Люди солнца Шервуд Том
– Но… Мне помнится, ты говорил, что она-таки вышла замуж?
– Пропал муж, – сокрушенно махнул рукою Дамир. – Корабль увёз его по торговым делам в Новую Англию. А назад не привёз. Так что она сейчас – и не замужняя и не вдова.
Подошёл к нам Давид, прижимая к животу изрядный бочонок с пивом.
– Доброго дня, мастер!
– Сердечно приветствую, – перехватывая у него тяжёлую ношу, ответил мой заметно постаревший кузнец.
А я не удержался:
– Что это у вас за причуды? Кому понадобилось здесь ставить вторую кузню?
– Ох, Томас, – вздохнул сокрушённо Дамир. – Я потому тебе и послал письмо в надежде, что ты поможешь.
– А что такое?
– Какой-то еврей, наш, бристольский, разлакомился перехватить моё ремесло. Добыл патент на место для кузни и поставил её вплотную к дороге. А до меня, видишь, – сто шагов, и кто будет сюда заворачивать, когда можно у новой кузни просто остановиться и подковать лошадей? Привёз сюда хорошего кузнеца и нахально и грубо перехватывает всех моих посетителей, а я «прикармливал» их тридцать лет!
– Еврей из Бристоля? – переспросил тут же Давид. – Кто именно?
– Какой-то Лазарь. Вот он знает!
И Дамир указал в сторону дороги, на вышедшего из новенькой кузни и издалека пристально рассматривающего нашу карету человека.
– Пойдём, – коротко сказал я и, не садясь в карету, зашагал к нежданному конкуренту.
Мы с Робертсоном приближались мерным военным шагом. Шагом бывалых, приученных к кровавым поединкам людей. Такие «манки» сильных зверей, которым нельзя притвориться. Человек, немного меня старше, быть может лет двадцати восьми, втянув голову в плечи, затравленно на нас смотрел. Оставив бочонок с пивом у кареты, Давид и Дамир тяжело топали следом.
– Доброго здоровья! – не доходя нескольких шагов, издалека оповещая о незлых намерениях, произнёс я.
– Я уже говорил тебе! – вместо ответа закричал через моё плечо человек. – Что я всё равно буду здесь работать! Лазарь хорошо платит, а у меня детей – пятеро!
– Да твой Лазарь – вор! Отнимает у меня с таким трудом наработанное место! – ответил не без горячности Дамир. И встал рядом со мной: – Томас! Может, есть у тебя такие знакомства в магистрате, чтобы отобрать этот его чёртов патент?
– Он, может, и вор, но я – честный работник! – со страданием в голосе продолжал кричать конкурент. – Пятеро! Кто их кормить будет?
– Виноват, – доброжелательно, мягко, влез в разговор Давид. – Как ваше имя?
– Климент.
– А как фамилия вашего Лазаря?
Он назвал.
– Нет, – немедленно повернулся ко мне Давид. – Этот Лазарь – помесь рака и паука. Во что вцепился своими клешнями – того не выпустит. У этого мы патент не отберём, уж поверьте.
– Дамир, – повернулся я к бывшему учителю. – Мне в замке так нужен кузнец! Видишь, сама судьба приглашает тебя туда перебраться. Какая кузня там, если б ты видел! А наковальня!
– Э-э-эх, Томас! Я уже говорил тебе! Корни у меня здесь! Ну какой тебе толк от мастера, если само место твоё – ему не по сердцу!
– Это – да, – сдвинув брови, кивнул я ему. – Ну, пойдём к тебе. Вскроем бочонок, нарежем окорок и будем думать. – До свидания, друг! – махнул я многодетному наёмнику на прощание.
Тот, не ответив, зло мотнул головой и скрылся в кузне.
– Может, его работа менее качественна, чем твоя? – спросил я Дамира, когда мы шли обратно. – И ты какую-то часть посетителей сохранишь?
– Если бы, – горестно и шумно вздохнул мой учитель. – Климент хоть и гад, но мастер отменный.
– Почему сразу гад? Работает. Пятерых детей кормит.
– Влез на чужое место!
– Не он, а его наниматель. Не спеши с выводами, не спеши.
И, когда сели за огромный спил дуба и налили пиво, а дочь Дамира нарезала хлеб, сыр и окорок, я спросил:
– Скажи, а как получилось, что твоя кузня стоит в стороне от дороги?
– Лет десять назад, – махнул рукой старый кузнец, – обрушились проливные дожди. Дорогу сильно размыло. Магистрат выделил деньги, и сюда стали возить подводами щебень и дорогу заново отсыпать. Но возницы не лезли в грязь, а сваливали щебень по чуть возвышающейся вершине бугра, во-от этим кольцом!
Мы посмотрели в сторону дороги, куда убежал его округлый стремительный жест.
– Так и увели дорогу от меня на сто ярдов. А этот Лазарь остановил однажды здесь свой экипаж, вылез, цепким взглядом всё здесь окинул, и через месяц – на тебе! И кузня у него, и патент!
– Знаете, братцы, – задумчиво сообщил я, дожевав окорок. – Есть у охотников такой инструмент: волчья яма с кольями. Бежит волк как будто по ровному месту, и вдруг земля под лапами у него проваливается, и летит он брюхом на заточенные острия, и ужас на морде его, и смертельное недоумение, и глаза выпучены. А здесь, как я вижу, по аналогии – паучья яма, и на неё этот законопослушный паук Лазарь ступил.
– Поясни, Томас.
– Вот он вложил изрядные деньги: в стоимость патента, землемерные работы, постройку, мастера, инструменты. И не подозревает, что это его предприятие очень легко разорить.
– Как?!! – привстал со скрипнувшего под ним бочонка Дамир.
– Как?! – поинтересовался и отставивший своё пиво Давид.
– По-еврейски же! – от души рассмеялся я. – По-еврейски!
– Томас, – строго сказал Давид. – Объясни мне, старому, опытному еврею, какую схему ты изобрёл?
– Братцы, – я наклонился к ним и понизил голос. – Это до такой степени явно, что просто смешно!
И, с довольной улыбкой откинувшись, объявил:
– Мы вернём дорогу на её старое место.
– О ка-ак… – задумался, уйдя в себя взглядом, Давид. – Посчитать, сколько денег уйдёт на наём телег и щебёнку?
– Посчитай, – хитро прищурился я на него.
Он на минуту сосредоточился, посчитал – и назвал цифру.
Кузнец охнул. Робертсон негромко присвистнул.
– Что такое? – деланно-наивным взглядом посмотрел я на них.
– Та-акие деньги, – покачал головой кузнец.
– Опять из твоего ведь кармана, – подняв палец, напомнил о самоокупаемости замка Давид.
– Не из моего, – поправил я его, точно так же подняв палец, – а в мой.
– Но… Как же это? – заморгал на меня глазами Давид.
– У северо-восточной стены в «Шервуде» несколько складов забиты гранитной брусчаткой. Так что, Давид, вычти из расходов стоимость щебёнки. Лошадей и телег у меня своих предовольно, так что вычти ещё стоимость извоза. А стоимость работ по укладке камня… Прибавь в сальдо.
– А… Кто же будет платить эту стоимость в твоё сальдо?!
– Ма-ги-страт.
– С ума сошёл? – быстро спросил, воздев брови, кузнец.
– Тихо-тихо-тихо-тихо… – замахал руками Давид. – Поднять десятилетние отчёты о расходах на неблагонадёжный участок дороги… Заинтересовать нужных чиновников…
– И получить магистратский подряд на дорожное покрытие. Оплаченный твёрдой монетой.
– Да-да-да-да! Не на щебёночные работы, которые необходимо поправлять каждые десять лет, а на практически вечную брусчатку… Неопровержимый аргумент!
– Сумеешь, Давид?
– Это элементарно, Томас!
– Кроме того, Дамир! Я дарю тебе волшебное заклинание, которое удвоит-утроит количество тех, кто поспешит остановиться здесь при виде его. Над своими воротами сделай ещё большую подкову, ярко-жёлтую, а на ней красными буквами выведи это самое заклинанье: «Дукат».
– Что такое «Дукат»? – недоверчиво посмотрел на меня старый кузнец.
– Заговорённый корабль, который сегодня самая большая знаменитость в Бристольском порту, – заявил слегка уже опьяневший Робертсон.
– Именно так, – поддержал его Давид. – На сегодняшний день – это символ Британского морского превосходства над всеми пиратами мира.
– Так что ты, – предложил я учителю, – на вопрос – «какой это «Дукат»? – смело отвечай: «Бристольский, джентльмены, тот самый».
– Томас, – сказал расчувствовавшийся кузнец. – А ты знаешь, какая ценность для кузни, если дорога возле неё покрыта брусчаткой? Не знаешь? Я тебе доложу. Лопнувшая подкова не слышна на земляной, мягкой дороге. Но как только лошадь пошла по брусчатке – подкова начинает «звенеть». А тут – вот тебе кузня. Я твой вечный должник, Томас.
– И я тоже! – звонко воскликнула его дочь.
– Это так, – качнул бородою Дамир. – Кроме меня, её теперь кормить некому.
Вот, и ко всему этому нужно сказать, что за месяц человеческой жизни сделать можно весьма многое. Именно, дней тридцать прошло, а нанятые мною дорожные мастера выложили искомые двести ярдов отличной брусчаткой. Более того! Щебёнка всё-таки была привезена, и полотно новой дороги поднято – на будущее, на издержки старения. И вдоль всех этих двух сотен ярдов я навозил хорошей земли и по обеим сторонам новенького пути посадил около сотни деревьев, чтобы их корни это поднятое полотно во время дождей надёжно держали. Через год-два, когда деревца вытянутся, кузня конкурента совершенно ими будет закрыта. А проезжающим по аллее экипажам останется видна только надёжная, проверенная кузня «Дукат».
Но и этого года ждать не пришлось! В очередную мою инспекторскую поездку рабочие, имеющие известия о смысле этой маленькой безмолвной войны, злорадно поведали мне, что еврей Лазарь закрыл свою новенькую кузню. Плату своему кузнецу снизил в восемь раз и оставил его временно сторожить строение, пока не найдутся покупатели на брёвна и камни.
На следующий же день у кузни конкурента остановились две кареты. Я вышел из первой и постучал в дверь. Толкнул, не дожидаясь ответа.
– А-а, – хрипло протянул Климент. – Порадоваться приехали. Это, наверное, любимое занятие у дворян – радоваться горю простых людей.
– Не вижу никакого горя, – спокойно ответил ему я. – Раздуй-ка горн и прими гостей.
– Каких ещё гостей? – возмутился было Климент, но тут же осёкся.
В кузню вошёл, сильно пригнувшись, долговязый фон Штокс и с ним пробрались в совсем не успевшее закоптиться помещение пятеро наших мальчишек.
– Превеликий любимейц Божий тот, кто делайт честное ремесло! – бросил под низким потолком кузни громкий голос фон Штокс. – Мы и эти вот дейти ошень просим уфажаемый майстер показать нам как куйётся металл.
И, сняв треуголку, почтительно поклонился.
– Горн раздуй, – повторил я опешившему Клименту и снял камзол. Через полчаса, выйдя на улицу, мы с Климентом устало привалились к стене. Глядя на забирающихся в экипаж мальчишек, улыбались, молчали.
– Вы где это научились так здорово махать молотом? Как пушинкой!
– У Дамира, когда был почти таким сорванцом, – ответил я и кивнул на мальчишек.
– У вот того глазки на кузнечное ремесло разгорелись, – показал на одного Климент.
– Это Бубен, – сказал ему я. – А все они – бывшие рабы воровской шайки в Плимуте. Теперь в моём замке живут.
– Бубен – хорошее прозвище для будущего кузнеца. Звонкое!
– А ты действительно хороший мастер. Дамир не соврал.
– Он называл мою работу хорошей?
– Безупречной. Отсюда и мой приезд. Лазарь, мне сказали, тебя рассчитал.
– Да. Что дальше делать – не знаю. У меня ведь пятеро…
Я с таинственной значительностью взглянул ему в лицо. Улыбнулся.
– Что? – недоумевающее спросил он.
– Бери свой инструмент, – сказал я ему, – и грузи вон в ту карету. Я тебя на работу беру.
– Да ну-у!! Правда?!
– Недавно привёз ко мне в замок свою семью управляющий фермой. Так что и ты бери всех своих и занимай возле замковой кузни домик. Сейчас прямо поедем, покажешь, где они живут. Дети твои будут бесплатно обучаться у нашего мэтра. Видел, какой учёный и вежливый человек? Немец! К тому же в замке много добрых женщин, отличное хозяйство, прекрасные человеческие отношения и каждое утро свежее молоко. Инструменты у тебя отличные. Что стоишь? Вон в ту карету грузи.
– Но… Это не мои инструменты. Лазарь купил мне в пользование. И сам поехать не могу: пока он не продал строения, я должен их сторожить.
– Он их продал.
– Кому?
– Мне.
– Но… Какой здесь от них толк?
– Толк есть. Строения разберут и перенесут к кузне Дамира. Получится отличный постоялый двор с уютной таверной. Чтобы дочь его каждый день в этой таверне трудилась. Это очень важно, потому что, как говорят учёные латинисты, «праздность – мать всех пороков». И инструменты он тоже продал мне. Так что грузи. Радуйся.
Да, да и да. Это непередаваемое ощущение, – жгучее счастье, – смотреть, как создаются тобой маленькие капельки живой жизни и сладость и сила общей жизни вокруг тебя растёт и сияет.
На следующее уже утро вдоль въездной улицы «Шервуда» плыл магический, мелодичный плеск невидимых крылышек: звон молота о наковальню. Я привёл сияющего Климента в столярный цех, где мы обговорили с краснодеревщиками размеры, контур оковки, и уже к вечеру – к вечеру!! – на одном из верстаков стоял крепкий, из в шип собранных дубовых плашек, с изящной оковкой корабельный сундук.
Возвращенье загадки
Сальдо. Какое музыкально-сладкое слово! Мы с Давидом сидели в каминном зале, над большой, раскрытой пока в самом начале торгово-денежной книгой «Шервуда». Можно было, конечно, уединиться в удобном кабинете с сигарами, но здесь, в зале, были плеск воды и пощёлкивание огня, запах дыма, кипячёного молока и горячего масла, звуки мирных, спокойных, весёлых голосов девочек и женщин, которые неторопливо- привычно вели кухню. И среди них была Эвелин.
Вот потому мы, в лёгких шёлковых белых рубахах, сидели в этой каменной громаде гулкого зала, заполненного жарким теплом: Робертсон за стеной кормил бесплатным углём отдалённо гудящие печи.
Сальдо. Давид своей рукой вписал в колонку прибыли цифру и, помахивая над страницей салфеткой, чтоб быстрей высыхали чернила, с удовольствием произнёс:
– Ну что, Том Шервуд, любимчик Фортуны. Деньги, вынутые из скупого и недоверчивого магистрата, – особенно ценны и приятны. Но не это в конечном размышлении поражает. А то, с какой ловкостью ты использовал удобный момент, чтобы освободить два цейхгауза, заваленные каменным, казалось бы, хламом, и с какой поразительной выгодой для себя этот хлам употребил. Я уже жалею, что отправил Эдда и Корвина учиться в Лондон. Вот где им следовало бы учиться! На наглядном примере!
Ничего ему не успев ответить, я поднял голову: в двери-ворота зала вошёл Тай и с ним незнакомый мне человек. Тай указал на меня, и человек приблизился.
– Я работник портовой гостиницы, добрые господа. Прибыл с посылкой для некоего мистера Томаса Локка.
– Это я, – сказал я ему, не утруждаясь разъяснением своей новой фамилии. – Что за посылка и от кого?
– От незнакомого мне, но очень важного постояльца.
– Так-таки очень важно?
– О-о. Молчалив, взгляд тяжёл, просьбы произносятся как команды. С охраной!
– Любопытно. И где посылка?
– А вот.
И посыльный гостиницы достал из маленького дорожного саквояжа тяжёлый, тускло блеснувший предмет. С гулким стуком опустив этот предмет на доски стола, он на шаг отступил и стал смотреть на нас в ожиданье негласно полагающейся монетки.
Но монетка показываться не спешила. Не сводя глаз с предмета, я нашарил спинку стоящего рядом стула, поднял его и ножками с силой ударил несколько раз в стену.
Робертсон был рядом уже через десять секунд.
– Быстро, – хрипло сказал я, продолжая цепко держать взглядом предмет, – бери лошадь, мчись на ферму. Немедленно Готлиба сюда.
Робертсон, раздробив уютно бормотавшую до этой секунды полутишину зала громом тяжёлых, подкованных для дальних походов сапог, стремительно выбежал.
– Сядь, – сказал я посыльному. – Отдохни, пообедай.
– Хозяин, вообще-то, велел побыстрей возвращаться. – Снизил голос до полушёпота: – Ему постоялец так приказал!
– Пообедай. Через полчаса вместе поедем. Мои лошади в Бристоле самые быстрые.
Мгновенно и властно захватила пространство напряжённая тишина, – конечно, насколько это было возможно. Оставались звуки шагов, кряхтенье усаживающегося за стол посыльного, стук выставляемой на стол посуды. Но смолк беззаботный щебет голосов, и сник совершенно звон начищаемых содой кружек к обеду и клёкот перемываемых ложек. «Том позвал Готлиба! Дело, стало быть, непростое». И я с трудом заставил себя сказать:
– Давид, Эвелин! Теперь вы почти неизбежно узнаете, какой кровью было оплачено возвращение близнецов. Так лучше присядьте, я вам сам расскажу, первый.
И, попросив взглядом прощенья у Эвелин, монотонно, подробно стал рассказывать о непередаваемо долгих минутах, когда смерть стояла вплотную и когда до ужаса осязаемо качался перед нашими лицами ее неотвратимый оскал.
И вот, я закончил тяжёлый рассказ, и все находящиеся в зале сидели, стояли – неподвижно и молча, и у женщин были непривычные, какие-то старушечьи глаза.
Стремительно, лёгким шагом вбежал Готлиб. Увидел чужого человека, неуловимо-быстро взглянул на него так, как будто смотрел в прорезь прицела. Увидел стоящий передо мною предмет. Шагнул, скривил губы в тусклой улыбке:
– Стало быть, Август выжил.
– Да, – ответил я. – В гостинице, здесь, в Бристоле.
– Чего хочет?
– Вот игрушку нашу прислал. Знаешь, как в шахматах. Ход сделан, а дальнейшая цель не ясна.
– Поедем?
– Ты в карете? – спросил я закончившего обедать посыльного.
– Да, в гостиничной, – кивнул он.
– Хорошо. Иди, готовься в дорогу. Сейчас едем.
Он встал, поклонился и вышел. Эвелин, тихо тронув пальцами мою руку, спросила:
– Человек, приславший этот предмет, очень опасен?
– Что из себя представляет этот человек, – задумчиво, как бы размышляя, произнёс я в ответ. – Помнишь рассказ о крысах-крысоедах? Где из десяти голод выбирает выжившего одного, самого сильного, а потом из такого десятка – снова лишь одного? Так вот. Август – пират, который прошёл через две или три таких деции, а может, четыре. И основал… странное подобие гостиницы, маленький лэнд-крепость. Со своими законами, оригинальным распорядком и безукоризненной дисциплиной. Несокрушимую, безупречную крепость-шкатулку, приносящую деньги, деньги, деньги – огромное количество денег. Погубил эту крепость его же беспощадный порядок: Август отказался выдать мастеру Альбе одного нехорошего человека. Ссылаясь на установленный им в Адоре закон. И Альба его крепость просто стёр с земли. Как ребёнок босой ногой разбрасывает в разные стороны песочный замок.
– Как он это сделал? – спросил меня кто-то.
– Вместе с Бэнсоном захватил Августову же береговую батарею. И смёл Адор ядрами. Медленно, давая людям сбежать, час за часом, разбивал ядрами все постройки. И Дикое поле смёл, и корабли. И вот теперь Август здесь…
– Но он опасен? – снова спросила меня Эвелин.
– Скорее нет, – ответил я голосом спокойным и ровным. – Ко мне лично он в тот раз отнёсся с подчёркнутым уважением и деятельной доброжелательностью. Но он… Носитель огромной, просто чудовищной личной силы. Когда посыльный о нём рассказывал – видели его лицо? То-то. Вот какого человека, Эвелин, я привезу сегодня к нам в гости.
– Это обязательно делать?
– Обязательно, и я очень этому рад. За мной неотплаченный долг приюта и помощи в тяжёлую, злую минуту. Тебя же я попрошу сделать вот что. Позови Гювайзена Штокса и собери здесь всех наших детей. Расскажи им всё, что я рассказал только что. Пусть учатся знать, что на свете бывают разные люди. Покажи, какую штуку мы с Готлибом изобрели, чтобы на шажок приблизиться к этому самому Августу и спасти Эдда.
И, взяв со стола бочонок, с силой раскрутил его в руках – и разъял его на две половины.
– О как! – не удержавшись, воскликнул Давид, и тут же Готлиб, которому вроде нечему было удивляться, воскликнул:
– Ой-лля!
Да, в самом деле эффектно. Из разделённого бочонка выкатился тяжёлый шар, который, летая внутри, отжимал защёлки. Но наш с Готлибом шар был кован из железа, затем зашлифован напильниками. А этот же, перед нами, весомо и грубо сиял литым золотом.
– Своеобразный какой контр-подарок, – катнул шар по столу Готлиб.
– Да, – сказал Давид, беря его в руки. – Несомненное золото.
– Понимаешь теперь, – улыбнулся я Эвелин, – с какой всячинкой этот Август?
– А он… не напугает детей?
– После Милого Слика?!
– Ах, да.
И мы поехали в город.
Возле гостиницы ровным рядом, вздев к небу костлявые руки-оглобли, стояли шесть экипажей. Никого не встретив ни у дверей, ни в холле, мы поднялись к указанному посыльным номеру. Я подошёл к двери. Успокоил дыхание. Трижды отчётливо постучал. Приглашающего восклицания не последовало, но прозвучали шаги – и он открыл дверь.
– Всё такой же, – мгновенно узнав его и расплывшись в улыбке, произнёс я. – В грубой одежде, без возраста, среднего роста.
Он кивнул, отступив. Когда я переступил через порог, протянул руку.
– Сам приехал. Приятно.
Сделал жест к дивану. Я прошёл. Сбоку встали и поклонились два человека в неанглийских жёлтых одеждах. Балахоны в пол, капюшоны откинуты.
– Ах, Август! Какое чудо! Ты и нелгущих монахов с собою привёз!
И, отворотив свой путь от широкого пухлого дивана, я быстро подошёл и по очереди обнял бывших полурабов-полуслуг Джованьолли.
– Рады видеть вас в добром здоровье, мистер Том, – раздался ещё один голос.
Я обернулся. В дверь входил человек с подносом, на котором имелись два бокала с водой, фиал с лимонами, лёд в блюде.
– Здравствуй, Глабр! – узнал его я.
Он на ходу поклонился. Подошёл к столику, водрузил на него поднос. Быстро разрезал лимоны, выжал половинки в бокалы, со звоном побросал лёд. И уже тогда мы с Августом сели на диван и принялись пробовать лимонад.
– Экипажи перед гостиницей твои?
Он кивнул.
– Нагружены тяжело. Рессоры почти прогнулись. Вывез с Адора свою коллекцию и пиастры?
Скупо улыбнувшись, Август слегка наклонил голову. Спросил:
– Ты, я слышал, замок купил?
– Да, по случаю. Хороший лэнд, и просторный и компактный в то же время. С тобой человек – сколько?
– О, нет. Я селиться у тебя не намерен.
– Отчего же? На время хотя бы…
– Нет, Том. Главный в замке должен быть только один. В моём был я. В твоём – ты. А вместе такие люди не уживаются.
– Позволь поправить, – я потянулся и поставил бокал на столик. – Да, только один должен быть главный в замке или ещё где бы то ни было. И главный этот – Господь Бог. Все же остальные – и ты, и я, – всего лишь его слуги.
– Поразительно! – чуть оживившись, сказал он и взглянул на сидящих на стульях монахов. – Вот эти мне каждый день твердят то же самое. Того и гляди – поверю.
– Именно это мы и говорим ему, – спокойно и миролюбиво улыбнулся один из монахов. – Кто отмечен хварной – должен следовать хварне.
– Это ещё что такое? – Я внимательно посмотрел на него.
– Одушевлённый луч Солнца, прилетающий в человека, который своими предшествующими делами и жизнями создал в себе способность такой луч принять. Луч, который делает человека удачливым во всех делах, ясновидящим, изобильным. Он отчётливо различает причины и следствия, и от того мудр в решениях, успешен в талантах и для врагов своих недосягаем. Вот как живой пример перед нами, Томас Локк, барон Шервуд.
– Что это вы говорите? – Я недоумевающе приподнял плечи. – Какой во мне одушевлённый луч? Что за хварна?
– Я думаю, – медленно и тихо ответил мне второй монах, – твоя хварна в том, чтобы вставать на пути у людей и направлять их судьбы к спасению, доброте, справедливости, счастью. Для этого Бог послал тебе живой луч Солнца. И, поскольку ты уже несколько раз трудолюбиво разворачивал судьбы людей к Солнцу, тебе удалось преодолеть и ночных убийц Хумима, и тёмного демона Джованьолли, и яростного Хосе с его людоедами-псами. Даже выстрел, направленный твёрдой рукой, бросил пулю не в грудь тебе, а в лезвие Крысы.
– Откуда это известно?
– Много открыто взору того, кто не первую жизнь служит Солнцу. Вот, например, твоя жена Эвелин однажды дала тебе письмо с просьбой вскрыть в указанное на нём время. Ты положил его в ящик стола и забыл. Время давно прошло, а письмо тобой всё ещё не раскрыто.
Должно быть, я выглядел презабавно в эту минуту. Август негромко, и мне показалось с подстаныванием, рассмеялся:
– Вот так вот и мне они иногда преподносят подарки. Неделями напролёт бормочут: «Ананке! Ананке!»
– А это ещё что такое? – Я усилием воли заставил себя стереть изумление с лица и закрыть рот.
– Ананке – это невидимый смерч, который сметает с Земли тех людей, кто принял хварну, но или не содействует ей, или употребляет во зло. Как вот наш милый и добрый друг Август.
– Он тоже отмечен хварной?
– Да, очевидно.
– И это они мне твердят много дней, – снова рассмеялся Август, – но не говорят – в чём эта моя хварна.
– Не говорили, чтобы не лишить тебя счастья самому постигнуть смысл Божественного тебе дара. Но сейчас, если желаешь, – услышишь.
– Ну, раз уж Тому сообщили, то скажите и мне.
Монах склонил голову, помолчал. Спросил тихо:
– Ты, Август, собрав неимоверное количество денег, на что стал их тратить? На развлеченья? На женщин? На роскошь?
Читать бесплатно другие книги:
