Живущий в ночи Кунц Дин

21

К тому времени, как мы с Орсоном выбрались из дюн и оказались на каменистой части полуострова, нас поглотила непроницаемая пелена тумана. Она простиралась на сотни метров вглубь – седая лунная пыль, опустившаяся на землю из огромного небесного сита. В этой серой перине мы с Орсоном были более слепы, нежели самой безлунной и беззвездной ночью.

Туман уже поглотил даже городские огни. Он играл злые шутки со звуками: я по-прежнему слышал ритмичное шуршание прибоя, но теперь мне казалось, что оно раздается со всех четырех сторон, будто я стою на острове.

Я был вовсе не уверен, что смогу управлять велосипедом в этом молочном киселе. Видимость колебалась от абсолютного нуля до каких-нибудь жалких трех метров. На извилистой дороге, по которой мне предстояло ехать, не было ни деревьев, ни столбов, но зато я легко мог сбиться с пути и навернуться с обрыва. Это произойдет быстро и трагично: переднее колесо велосипеда зависает в воздухе, заднее буксует в песке, а я перелетаю через руль, падаю на берег и ломаю руку, а то и шею.

Более того, если я хочу ехать быстро и не свалиться, мне предстоит управлять велосипедом обеими руками, а значит, пистолет придется сунуть в карман. Но, прощаясь с Бобби, я обещал постоянно держать «глок» наготове.

В таком тумане кто угодно мог подобраться ко мне на расстояние меньше метра, а я бы ничего не заметил и тем более не успел бы выхватить оружие и выстрелить.

Я шел довольно быстро, держась за руль велосипеда одной рукой и делая вид, что мне все до лампочки и я никого не боюсь. Орсон семенил чуть впереди. Он был сама настороженность и безустанно вертел головой из стороны в сторону. Свистни я ему сейчас, он бы и ухом не повел.

Щелканье спиц и велосипедной цепи выдавало мое местоположение, но – что поделать! Конечно, я мог бы взвалить велосипед себе на шею и нести его одной рукой, но надолго ли меня хватит?

Впрочем, звук, возможно, ничего не значит. Обезьяны наверняка обладают чутьем достаточно острым для того, чтобы унюхать передвигающийся в тумане клубок нервов под названием Кристофер Сноу. Они могли найти меня по следам.

Орсон, разумеется, тоже способен учуять их. Сейчас, в темноте, его черное тело виделось мне размытым силуэтом, и если бы шерсть на его загривке встала дыбом, я бы наверняка не заметил этого, а значит, пропустил бы приближение врага.

Двигаясь по тропинке, я размышлял над тем, что может отличать этих резусов от других их сородичей.

По крайней мере по внешнему виду тварь, оказавшаяся на кухне Анджелы, являлась типичным представителем своего подвида, хотя и большего размера. Анджела, правда, сказала, что у макаки были «жуткие темно-желтые глаза», но, насколько мне известно, такая окраска радужной оболочки вполне характерна для данной группы приматов. В рассказе Бобби о виденных им обезьянах тоже не было ничего особенного, если не считать их не совсем обычного поведения и размеров вожака. Ни деформированных черепов, ни третьего глаза во лбу, ни здоровенного шурупа в шее, который указывал бы на то, что эти создания были сшиты из кусков трупов и реанимированы в тайной лаборатории сумасшедшей прапраправнучки доктора Виктора Франкенштейна.

Яйцеголовые подонки из Форт-Уиверна боялись, что обезьяна на кухне Анджелы либо укусила, либо поцарапала ее. Учитывая эти опасения, было бы логично предположить, что животное являлось переносчиком какой-то инфекции, которая передается через кровь или слюну. В пользу этой версии говорило и то, что после этого случая Анджелу заставили ежемесячно сдавать всевозможные анализы. В течение четырех лет у нее регулярно брали кровь, а из этого можно сделать вывод, что потенциальную болезнь отличает сравнительно долгий инкубационный период.

Биологическое оружие. Лидеры всех стран всегда клялись, что не собираются применять это изуверское средство ведения войны. Призывая в свидетели бога, говоря об ответственности перед судом истории, они торжественно ставили подписи под увесистыми международными договорами, запрещавшими исследования и разработку этого чудовищного оружия. И одновременно с этим в подземных бункерах продолжали готовить коктейли с сибирской язвой, штамповали аэрозольные баллоны с бубонной чумой, выводили новые штаммы кошмарных вирусов и бактерий. Стоит ли удивляться, что ни один из сумасшедших ученых, занятых в этой области, никогда не стоял в очереди на бирже труда.

И все равно непонятно, зачем они подвергли Анджелу принудительной стерилизации. Да, некоторые болезни, перенесенные матерью, могут стать причиной врожденных дефектов у младенца, но, судя по тому, что рассказывала Анджела о своих мучителях из Форт-Уиверна, они вряд ли стали бы беспокоиться о ее возможном потомстве. Было очевидно, что ими двигало не сострадание, а страх, граничащий с паникой.

Я спросил Анджелу, не являлась ли обезьяна переносчиком болезни. Ее ответ не оставлял сомнений: «Хорошо бы, если бы это было так. Возможно, в таком случае меня бы уже вылечили. Или я уже была бы мертва. Смерть гораздо лучше того, что меня ждет».

Но если это не болезнь, то что?

Внезапно ночь и туман прорезал тот самый безумный вопль, который слышали мы с Бобби чуть раньше. Моей задумчивости как не бывало.

Орсон застыл как вкопанный. Я тоже остановился, и щелканье спиц прекратилось.

Мне показалось, что крик раздался с юго-западной стороны, а еще через секунду с противоположной донесся ответный. Охота началась.

В туманной пелене все звуки были обманчивы, поэтому я не мог с точностью определить, на каком расстоянии от нас находились преследователи, но знал, что близко.

Ритмичная, как сердцебиение, пульсация прибоя нарушала тишину ночи. «Интересно, – вдруг подумал я, – какую песню Криса Айзека Саша крутит сейчас?»

Орсон двинулся вперед, и я последовал за ним. Ждать не имело смысла. Мы не могли чувствовать себя в безопасности, оставаясь на пустынном мысе. Нужно было как можно скорее добраться до города. Впрочем, и там нам грозила опасность.

Не успели мы пройти и двадцати метров, как в тумане снова раздался визгливый улюлюкающий вопль. Через секунду снова прозвучал ответный. На сей раз мы с Орсоном даже не замедлили шаг.

Мое сердце стучало как паровой молот и не успокоилось даже после того, как я напомнил себе, что имею дело всего лишь с обезьянами. Не с хищниками, а с безобидными пожирателями фруктов, ягод и орехов, с миролюбивыми подданными королевства, где не едят мясо.

Неожиданно в моем мозгу сверкнула яркая вспышка, вновь высветив лицо мертвой Анджелы. Я вдруг понял, что именно ускользнуло от моего внимания в тот момент, когда я, потрясенный, вне себя от горя, смотрел на ее распластанное тело. Поскольку рана имела рваные края, мне тогда показалось, что ее горло в несколько приемов перерезано тупым зазубренным ножом, теперь же я осознал, что это не так. Его перегрызли, разорвали зубами. Сейчас, своим внутренним взором, я видел эту страшную картину даже более отчетливо, чем тогда, когда стоял на пороге ванной.

Более того, теперь я вспомнил и другие отметины на ее теле, рассмотреть которые в тот момент у меня не хватило мужества: багровые следы укусов на руках и даже на лице.

Обезьяны. Но не обычные обезьяны.

Поведение убийц в доме Анджелы – возня с куклами, все эти «кошки-мышки» – напоминало скорее игру спятивших детишек. Там, должно быть, находилось несколько обезьян – достаточно маленьких, чтобы прятаться в местах, недоступных для взрослого человека, и передвигавшихся до такой степени быстро, что казались фантомами.

В пелене тумана снова раздался дикий вопль, и ответом на него стали сразу два, прозвучавшие с разных сторон.

Мы с Орсоном быстро двигались вперед. Мне хотелось кинуться сломя голову, но я сдерживал себя. Побеги я, и мои враги с полным основанием сочтут это признаком слабости, а для хищника страх жертвы означает ее слабость и служит сигналом к нападению.

Моя ладонь с такой силой сжимала рукоятку «глока», что они, казалось, срослись.

Сколько этих тварей скрывается в тумане? Может быть, три или четыре, может быть, десять, а может, и больше. Учитывая, что я никогда не стрелял из пистолета, если не считать одного случайного выстрела в доме Анджелы, я был далеко не уверен в том, что сумею поразить всех тварей раньше, чем они меня одолеют.

Мне не хотелось подбрасывать поленья в мрачную топку своего воображения, но помимо собственной воли я стал размышлять о том, какие у резуса зубы. Тупые? Нет, даже травоядным, каковыми являются резусы, необходимо чем-то сдирать кожуру с плодов и раскалывать скорлупу орехов. У них обязательно должны быть резцы. Однако даже в том случае, если именно эти существа отправили на тот свет Анджелу, у них не могло быть клыков, поскольку резусы не относятся к хищникам. У некоторых человекоподобных клыки, правда, имеются. Например, у бабуинов они огромные и страшные. Впрочем, дискуссия по поводу того, какие у резуса зубы, была совершенно непродуктивной, поскольку эти твари показали, на что способны, быстро и жестоко убив Анджелу.

Сначала я даже не увидел, а скорее услышал и почувствовал быстрое движение в тумане, в паре метров справа от себя. А затем заметил темные расплывчатые очертания какого-то существа, которое, прижимаясь к земле, быстро и молча приближалось ко мне. Я повернулся в ту сторону, но оно, задев мою ногу, юркнуло в туман раньше, чем я успел его разглядеть.

Из глотки Орсона послышалось глухое рычание. Повернув морду вправо, он словно угрожал кому-то, не напрашиваясь при этом на драку. Думаю, если бы здесь было светлее, я бы наверняка увидел, что шерсть стоит дыбом не только на загривке пса, а по всей его шкуре.

Я смотрел на пространство низко над землей, опасаясь в любой момент наткнуться на зловещий взгляд темно-желтых глаз, о которых рассказывала Анджела. Однако силуэт нового «гостя», внезапно возникший из тумана, своими размерами не уступал мне, а, возможно, был даже больше. Темный, размытый, он напоминал ангела смерти, парящего в грозовом облаке, скорее даже угадывался, нежели был виден, и от этой его таинственности делалось еще страшнее. Ни желтых глаз. Ни четких очертаний. Ни определенной формы. То ли человек, то ли обезьяна, а может, ни то ни другое. Вожак отряда. Он появился лишь на мгновение и тут же исчез.

Мы с Орсоном снова замерли на месте.

Я медленно поворачивал голову, вглядываясь в колеблющуюся вокруг нас густую муть и пытаясь уловить хотя бы какой-нибудь звук, который мог помочь разобраться в происходящем. Однако враги мои были так же бесшумны, как сам туман.

Я почувствовал себя ныряльщиком, находящимся на огромной глубине. Подводные течения, в которых кружатся планктон и водоросли, тянут его то в одну, то в другую сторону. Вот он увидел акулу, описывающую вокруг него широкие круги, и теперь с трепетом ждет, когда огромная рыба появится снова, чтобы перекусить его пополам.

Что-то задело меня сзади за ноги и ткнулось в джинсы, и это был не Орсон, поскольку оно издало противный шипящий звук. Я попытался лягнуть неизвестное существо, но промахнулся, и оно исчезло в тумане прежде, чем я успел бросить на него взгляд.

Орсон удивленно взвизгнул, как будто с ним случилось то же, что и со мной.

– Ко мне, мальчик! – приказал я, и пес мгновенно подбежал к моей ноге.

Я выпустил руль велосипеда, и тот, звякнув, упал на песок, а затем ухватил пистолет обеими руками и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси в поисках подходящей цели.

Неожиданно со всех сторон послышалось мерзкое, злое щебетание. Ошибиться было невозможно: оно принадлежало обезьянам, причем не одной-двум, а как минимум полудюжине.

Если я пристрелю одну из них, другие могут в страхе разбежаться. Или, наоборот, повести себя так же, как обезьяна с мандарином после того, как Анджела пригрозила ей шваброй, – агрессивно и злобно.

Так или иначе, видимость была нулевой. Я не различал не только их желтых глаз, но даже очертаний и поэтому решил не тратить попусту патроны, наобум стреляя в туман. После того как обойма опустеет, я превращусь в легкую добычу.

Щебетание, словно по команде, смолкло.

Сквозь плотные, будто кипящие, волны тумана теперь не пробивались даже звуки прибоя. Я слышал только, как рядом со мной переминается с лапы на лапу Орсон, да собственное тяжелое дыхание.

Из серой клубящейся пелены вновь возник огромный черный силуэт вожака и промелькнул быстро, как на крыльях. Орсон громко зарычал, а я отпрянул назад и включил лазерный прицел. Красная точка заплясала на плотной стене тумана. Однако предводитель обезьян был быстр, как мимолетная тень, пробежавшая по морозному окну. Он исчез раньше, чем я успел навести оружие на его призрачный силуэт.

Я вспомнил коллекцию черепов на лестнице в подземной дренажной трубе. Не исключено, что «коллекционером» был вовсе не безумный подросток, готовящий себя к карьере взрослого садиста. Возможно, черепа являлись трофеями обезьян. От этой мысли я зябко поежился. Однако мне стало еще более не по себе, когда я представил, что к той коллекции могут добавиться еще два экспоната – наши с Орсоном черепа, очищенные от остатков плоти, с пустыми глазницами, мерцающие тусклым блеском.

Из непроницаемой пелены, словно брошенная пращой, вылетела обезьяна и оседлала Орсона. Пес взвыл, начал вертеть головой и клацать зубами, пытаясь укусить непрошеного наездника, и одновременно старался сбросить его со спины.

Тварь находилась так близко, что, несмотря на темноту и густой туман, я видел ее темно-желтые глаза – горящие, холодные и злые, устремленные на меня. Я не мог сбить ее выстрелом, не задев при этом Орсона.

В следующее мгновение обезьяна оттолкнулась от собачьей спины и перелетела на меня. Двенадцать килограммов напружиненных мышц и костей ударили меня в грудь, пытаясь сбить с ног, вцепившись в мою куртку и карабкаясь по ней вверх. Я снова был лишен возможности стрелять, поскольку непременно попал бы в самого себя.

В течение нескольких секунд мы находились лицом к лицу, и я не мог оторвать взгляда от убийственных глаз моего врага. Тварь скалила зубы и злобно шипела, обдавая меня своим зловонным дыханием. Это была обезьяна и одновременно – что-то другое, а инопланетная чужеродность во взгляде этого существа заставляла кровь сворачиваться в жилах.

Обезьяна сдернула с моей головы кепку. Я попытался ударить ее стволом пистолета, но промахнулся, и тварь, не выпуская кепки, спрыгнула на землю. Я нанес сильный удар ногой, и на сей раз он достиг цели, выбив кепку из лап маленького ублюдка. Резус с визгом подлетел в воздух, тяжело грохнулся на землю и тут же скрылся в тумане.

Забыв про все свои страхи, Орсон с громким лаем кинулся в погоню за обезьяной. Я позвал его обратно, но он не послушался.

После этого передо мной снова возникли огромные очертания вожака. На сей раз его гибкий силуэт промелькнул еще быстрее, чем прежде, но этого хватило для того, чтобы Орсон одумался и сообразил, что преследование обезьяны, пытавшейся похитить мою кепку, является в данной ситуации не самым лучшим выбором. Пес заскулил и вернулся ко мне.

Я поднял с земли кепку, но не стал надевать ее на голову, а смял и сунул во внутренний карман куртки.

Дрожа всем телом, я пытался уверить себя в том, что со мной все в порядке, поскольку обезьяна не укусила меня. Если бы ей удалось меня поцарапать, то сейчас у меня бы саднило лицо или руки, а я ничего похожего не ощущал. Нет, царапин на мне тоже не было. Слава богу! Даже если обезьяна была переносчиком болезни, передающейся через кровь или слюну, я не мог ею заразиться.

Однако в тот момент, когда тварь сидела у меня на груди, я ощущал ее омерзительное дыхание. Так что если инфекция могла передаваться по воздуху, то у меня на руках уже находился билет в один конец на маршрут в покойницкую.

Услышав позади себя слабое звяканье, я обернулся и обнаружил, что кто-то неразличимый тащит в туман мой велосипед. Его волочили, не поднимая с земли, педаль загребала песок, и я видел уже только заднее колесо. К тому моменту, когда я подскочил и вцепился в него одной рукой, велосипед успел скрыться в тумане почти полностью.

Между невидимым похитителем велосипедов и мной состоялся короткий поединок, в котором я одержал блистательную победу. Судя по всему, скрываясь в густой пелене, мне противостояла пара резусов, а не их здоровенный вожак. Поставив велосипед на колеса, я прислонил его к своему телу и снова поднял «глок».

Орсон подбежал поближе ко мне и, заметно нервничая, еще раз опорожнил мочевой пузырь, избавляясь от остатков выпитого пива. Меня, признаться, удивлял тот факт, что я сам не обмочил штаны.

Некоторое время я хватал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Меня била такая крупная дрожь, что пистолет, хоть я и держал его обеими руками, выписывал в воздухе причудливые вензеля. Вскоре, однако, я немного успокоился. Сердце мое стало биться не так часто и уже не грозило сломать мне ребра.

Словно остовы кораблей-призраков, в противоестественной тишине мимо меня нескончаемой флотилией проплывали серые клубы тумана. Никакого щебетания. Никакого визга или шипения. Никаких безумных воплей. Ни дуновения ветра, ни шума прибоя. Ничего! На мгновение мне показалось, что я сам не заметил, как меня убили, и теперь я стою у порога в другой мир, ожидая, пока откроется дверь и меня подведут пред очи Великого Судии.

Неслышно капали секунды. Покой вокруг меня ничем не нарушался, и произошедшее столкновение с обезьянами должно было казаться мне все более нереальным, однако произошло обратное. С каждым мгновением воспоминания о нем приобретали все более яркие краски, и я даже начал думать, что страшные желтые глаза не просто запали мне в память, а оставили зарубку на моей душе.

Наконец стало ясно, что игра – по крайней мере сейчас – окончена. Не выпуская из руки «глок», я покатил велосипед вперед. Орсон семенил рядом.

Я не сомневался в том, что обезьяны продолжают следить за нами, хотя и с большего расстояния, нежели прежде. В тумане не было видно крадущихся силуэтов, но они по-прежнему находились там. Наверняка.

Обезьяны. И – не обезьяны. Вероятно, сбежавшие из лабораторий Форт-Уиверна.

Конец света – так сказала Анджела.

Мир погибнет не в огне.

И не подо льдом.

Гораздо страшнее.

От обезьян. Мир погубят обезьяны.

Апокалипсис, сотворенный лапами приматов.

Армагеддон. Конец, финиш, завершение всего, день обреченных, когда закрывается последняя дверь и навсегда гаснет свет.

Полное, абсолютное, тотальное безумие! Я вновь и вновь пытался объять своим разумом все известные мне факты и выстроить их хотя бы в какое-то подобие логической цепочки, но каждый раз ее разрушала огромная волна чего-то неопределимого и непредсказуемого.

Меня всегда поражала жизненная позиция Бобби, его несокрушимая твердость в стремлении дистанцироваться от неразрешимых проблем повседневности и оставаться чемпионом среди лодырей. Теперь же этот подход к жизни казался мне не только оправданным, но даже логичным, единственно правильным и мудрым.

Не рассчитывая на то, что я доживу до зрелого возраста, мои родители растили меня таким образом, чтобы я имел как можно больше возможностей играть, развлекаться, удовлетворять свое любопытство, жить, не испытывая беспокойства и страха, жить сегодняшним днем, не думая о будущем. Короче говоря, они хотели, чтобы я веровал в бога и, подобно другим людям, видел в своей жизни определенное предначертание – быть благодарным за свою ущербность в такой же степени, как за дарованные мне таланты и способности, поскольку и то и другое лежит вне пределов нашего понимания. Разумеется, они понимали необходимость привить мне самодисциплину и уважение к другим. Однако все эти вещи приходят сами собой, если человек искренне верит в то, что, помимо материального, его жизнь имеет еще и духовное измерение и что он является тщательно отшлифованной частицей таинственной мозаики под названием Жизнь.

Хотя существовало мало надежд на то, что я сумею пережить своих родителей, мои папа и мама – сразу же после того, как врачи определили у меня ХР, – все же предусмотрели такую возможность. Они приобрели весьма дорогой страховой полис на тот случай, если умрут раньше меня, и благодаря этому я теперь был бы вполне обеспеченным человеком даже в том случае, если бы не написал больше ни одной статьи или книги. Рожденный для того, чтобы играть, развлекаться и удивляться, не предназначенный для работы и обязанностей, которыми отягощен любой другой человек, я мог бы спокойно забросить свою писанину и стать таким отрешенным от всего фанатичным серфером, по сравнению с которым Бобби Хэллоуэй показался бы подлинным трудоголиком, с тягой к развлечениям меньшей, нежели у кочана капусты. Я мог бы предаваться всепоглощающему безделью, не испытывая при этом чувства вины, поскольку был рожден для жизни, какой жили бы все люди, если бы некогда не нарушили условия аренды и не были изгнаны из Эдема. Моей жизнью, так же как жизнью любого человека, правят капризы судьбы, однако благодаря своей болезни я разбираюсь в них лучше остальных и поэтому чувствую себя более уверенно.

И тем не менее сейчас, двигаясь к восточной стороне мыса, я продолжал судорожно искать смысл всего, что мне пришлось увидеть и узнать после захода солнца.

Как раз перед тем, как мы с Орсоном подверглись нападению со стороны обезьян, я сосредоточенно размышлял, что же в них такого особенного. В отличие от обычных резусов эти демонстрировали скорее наглость, нежели застенчивость, были не веселы, а угрюмы. И еще в них угадывалась какая-то бешеная злоба. Это, впрочем, было не главным, что отличало тварей от их обычных сородичей. Их злость являлась результатом какого-то другого, более важного отличия, которое было очевидным, но настолько необъяснимо ужасным, что мне даже не хотелось о нем думать.

Пелена тумана была такой же густой, как раньше, но теперь он стал значительно светлее. Сквозь его клубы уже угадывались едва различимые огоньки. Это светились дома и уличные фонари, расположенные вдоль берега.

Эти первые признаки цивилизации заставили Орсона радостно – а может, просто облегченно – взвизгнуть, однако даже в городе нам продолжала грозить такая же опасность, как за его пределами.

Оставив мыс позади и очутившись на Эмбаркадеро-уэй, я остановился, вынул из кармана смятую кепку, водрузил ее на голову и лихим рывком натянул по самые брови. Человек-слон надевает свой костюм!

Склонив голову набок, Орсон окинул меня оценивающим взглядом, а затем одобрительно фыркнул. В конце концов, он был собакой человека-слона, поэтому его собственный имидж зависел от того, насколько достойно и изящно подаю себя я.

Благодаря уличным фонарям видимость увеличилась примерно до тридцати метров. Словно призрачные волны древнего и давно пересохшего моря, туман поднимался из залива и растекался по улицам города. Свет преломлялся в каждой его крошечной капельке и отражался в следующей.

Если обезьяны и до сих пор продолжали следовать за нами, то теперь, чтобы оставаться незамеченными, им пришлось бы держаться на гораздо большем расстоянии, нежели они могли позволить себе на пустынном полуострове мыса.

Словно в переложении «Убийства на улице Морг» Эдгара По, им пришлось бы красться по паркам, неосвещенным бульварам, перебираться по балконам, карнизам и крышам домов.

В этот поздний час на улицах не было ни пешеходов, ни машин. Город казался вымершим.

У меня возникло тревожное чувство, что сейчас я вижу Мунлайт-Бей таким, каким ему предстоит стать в недалеком будущем – городом призраков.

Я взобрался на велосипед и покатил вверх по Эмбаркадеро-уэй. Человек, который, заявившись в радиостудию, пытался найти меня через Сашу, ожидал на яхте, стоявшей у причала.

Крутя педали, я вновь вернулся мыслями к обезьянам нового тысячелетия, как окрестил их Бобби. Мне казалось, что я уже определил все главные различия между обычными резусами и этим сверхъестественным отрядом, который скрытно преследовал меня в ночи, и все же мне было страшно пойти до конца и сделать финальный вывод, хоть он и напрашивался сам собой: эти обезьяны были умнее обычных.

Гораздо умнее. В тысячу раз.

Они поняли, для чего Бобби понадобился фотоаппарат, и украли его. А потом украли и второй.

Они узнали мое лицо у куклы, стоявшей среди тридцати других на полке в кабинете Анджелы, и выбрали именно ее, чтобы запугивать меня. Чуть позже они подожгли дом, желая скрыть убийство Анджелы.

Возможно, яйцеголовые в Форт-Уиверне и впрямь занимались разработкой бактериологического оружия, но это не объясняло, почему макаки из их лабораторий значительно превосходили по уму всех своих сородичей, когда-либо скакавших по деревьям.

Да и что означает в данном случае слово «значительно»? Насколько они умнее других? Наверное, не настолько, чтобы выиграть главный приз в телевизионной игре «Поле чудес», и не до такой степени, чтобы преподавать поэзию в университете, успешно руководить музыкальной радиостанцией, отслеживать волны в разных уголках земного шара, и, возможно, их ума не хватило бы даже для того, чтобы написать книгу, ставшую, по признанию «Нью-Йорк таймс», бестселлером. Однако у них могло хватить сообразительности, чтобы превратиться в самую опасную и неконтролируемую чуму, которую когда-либо знало человечество. Представьте, что могли бы наделать крысы и как быстро развелось бы их поголовье, имей они хотя бы половину человеческой смекалки и узнай они, каким способом можно избегать ловушек и крысоловок.

Действительно ли эти животные сбежали из лаборатории, а теперь скрываются и умело избегают пленения? Если так, то первый вопрос – каким образом они сумели стать такими умными? Второй – что им нужно? Что они собираются делать дальше? Почему никто не предпринял попытки выследить их, окружить и вернуть в надежные клетки, откуда они уже никогда не смогли бы убежать?

Или они являются орудием в руках кого-то, затаившегося в Уиверне? Того, кто выдрессировал их так же, как полицейские дрессируют собак, как в военно-морских силах натаскивают дельфинов, чтобы те в случае войны искали вражеские подлодки и даже, как говорят, устанавливали магнитные мины на днища военных кораблей.

В моем мозгу вертелись десятки вопросов, и все они казались одинаково безумными.