Наследие Сорокин Владимир

– Завтракать! – повторила Лена на трёх языках и показала рукой, открыв рот.

– Я не хочу есть, – произнесла Плабюх на родном языке.

– И я не хочу, – сказал Хррато.

Хозяева завтракали в одиночестве.

– Нам их теперь беречь нужно, – бормотала Лена, запивая чаем пирожок с вареньем. – Второй бизнес! Понимаешь?

Ксиобо кивал многозначительно, поглощая свои пирожки размером с голову Лены.

Всю неделю Лена занималась с детьми разговорным китайским, алтайским и русским. Писать она не умела ни на каком языке, но обиходные иероглифы и слова знала и прочитывала. Лена водила близнецов по дому, указывая на разные предметы и называя их. Те быстро поняли, что от них хотят, и слушали Лену, повторяя за ней слова. К своему удивлению, Лена поняла, что дети быстро запоминают слова. Даже не просто быстро, а очень быстро. За обедом и ужином она учила их есть не руками, а палочками. И то же самое – близнецы быстро освоили палочки.

– Смотри, как они намастачилисъ, а? – Жуя, Лена кивала мужу на сидящих за столом детей. – Всё запоминают, как роботы!

– Умные, – довольно жевал Ксиобо.

– Наши добытчики! Послали лесные боги нам их, а? Ксиобо не верил в богов.

– Корми их лучше, – посоветовал он.

– Накормим! А на ночь будем запирать.

Но запоры не помогли: через пару дней дети под утро разбили окно и снова ушли в лес на охоту. Вернулись с лисой и сорокой. И снова совершили свой охотничий танец.

– Они возвращаются к нам, мать их жопой в болото, – заключила Лена, осматривая разбитое окно. – Не надо запирать.

Ксиобо подумал:

– Не будем их запирать.

А на ярмарке всё пошло прекрасно: по воскресеньям дети лепили ву, Лена верещала частушки, тряся бубном, гигант Ксиобо ходил с войлочной шапкой. В шапке этой раз от разу звенело всё больше монет: 47, 59, 68, 80. Народ заприметил необычных белых близнецов, и их номер стал популярным, потеснив китайских фокусников и жонглёров.

Лена сияла от счастья:

– Это я придумала!

Дети ей нравились всё больше. Несмотря на свою какую-то недетскую серьёзность, они делали всё, что от них хотела Лена: ели палочками, мочились и испражнялись не на дворе, как было в первые дни, а в уборной, мылись в бане, носили нормальную одежду и мыли руки перед едой. И довольно быстро стали понимать слова на трёх языках. И отвечать на вопросы. Это сильно поразило Ксиобо, который стал брать близнецов на руки, носил их по дому и тыкал в предметы своим гигантским пальцем:

– Же ши шенмэ?[18]

И дети отвечали. Правильно.

А ещё они были совсем не шумными, как другие дети. Играли сами с собой в свои непонятные игры, используя всё те же обломки игрушек. И манипулировали с умным молоком. Их ву становились всё изощрённей и причудливей. Таких ву Лена нигде не видела.

В общем, приблуды радовали хозяев.

И через пару месяцев Лена озадачила мужа:

– Пора ставить шатёр на ярмарке, расширять бизнес! Вы с братом вроете столбы, натянете полотно, а я его распишу так, что все изумрудами обосрутся. Ярко! Но надо название придумать, чтобы на шатре написать.

Ксиобо задумался:

– Близнецы лепят красивый ву.

– Это скучно и длинно!

– Красивый ву.

Лена поморщилась, презрительно защёлкала языком, подумала:

– Только у нас! Шерстяные близнецы-альбиносы! Супер-ву!

Ксиобо довольно заулыбался, закивал.

За взятку быстро оформив лицензию у ярмарочного начальства, поставили шатёр. Лена разрисовала его яркими красками, рыночный каллиграф написал название нового аттракциона на трёх языках. На открытие решили всех пускать за один юань. Детям купили красивую белую одежду.

В субботу, готовясь к скачке на фаллосе мужа, Лена не торопясь умащивала свои грудь и живот кокосовым маслом:

– Завтра начнём новый бизнес! Такой, что все рты пооткрывают, ебать их колбасой! А мы с тобой будем на небесах! Понял, какая у тебя жена?

Голый Ксиобо уже лежал на огромной кровати, пережёвывая грецкие орехи вместе со скорлупой и глядя на маленькое, блестящее от масла тело жены.

Жена радовала его всё больше.

“Нежная. А ещё и деловая”, – думал он.

В то же самое время голые близнецы сидели в своей комнате за блюдом сумным молоком. Они только что воздвигли ву – самый совершенный из всех, которые у них получались. Ву воздымался над блюдом сложностоставным шаром, переливающимся цветами и объёмами, которые причудливо струились по поверхности шара, проникали внутрь и плавно перестраивали его. Шар обновлялся, формы, составляющие его, трансформировались, обновляясь и ни разу не повторяясь.

Но вдруг пальцы Плабюх и Хррато, удерживающие шар, что-то поняли. В шаре открылись десять фиолетовых воронок. Дети вложили в эти воронки свои пальцы. Шар весь стал фиолетовым. Затем – идеально круглым, вытеснив пальцы из себя. Фиолетовый тон шара стал бледнеть и стал совсем белым. Но не молочным, а под цвет курчавых светлых волос на руках детей. И вдруг оброс такими же мелкими волосами. Волосяной шар завис над пустым блюдом. Только кончики детских пальцев удерживали его.

– Такое, – произнёс Хррато и рассмеялся.

– Наше! – засмеялась Плабюх.

Они осторожно привстали, удерживая шар.

И вдруг, не сговариваясь, подбросили его вверх. Шар ударился о потолок, рассыпался на молочные брызги, которые окатили детей.

– Наше! – смеялась Плабюх, обрызганная умным молоком.

– Наше! – повторил, радуясь, Хррато.

Их глаза встретились серьёзно. И они перестали смеяться.

– Наша охота, – произнёс Хррато.

– Наша охота, – повторила Плабюх.

Хррато снял с гвоздя лук, взял стрелу. Плабюх взяла копьё и каменный топор.

Когда они крадучись вошли в огромную, как и всё в этом доме, полуприкрытую дверь спальни хозяев, маленькая, блестящая от масла жена великана уже скакала на его фаллосе. Он же, раскинувшись на кровати, вперивши взор свой в потолок, глухо постанывал в такт её движениям. Эти движения стали учащаться, Лена сильнее обхватила фаллос. Ксиобо прикрыл веки свои. Из груди его вырвался мощный стон. А из фаллоса забил фонтан густой спермы, которая стала разлетаться мутными сгустками и увесисто падать на кровать.

Хррато вложил стрелу в лук, натянул тетиву, прицелился.

И пустил стрелу свою.

– Ромм! – пропела тетива.

Стрела пронзила намасленное тело Лены в середине спины между лопаток, вышла через солнечное сплетение и впилась в побагровевший фаллос великана. Ксиобо дёрнулся всем своим огромным телом, стон прервался, застряв у него в горле. Схватившись руками за кровать, великан рванулся назад, сокрушая спинку кровати, и с силой ударился затылком о грубо обтёсанные, толстенные брёвна стены.

Весь дом загудел от этого удара.

Великан потерял сознание, рот его бессильно открылся.

Хррато отбросил лук, выхватил из рук сестры копьё, вскочил на кровать и изо всех сил вонзил копьё в левый глаз великана.

– И ты! – крикнул он сестре.

Держа в руках каменный топор, она вскочила на кровать с другой стороны, размахнулась и вонзила топор в правый глаз Ксиобо.

Великан не пошевелился.

Но его жена, пригвождённая стрелой к фаллосу мужа своего, ещё была жива. Рот её, беззвучно открывался и закрывался, словно у рыбы, руки, обнимавшие фаллос, разжались, зашарили по толстой, оплетённой мощными венами коже фаллоса.

Хррато вытащил копьё из глаза великана. Плабюх вытянула свой топор. Они стояли на кровати, сжимая своё окровавленное оружие.

Вдруг тело великана зашевелилось. Хррато замахнулся копьём, Плабюх – топором. Но по рукам гиганта пошли смертельные судороги, ноги его задрожали. И он с тяжким нутряным стоном испустил дух свой.

Фаллос же его продолжал стоять, и Лена лежала на нём, шевелясь, открывая рот и бесцельно шаря маленькими руками.

– Ты, – сказал Хррато сестре.

Плабюх подошла к Лене и со всего маху всадила каменный топор ей в затылок. Лена издала ни на что не похожий звук. И перестала шевелиться и открывать рот. Вытягивая топор из головы Лены, Плабюх поскользнулась на сперме гиганта, упала на кровать и скатилась с неё на пол.

– Так? – усмехнулся Хррато, глянув на упавшую сестру, и стал вытягивать стрелу свою из тела Лены.

– Скользко! – засмеялась Плабюх, вскакивая с пола и обтирая ступни о простынь.

– Хорошая охота, – произнёс брат.

– Хорошая охота, – повторила сестра.

И, положив своё оружие, они закружились в танце по грубому полу спальни.

Затем вернулись в свою комнату, облачились в новые белые одежды, что были куплены хозяевами для ярмарки, взяли своё оружие и вышли из дома.

Июльское солнце клонилось к закату. Свинопас Андрюшка загонял стадо свиней в хлев. Завидя близнецов, он приветливо помахал им рукой. Они же, не ответив на приветствие, двинулись к лесу.

Войдя в лес, они направились в сторону заходящего солнца. Дождавшись, когда оно село, близнецы забрались на дерево и заснули. Когда стало светать, спустились, помочились и начали охоту. Хррато удалось подстрелить сойку, а Плабюх убила топором ежа. Разрубив дичь на куски, они присели на траву возле старого дуба и насытились парным мясом. После чего дождались появления солнца и пошли на восход…

– Это чё такое? – недовольный голос дневального раздался.

Жека глаза от книжки оторвал:

– Да вот тут…

– А ну за работу, лысый!

Дневальный – книжку из рук Жеки. И в печь.

В полночь ровно в жарко натопленной трапезной начинается действо барабанное. Все партизаны, голые, по лавкам расселись. Каждый ремешком или верёвкой подпоясан, на которой сбоку маленький тамтам болтается. Кожа на тамтамах – кабанья, толстая, посему всегда глухо, но грозно звучат они. С кухни принесли и поставили на табурет медный котёл с хлёбовом готовым. Марефа запела заклятие, три круга у котла протанцевала. На котле два серебряных ковшика висят. Голые комотр и комиссар подошли и у котла встали. Худощавый Налимов подпоясан верёвкой с тамтамом сбоку. Объёмистый живот Оглоблина двойной ремень подтягивает с тамтамом достаточного размера.

– Барабаны судьбы! – говорит комотр, и тут же все хором отвечают:

– Гремят, не смолкая!!

Комотр ковш один берёт, комиссар – другой.

Поднимают они над головами ковши:

– Барабаны судьбы!

– Гремят вечно!

Налимов зачёрпывает ковшом густое перетёртое хлёбово:

– Первый ковш – наводчику!

Подходит наводчик санного танка Шуха кучерявый. Комотр ему – полный ковш в руки.

– Слава УЁ!

Осушает Шуха ковш.

– Второй ковш – заряжающему! – Комиссар свой ковш наполнил.

Заряжающий Моняй подходит.

– Слава УЁ!

Выпивает Моняй ковш.

– Третий ковш – стрелку!

Подходит стрелок танковой пушки Прыгун.

– Слава УЁ!

Ковш Прыгун выцедил.

Зачёрпывают комотр с комиссаром ещё раз ковши, воздымают:

– Слава УЁ!

– Слава УЁ!!! – гремит по трапезной.

Осушили ковши свои комотр с комиссаром.

Налимов крякнул довольно. Оглоблин ухнул, головой тряхнул и бороду-кирпич ручищей отёр.

Молчат отцы партизанские минуту-другую. Командир заблестевшими глазами сидящих бойцов обводит. Махнул ковшом:

– Подходи!

И тут же стали все очередями выстраиваться к котлу. Командир с комиссаром хлёбово черпают, поят партизан. Каждый выпивает свой ковш, произносит: “Слава УЁ!” – и возвращается на место своё.

Когда все бойцы отряда хлёбова испили и по лавкам расселись, голый командир на стол забирается. На другой стол влезает комиссар. Комотр тамтам свой на боку поправил, на ладони поплевал, вихры пригладил.

И заговорил:

– Бойцы УЁ! Товарищи! Сегодня одержали мы победу. Ещё одну! Наши танкисты оказались на высоте. Не подвели их ни глаза, ни руки. Точный глаз, крепкая рука, горячее сердце – вот что такое боец УЁ сегодня! Правда? Правда! Вот так! А почему, спрошу я вас? Потому что каждый из вас знает, за что воюет! За что голову свою подставляет под пули врага! За что на смерть идёт! За что рвёт чужую жопу. Правда? Правда! Есть великое военное слово: мотивация! И это не пустой звук. Не аля-ля. Каждый воин на поле боя должен знать, ради чего он воюет. Кого защищает. Что отстаивает. Чему противостоит. Правда? Правда! Мы не роботы, не зомби. Это их гонят на убой капиталисты ради своих целей. Гонят дураков, легковерных мудаков, тюфяков, байбаков и простаков. И разных байчи. Но мы не мудаки и не бай-чи. Мы партизаны! Все мы с вами в своё время сделали свой выбор. Мы знаем, за что воюем. И послали куда подальше капиталистов! Положили на них с прибором! Правда? Правда! А почему, спрошу я вас? Потому что мы – свободные люди!

По трапезной – одобрения гул.

– Мы свободны! А они – нет! За что мы ебёмся? А?

– За свободу! За свободу! – зал разноголосьем гудит.

– За свободу! Ебались, ебёмся и будем ебать!

– Ныне, приисно и во веки веко-о-о-ов! – сильным басом комиссар поёт.

Командир продолжает:

– Спросят нас дураки: а почему вы жопы рвёте? Зачем до крови ебёте? А?

– Потому что иначе нельзя! – кричит из зала боец Рябчик.

– Потому что иначе нельзя! – командир подхватывает. – А почему иначе нельзя?

– Потому что по-другому не доходит! – голоса кричат.

– Вот! Потому что по-другому не доходит! Правда? Правда! До оболваненных капиталистической пропагандой высшая истина может дойти только через жопу! Правда?

– Правда!! – в ответ гудит.

– Токмо через охлупье к одурманенным доходит нынче истина и правда Божья! – комиссар продолжает. – Ибо головы их забиты инфоговном!

– Забиты!! – командир пяткой жёлтой, костистой в стол бьёт.

И загудел стол.

– Забиты дьявольским обморачиванием, жаждой наживы, равнодушием к ближнему, эгоизмом городским, стяжательством, мшелоимством, обжорством, гортанобесием, а посему – безверием, безбожием, безответственностью, бесчеловечностью, а стало быть, и сатанизмом, будь проклят он ныне и приисно и во веки веко-о-о-ов! – бас комиссаров гудит.

– Будь проклят сатанизм городской!! – пятка командира в стол бьёт.

– Будь проклят сатани-и-изм!! – голоса партизанские ревут.

Заметно, что восстаёт уд командира. Да и у некоторых в трапезной стали уды восставать – ёбово-хлёбово силу свою показывает.

– Поэтому ебали, ебём и будем ебать!! – командир кричит.

– Будем ебать!! – голоса ревут.

– Еть будем сильно и беспощадно, по-правосла-а-а-авному! – комиссар поёт.

– По-православному!! – зал ревёт.

– Заебём!! – командир восклицает и пяткой в стол бьёт.

– Заебё-ё-ё-ём!! – зал ревёт.

– Заебё-ё-ё-ём! – поёт комиссар и своей ножищей в стол бьёт.

Разные ноги у командира с комиссаром, и звук от удара их разный: от жилистой ноги Налимова – резкий, звонкий, как будто гвоздь забивает; от белой столбообразной ножищи комиссара – глухой, широкий, словно гром перед грозой.

Елда у комиссара тоже восстаёт. Елда достойная! Да и у собравшихся начинают уды шевелиться.

Снова бьёт в стол пяткой командир:

– А спрошу я вас, товарищи мои, кто помогает нам еть врагов?

– Га-а-а-аз!!

– Ия вопрошаю вас, православные, кем нам послан газ? – Комиссар руки свои могучие, белые разводит.

– Бо-о-огом!!

– Богом! – Комиссар крестится размашисто.

Все встают и крестятся.

– Паки, паки миром Господу помо-о-о-олим-ся! – голос мощный комиссара под сводами земляными звучит.

Начинается общая молитва. Крестятся и кланяются партизаны.

Едва молитва кончается, командир в стол пяткой бьёт:

– Барабаны судьбы!

– Барабаны судьбы-ы-ы-ы!!

У всех собравшихся уды уже восстали.

Берёт командир свой тамтам в левую руку, а правой в него удом бьёт:

– УЁ-бох!

Партизаны, каждый в свой тамтам удом:

– УЁ-бох!!

Комиссар – левша, так что левой рукою свою могучую елду сжимает, в тамтам ударяет:

– УЁ-бох!

– УЁ-бох!! – по залу раздаётся.

И все вместе:

– УЁ-бох!! УЁ-бох!! УЁ-бох!!

Гремят под сводами земляными барабаны судьбы партизанской.

Гремят всю ночь, не смолкая.

После действа барабанного комотр и комиссар в свою пещеру удалились. Общее у них жилище в подземном укрывище партизанском. Пещера просторная, своды земляные досками широкими подхвачены, которые столбы дубовые подпирают. Пол выстлан коврами, реквизированными у капиталистов. В пещере стоит мебель дорогая, буржуазная. Здесь же и ванная комната с туалетом и душем, подогреватель воды от солнечных батарей. Водопровод партизанский из реки Сунгари воду сосёт. В пещере две кровати широких, письменный стол, сетевая пирамида, кресло массажное, бар с напитками крепкими. На стене у кровати командирской – ковёр, на нём холодное оружие висит – секира, шашка, сабля, ятаган, кинжалы. На ковре у Комиссаровой постели – живые картинки с русскими богатырями: Илья Муромец, Василий Буслаев, Александр Невский. Икон в пещере нет, как и во всём укрывище, – запрещены. Ибо не иконам должен истинный христианин молиться, а Богу.

Комиссар после действа барабанного – сразу в душ, пот смыть с тела большого.

Командир за звонка шнурок дёргает. Входит адъютант его Савоська.

– Доставь мне ту девку, что сегодня трижды бежать порывалась.

– Есть, товарищ комотряда!

Вся обслуга, все пленные на время действа барабанного запирались дубовой дверью с засовом мощным в одной пещере.

Командир бар открыл, достал бутылку виски “Масахиро”, налил в стакан, из холодильного термоса льда зачерпнул, сунул. В другой стакан налил сливовицы.

Приводит Савоська девку ту. Сама как подросток, но лицо взрослое, красивое. Стоит перед командиром в ватнике, под ним – халат китайский. Командир – голый, с удом стоящим. Расстегнул пояс, снял тамтам, на крюк повесил.

– Как звать тебя? – спрашивает девку.

– Аля.

– Большая честь для тебя, Аля, в эту ночь будет: опустить уд командира.

Молчит девка.

– Раздевайся!

Разделась она догола.

Командир на девку глянул, хмыкнул одобрительно, прыгнул на постель, из стакана не капли не пролив, навзничь лёг, по покрывалу шёлковому, монгольскому ладонью шлёпнул:

– Садись!

Села та рядом с ним.

– Дрочи мой уд, пока не опустится!

Взяла Аля уд командира, стала дрочить. Заметил он, что у неё на руке указательного пальца нет.

– А палец где?

– В Ши-Хо отсекль.

– Дрочи здоровой рукой!

Переменила руку Аля.

Тем временем комиссар из душа вышел. От тела его белого, обширного пар идёт:

– Благоле-е-е-епие!

– За барабаны судьбы, комиссар! – командир стакан с виски поднял.

– За барабаны судьбы, командир! – со сливовицей комиссар свой стакан взял.