Люди солнца Шервуд Том

Лицо Робина, как и у Джека, светилось счастьем.

Были обновлены закуски и блюда, и как птички, похорошевшие перед весной, сели у дальнего края стола две парочки: Готлиб с Симонией и Робин с Анной. Подняв кружку с вином, я сказал:

– За успешный визит Ричарда к юной даме.

Ну да, ну да! Если бы створка ворот снова стукнула и во двор вошли скорбная и прекрасная женщина в чёрном траурном платье и алкающий пути искупления запятнанный преступлением рыцарь и с напряжением чувств соединили бы перед нами свои судьбы – ах, какая бы была пастораль! Нет. Не вернулся во двор Ричард и не сопроводила его молодая вдова. Так мы и выехали из двора Сиденгама без них.

Первым, с зажжёнными дорожными фонарями, по и без того хорошо освещенной улице покатил экипаж Стэнтока. Стэнток и правил, показывая дорогу к «Девяти звёздам». В экипаже находилась его семья – жена и дети. За ним встроилась одна из купленных нами «овощных» карет, мой подарок Робину с Анной, Робин же и держал вожжи. За ними мы поставили карету Симонии (разумеется, уже без гербов), в которой устроилась Симония, а Готлиб правил. И последним катил большой чёрный экипаж, в котором сидели я, Бэнсон, лекарь и Ярослав. На кучерском сиденье расположился Робертсон. В сёдлах – пять теней Вайера, – нет, теперь уже Джека, – и четверо русских. Девять всадников сопровождали солидный ночной эскорт, а всего было нас – двадцать два человека.

Проводил нас прощальным, над кромкой ворот, взглядом Джек. Слез с чурбачка перед воротами. Подошёл, погладил оставленную в его собственность вторую «овощную» карету. Вошёл в дом и крепко запер новенькую, с добротной оковкой входную дверь. Прошёл к камину, сел в такое уютное старое кресло и стал мечтать о встрече и для себя – чтобы появилась в домике Сиденгама преданная ему женщина, хлебнувшая нищеты, а потому горячо благодарная за изобильный достаток, не очень старая, хозяйственная, милая, и чтобы улыбчивая, и чтоб певунья, так чтобы можно было сидеть у огня камина, неторопливо и многозначительно рассказывать о своей службе тайному всесильному братству, и изумлять её, и разжигать её любовь к себе её восхищением, и чтобы оба чувствовали присутствие крепко запертой кладовой, в которой напасено провизии на год – и для себя, и для коней каретных, сундуки, бочки, посуда новая, и говорить изредка – что всё это теперь для неё, её собственность, хвалить её хозяйственность, ходить на рынок вместе по пятницам, целовать ей ручку перед обедом, и поджимать в кресле ноги, когда она моет пол, и прикипеть к ней пожилым своим сердцем, очень и очень мало в жизни видевшим ласки, и сапоги новые купить со шпорами с позолотой.

Ах, осторожней с мечтами, мой добрый Джек, везунчик, предводитель теней, храбрый нахал, одинокий бродяга, осторожней с мечтами. Слышал же – они имеют свойство сбываться.

Проехали до окраины Плимута. Здесь ненадолго остановились: Анна перешла к Симонии, и Робин направил опустевшую карету к дому Анны, чтобы забрать сундук с накопленными за пятнадцатилетнюю бедность вещами. (Анна призналась потом, что у неё не было сил ещё раз увидеть дом, в котором она столько лет лила слёзы.)

Так, вытянув в ровную линию горящие фонари, стояли мы, ждали в молчании. Вдруг Робертсон сверху сказал:

– Ну-у, не может быть!

Я быстро раскрыл дверцу (и все в эскорте шевелились, тихо где-то звякнул металл) и встал на ступеньке кареты, устремив взгляд по жесту Робертсона. И увидел, что в тёмном маленьком переулке почти бегут две фигуры. Через минуту они были уже в свете наших фонарей, и я спрыгнул со ступеньки и шагнул к ним навстречу.

– Я подумала – что меня ждёт? – проговорила, задыхаясь, женщина в чёрном, до удивления юная, почти девочка. – И прежде-то, все эти три года… втайне от всех… мечтала в монастырь… Потому что – что меня ждёт?…

– Я рассказал ей, – тренированно-ровно дыша, проговорил Ричард, – кто были люди, кому я служил и к каким людям зову сейчас.

Ничего не успел я ответить. Рядом стояли уже Симония с Анной, и Симония, схватив и крепко сжав ручки в траурных чёрных перчатках, воскликнула:

– Вы правильно сделали, милая, милая!

И, как две птички, возвращая выпавшую из гнезда, подвели юную даму к карете Симонии и в ней вместе скрылись.

Я влез в свою карету, вытянул из-под сиденья сундук с дорожными припасами. Быстро набрал в охапку анкер с водой, три кружки, сыр, пакет сушёных фиников, длинный, запечатанный в вощёную бумагу пакет кналлеров. Отнёс это всё в карету Симонии. Постучав, передал. И ещё, вернувшись, достал бутылку вина, откупорил, чуть вдавил назад пробку и добавил к переданному.

– Благослови вас Боже, милорд, – сказал дрогнувший голосок из чёрного овала кареты.

– Просто Том, – ответил я как можно доброжелательнее. – К вашим услугам.

– А я – Элизабет…

– Доброй дороги, Элизабет!

– Благодарю, мистер Том. До свиданья!

Через минуту подъехала карета Робина и вправилась в оставленное для неё место – за каретой Стэнтока. Возницы разобрали вожжи, и кареты тронулись и покатили. Девять чёрных всадников, хорошо освещённые фонарями, ехали рядом. Счастливый, солнечный, человеческий сгусток жизни двигался сквозь ночь к далёкому монастырю-замку, – и дети, и женщины! – и я представлял, как удивится и обрадуется такой судьбе для «Девяти звёзд» принц Сова.

Стэнток, отлично затвердивший дорогу, подгадал приезд так, что мы прибыли в полдень. Прекрасная возможность освоиться и приготовиться к пребыванию на новом месте. Он проскакал верхом, когда перед нами показались башни и стены, вперёд, чтобы сообщить принцу Сове о том, кто едет, и о том, что произошло. И я широко улыбнулся, когда увидел издалека, что сообщение состоялось: над одной из труб на крыше внутренней башни поднялся и потёк столбик синего дыма: Сова затопил печь.

Он и встретил нас у въезда в главные ворота, чисто выбритый, нарядно одетый, без оружия, со счастливой улыбкой. Взяв переднего коня под уздцы, повёл экипаж, а с ним и весь эскорт в глубину замка. Мы миновали несколько огромных каменных строений. В одном из них меня поразили высокие, стрельчатые окна, набранные из цветного стекла.

Перед зданием, у которого мы остановились, не было площади, и кареты встали, растянувшись в линию. Путники, закостеневшие от долгого сидения, стали выбираться из экипажей, а вышедший из здания Стэнток принялся всем по очереди представлять принца Сову.

И вот мы вошли в это здание. Обширный квадрат, очень напоминающий мой каминный зал, но с более низким потолком. Десяток крепких столов с добротными дубовыми стульями. Каменный прилавок с длинной мраморной доской-столешницей отделяет пространство со стульями от прекрасно устроенной кухни. В одной из плит пылает огонь. Несколько столов составлены в один длинный стол, и на нём стоит откупоренный бочонок и круг из изящных, с поддонцами на манер рюмок, отлично глазурованных глиняных кружек. Все приехавшие прошли и сели за этим столом, и Сова стал наливать и раздавать ягодную воду из бочонка.

– Решение принял наскоро, – сообщил он, не прерывая своего занятия, – но, кажется, лучшего места пока нет. Во-первых, кухня. Во-вторых, обширная кладовая. Всё испортившееся за полтора года я уничтожил, и оставшимся провиантом можно смело пользоваться. А в-третьих – отличные жилые помещения для бывших поваров и слуг, за стеной, в этом же здании. Обставленные, кстати сказать, почти роскошно. В комнате кастеляна есть огромный запас постельного белья, и сейчас всё заменим на новое.

И, дав всем напиться с дороги, он сделал приглашающий жест:

– Теперь покажу дамам комнаты, чтобы выбрали каждая для себя, и ту, где можно будет разместить детей.

Они ушли. А все оставшиеся мужчины, оборвав разговоры, стали смотреть на меня. Всматриваясь в быстрый бег собственных мыслей, я чуть прищурил глаза, секунду подумал и объявил:

– Робертсон, Готлиб. Отгоните экипажи в каретный цейхгауз. Затем выпрягайте лошадей и ведите в конюшню. Бэнсон и матросы Ярослава. Отправляйтесь в комнату кастеляна и несите сюда всё, что необходимо для обустройства спален. Стэнток, помоги жене выбрать для вашей семьи апартаменты. Бойцы Джека, бросьте на монастырь паутину.

Все разошлись. Сова, вышедший из дальних дверей кухни, застал в обеденной зале лишь меня, лекаря и Ярослава. Он быстро подошёл к лекарю, и они обнялись.

– Рад видеть тебя, Иван, – сказал со счастливой улыбкой Сова.

– И я рад, что ты до сих пор жив, – так же улыбаясь, ответил человек, не признающий границ.

– Времени потрачено много, – сказал после этого принц Сова. – Так что, пользуясь удобной минутой, пойдём решим одно важное дело.

Последовав за ним, мы вышли из здания кухни. Пройдя несколько переулков, подошли к небольшой двери, целиком откованной из железа. Сова добыл из кармана ключ и отпер замок. Без скрипа, с тихим шелестом хорошо смазанных петель отворил тяжёлую створку. И мы увидели в пяти одинаковых ящиках столько золота, что я глазам своим не поверил. А Сова, кивнув на солнечно светящиеся груды, рассудительно произнёс:

– Поскольку Бог именно тебя, Иван, первым из Серых братьев привёл в это место, так что тебе и быть теперь настоятелем обновляемого монастыря. И тебе решать, что с этим сокровищем делать.

Серый лекарь кивнул и, немного подумав, сказал:

– Золото это порченое. Когда-то его сканили и филигранили хорошие мастера. Потом благородные женщины носили эти изделия на себе, увеличивая тем самым красоту мира. Потом, когда люди Люпуса творили грабёж, они облили это золото кровью и смертью. Вот потому оно порченое. И что же нам остаётся сделать, как не очистить его!

– Каким образом? – заинтересованно спросил принц Сова.

– Один ящик заберёт с собой Ярослав. – (Ярослав тут же удивлённо посмотрел на него, потом на меня.) – Откроет ювелирную лавку в Москве и станет им торговать. Бояре станут покупать это золото своим жёнам и дочерям, и они вновь станут увеличивать красоту мира. Деньги, заплаченные за изделия, будут честные деньги, поскольку между продавцом и покупателем произойдёт доброжелательный и честный обмен. Так же и золото в минуту такого обмена станет честным. Потом вырученные деньги, за вычетом на содержание лавки и вознагражденье за время и труд, Ярослав вернёт сюда, в казну «Девяти звёзд». А мы посильно употребим их на доброе дело.

– Но… Я никогда не был даже знаком с ювелирной торговлей! – негромко проговорил Ярослав.

– Бог поможет, – уверенно кивнул Иван и продолжил: – Четыре ящика возьмёт Том. У него хорошие корабли. И он откроет ювелирные лавки в Любеке, Бремене, а также на юге, где ценят золотые изделия, – у турок, арабов. Для тех же целей, что и Ярослав.

– Не в Испании и не во Франции, враждебных нам, – кивнув, сказал я, – это хорошо. Но почему не в Англии?

– Большую часть капитаны Люпуса награбили именно здесь. Что, если муж, потерявший супругу, вдруг опознает пропавшее вместе с ней украшение?

– Да, – согласно кивнул ему я. – Не подумал.

Мы вышли, принц Сова запер дверь и передал ключ Ивану.

Вернувшись в кухонный зал, мы нашли его исполненным жизни. Пахло водой и мокрым деревом: у самого входа стояли несколько дубовых вёдер со свежей, из колодца, водой. Пахло жареным луком и кислым, замешанным с рубленой зеленью молоком. Возле плиты и мраморной полки хлопотали Симония, Анна и Элизабет. Мне сразу бросились в глаза необычайно красивые, аристократически-изящные руки Элизабет, с которых она сняла траурные перчатки.

За одним из столов сидел Ричард. Когда мы вошли, он встал, демонстрируя готовность сообщить новости. Мы подошли, и он доложил:

– В одном из дальних помещений находится один человек. За хорошо запертой решёткой.

– Это Филипп, – сказал принц Сова. – Пассажир до Эрмшира.

– Тот самый? – спросил Иван.

Принц кивнул.

В этот момент в кухонный зал вошли Бэнсон и нагруженные стопками простыней, одеял, подушек матросы Ярослава. Из дальней двери вышли Стэнток с женой. Матросы отправились в жилые комнаты. А мы все, не сговариваясь, подобрались поближе к мраморной доске, за которой так мирно, уютно плескалась обеденная работа, и продолжили разговор.

Сова сказал Ричарду:

– Хорошо, что вас шестеро. Людей теперь хватит. Нужно установить два круглосуточных караула: у въездных ворот, несомненно, и в этой самой подземной тюрьме.

– Круглосуточный караул ради одного человека? Он так опасен?

– Не одного, – пояснил ему Сова. – Пассажиров там скоро прибавится.

Он посмотрел на Бэнсона, и тот упрямо кивнул. Подтвердил негромко и твёрдо:

– Сюртук, Гольцвинхауэр, Дюк, Соколов, Дудочник – все собиратели черепов скоро будут сидеть рядом с Филиппом. Все, какими бы важными лордами они не оказались.

Симония, Анна и Элизабет приостановили на минуту работу и встали поближе, бессловно участвуя в разговоре. Присоединилась к ним и жена Стэнтока, а Стэнток подошёл к нам. И я ему сказал:

– У вас есть выбор. Можете остаться здесь, станешь командиром кордгардии «Девяти звёзд». Можете поехать со мной в «Шервуд», там жизнь более мирная, к тому же там живёт весёлая и дружная компания детей.

Он молча взглянул на жену, и она вместо него сообщила:

– Мы уже советовались. Очевидно, что в вашем, мистер Том, мирном замке нам было бы и милей и уютней. Но здесь кроме моего мужа нет больше обученных офицеров, и ещё – я единственная опытная женщина, извините за такую подробность. Жизнь течёт, и когда Анне и Элизабет придёт срок рожать своих детей – кто тогда будет рядом с ними? Да, жизнь в отдалённом монастыре – нелёгкое служение, но мы с мужем выбираем его.

Я с уважением поклонился.

Звонко лязгнула о мрамор поварская ложка. Мы разом взглянули туда. Элизабет, тоненькая аристократка, бледная от волнения, торопливо подобрав выпавшую из её руки ложку и откладывая её на деревянную доску, с сильным напряжением в голосе спросила меня:

– Как быть мне, мистер Том? Не разрешите ли вы и мою судьбу в приказном виде, как судьбу Анны и Робина? Ричард, причастный к убийству моего мужа, поклялся в безусловном служении мне. И в своей странной, непонятной для меня любви. Не от него ли мне предстоит родить детей? Что тогда? Снять ли мне траур?

Я не нашёл сразу, что ей ответить. Посмотрел на Ричарда (он побледнел), на Сову, Бэнсона, на Ивана. Иван сказал тихо:

– Какой трудный вопрос. Но, раз он задан, надо решать, Томас.

Я снял треуголку, медленно опустил её на полированную поверхность мраморной полки. С силой потёр затылок. И объявил:

– Траур снять. Замуж за Ричарда… не выходить. Служение его вам, как кровного должника, принять совершенно без всяких с вашей стороны обязательств. И только если Богу угодно будет послать вам, Элизабет, ответную любовь к Ричарду, или любовь к кому-то другому здесь, – выходите за того замуж с сердцем лёгким и радостным. Ваши именитые и богатые предки, много поколений выбирая в жёны самых красивых в своём окружении женщин, накопили в своём потомстве высокую женскую красоту, которую мы все сейчас видим в вашем лице. И вашим служением Создателю нашему было бы продление этого волшебного лучика в ваших будущих детях. И ради ниспослания вам такого счастья молитесь об этом и утром, и вечером.

– Прекрасное решение! – вдруг горячо воскликнул новый настоятель монастыря. – Охотно поддерживаю его.

Элизабет, отделённая от меня мрамором, слегка присела, склонив голову, заливаясь румянцем. Потом, выпрямившись, взглянула, блеснув слезой, в сторону Симонии. Симония приблизилась и обняла её.

В этот миг вошли Готлиб и Робертсон.

– Лошади все устроены, – доложил Робертсон, а Готлиб машинально прошёл к плитам, и Симония, как невидимой пружинкой притянутая, подошла к нему.

– Робина и Анну обвенчаю уже завтра, – сказал, глядя на них из-под капюшона, Иван. – Сегодня день истрачу на то, чтобы найти и освятить помещение для часовни. Если пожелаете, вас обвенчаю тоже. Приедете в «Шервуд» уже супругами.

Готлиб и Симония переглянулись.

– Да? – одними губами спросил Готлиб.

– Да! – сияя взглядом, ответила порозовевшая племянница Себастьяна.

– Тогда что же, – спрятал руки в рукава мадрасский лекарь. – Обедать?

Скромно, в тишине отобедав, мы направились исполнять каждый свои заботы. Иван, Бэнсон и я пошли обследовать все строения замка в поисках будущей часовни. И вдруг в одном из цейхгаузов нам встретилось невероятное чудо. Изумительная, массивная и лёгкая в то же время, с золотыми накладками и прочей, неугадываемой с первого взгляда инкрустацией, мебель красного дерева. Лекала диванов и кресел завораживали. Алый бархат обивки влажно мерцал, как малиновое варенье.

– Испанская, – заметил Бэнсон. – Наверное, с богатого галеона.

– Забирай с собой, Томас, – вдруг сказал Иван.

– Что забирать? – не понял я.

– Всю мебель, которую видишь. Перевезёшь в свою мастерскую в Бристоле. Станешь использовать как образец. Изумительная ведь красота, правда?

– Но… Как перевезу?

Иван с молчаливым вопросом взглянул на Бэнсона. Тот кивнул:

– В каретном цейхгаузе до сотни всяческих экипажей, от карет до тяжёлых телег на рессорах. Пойдём, кстати, посмотрим.

Прошли в каретный цейхгауз, и точно, изумлённому моему взору предстали два длиннейших ряда самых лучших, самых изысканных экипажей.

– Посчитаем лошадей, – задумчиво проговорил Иван, – и запряжём для тебя три или четыре длинных фуражных воза.

– Нет, – сказал я, подумав. – А если дождь? Возьмём лучше три самые большие кареты и по одной боковой стенке выпилим. Удалим сиденья. И в них уже мебель загрузим, я отберу самые красивые и сложные экземпляры.

– Разумно, – согласился Иван. – Это разумно.

Так ходили мы и обследовали монастырь-замок три дня. Долгими вечерами сидели и, выставив с сотню зажжённых свечей, перебирали золото в ящиках и составляли реестры. И вот через три дня, завершив сборы, немноголюдный эскорт двинулся от «Девяти звёзд» к «Шервуду». В карете Симонии, с длинным ящиком золотых изделий между сиденьями, ехала не Симония уже, а юная жена Готлиба, и Готлиб же правил. За ними двигались ещё четыре кареты, из самых больших в бывшем хозяйстве Люпуса (к слову сказать, по числу ящиков с золотом). В одной ехали я с Ярославом, восседая на роскошных испанских диванах вместо удалённых сидений. Три остальные были под самые крыши заполнены мебелью, атлас и золото которых мы тщательно упаковали в ковры, парусину, гобелены, длинные коридорные коврики. Невидимая золотая река текла неторопливо, под мерный и трудолюбивый звон подков, в странное место, притягивающее к себе удачу, весёлые детские голоса, сокровища, супружескую любовь, прекрасных и милых людей, счастье. Медленно и умиротворённо мы ехали в «Шервуд», почти волшебный маленький замок.