Моя рыба будет жить Озеки Рут

3

На кота явно кто-то напал, и он был страшно изранен. Случилось это, должно быть, еще несколько дней назад, потому что раны уже закрылись и в них развилась инфекция. Хвост, которым он так гордился и который обычно стоял торчком, теперь уныло свисал вниз, волочась по земле. Он был ужасно истощен. Шерсть пропиталась запекшейся кровью вперемешку с пылью, взгляд был отстраненным и тусклым, будто он укрылся где-то в недоступном кошачьем месте, где не чувствовал боли. Оливер вынес его из-под террасы и держал на руках, пока Рут отыскивала коробку и выстилала ее полотенцем. Когда они положили его в коробку, он попытался встать, но тут же упал. Задние ноги у него не работали.

— Плохо дело, — сказал Оливер. — Раны такие глубокие. И нарывают.

Он сделал глубокий вдох и провел рукой по боку кота. Когда он прикоснулся к израненному хвосту, кот приподнялся и попытался угрожающе завыть, но даже это было ему не по силам, и он опять шлепнулся на полотенце.

— Боль слишком сильная, — сказал Оливер. Голос у него звучал тонко и напряженно. Он выпрямился и встал над коробкой, глядя внутрь.

— Глупый кот. Он не выживет.

— Откуда ты знаешь? Может, он…

— Нет, — резко прервал он. — Инфекция уже распространилась по всему организму. Нам надо его усыпить.

— Хочешь, я позвоню Доре? — спросила Мюриел.

— Нет, — сказала Рут. — Нам надо отвезти его в город. Нам надо отвезти его к ветеринару.

— Да какой смысл, — сказал Оливер. Он резко повернулся и отошел к перилам террасы. — Я знал, что это случится. Глупый кот. Вечно сбегает. В драки лезет. Это был только вопрос времени.

— Поедем прямо сейчас — успеем на двухчасовой паром, — сказала Рут.

— Да не стоит это того, — сказал он. — Он умирает. Это просто глупый дворовый кот.

— Можно будет ветеринару с парома позвонить.

— Нет. Ветеринар — это дорого. Мы проделаем весь этот путь, а им придется его усыпить…

Так он и стоял, повернувшись спиной, судорожно сжимая перила. Рут поглядела на его сведенную спину. Как же он был зол. Зол на нее, на кота, на весь мир за то, что сердце его было разбито. Она пошла в дом, взяла ключи от машины. Вышла опять, подхватила коробку с котом, отнесла к хетчбэку и поставила внутрь. Подала машину назад и опустила окно.

— Давай скорей, — позвала она.

Он повернул голову, но еще колебался.

— Иди, — сказала Мюриел, подталкивая его к машине.

На пароме он уставился из окна на волны и только глядел все вперед, пока Рут звонила в клинику, сказать, что они едут. «Глупый кот, — все повторял он, — глупый кот». Но когда они прибыли на место, он сам нес коробку и придерживал Песто на столе, пока ветеринар выбривал шерсть и вскрывал раны, чтобы их прочистить. Раны плохие, согласился ветеринар, хуже он, пожалуй, не видел, разрывы от когтей и зубов, должно быть, это был енот или стая енотов. Песто пытался убежать, поэтому сзади травмы были особенно сильными, но настоящей опасностью стала распространившаяся инфекция. Прогноз был неутешительным. Нужно будет держать раны открытыми, вскрывать их снова и снова, если они начнут заживать, чтобы не было нагноения. Нужно будет давать ему антибиотики, не давать двигаться и три раза в день купать в теплой воде с сульфатом магния. Оливер задавал вопросы, все записывал, а потом попросил у ветеринара скальпель. Рут сидела на стуле и чувствовала, что близка к обмороку, слушая наставления ветеринара, как вскрывать раны и выпускать гной. Вид у Оливера был мрачный, но к нему вернулась решимость. Он собирался спасти своего кота.

Когда они ушли, ей все еще было не слишком хорошо, так что вел он. Песто, еще не отошедший от анастезии, спал сзади в коробке. В очереди на паром, втиснув затылок между дверцей и подголовником, она слушала Оливера. В нем шел процесс. Он наматывал круг за кругом у себя в голове, пытаясь вникнуть в смысл произошедшего.

— По крайней мере, мы знаем, — повторял он. — Даже если Песто не выкарабкается, по крайней мере, мы знаем, что произошло. Это-то и сводило меня с ума. Не знать, куда он исчез, жив он или мертв. Но, по крайней мере, теперь мы знаем. Мы сделаем все, чтобы спасти его, но даже если нам не удастся, по крайней мере, мы будем знать: мы попытались. Глупый кот. Ничего нет хуже неизвестности…

4

Дорогая Рут!

Мои усилия принесли некоторые плоды, хотя, может быть, результаты не столь хороши, как нам бы хотелось. С тех пор, как мы списывались в последний раз, мне удалось восстановить некоторые файлы, исчезнувшие с моего компьютера, и я обнаружил старый имейл, который Харри, должно быть, послал мне, но про который, вынужден признаться, я совершенно не помню, чтобы я его получал. Я написал ему немедленно и надеюсь вскоре получить ответ. Я взял на себя смелость послать ему адрес Вашей электронной почты, описав ему Вашу обеспокоенность и срочный характер дела, поэтому, возможно, он напишет Вам лично, но опять же, может, и нет. Я пересылаю Вам его имейл; прочитав его, Вы поймете, что я имею в виду.

Конечно, это письмо было написано еще до землетрясения и цунами, и поэтому я сомневаюсь, что оно будет особенно Вам полезно или даст ответ на Ваши вопросы о сегодняшнем местонахождении моего загадочного друга и его семейства, но у меня такое ощущение, что в этом письме есть вещи, которые могут показаться Вам интересными. Мне кажется, по меньшей мере, что Вы должны быть в курсе нашей переписки, несмотря на то, что этому последнему письму уже несколько лет.

5

Дорогой Рон!

Спасибо Вам, что не забыли старого друга, который так долго пренебрегал перепиской. Прежде всего, позвольте ответить на Ваши любезные вопросы. У моей семьи все хорошо. Жена продолжает работать в издательстве учебной литературы, а в последнее время у нее появилось новое хобби — глубоководный дайвинг. Я очень благодарен ей за поддержку в трудные времена, и моей дочери Наоко тоже. Когда мы только вернулись в Токио из Саннивэйла, ей тоже пришлось пережить много трудных времен, и какое-то время она даже не ходила в школу. Но потом она усердно трудилась, чтобы сдать экзамены, и смогла получить стипендию в хорошей международной школе в Монреале, где она очень заинтересовалась изучением французского языка и культуры.

Что касается меня, несколько лет назад я смог запустить собственный стартап — интернет-компанию, которая занимается онлайн-шифрованием и системой безопасности под названием «Мю-Мю[156] — Базовая Гигиена». Подробности поведать я Вам не могу, поскольку связан соглашением о неразглашении, но идею подала мне Наоко. Когда она училась в средней старшей школе, она стала жертвой серьезных издевательств со стороны своих одноклассников, в том числе, видео ее позора было выложено в интернет. Когда я увидел это, я плакал многими слезами. Я был очень зол! Мой долг как ее отца — безопасность дочери, но я не выполнил этот долг. Я был как слепой, слишком много думал о себе, потому что ничего не видел, и единственной моей заботой был я сам.

Но когда я, наконец, пробудился, я начал исследование и смог создать маленького паучка, который мог ползать по базам поисковых программ и вычищать все упоминания имени моей дочери, все ее личные данные, а также фотографии и грязные видео, пока от ее позора не осталось и следа. Все снова стало чистым. «Супер-мупер чисто!» — как сказала Наоко, и она была очень счастлива начать новую жизнь в Монреале, Канада.

Можно сказать, это был хороший исход, но потом у меня появилась идея, что, быть может, мой милый паучок, которого я назвал Мю-Мю Уничтожитель, будет полезен и другим людям тоже. Например, существует множество людей, которые сделали ошибку и хотели бы ее исправить, и мой маленький Мю-Мю может помочь. Или, многим людям хотелось бы исчезнуть, и Мю-Мю может сделать так, чтобы никто их не нашел. Например, если Вы — знаменитая персона, и Вам это надоело, и Вы хотите стать обычным человеком.

Для этой цели мы создали два Мю-метода. Метод № 1 — квантовый, и мы назвали его Кью-Мю, и здесь Мю ищет все возможные упоминания о Вас в интернетах множественных миров, а потом заменяет все упоминания на нули. Не умею это объяснить, разве что, это похоже на игру в оригами со временем. Это наиболее сложный и дорогой метод, потому что Кью-Мю должен работать во множественных мирах и заменять одно прошлое на другое, потому этот метод практичен только для состоятельного человека, и даже при этом некоторые люди так знамениты, что окончательно достичь состояния Супер-Мупер Чистоты для них невозможно, потому что они слишком знамениты в слишком многих мирах.

Метод № 2 проще, и он механический, потому что здесь Мю изменяет только настоящее и будущее. Этот метод называется МехаМю, и он более постепенный, но со временем достигает такого же успеха. В этом методе Мю воздействует только на поисковые системы и съедает Ваше имя так, чтобы Вас невозможно было найти. И когда никто не может Вас найти, Вы перестаете быть знаменитым довольно быстро и скоро исчезаете совсем. Это как постепенно превращаться в шапку-невидимку, и это самый эффективный метод с точки зрения соотношения «цена-качество».

У меня много знаменитых клиентов, о которых Вы уже ничего не слыхали! (Это шутка, но и правда тоже.)

Видите ли, Рон, теперь я осознал, что самоубийство — это ретроградное мышление из старых материалистских дней. Кроме того, самоубийство — неопрятная вещь, и без него можно обойтись. Теперь с моим Мю-Мю никому не нужно думать о подобных неопрятностях, потому что мои маленькие паучки могут аккуратно превратить Вас в ничто, если таково Ваше желание. Наоко придумала забавную теорию, которую она называет Мийю[157]. Она говорит, Мийю — это новый Йю[158]. Это новое мышление. Она говорит, анонимность — это новая известность. Она говорит, новая крутизна — это отсутствие кликов по Вашему имени.

Нет кликов — это показатель, насколько Вы не-знамениты, потому то истинная свобода — это быть неузнанным.

Не знаю, правда это или нет, но, возможно, доля истины в этом есть, поскольку дела у моего Мю-Мю идут совсем неплохо, и, впервые с тех пор как лопнул доткомовский пузырь, я снова могу обеспечивать своей семье комфортный уровень жизни.

Надеюсь, у Вас все тоже хорошо. Я следил за Вашими работами на Вашем сайте, и похоже на то, что мои услуги Вам не нужны, но если они понадобятся Вам в будущем, я надеюсь, что Вы ко мне обратитесь.

Ваш друг,

«Харри»

Нао

Вау. Правда буду по тебе скучать. Безумно звучит, я знаю, потому что ты пока даже не существуешь. И если ты не найдешь эту книгу и не станешь читать, может, тебя никогда и не будет. Ты — мой воображаемый друг, по крайней мере, пока.

И все же мне кажется, я узнала бы тебя, пройдя мимо по улице, или поймав твой взгляд в «Старбаксе». Странно, правда? Пусть я сачкану, пусть не решусь оставить книгу там, где ты сможешь ее найти, пусть я решу, что будет лучше, если ты так и останешься моим воображаемым другом, уверена, я все равно бы узнала тебя вот так, сразу, за секунду. Я знаю, что ты только понарошку, но ты — настоящий друг, и без тебя я бы не справилась. Правда.

Ну, в общем, как тебе уже, наверно, ясно, страницы у меня кончаются, так что пора бы нам закругляться. Я просто хотела рассказать тебе о том, что случилось после похорон Дзико и как дела у меня и у моей семьи, а то ты, наверно, переживаешь. По пути домой из Сендай папа взаправду взял и отвел меня в Диснейленд, хотя странновато как-то идти в Диснейленд прямо с похорон, да и стара я уже приходить в неистовый восторг от возможности пожать руку Микки-чан. Но все равно было очень здорово, особенно наблюдать за папой во Фьючерленде, как он гоняет на скорости света среди кратеров ледяного астероида в погоне за Звездой Смерти.

И, кстати, о звездах — однажды ночью, спустя где-то месяц после приезда домой, мы с папой пошли погулять в тот маленький парк у реки Сумида, и сидели на качелях, и смотрели на звезды над головой, и на темную воду реки, текущую мимо. Бродячие кошки шныряли в тенях и ели что-то в помойке. Как просто говорить о сложных вещах в темноте, раскачиваясь туда-сюда на качелях. Мы говорили о звездах, и о размерах космоса, и про войну. Мы только что закончили читать тайный французский дневник Харуки № 1, ровно в тот день. Папа подговорил одного знакомого, аспиранта, который изучал французскую поэзию в университете, перевести для нас дневник, и мы читали вместе, и впервые в жизни я узнала, насколько злыми могут быть люди. Я думала, о жестокости я знаю все, но оказалось, ничего я не понимала. Моя старушка Дзико понимала. Поэтому-то она всегда носила с собой четки-дзюдзу, принадлежавшие Харуки № 1, и молилась, чтобы помочь людям быть менее жестокими друг к другу. После похорон Мудзи отдала дзюдзу мне, и теперь я тоже ношу их, не снимая. Это очень сильные четки, темные, гладкие и тяжелые, впитавшие все молитвы Х. № 1 и Дзико. Молитв никаких я не знаю, так что просто пропускаю их между пальцами, круг за кругом, прокручивая в голове благословения всем вещам и людям, которых я люблю, а когда они кончаются, я перехожу к вещам, которые ненавижу не слишком сильно, и иногда вдруг получается, что я могу любить вещи, которые, как мне казалось, я ненавижу.

В конце тайного французского дневника, в ночь перед смертью, мой двоюродный дед написал правду о своей самоубийственной миссии, и мы с папой очень удивились, узнав, что он все же принял решение не врезаться на своем самолете во вражеский авианосец. Не полететь на задание он не мог, и решил вместо этого врезаться в волны. Конечно, это было абсолютно «топ-сикрет». Он знал, что командиры уничтожат его за измену Родине, если узнают о его плане нарочно пролететь мимо цели, а он хотел, чтобы мать и сестры получили деньги, компенсацию, которую правительство должно было выплачивать семьям погибших пилотов, отдавшим жизнь за страну. Для меня в этом был глубокий смысл. Он был как капитан Ворона. Он не хотел помогать войне, которую ненавидел, и не хотел причинять еще больше страданий, даже так называемому врагу. Когда я это прочла, мне, если честно, стало немного стыдно. Я вспомнила, как нападала на Дайсукэ-куна, как била его, и как в виде живого призрака преследовала моего врага Рэйко и ткнула ее ножиком в глаз. Мне стало настолько неловко из-за всего этого, что я решила — обязательно попрошу у них прощения, если когда-нибудь встречу, что вряд ли случится. Дайсукэ с мамой куда-то переехали, и поскольку в школу ходить я перестала, Рэйко я тоже больше не вижу.

Короче, когда мы прочли о решении Харуки влететь в волны, папа совершенно расклеился. Мы были дома, сидели за котацу, и он читал мне вслух перевод, и когда он добрался до этого места, то отложил страницу, сделал носом такой сморкательный звук, вроде очень сильного чиха, только это был не чих. Это был взрыв печали. Он встал, пошел в ванную и закрыл дверь, но все равно мне было слышно, как он там плачет, сильно, давясь, навзрыд. Странно, правда? Слышать, как твой папа разваливается на куски? Я не знала, что и сказать, и, конечно, меня это напугало, потому что, когда твой папа уже кучу раз пытался покончить с собой, такое несколько напрягает. Но, в конце концов, он вышел и принялся готовить ужин, будто все опять в норме, и я не стала поднимать эту тему, но потом, когда мы были в парке и качались в темноте на качелях, я спросила, с чего это он так, и он мне рассказал.

Оказалось, это было связано с его работой в Саннивэйле, с тем, как его уволили. Когда это случилось, я была еще довольно маленькой и ничего не понимала. Все, что я знала, — что он проектирует интерфейсы для компании, делающей компьютерные игры, что, как мне тогда казалось, было довольно круто.

— Мои интерфейсы были очень хорошими, — сказал он. — Такими увлекательными. Всем нравилось с ними играть.

У него на лице было это его выражение — отстраненное и печальное.

— Мы создавали прототипы геймов с перспективой от первого лица. Они называли меня пионером POV. Потом моя компания подписала соглашение с американским военным подрядчиком. Они собирались использовать мои интерфейсы для создания дистанционных контроллеров оружия, которые применяли бы солдаты.

— Вау, — сказала я. Это тоже звучало довольно круто. Я этого не сказала, но он все понял по моему голосу. Зарыв носок шлепки в песок под качелями, он резко остановился.

— Это было неправильно, — сказал он, навалившись плечами на цепи качелей. — Эти мальчики должны были людей убивать. Убивать людей не должно быть увлекательно или забавно.

Я тоже прекратила раскачиваться и просто повисла рядом с ним. Сердце у меня стучало, толкая кровь к щекам. Я чувствовала себя такой маленькой и глупой, но в то же время что-то внутри меня треснуло и раскрылось, или, может, это мир треснул, чтобы показать мне что-то реально важное внутри. Я знала, что вижу только маленький кусочек, но этот кусочек был больше, чем что-либо, виденное или осознанное мною раньше.

Он встал с качелей и пошел. Я пошла за ним. Он рассказал, как впал в глубокую депрессию и перестал спать по ночам. Пытался найти кого-то, с кем можно было бы поговорить о своих чувствах. Пошел даже к одному калифорнийскому психологу. На работе он тоже постоянно поднимал эту тему, пытался убедить коллег-разработчиков позволить ему встроить в интерфейс какой-нибудь инструмент возвращения в реальность, чтобы несчастные пилоты могли очнуться и понять то безумие, которое они творят. Но военному подрядчику идея совершенно не понравилась, а его компании и товарищам по команде надоело слушать про его чувства, и они его уволили.

Он уселся на бетонную панду и спрятал лицо в ладонях.

— Мне было так стыдно, — сказал он.

Я просто не могла в это поверить. Я глядела на него во все глаза, как он сидел на этой панде, и думала, что сердце мое вот-вот разорвется от гордости. Мой папа был реальный супергерой, и это мне должно было быть стыдно, потому что все это время, пока он страдал из-за своих убеждений, я злилась на него за то, что его уволили, и за то, что он потерял все наши деньги, за свою разбитую жизнь. Вполне типично, показывает, сколько я знала тогда.

Он все продолжал говорить:

— …поэтому я и плакал сегодня, когда прочел дневник дяди Харуки. Я так его понимал, его чувства, знаешь? Харуки Номер Один принял решение. Он направил самолет в волну. Он знал, что это глупый, бессмысленный жест, но что еще он мог поделать? Я принял похожее решение, тоже бессмысленное и глупое, вот только в самолете была вся моя семья. Я был так виноват перед тобой, и перед мамой, и перед всеми, из-за своих поступков.

Когда случилось 9/11, стало ясно: войны не избежать. Они готовились все это время. Новое поколение американских пилотов будет использовать мои интерфейсы, чтобы охотиться и убивать людей в Афганистане, и в Ираке тоже. И это будет моя вина. Мне было так жаль арабов и их семьи, но я знал, что американские пилоты тоже будут из-за этого страдать. Может, не сразу. Эти мальчики будут оторваны от реальности, когда они будут выполнять задания, и им будет весело, и так интересно, потому что наш интерфейс нацелен именно на это. Но потом пройдут месяцы, может, годы, и та реальность, которую они сотворили, вылезет на поверхность, и тогда боль и гнев сломают их, и они сорвутся, отыграются на себе или на своих родных. И это тоже будет моя вина.

Не в силах больше сидеть, он вскочил с панды и поплелся к цепочке, которая служила ограждением. Я пошла следом. Маленькие воротца вели к бетонной набережной, полого спускавшейся к реке. Мы сели на откосе и стали смотреть, как мимо движутся быстрые темные воды. Я знала, он думал утопиться в этих водах. Я знала, он думает о том, как приходил сюда раз за разом, чтобы умереть. Он потянулся и взял мою руку.

— Я тебя подвел, — сказал он. — Позволил чувству вины сломать себя. Меня не было рядом, когда я был тебе очень нужен.

Я затаила дыхание. Он собрался говорить об Инциденте с Трусиками. Собрался признаться, что делал на них ставки. Я попыталась убрать руку. Мне ужасно не хотелось об этом говорить, но как было этого избежать? Все ж таки я задала ему крайне неловкий вопрос, и он дал на него правдивый и честный ответ. Я была у него в долгу. Так что, когда он спросил у меня, как мои трусы попали на тот хентайный бурусера-сайт и что происходит на видео, я сделала глубокий вдох и все ему рассказала. Я знаю, они с мамой говорили о моем идзимэ, но я не думаю, что он когда-либо понимал, насколько все было плохо. Видно было, что это его расстроило, но и нереально разозлило тоже.

— Спасибо, что рассказала мне, — сказал он, когда я закончила. Голос у него был жестким, но я знала, что он не был на меня сердит. Звучало это, скорее, будто он принял какое-то решение. Он встал и поднял меня на ноги, а потом мы пошли домой в молчании, остановившись только раз, чтобы он мог купить мне «Палпи» в торговом автомате. Вид у него был реально сосредоточенный. Не знаю, что он там задумал, но с того самого вечера он опять принялся работать на компьютере как одержимый, который только что обрел raison d’tre.

Он совершенно прекратил читать «Великих умов» и все время проводит за программированием, а это и есть его суперпауэр, и, может, я свою тоже нашла — писать тебе. И прежде чем у меня кончатся страницы, мне бы просто хотелось сказать тебе, что у нас с папой все о’кей, теперь, когда я наконец поняла, что он за человек, и хотя тему самоубийства мы не обсуждали, я, в общем, уверена, что никто из нас больше об этом не думает. Ну, про себя-то я знаю точно. Когда я закончу эти последние страницы, я собираюсь сразу же пойти и купить новую пустую книгу и сдержать обещание — а именно, написать историю жизни старушки Дзико, всю целиком. Правда, конечно, что она уже умерла, но истории ее до сих пор живы у меня в голове, по крайней мере, пока, так что мне надо поскорее записать их, пока не забыла. Память у меня неплохая, но воспоминания — тоже существа временные, как вишневый цвет или листья гинкго; некоторое время они прекрасны, а потом увядают, и вот уже они мертвы.

И, может, тебе приятно будет узнать, что впервые в жизни мне правда не хочется умереть. Бывает, я просыпаюсь среди ночи и проверяю, тикают ли еще часы небесного солдата, принадлежавшие Х. № 1, а потом проверяю, жива ли я сама, и, ты не поверишь, иногда я ужасно пугаюсь, типа, О боже мой, что, если я мертва! Какой это будет ужас! Я же еще не написала историю жизни Дзико! А иногда иду я по улице и ловлю себя на мысли: О, пожалуйста, пусть этот дурацкий «лексус» проедет мимо, а не потеряет управление, и не врежется прямо в меня, или вот этот сумасшедший бурусера-хентай-саларимен с начесом через лысину, только бы он меня ножом не пырнул, или этот тип, одетый во все белое, похожий на сектанта-террориста, только бы он не швырнул пакет с зарином в моем вагоне… по крайней мере, пока я не закончу писать историю жизни Дзико! Я не могу умереть, не сделав этого. Я должна жить! Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

Вот на таких мыслях я себя иногда ловлю. По крайней мере, пока я не допишу ее историю, я умирать не хочу. Мысль о том, что я могу подвести Дзико, вызывает у меня слезы, и, думаю, ты можешь отметить, что это большой для меня прогресс, вот так реально бепокоиться насчет смерти — прямо как нормальный человек.

И еще одно — напоследок. Я тут только что узнала нечто крайне позитивное. Я узнала, что старина Марсель Пруст написал не просто одну книгу под названием la recherche du temps perdu. На самом деле он написал целых семь! Круто, правда? la recherche du temps perdu оказалась дико долгой историей в несколько тысяч страниц, и ему пришлось публиковать ее в виде нескольких отдельных томов. И самый последний том называется Le temps retrouv, а это значит «Найденное время». С ума сойти, правда? Так что теперь мне надо держать ушки на макушке и постараться найти старое издание Le temps retrouv. Я отнесу его в магазинчик хэнд-мейда на Харадзюку, и посмотрим, может, мне удастся уговорить даму, которая там работает, послать томик той хакерше, чтобы она сделала для меня еще одну книгу-концепт, и тогда я напишу в ней историю старушки Дзико.

Хм. Знаешь что? Я тут подумала, может, и не стоит. Может, я постараюсь немного выучить французский, чтобы почитать книгу Марселя, вместо того, чтобы выкидывать страницы. Вот это будет круто. А что касается истории жизни моей Дзико, думаю, я просто куплю обычную пачку старой доброй бумаги и начну писать.

Рут