночами в больнице и ни разу не повысили друг на друга голос. Это единение перед лицом беды закончилось сразу после выписки Рейчел, но его оказалось достаточно, чтобы установить отношения, позволявшие обсуждать дела детей в почти любезной манере. Через некоторое время Джош женился на некоей Денизе, и, к удивлению Хоуп, отношения с бывшим мужем постепенно начали напоминать даже подобие дружбы.
Отчасти этому способствовал брак с Денизой: когда и эти отношения разладились, Джош начал звонить Хоуп, чтобы выговориться. Она утешала его как могла, но в конце концов Джош развелся и с Денизой, причем этот развод оказался даже скандальнее первого.
Стресс от двух разводов сказался на Джоше не лучшим образом: он уже ничем не напоминал красавца, за которого Хоуп выходила замуж. Джош растолстел, полысел, и начал сутулиться, кожа стала бледной и покрылась старческими пигментными пятнами. Не видев его несколько месяцев, Хоуп не сразу узнала бывшего мужа, когда он приветливо помахал ей в кафе загородного клуба. Она больше не находила его привлекательным и испытывала к нему разве что жалость.
Незадолго до выхода на пенсию Джош заявился в гости в спортивной куртке и отглаженных слаксах, явно после душа. Чувствуя, что он зашел не просто так, Хоуп указала ему на диван, а сама нарочно присела в другом конце комнаты.
Джош не сразу перешел к делу, для начала поговорив о погоде, детях и своей работе. Он спросил, разгадывает ли Хоуп по-прежнему кроссворды в «Нью-Йорк таймс» – привычка, которая у нее появилась, когда дети пошли в школу, и со временем превратившаяся в настоящую страсть. Хоуп ответила, что всего два часа как разделалась со свежим кроссвордом. Джош замялся, сложив ладони вместе, и Хоуп прямо спросила, что у него на уме.
– На днях я понял, что ты, получается, мой единственный настоящий друг, – решился он. – На работе у меня есть коллеги, но я не могу общаться с ними так, как с тобой.
Хоуп промолчала.
– Мы же друзья?
– Да, – согласилась она, – пожалуй, друзья.
– Мы же долгий путь прошли вместе?
Хоуп кивнула.
Читать бесплатно другие книги:
